Марковцы в боях и походах. 1918–1919 гг.

Безнадежное положение обороняющихся, не получавших никаких распоряжений, принудило их согласиться на приказ штаба округа «прекратить огонь» и обещание, что все участники будут распущены. 3 ноября были выданы пропуска и все вышли «на свободу», где царила анархия, господство черни и Красной гвардии.

Алексеевская организация в Москве только что начинала свою деятельность, и о ней мало кто знал. Причины: поражающая медлительность в деле и совершеннейшая неспособность к тайной работе.

* * *

В Быховской тюрьме известие о победе большевиков было встречено как нормальное и неизбежное следствие правления страной Временным правительством. Теперь не оставалось делать ничего другого, как собирать силы для открытой борьбы с ними, и генерал Корнилов передал в армию свой зов – на Дон! Но сам он со всеми узниками оставался в тюрьме, зная, что генерал Духонин, с бегством со своего поста г. Керенского ставший фактически Верховным главнокомандующим, предупредит, когда назреет для него непосредственная опасность.

Цель задержки: дать время едущим на Дон более свободно добраться туда, т. к. с момента бегства Корнилова большевики объявят о поимке не только быховцев, но и всех едущих на Дон. А то, что генерал Корнилов и все их противники поедут на Дон, для большевиков не было тайной: там власть атамана и выборного правительства, не признавших власть Совнаркома; атаман Каледин, еще Керенским объявленный «мятежником» – их враг; там – порядок. И еще – у донских казаков есть старое правило: с Дона выдачи нет!

На фронте захват власти большевиками прошел без всяких препятствий. Всю власть по всем инстанциям взяли в свои руки комитеты, очищенные от сторонников продолжения войны и действующие под руководством военно-революционных комитетов.

Через 4 дня Совнарком уже объявил о прекращении войны и о скорой демобилизации армии. Армейская масса стала жить одним: скорее бы по домам.

«Домой» – было и страстной мечтой офицерства. Для него уже не стало цели и смысла оставаться на фронте: его роль низведена была почти к нулю. И, кроме того, оно продолжало испытывать тяжелый моральный гнет со стороны солдатской массы.

Мечта – «быть дома» таила в себе некоторую надежду на долю свободы, хотя и там, в городах и селах, у власти находились те же комитеты и совдепы. Но использование этой доли свободы офицерами понималось по-разному; для одних – как-нибудь устроить свою личную жизнь, все равно в каких условиях и что бы ни стало с Родиной; для других – как возможность быть более осведомленным о судьбе Родины, которая, по их мнению, по их глубокому внутреннему чувству, не может зависеть всецело от большевиков; по их разумению, она зависит и от каждого из них.

Разъединившееся раньше в своих отношениях к Временному правительству офицерство теперь раздробилось и во взгляде и отношениях к власти большевиков: одна часть его примирилась с нею, другая – не примирилась; одна потеряла дух, другая – его сохранила.

Но и сохранившая дух непримиримости часть офицерства не имела полного единодушия: она разделилась на пассивных и активных. Пассивные скрывали свою непримиримость в себе, ничем, разве только в осторожных словах, ее не проявляя, тогда как другие, активные, искали «выхода», искали возможностей спасения Родины, путей к этому. Одни говорили: «Так долго продолжаться не может», и – бездействовали; другие, говоря то же – действовали. Выступала на сцену жизни, как никогда до этого, роль воли, воли каждого в отдельности и воли многих, до воли всего народа включительно, в судьбе Родины.

И в жизненном, огромного значения вопросе о роли воли не нашлось единства ее выявления: одни были ущемленной воли, другие – непреклонной, доброй. Все события, деяния протекают во времени, и вот, когда для людей ущемленной воли – «время терпит», для людей доброй воли – «потеря времени смерти безвозвратной подобна». И это различие отразилось на судьбе родины.

В результате оставалась какая-то незначительная часть, как среди офицерства, так и среди всего русского народа, которая судьбу Родины не только связывала со своей, но и ставила ее выше своей. Эта часть, сохранив в себе заговор в непримиримости к красной власти, отдала приказ себе немедленно, твердо и решительно встать на борьбу для спасения России.

Те офицеры и русские люди, которые любили родину горячей и жертвенной любовью, были непримиримы с захватом ее красной властью, ввергнувшей ее в бездну падения, люди доброй воли, пошедшие на борьбу, и стали русскими добровольцами.

На Дон

Устремление добровольцев на Дон затянулось на много месяцев. Для одних началось в ноябре, для других позднее, до середины 1918 года. Столь длительный период объяснялся задержкой демобилизации армии на фронте Великой войны; для немалого числа их – поздно полученными сведениями о формировании армии на Дону, дальности расстояния и встретившимися на пути препятствиями. Главнейшим препятствием был «красный барьер», сначала проходивший непосредственно у места ее формирования, а с апреля 1918 года – на границе советской и германской зон оккупации.

На Дон вело 6 железнодорожных линий – с севера: Москва-Воронеж-Новочеркасск; с запада: Харьков-Лихая-Новочеркасск и Синельниково- Ростов; с юга – Владикавказская и с востока две линии от Царицына, с пересадками на ст. Лихая и на ст. Тихорецкая. Продвижение по ним неизбежно должно было встретить неоднократный контроль революционной власти.

Контроль был вначале слабый, неорганизованный, поверхностный, но затем ставший серьезным и даже психологическим: контролю мог броситься в глаза «офицерский» вид, несмотря на внешнее одеяние; культурная речь; случайные, «непролетарские» манеры… Могло быть и недоверие к представленным документам, если они не подтверждены убедительными объяснениями. Едущим нужно было быть готовыми ко всему, даже быть поставленным «к стенке», но в какой-то момент суметь убежать, скрыться и продолжать свой путь пешком, незаметно, может быть даже только ночами, не страшась зимы, голода…

30 октября, убедившись, что в Петрограде «все потеряно», генерал Алексеев, изменив свой внешний вид на штатского человека, с небольшим чемоданчиком и в сопровождении своего адъютанта, ротмистра Шапрона, выехал на Дон. Последнее его распоряжение было: начать отправку добровольцев немедленно, как только от него будет получена условная телеграмма.

Путь на Дон генералом Алексеевым был избран следующий: Москва, далее на Царицын, Тихорецкую, Ростов и Новочеркасск. Сомневаться, что большевиками уже отдано распоряжение о поисках его, было трудно. Но путь проделан благополучно, и 2 ноября утром в Ростове генерал Алексеев пересаживался в поезд на Новочеркасск. На перроне вокзала перед проходившим стариком вытянулись во фронт шесть офицеров и юнкеров, также приехавших из Петрограда. Все вместе выехали в Новочеркасск, куда вскоре и прибыли.

Вообще, в ноябре еще не был организован большевиками строгий контроль. Из Петрограда смог пробраться в Новочеркасск маленькими группами весь старший курс Константиновского артиллерийского училища, несколько десятков Михайловского и других военных училищ. Офицеров из Петрограда оказалось очень мало: зачислившиеся в Алексеевскую организацию немалые их сотни, получившие от нее нужные документы и деньги, однако, не оказались добровольцами. С сотней с лишним юнкеров Константиновского артиллерийского училища не оказалось ни одного их курсового офицера. Видимо, у них было своеобразное представление о своем долге, о своих правах и обязанностях.

Очень мало дала добровольцев и Москва, хотя зачислившихся в Алексеевскую организацию было много. За ноябрь и декабрь перебрались на Дон немногие десятки. Организация хорошо развивала свою работу: где-то регистрировали, где-то выдавали старое солдатское обмундирование, деньги… Не была организована лишь отправка добровольцев. Но как могла быть она организована в создавшихся условиях? Был лишь один способ – предоставить каждого его собственной решимости и дерзанию. Говорили о молоденькой сестре милосердия М.А. Нестерович, которая по собственной инициативе собирала группы добровольцев и под видом раненых и больных отвозила их в Новочеркасск.

Сестра милосердия М. Нестерович за два месяца совершила 7 поездок на Дон и всегда возвращалась в Москву с поручениями от генерал Алексеева. В конце концов она была схвачена большевиками и только чудом не погибла. Эта героическая сестра милосердия была в германском плену и освобождена из него благодаря серьезной болезни – туберкулезу.

В Москве в конце декабря передавали, что на Дону уже собралась у генерала Алексеева большая армия в несколько десятков тысяч человек. Этому верили и этому радовались, но… выжидали. Выжидание очень многих не могло не стать явным; стало явным то, что многие уехавшие из Москвы, оказалось, уехали не на Дон, а в места более спокойные и менее голодные. Тогда стали говорить о неясности положения на Дону, включая даже сомнения о сборе там армии.

Такое положение и настроение в Москве, как и в других городах, застали офицеры в январе и феврале, прибывшие по демобилизации армии с фронта войны. Обстановка не способствовала тому, чтобы они могли решиться ехать на Дон, и тем более еще и потому, что Алексеевская организация была вынуждена из-за красного террора ослаблять свою деятельность. Нужно было быть добровольцем по духу, сметь отдать «приказ себе», чтобы дерзнуть ехать на Дон. И таковые находились. Их было очень мало.

* * *

Во второй половине ноября положение на путях на Дон резко ухудшилось. 19 ноября быховские узники во главе с генералом Корниловым оставили тюрьму и разъехались в разных направлениях с целью собраться на Дону. А 22 ноября, когда в Ставку Верховного главнокомандующего прибыл ставленник Советов на пост Верховного, прапорщик Крыленко, и узнал о бегстве узников, матросы, сопровождавшие Крыленко, растерзали генерала Духонина…

Генерал Духонин погиб на своем посту, зная, какая судьба ждет его. Он не согласился с советом оставить Ставку или перевести ее в Киев. Он не принял предложения командиров ударных частей не допустить в Ставку Крыленко, не желая кровопролития. Первая его «вина» перед новой властью: отказ от переговоров с внешним врагом о сепаратном мире; вторая – выпуск из заключения генерала Корнилова.

…А Крыленко в этот же день сообщил в центр о бегстве генерала Корнилова, и по всей стране была послана телеграмма:

«Генерал Корнилов бежал из Быхова. Военно-революционный комитет призывает всех сплотиться вокруг комитета, чтобы решительно и беспощадно подавить всякую контрреволюционную попытку…»

Всюду, а на путях на Дон в особенности, были поставлены на ноги советские организации, железнодорожники, красногвардейские отряды. Контроль усилился. Начались аресты.

* * *

Морозной и снежной зимой конный отряд текинцев вместе с генералом Корниловым двигался на юго-восток форсированным маршем. За семь дней было сделано до 350 верст. Уставшие люди и кони теряли порыв. При подходе к железной дороге из Москвы на Гомель отряд натолкнулся на заставу, обстрелявшую его. Свернув в сторону, при новой попытке и другом месте перейти железную дорогу, отряд подвергся артиллерийскому и пулеметному обстрелу из железнодорожного состава и понес потери. Здесь текинцы потеряли свой дух, однако пошли за генералом Корниловым, но в беспорядке, не представляя никакой силы. Генерал Корнилов решил оставить отряд, чтобы не подвергать его опасности, и, распрощавшись с ним, переодевшись в штатское платье, на одной из станций сел в поезд и поехал на юг один, хотя и был больным и сильно уставшим. Это было 30 ноября.

6 декабря в Новочеркасск приехал старик, хромой, в старой заношенной одежде, в стоптанных валенках – беженец из Румынии по фамилии Мариан Иванов. Это был генерал Корнилов.

* * *

В Саратов, к себе домой, в начале декабря по фиктивному документу прибыл с фронта поручик Б. со своим вестовым Кузьмой. Там до него дошел слух – «На Дон!». Слух, отвечавший его чаяниям. И он немедленно отправляется в путь – по Волге до Царицына и далее по железной дороге через ст. Лихая на Новочеркасск. Распоряжается Кузьма:

– Вы больной, и я вас везу. Я буду разговаривать с большевиками. Как ни наряжай вас, а на солдата не похожи. Ну, запрячьте свое пенсне подальше. Авось, сойдет, – ворчит Кузьма.

Поручик Б. благополучно доехал до Новочеркасска и был зачислен в 1-й офицерский батальон.

* * *

В Тамбове офицеры посылают на разведку 18-летнего гимназиста на Дон, до которого из города прямой и сравнительно короткий путь. Гимназист возвращается, не доехав до Новочеркасска, с неутешительными сведениями: отсутствие порядка, с офицеров срывают погоны. Эти сведения поколебали решение офицеров: по их мнению, благоразумней несколько подождать и это «несколько» растянулось до лета 1918 г. «Упущение времени смерти невозвратной подобно».

* * *

В поездах железных дорог на Киев и от него на восток, переполненных людьми главным образом в военной форме, подтянутыми и разнузданными, спокойными и наглыми, ехали и группы офицеров с документами по разным обстоятельствам службы, здоровья и пр.

В купе вагона одного поезда сидели прапорщик и поручик и вели разговор. В дверях купе стоял в вольной позе разнузданного вида солдат, слушавший разговор офицеров, но не вмешиваясь в него. На станциях солдат выходил, толкался среди толпы, читал объявления, покупал что-либо из съестного, иногда приносил чайник кипятка и докладывал «г-ну прапорщику» бойко и остро о прочитанном и испытанном им, при этом грызя семечки и ловко выплевывая их.

– Мой вестовой! – сказал прапорщик поручику.

– Разрешите просить вашего вестового купить мне пачку папирос? – спросил поручик.

– Пожалуйста!

Вестовой принес папирос и получил от поручика лестный отзыв и папиросу.

В Харькове, при пересадке в поезд на Ростов, прапорщик и его вестовой увидели «буржуя» в пальто с меховым воротником, но ни они, ни он не «узнали» друг друга. Когда поезд уже был на территории Дона и на станциях стояли блюстители порядка – донцы, «буржуй» перешел в купе, занимаемое прапорщиком, поручиком и вестовым, и перекинулся несколькими фразами. Тут поручик заметил что-то «неладное» и стал внимательно присматриваться ко всем. В «буржуе» он узнал будто бы заведующего летучкой. И только при приближении к Ростову были открыты инкогнито всех его спутников: «буржуй» оказался генералом Деникиным, имевшим удостоверение «помощника начальника перевязочного отряда» польской дивизии Александра Домбровского, прапорщик оказался генералом Романовским, а его вестовой, типичный «сознательный товарищ», – генералом Марковым. Смущению поручика не было границ.

В Ростов генералы приехали вскоре после подавления там большевицкого восстания. Положение было неясно, и они решили продолжать конспирацию. Генералы Деникин и Романовский уехали в Новочеркасск, а генерал Марков остался в Ростове, где была его семья. Здесь он снова изменил и вид и роль. Теперь он общипанный, неопределенного вида и рода занятий штатский.

* * *

В Киеве в конце декабря анархия: большевики, украинцы-самостийники. Последние не лучше большевиков, к тому же ярые шовинисты. И те и другие преследуют офицеров. Среди последних определенно говорят о формировании на Дону армии для борьбы за Россию. Будто бы генерал Корнилов уже там. Но говорят и другое, порождающее недоверие и сомнение.

Подполковник Плохинский давно уже таил в сердце «заговор» против большевиков и вообще против разрушителей русской государственности и, отбросив все пессимистические и пораженческие слухи, принял решение ехать на Дон. Собрав группу своих однополчан, он с ними трогается в путь. Ведет группу прапорщик Махнушка, произведенный в офицеры за боевые отличия. Ведет умело, сам производя разведку. Группе пришлось частью ехать на подводах, частью идти пешком, выбирая проселочные дороги. Наконец вся группа в 1-м офицерском батальоне.

* * *

С декабря на железных дорогах, ведущих на Дон, уже лилась кровь и особенно на главных: из Москвы, Харькова. Строгий контроль.

На ст. Воронеж остановился поезд, переполненный людьми. В вагоны вошли красногвардейцы. Осмотр документов, багажа. Крики, ругань. Некоторым приказано выгрузиться. Около часа стоял поезд, но и половина пассажиров не была осмотрена. В момент отхода поезда к нему быстро направилось двое молодых в военной форме. Момент – и два друга лежали на платформе, заколотые штыками.

– Убили офицеров! – пронеслось по вагонам.

То же и на ст. Волноваха и других. Десятки арестованных.

* * *

Военно-революционные комитеты на фронте с первого же дня своего прихода к власти воспылали особенно жгучей ненавистью к тем офицерам, которые, состоя в войсковых комитетах, до последнего момента говорили о необходимости продолжения войны до победы. Был отдан приказ арестовать таких офицеров.

Прапорщик Р. успел скрыться. Сделав несколько переходов, на одной из глухих станций он сел в поезд, идущий в Петроград. Прибыв туда, он связался с тайным центром, направлявшим офицеров на Дон. В Москве он еще раз меняет подложные документы и «форму одежды». Ему сообщают: путь на юг указать не могут, т. к. любое направление небезопасно. На каждом железнодорожном узле разная обстановка и притом меняющаяся, учесть которую можно лишь на месте.

Офицер решает ехать не прямым путем, а боковым, через Брянск. Кстати, может быть, ему удастся увидеться с родными, живущими недалеко от него. В Брянске – усиленное внимание ко всем приезжающим и отъезжающим, облавы, проверки документов в городе. Надо немедленно скрыться и узнать обстановку. По знакомству найдено надежное место – тюрьма.

В тюрьме сотни арестованных и каждый день прибывают все новые и новые. Среди них 30 чинов Корниловского ударного полка, захваченных в разных местах. Эти корниловцы сообщили новость: генерал Корнилов бежал из Быхова, Корниловский полк распущен, но его чины получили приказание пробираться на Дон. Сообщили они еще и о том, что всюду на станциях строжайший контроль и арестовывают просто «по подозрению». Прапорщик Р. делает вывод: ехать от Брянска на юг опасно и решает – пробираться придется каким-то более восточным путем, хотя он раньше и казался более опасным. Но… как выбраться нз тюрьмы, охраняемой 50 красногвардейцами? Его знакомый начальник тюрьмы, «посадивший» его, но не могущий освободить без нужных документов, утешает каким-либо благоприятным случаем.

Однако вечером начальник тюрьмы сообщил прапорщику Р., что ночью на тюрьму готовится нападение с целью освобождения заключенных, и предлагает ему оказать помощь нападающим изнутри, причем он к этому времени отопрет камеры. Без единого выстрела охрана была обезоружена и заперта в камеры, а сидевшие в камерах и вместе с ними их освободители – офицеры и гимназисты быстро скрылись.

Не раздумывая, прапорщик Р. направился на вокзал и сел в первый прибывший поезд. Этот поезд шел на Смоленск, т. е. в противоположном задуманному им направлению.

В Смоленске спокойно. Там стояла польская дивизия, сформированная при Временном правительстве, как воинская часть будущей свободной Польши. Прапорщик Р. встречается с соратниками и со своими освободителями из тюрьмы. Он не оставляет задуманного им решения, несмотря на отговоры друзей.

Через несколько дней, отдохнув, он едет в Тамбов. В Козлове пересаживается в поезд на Дон. Поезд набит пассажирами, контроль затруднен. Скоро Донская область – надежда проскочить.

Последняя станция – Кантемировка. Длительная остановка, строгий контроль, осмотр багажа…

– Выходи! – приказано прапорщику Р.

Его вывели из нагона в помещение вокзала, разули и, оставив лишь в кальсонах, отвели в комнату, где находилось уже около 20 человек в таком же виде. Температура ниже нуля. Во всех отношениях положение скверное. Задержанные познакомились. Оказались почти все офицеры. Они узнали свою судьбу: военно-революционный суд, скорый, но не милостивый и… расстрел, как это было в минувший день с пятьюдесятью арестованными. Судьба их решится с наступлением ночи.

Старший в чине оказался поручик Михайлов, 3-го Кавказского конного корпуса. Он, несмотря на то, что создавшееся положение стушевало все чины и всех равно сделало смертниками, восстановил свой авторитет старшего твердым заявлением: «Нам нужно попытаться бежать!» и предложением плана бегства.

План, им предложенный, был таков: вечером прибудет с севера пассажирский поезд. Красногвардейцы будут заняты контролем, арестами, вещами арестованных. Когда поезд тронется дальше, использовать этот момент, как и то, что часовые у их комнаты, естественно, отвлекут свое внимание от них, вырваться из комнаты (двери оказались не запирающимися), обезоружить и расправиться с часовыми и разбежаться. Кто успеет вскочить на отходящий поезд, кто, пользуясь наступавшей темнотой, бежать под прикрытием стоявших на путях составов. Дальнейшее – по усмотрению каждого в отдельности.

План был принят, роли распределены. Момент «атаки» – по сигналу поручика Михайлова.

Все произошло так, как было решено.

Прапорщик Р. сбил с ног часового и отбросил его винтовку. Он успел вскочить на подножку одного из вагонов. Поезд набирал ход. Двери на платформу вагона не открывались: вагон набит людьми.

– Тут красные! На Миллерово (следующая станция) красные! – говорят ему едущие доброжелатели. Раздетый прапорщик Р. коченеет от дующего холодного ветра и… спрыгивает с подножки вагона уже на большом ходу поезда. Неудачно: он сдирает о гравий настила кожу с плеча и руки. Превозмогая боль, он отходит в сторону от железной дороги и берет направление туда, куда стремился – на Новочеркасск. Идет быстро, чтобы ему, голому, согреться. Пересекавшую ему путь речонку переходит вплавь.

Утро. Встреча со стариком-казаком, который дал ему какую-го шерстяную попону, хлеба и указал направление к калединцам, предупредив, что ст. Миллерово занята красными и что ему не следует заходить в хутор. Добьют!

Дневной, затем ночной и снова дневной переходы вдали от железной дороги, прямо по степи, ориентируясь по норкам сусликов. И… присоединение к отряду есаула Чернецова, а 17 декабря – Новочеркасск и зачисление в 1-й офицерский батальон. В нем радостная встреча с поручиком Михайловым и еще пятью офицерами, спасшимися со ст. Кантемировка, и печаль о безвестной судьбе остальных.

В записях прапорщика Р. есть такая заметка: «Вообще же находившиеся в роте (1-я рота 1-го офицерского батальона) прошли на Дон куда более тяжело, чем это выпало на мою долю».

* * *

Развал армии на Кавказском фронте, хотя и начавшийся позднее, чем на фронтах Великой войны, протекал так же, как и на последних. Армия занимала значительную часть турецкой территории, турецкая армия не могла оправиться от понесенных поражений, но лозунг «мир без аннексий и контрибуций» для массы русских солдат был законом, требующим своего выполнения. Офицеры теряли свою власть.

О формировании генералом Алексеевым армии на Дону в Тифлисе уже знали в ноябре; однако отсутствие прямого приказа ехать на Дон удерживало там офицеров. Но было и оправдание: из Закавказья вела на Дон одна лишь железная дорога, на которой проводился строгий контроль революционными комитетами, как ими контролировалась и сухопутная дорога на Владикавказ.

Лишь одна дивизия, 39-я пехотная, в это время стояла в глубоком тылу Кавказского фронта – на Северном Кавказе в станицах и хуторах Кубани и селах Ставропольской губернии. Один полк этой дивизии частично стоял в селе Лежанка Ставропольской губернии на границе с Донской областью. Что творилось на огромной территории России, там не знали. Не знали даже, что происходило на Дону. Офицеры при всем своем желании узнать что-либо не могли, т. к. им были строго запрещены отлучки из своих частей и за ними велось наблюдение.

В середине декабря вдруг стало известно о снятии погон и о выборном начале на командные посты и что ожидается приезд из Царицына комиссара, который объявит об этом постановлении Совета Народных Комиссаров и приведет его в исполнение. Это известие встревожило офицеров, и в первую же ночь из Лежанки ушло 16 офицеров с единственным намерением пробраться к себе домой, т. к. ничего иного они не могли себе представить. Быстрым маршем они шли к Владикавказской железной дороге. От кубанцев узнали, что на Дону формируются части для борьбы с большевиками. Узнали – в Екатеринодаре такие же части формирует генерал Эрдели, а у Владикавказа находятся противобольшевистские части осетин.

Решение беглецов единодушное – бороться с большевиками, но мнения, куда ехать, оказались разными. Шесть офицеров решили пробираться на Дон. Приняв «солдатский» вид, они сначала шли пешком, затем рискнули сесть в поезд, будучи еще не вполне уверены в возможности действительно попасть к «своим». Но в Батайске они увидели военных в погонах, а в Ростове, до которого только шел их поезд, они встретились с офицером с винтовкой в руке, стоявшим на посту. Он него узнали: формируется Добровольческая армия, во главе которой генерал Корнилов. В этот же день они зарегистрировались и были назначены во 2-й офицерский батальон. Оказалось, что в нем уже были офицеры их дивизии.