Николай Самохин. Том 2. Повести. Избранные произведения в 2-х томах

Перед вами мир Николая Самохина. Мир, созданный им в его рассказах и повестях, написанных – нет, не то слово – прочувствованных и выстраданных Николаем Самохиным за эти, казалось бы, недавние три десятилетия 60–80-х годов. Недавние, да – но уже прошедшего века, и даже уже прошедшего тысячелетия. Для одних – вчера, для других – эпоха. Кто-то, удивившись, скажет – почему выстраданных? Ведь этот мир Николая Самохина, с одной стороны, казалось бы незатейлив и незамысловат: обычная жизнь обычных людей, с их обыденностью, простотой, порой нелепостью… А с другой – кто еще мог так увидеть, и создать этот свой мир, совместив забаву с лирикой, улыбку с болью, усмешку с печалью, кто мог прощаться с весельем не прощаясь, и философствовать без занудства и нравоучения, как он? Как внешне легки, как естественны и непринужденны его произведения. Настолько, что кажется порой, что вот – и я же так могу, ведь это так просто – взять, пробежаться строчками по бумаге и стать писателем как он… А Николай Самохин себя писателем не называл. Говорил: «Я не писатель – я литератор. Сказать о себе, что я писатель, все равно, что сказать – я Бог». Но, скромно открещиваясь от звания равного Богу, он все-таки был тем, кем себя именовать не решался – настоящим писателем. И как настоящий писатель, из мозаики своих произведений сотворил свой мир. Как полагается целому миру – разнообразный, противоречивый, порой несуразный, но естественный и живой. …Николай Самохин родился в 1934 году. И покинул этот наш большой мир в году 1989-м. По теперешним меркам – практически молодым, в 54 года. Рано. Ведь последующие годы для писателя – ну просто расцвет творчества, создавай том за томом. И в нынешнем 2019-м, став сверхзаслуженным и орденоносным, принимай поздравления с 85-летием… Но нет. Ни поздравлений, ни орденов, ни выхода к трибуне за грамотой и орденом… Ну так Николай Самохин этого никогда и не желал. Он, не называя себя писателем, создавал свой мир не за почести и награды, а потому, что не мог не создавать. Мир, который и достался нам. И который сегодня открыт для нас. Заходите в мир Николая Самохина, смейтесь и грустите, печальтесь и улыбайтесь. Мир Николая Самохина разнообразен, но одно точно: в его мире вам не будет скучно.

Рассказы из сборника

2000 колумбов

1963 г.

ОТ АВТОРА

Вчера мои сосед сделал открытие. Он вышел из ванной и возбужденно сказал:

– Вы знаете, Архимед был-таки прав. При погружении тела в жидкость действительно…

– А вы что – сомневались? – перебил его я.

– А вы разве нет? – спросил он.

КАК МЫ СТАЛИ МИЧУРИНЦАМИ

С чего все началось

Это случилось год назад. Папа пришел домой поздно, достал из кармана сильно помятую бумажку, долго ее разглаживал, потом положил на стол и торжественно сказал:

– Вот наш будущий сад!

На клочке восковки был нарисован план участка. План был незамысловатый: справа малина, слева смородина, посредине домик.

Начинание обсудили на семейном совете. Решение вынесли положительное. «Свой сад – это солнце, воздух и витамины. Сплошная польза и верный отдых. Итак, будем отдыхать!»

Мама радовалась больше всех. Теперь мы с папой будем дышать свежим воздухом; он после своего душного планового отдела, а я после своей «отравляющей жизнь» химической лаборатории. Раньше мы, разумеется, не дышали свежим воздухом.

Теоретическая подготовка

Папа решил пополнить багаж своих знаний по сельскому хозяйству. Начинать приходилось с азов, поскольку его опыт не простирался дальше приготовления салата из помидор. Он купил книжку «Учебное пособие для школьников по садоводству» и сразу помолодел на сорок лет.

Раньше папа не переносил радиопередач на сельско-хозяйственные темы, теперь он включает приемник на полную мощность. Он с удовольствием разговаривает о пропашном севообороте, квадратно-гнездовой посадке и пикировке. Папу очень волнует мое безразличие к пикировке. И вообще, он считает, что человечество губит себя, занимаясь чем-либо другим, кроме разведения малины и смородины.

Первые впечатления

Мы шли на свой участок и радовались, что он очень недалеко: от конечной трамвайной остановки нужно только минут двадцать прошагать пешком.

Вдруг мы остановились.

– Вот! – радостно сказал папа. – Вот наш участок! Он указывал на совершенно голый клочок земли, но лицо у него было такое, будто он передавал нам цветущую долину с виноградниками.

– Но как же? – робко проговорила мама. – Ведь здесь нет даже кустиков…

Не стоило ей этого говорить! Папа был оскорблен в своих лучших чувствах.

– Через шесть лет здесь, – он топнул ногой, – зацветут яблони, взращенные нашими руками!

Главное – план

Все было ясно: столько-то смородины, столько-то малины, столько-то яблонь. В плане есть даже вишни. Папа уважает планы. Недаром он всю жизнь работает в плановом отделе. Раз вишни запланированы – значит, вишни будут!

Впрочем, находятся нарушители, которые сажают либо больше малины и меньше смородины, либо наоборот. Наиболее злостные из них занимают землю под овощные культуры, хотя овощные разрешаются в строго ограниченном количестве. И уже самые безнадежные просто засадили свои участки картофелем. Папа говорит, что их будет судить общественный суд садоводов.

Но время идет, картофель зацвел, а злоумышленников никто не судит.

Травка-муравка

Странно. У соседа справа малина выше, чем у нас, хотя папа утверждает, что так не должно быть, так как сосед совсем не подготовлен. Папа же читает книжки. Но малина у нас все-таки ниже.

Зато на нашем участке дружно взошла какая-то травка. Травка растет быстрее малины. Ее нужно полоть каждый день. Это написано в книжках.

Мама довольна. Теперь мы регулярно дышим свежим воздухом. Папа узнал, наконец, название энергичной травки: это пырей. Но травку не смущает разоблачение. Она продолжает расти изо всех сил. Мы просто не успеваем с ней бороться.

Папа вытирает пот и говорит, что это не так уж плохо. Ведь труд в конце концов превратил обезьяну в человека.

Первые плоды

Уже неделю мы едим борщ с собственной морковкой и салат из редиски со сметаной. Редиска горькая, но зато «своя», и поэтому салат съедается подчистую, к великой радости мамы.

У мамы по ночам «гудят ноги и руки», но каждый день она берет корзинку и снова отправляется на участок. «Без труда не вытащишь и рыбку из пруда», – говорит теперь мама поучающим папиным тоном.

С плодовыми папа священнодействует сам. Еще весной он под корень обрезал почти всю малину. Это было «научно». Считалось, что от этой экзекуции малина станет расти лучше. Впрочем, он оставил несколько «контрольных» кустиков.

К осени борщ с морковью смертельно надоел. Мы жаждали ягод. Мы хотели есть малину со сметаной и варить смородиновое варенье.

В ответ на наши вопросительные взгляды папа только многозначительно поднимал брови.

Однажды он вернулся особенно возбужденный. Поставил на стол тщательно завязанный стакан. На дне лежала горстка малины.

– Десять штук, – уточнил папа.

Это был урожай с контрольных кустиков. Остальные не росли.

«Злоумышленники» с соседних участков, не дождавшись общественного суда, жизнерадостно возили свой урожай на машинах.

Зима

Всю зиму папа проводил снегозадержание. Он опустошил кладовку, переломал все фанерные ящики и старые табуретки – делал щиты. Папа опасался, что зима будет малоснежная. Когда по радио передавали: «Ближайшие дни без осадков», папа ходил печальный, почти ничего не ел. Впрочем, когда шел снег, папе тоже было не до еды, нужно было ехать на участок, ставить щиты.

К весне папа похудел на восемь килограммов, но зато встречал ее во всеоружии.

Мульчирование

Мы не узнаем своего участка. Вместо ровных аккуратных грядок – сплошное месиво из чернозема и пожелтевших опилок. Оказывается, папа на зиму присыпал землю опилками. По-научному он называет это «мульчированием». Опилки должны были предохранить викторию от холода. Теперь их нужно «вычесывать». Опилки держатся цепко, а если и вычесываются, то только вместе с викторией. Среди садоводов смятение. Все ищут того, кто первый предложил это самое «мульчирование». Вчера поиски не дали никаких результатов. Каждый обвинял соседа. Но сегодня круг начинает смыкаться. И смыкается он вокруг моего папы, хотя папа утверждает, что засыпал свой участок последним.

А опилки держатся по-прежнему прочно. Папа решил, наконец, оставить их в покое, утверждая, что они превратятся в перегной.

– Послушай, – говорю я, – но ведь для этого нужно по крайней мере пять лет!

– А разве через пять лет нам не понадобится перегной? – отрезает папа.

Триумф злоумышленников

На многих участках пылают костры. Это те самые злоумышленники, которые сажали только картофель и которых должен был судить общественный суд садоводов, сжигают картофельную ботву. Кто-то сказал, что ее нужно именно сжигать, а не перетаскивать на делянку соседа.

Долго спорили, где жечь: прямо ли на участке или вытаскивать на дорогу и сжигать там. Стали жечь, каждый согласно своим убеждениям. И вдруг откуда-то просочился слух, что зола – лучшее удобрение. Теперь те, кто сжег свою ботву на дороге, таскают золу обратно в ведрах. А мы сидим, смотрим и завидуем. У нас ботвы нет. Остается одно: ждать, пока сгниют опилки.

Терем-теремок

– Ну, – сказал папа, – домик я, наконец, купил.

«Купил домик»! Мы с мамой представили себе это примерно так: посредине участка окруженный зарослями малины и смородины стоит сказочный терем-теремок. Он еще пахнет универмагом и с него не сорвана этикетка…

На участке лежала куча досок непонятного назначения. Это и был домик.

Мы строили его три недели. Мы строго придерживались проекта. Мы клали доски, предназначенные для потолка, – на потолок, для пола – на пол, для обвязки – на обвязку. К концу третьей недели почему-то не хватило материала для крыши. Но от солнца уже можно было спасаться.

Через пять лет у нас будут яблоки

Не знаю, чему это приписать, папиному таланту или слепому случаю, но у нас на участке выросла редиска величиной с добрую репу. Правда, только одна. Папа вбил на этом месте колышек и привязал к нему красную ленточку.

По случаю редиски-великана состоялся большой праздник садоводов. Гости долго осматривали землю вокруг колышка, растирали ее в пальцах и даже нюхали. Папа скромно молчал. Потом все сели за стол. Редиска была вынесена на блюде, разрезанная по числу присутствующих.

В самый разгар пиршества пошел дождь. Он лил не переставая два часа. Мы спасались в собственном домике и промокли до нитки.

Возвращались поздно по расквашенной дороге. По той самой, которая скоро превратится в шоссе, как утверждает папа.

– Ну, вот, – сказала мама. – А через шесть лет и яблочки будут.

– Теперь уже через пять, – поправил папа, выливая воду из ботинка.

ЗА ВОДОПЛАВАЮЩЕЙ ДИЧЬЮ

Сборы

Собираться на охоту мы начали еще в четверг. Я набивал патроны. Виктор смазывал свои «Зауэр – три кольца» и тоном бывалого медвежатника говорил:

– Главное – не прозевать день открытия, пока утка непуганая. И все-таки день открытия мы прозевали – Виктор не успел оформить отпуск. Зато в понедельник мы встали чуть свет и, взвалив на плечи тяжелые рюкзаки, отправились на пристань.

– Ну, как тeпepь утка? – нетерпеливо спрашивал я у Виктора. – Небось пуганая?

Начало пути. Странный охотник

На пристани стояла толпа вооруженных до зубов людей. Их было не менее батальона. Задрав хвосты, бегали охотничьи собаки всех пород и мастей. От леса ружейных стволов и мужественных лиц охотников по спине у меня пробежал холодок.

Однако самое страшное началось при посадке на теплоход, следовавший по маршруту. Верхнепригородная пристань – Ягодное. Со стороны эта посадка, вероятно, напоминала известную картину Сурикова «Покорение Сибири Ермаком». К счастью, дело обошлось без человеческих жертв.

Перед самым отплытием, когда уже собрались поднять трап, на борт вошел единственный человек без ружья. Это был бородатый старичок в панаме со стопкой старых «Огоньков» в руках. Следом за ним бежал маленький черный спаниель.

При виде старичка толпа глухо заворчала. Один из охотников намеренно толкнул его рюкзаком, едва не свалив за борт. Второй будто невзначай наступил на лапу спаниелю. Пес взвизгнул и запрыгал на трех лапах. К нашему удивлению, старичок, вместо того чтобы возмутиться, скромно моргнул глазами и, ни на кого не глядя, пробрался на корму. Там он присел на спасательный круг, водрузил на нос очки и сразу же уткнулся в свои журналы.

Продолжение пути. На границе

Ощетинившись ружейными стволами, теплоход резво бежал вниз по Оби. Стиснутые со всех сторон прикладами и рюкзаками, среди непромокаемых плащей, высоких болотных сапог, полузадушенных собак мы доехали до пристани «Ягодное».

– Ну вот, – бодро сказал Виктор, – еще шесть – семь километров, и мы на месте.

Мы поправили рюкзаки и пошли, взяв курс на звуки отдаленной канонады. Канонада нарастала с каждым километром. Мы все еще находились в пределах Новосибирского сельского района, где охота запрещена, а вокруг нас уже завязалась оживленная перестрелка. Казалось, вот-вот прозвучит роковой выстрел и добрый заряд бекасиной дроби вопьется между лопаток. К этому тревожному ощущению примешивалось желание самому сорвать ружье и палить, неважно в кого и куда, но палить.

Перед самой границей нас обогнала группа охотников. Некоторые из них на ходу расчехляли ружья. Охотники рысью миновали пограничную черту, и самый первый тут же дуплетом в пух и прах разнес зазевавшуюся ворону. Остальные, не видя подходящей дичи, принялись расстреливать собственные фуражки.

«Гад»

Ночь мы провели на базе, в палатке для охотников.

– Здесь есть один гад, – прошептал мне Виктор, засыпая. – Если мы его не опередим, все пропало, он распугает всю дичь.

В четыре часа мы поднялись и, наступая на чьи-то ноги, выбрались из палатки. Под покровом тумана скользнули к лодке. Я сжимал в руках свою берданку и чувствовал себя индейцем, вступившим на тропу войны.

На середине озера Виктор неожиданно схватил меня за руку:

– Видишь?

Впереди чернела еще одна лодка.

– Неужели он? – спросил я.

Виктор молча кивнул. Скоро «гад» открыл стрельбу. Он стрелял отдельными выстрелами и дуплетами, он палил подряд и с интервалами. Мы решили отстать от рьяного стрелка, чтобы дать успокоиться перепуганной дичи. Мы плыли совершенно бесшумно, но тем не менее утки срывались за двести метров.

Наконец Виктор, доведенный до отчаяния, завизжал, как какой-нибудь абрек, и дважды выпалил в воздух.

Немедленно на берегу зашевелились кусты и показалась тощая фигура в непомерно больших сапогах. Фигура окинула нас подозрительным взглядом и приглушенно спросила:

– Вы не моего подранка бьете?

– Нет, – скупо ответили мы.

Наша первая утка. Странные рыбаки

Это был маленький нахальный чирок. Он поднялся впереди нашей лодки и полетел поперек озера. Виктор вскинул свой «Зауэр – три кольца» и выстрелил. Чирок кувыркнулся и, теряя перья, шлепнулся в воду. Но он не остался лежать неподвижно, а бодро поплыл к противоположному берегу. Виктор приложился и выстрелил еще раз. Чирок замер. Мы подплыли к нему со всей осторожностью, на которую были способны. Когда я притабанил, а Виктор свесился за борт и протянул руку к маленькому серому комочку, чирок неожиданно нырнул.

Он оставался под водой минуты три. Я вертел головой, наблюдая за водной поверхностью, а Виктор лихорадочно перезаряжал двустволку. Чирок вынырнул метрах в двадцати от лодки, у самого берега. Виктор грохнул по нему дуплетом. Потом он отбросил «Зауэр», схватил мою берданку и для верности выпалил еще раз. Теперь чирка можно было брать голыми руками. В нем сидело по крайней мере полкило дроби.

После такой охотничьей удачи мы облюбовали на берегу зеленую лужайку и решили перекусить Под маленькой копной сена мы расстелили плащ и выложили на него свои скромные припасы. Недалеко от нас, чуть ближе к воде, сидел на корточках круглый бритоголовый человек и, сладко щурясь, раскладывал на газете малосольные огурчики и жареную рыбу. Вероятно, человек тоже собирался обедать.

– Ну как, охотники? – словоохотливо спросил он и, не дожидаясь ответа, заявил: – Пустое это занятие – осечки, недолеты, перелеты. То ли дело рыбалка: поплевал на червячка, закинул и…

– Кузьмич! – крикнул он своему товарищу, расхаживающему вдоль берега. – Проверь-ка удочки!

– Есть! – с готовностью ответил Кузьмич и схватился за крайнее удилище.

– Попалась! – сообщил он через секунду, выуживая бутылку московской водки.

– И никаких тебе перелетов, – закончил наш сосед.

– Ого-го! – ликовал тем временем Кузьмич, выволакивая из воды круг копченой колбасы.

– Может, присоединитесь? – подмигнул нам бритоголовый, похлопывая по бутылке. – Для верности глаза, а?

Мы вежливо отказались.

– Ну, как хотите, – сказал он и звонко вышиб пробку.

В это время над нашими головами тяжело пролетели два крякаша и опустились за излучиной озера.

Виктор схватил ружье. Я сгреб в кучу плащ вместе с припасами, и мы бросились к лодке…

Тайна черного спаниеля

Спасаясь от конкурентов, мы выплыли в маленькое озеро, со всех сторон окруженное низким кустарником. Ни на поверхности озера, ни на берегах его не было ни души. Только в одном месте скромно сидел вчерашний старичок в панаме и читал старый «Огонек». У ног старика, свернувшись клубочком, лежал черный спаниель.

– Вот, – сказал Виктор, – здесь нам никто не помешает. – Дед этот, разумеется, не в счет, у него даже ружья нет.

Именно в этот момент раздалось знакомое «фить-фить-фить» и следом грянул выстрел. Утка, которая облюбовала себе это озерко, шарахнулась в сторону. За первым выстрелом последовал второй, потом третий, четвертый, пятый…

Стреляли по всему периметру: озеро было обложено капитально. Наконец, какой-то шальной заряд достал бедную утку – над озером повис пух. Пока утка падала в воду, смертоносная дробь еще дважды продырявила ее маленькое тело. Останки утки упали в заросли камыша. Тогда над кустами показались головы охотников. Приложив ладони ко лбам, они долго рассматривали воду, но так ничего и не увидев, замаскировались снова.

И тут произошло обидное для всех честных охотников событие: черный спаниель поднялся, неторопливо почесал задней лапой за ухом и прыгнул в воду. А через несколько минут он уже стоял перед хозяином, держа в зубах растерзанную утку.

В кустах раздался дружный зубовный скрежет, и кто-то невидимый в тумане тоскливо крикнул:

– Морду надо бить за такие штучки! Старичок продолжал читать, будто это его вовсе не касалось.

Костры на берегу

Возвращались мы поздно вечером. Хотя наши рюкзаки и патронташи стали значительно легче, путь до пристани показался вдвое длиннее. Несколько раз мы останавливались на привал. Виктор выбирал пригорочек посуше, ложился на спину и поднимал вверх ноги. Он утверждал, что усталость от этого как рукой снимает. Я тоже старательно поднимал ноги и даже болтал ими в воздухе, но усталость не проходила.

На высоком берегу Оби горели костры. Вокруг костров дымили папиросами охотники. В стороне от всех сидел старичок в панаме. Рядом с ним на траве лежал туго набитый мешок, а возле мешка растянулся черный спаниель.

Нам не надо было прятать своего крохотного чирка. Это была честная добыча. Поэтому мы гордо прошли мимо старика в панаме. Виктор будто нечаянно зацепил его рюкзаком, а я наступил на лапу черному спаниелю.

СТАРЫЙ ДОМ

Дяди-Федина идея

Однажды, в тихий послеобеденный час, в одной из комнат нашего дома с печальным вздохом отвалился большой кусок штукатурки. До этого дом считался не таким уж плохим. Отвалившаяся штукатурка словно послужила сигналом: начали проседать подоконники, двери почему-то перестали закрываться, из-под пола потянули сквозняки. По ночам дом таинственно потрескивал, по-змеиному шурша, осыпалась со стен известь.

Через две недели жильцы устроили общее собрание. Прозаседали до десяти часов вечера и решили написать в райжилуправление: пусть там дадут команду в строительный участок на починку дома. И тут всех смутил бывший десятник, а теперь кладовщик рыбной базы дядя Федя.

– Они отремонтируют! – презрительно крикнул дядя Федя. – День стучим – два стоим! Знаю. Сам работал.

Кое-кто заколебался. Тогда дядя Федя взял слово. Он сказал, что райжилуправление поможет так, как мертвому припарки, и что лучше он завтра перетолкует с одним верным человеком по имени Фомич, и тот со своими ребятами за пятьсот рублей сделает из дома игрушку.

Дядя Федя говорил убедительно, с жаром. Припоминал все обиды, которые пришлось стерпеть от работников райжилуправления, вспомнил даже фельетон о них, напечатанный в газете. В конце концов с ним согласились: пусть неизвестный Фомич делает игрушку, пес с ними, с деньгами. Дядю Федю дружно выбрали доверенным лицом.

Переселение

Потянулись дни ожидания. Дядя Федя ходил с загадочным лицом и время от времени сообщал, что дело движется. Фомич, оказывается, запросил семьсот рублей и дядя Федя сбивает цену.

– Кабы свои деньги, так плюнул бы, – говорил он. – А то ведь общественные.

Наконец, после нескольких недель тревожной жизни от дяди Феди поступило распоряжение: спешно освобождать квартиры – завтра нагрянет Фомич.

Переселялись весело и дружно. Из просторных сараев выбрасывали уголь и втаскивали туда кровати с никелированными спинками, горки с посудой, комоды. Бессарайная бабушка из пятой квартиры раскинула посреди двора шатер из разноцветных домотканых дорожек и устроила очаг при помощи двух кирпичей. Одинокий угловой жилец уложил вещи в желтый окованный сундучок и отправился на жительство к дочери, куда-то за Гусинобродский тракт.

На другой день Фомич не нагрянул. Не нагрянул он и через неделю. Жизнь во дворе стала налаживаться. Владельцы дровяников повесили в своих жилищах ширмы, выгородив прихожие и «залы». Бабушка покрыла свой шатер куском старого рубероида и коренным образом усовершенствовала очаг, превратив его в летнюю печку-мазанку. По вечерам вокруг мазанки собиралась молодежь и пела под гитару кочевые цыганские песни.

Иногда во дворе появлялся угловой жилец. Он сиял свежеотутюженной рубашкой и без конца повторял одну и ту же фразу, сказанную будто бы зятем:

– Живите, папаша, хоть целый год! А Фомича все не было…

Когда не болит душа

Наконец, однажды утром во двор вошли ремонтники, неторопливые серьезные люди в стеганых телогрейках нараспашку. Жильцы взволнованно притихли. Подымив на бревнышках самосадом, ремонтники долго пили у бабушки студеную воду прямо из ведра и уж после этого скинули телогрейки и начали ломать дом. Ломали основательно и не спеша. Заинтересованные жильцы крутились здесь же, подсказывали, советовали. Не выдержав, бросились помогать. Постепенно ими овладел реставраторский пыл и даже печку, которая хотя слегка и дымила, но все-таки топилась вполне исправно, они разнесли по кирпичику. Ремонтники вытирали пыль со лбов, крякали, хекали и подбадривали жильцов:

– Давай, давай! Ломать – не строить: душа не болит! Несколько раз за время великой ломки во дворе появлялся сам Фомич – дремучий, неразговорчивый старик.

– Месяца за полтора управимся, – отвечал он на расспросы жильцов. – А то и раньше. Не бойсь, Фомич не подведет. Фомич – фирма.

…и когда болит

Когда все, что можно было сломать, сломали, Фомич забрал задаток, снял половину рабочих и увел их в неизвестном направлении. Остальные приходили часам к одиннадцати, до обеда лениво тюкали топорами и тоже исчезали.

…Так прошло полтора месяца. Потом еще один. Душа у жильцов почему-то начала болеть. Возле бабушкиной мазанки больше не звенела гитара по вечерам. Сама бабушка сделалась молчаливой и все чаще хваталась за поясницу.

Жильцы собрали по двадцать рублей и купили стекло, из-за которого стояли работы. Потом собрали еще по пятнадцать – купили дранку. Потом – олифу и электрические провода.

Постепенно в доме начали появляться перегородки, оконные рамы и даже полы. Но тут случилась новая беда – запил печник. Целую неделю он не появлялся.

Тогда самый нетерпеливый жилец взялся сложить печку. Обливаясь потом, он замешивал раствор, бил кельмой по пальцам и ругался Через два дня печка была готова. А еще через два возвратился печник. Опустив похмельную голову, он долго ходил вокруг кривобокого сооружения, мрачно повторяя: