Отдать якорь. Рассказы и мифы

Прошло пять, десять минут – Вася не появлялся. Из дверного проёма, зияющего абсолютной чернотой, стали появляться чёрные люди. Они выходили по одному с непредсказуемой периодичностью и в итоге составили внушительную компанию. Среди них выделялся малорослый пузан в красной расстёгнутой рубахе. Он что-то активно говорил собравшимся, поворачивая своё увесистое пузо то в профиль, то в фас, и изредка показывал пальцем в нашу сторону. Но эти жесты были лишними, все и так сосредоточенно смотрели именно на нас.

– Редкое явление в этих краях, – заметил я, – пузатый негр.

– Здесь что-то не то, – высказал своё мнение Гена. Ты как старший группы, Николай Иванович, должен сказать своё слово и принять решение: будем мы тут стоять и ждать твоего любимца или тихо ретируемся, пока нам не набили морду чёрные ангелы мщения.

Потому как всё уже оплачено за наш счёт. А быть главным действующим лицом кульминационной сцены мне чего-то не хочется.

– Похоже, здесь вся сборная Сенегала, – заметил я. – Только тренера чего-то не видно.

Николай Иванович сделал умное лицо и с категоричностью достойной Наполеона произнёс:

– Будем ждать!

– По-моему, ждать осталось недолго, – предположил Гена, – смотри, как активно машет рукой тот пузан. Уверен, он выпил не менее четырёх кружек пива. Они сейчас все спустятся с горки и отомстят за Васю Бомбовоза. Сдаётся мне, сказал он про нас что-то нехорошее.

– Тогда надо звать полицию, – сняв с себя наполеоновский флер, высказался Николай Иванович. Но каков Вася! Я ему так верил!

– Блажен, кто верует. Предлагаю больше никого не ждать, а медленно развернуться в каре и с достоинством удалиться. Полиции тут за десять вёрст не сыщешь. И хорошо ещё, если нас не начнут преследовать. Загонят в угол, точно. Мы же здесь, как в мышеловке. Куда идти? Куда бежать? Помощи от местного населения не дождёшься. Сюда, видимо, не принято заходить белым людям.

Мы так и сделали. Шум погони за нашими спинами пока не прослушивался. Отступление с занятых позиций тактически оказалось очень своевременным. Ещё минут пять, и знакомство с пузатым негром и его сообщниками из сборной Сенегала стало бы исторической неизбежностью.

– Если мы благополучно вернёмся на пароход, – предположил я, – предлагаю компенсировать Николаю Ивановичу потерянную сумму. Скинемся по триста франков, чтобы не было ему так обидно.

Гена тут же согласился. А пострадавший, которому частично возмещалась, казалось бы, навсегда утерянная сумма, корректно промолчал.

Самое неприятное в нашей ситуации было то, что мы не знали, куда идти. Улицы шли, произвольно поворачивая то влево, то вправо, то раздваиваясь, а иногда даже расходясь по трём разным направлениям. В таких случаях мы выбирали ту улицу, на которую указывал Николай Иванович, полагаясь на его предводительский дар. При таком непредсказуемом и хаотичном передвижении по неизвестным нам чёрным кварталам Дакара, вероятность прихода в отправную точку, где располагалось кафе «Тао-Тао», не исключалась.

Если люди в лесу, где свобода передвижения почти ничем не ограничена, ходят кругами, то в незнакомом городе замкнуть круг – обычное дело. И мы его замкнули. Опять на взгорке мы увидели уже известное нам кафе с зияющей чёрной дырой открытой двери. Правда, пузана с командой не было.

– Не зайти ли нам выпить по чашечке чёрного кофе? – предложил я, стараясь не выдавать своего сарказма.

– Слишком заманчивое предложение, чтобы на него согласиться, – не без юмора заметил Гена.

Николай Иванович помолчал, подумал и, наконец, сказал:

– Надо идти на пароход.

– Ну, вот тебе раз, – продолжил Гена в том же тоне, – ещё разгуляться не успели и уже на пароход.

– Теперь пойдём в обратном направлении, – добавил к сказанному Николай Иванович.

– Мысль, достойная великого полководца. Он хочет взять реванш за Ватерлоо – подойти к исходной точке с другой стороны и застать неприятеля врасплох.

– А может быть, ещё по пивку? – указал я в сторону злополучного кафе, в котором навсегда скрылся наш провожатый. Пошлём туда Николая Ивановича на разведку. Если всё нормально, он даст нам отмашку рукой. Возможно, Вася Бомбовоз сидит там и ждёт нас, чтобы отдать долги и ещё раз угостить пивом, а нашего предводителя ещё и стаканчиком «Наполеона».

– А если в кафе пузан со своей челядью? – всерьёз принял моё предложение Николай Иванович.

– Ну, у тебя социальные накопления не меньше. Два раунда, надеемся, ты продержишься. А там, смотришь, и мы подоспеем.

Николай Иванович посмотрел на меня с обидой, но тут же подобрел и сказал:

– Теперь буду умнее.

– Умнее Васи Бомбовоза всё равно не будешь

– По такому случаю предлагаю сходить в туалет, – вдруг заявил Гена.

И мы все, как стояли, повернувшись лицом к кафе «Тао-Тао», сходили в туалет. На окружающих это не произвело никакого впечатления. Здесь, в случае надобности, так делали все. Но самое удивительное, что тут же, как из-под земли, вылез продавец сомнительного перстня.

– Five hundred, – вяло промямлил он, – pure gold.

– Откуда он опять взялся, – удивился Николай Иванович, – и чего хочет этот шайтан?

– Пятьсот франков хочет за свой паршивый перстень. Начинал, кажется, с полутора тысяч. Ещё немного, и, мне кажется, он отдаст его бесплатно.

– У меня идея, – подняв вверх указательный палец, провозгласил Гена, – скажи этому проходимцу, что деньги у нас на пароходе. Он-то знает дорогу в порт. Пусть ведёт.

Я так и сказал:

– We have money, but it is on the vessel. If you want, come together.

Расчёт оказался верным. Продавец бодро повёл нас в известном ему направлении. Теперь уже мы еле поспевали за ним. Он то и дело оборачивался и, приговаривая, что пятьсот франков – это хорошая цена за настоящее золото, зазывно махал нам рукой, чтобы мы не отставали.

– Чао, кафе «Чао-Чао», – громко декламировал Гена, – теперь никогда не увижу тебя!

Последнюю фразу он почти пропел трагическим тенором.

Путь оказался не таким уж и длинным. Продавец уверенно вывел нас к цивильным кварталам Дакара, откуда мы и начинали своё маленькое и неудачное путешествие. Теперь мы и сами добрались бы до нашего судна, но соблазнённый предстоящей сделкой продавец перстня тащил нас туда, где у нас якобы лежали деньги.

– You are from Russian ship, – говорил наш ведущий, – I know. I like Russia. Your country is strong. Not so rich, but very strong. More stronger, than America.

– Откуда этот шибздик так хорошо аглицкий знает? – поинтересовался Николай Иванович, – чешет, как по-писаному.

– От верблюда, – коротко ответил Гена.

– В это верю. А я вот от человека не мог научиться. В школе семь лет втемяшивали, а кроме «ду ю ду» ничего не знаю. Способностей у меня нет, что ли?

– Каков учитель, таков и результат. А с другой стороны, это даже к лучшему. Знал бы ты чужой язык в совершенстве, могли бы и визу не дать. Сам знаешь, как у нас на это смотрят – появляется возможность к нежелательному общению. Поэтому я в личной анкете на всякий случай выбрал графу «Читаю и перевожу со словарём».

– Ну, так и переведи нам, что он там лопочет.

– Говорит, что знает, кто мы. И чистым сердцем любит русских людей. И знаешь за что? За то, что мы сильные. Наша страна, мол, не такая богатая, но очень сильная. Сильнее, чем Америка.

– Уверен, – задумчиво проговорил Гена, – если завтра Америка станет сильнее, он будет точно так же любить американцев.

Мы вышли к тому месту, где впервые повстречали Васю Бомбовоза и оторопели: именно там, в пыли запруженной людьми улицы сидел наш Вася. Он сидел, как ни в чём не бывало, вытянув левую ногу вперёд, а правую, согнутую в колене, обхватил двумя руками. На его лице блуждала отстранённая улыбка, как будто он накурился гашиша. Николай Иванович подошёл к нему вплотную, упёр руки в бока и уставился на него долгим немигающим взглядом. Но это не произвело на Васю ни малейшего впечатления. Взор его так же блуждал по не видимым простому смертному весям.

– Вася, это ты!? – хриплым взволнованным голосом почти прокричал Николай Иванович. Верни мне тыщу франков, сволочь!

Вася с трудом сфокусировал глаза на стоящем перед ним крикуне и ещё шире улыбнулся.

– Ты видишь? Он издевается надо мной. Я сейчас набью ему морду!

– А может быть, это не Вася, – сделал предположение Гена.

– Ну, как же не Вася! И джинсы те же, и рубаха, и мордуленция наглая.

– Свой в доску, – добавил я.

– Да они здесь все на одно лицо, – стал уговаривать Гена.

Николай Иванович стал приглядываться.

– Вася, подлец, ну скажи хоть слово! Или ты хочешь, чтобы я тебе харю начистил за твои проделки?

Вася даже глазом не моргнул.

– Или притворяется, или действительно не он.

Гена стал отводить Николая Ивановича в сторону.

– Не он, уверяю тебя. Но похож. Может быть, даже его родственник. Но не Вася. Сам видишь, не реагирует он на тебя. Конечно, если разыгрывает, то комар носа не подточит. Пойдём на пароход. Так спокойней будет. Всё равно здесь ничего не добьёшься. Компенсируем мы тебе потерю. Пусть это на его совести будет.

– Да какая у них, у басурманов, совесть!

– А ты так ему верил, – напомнил я.

Нас прервал продавец перстня:

– Problems? – спросил он.

– Soviet people don’t have problems, because we have an idea and we believe it[6].

– O! It is fine! Go to the ship[7].

Мы цепочкой стали выбираться из сутолоки торговых рядов. Впереди, как и прежде, шёл продавец перстня, за ним Николай Иванович. Мы с Геной замыкали цепочку. Мне почему-то захотелось оглянуться и, сделав резкий поворот головой, я увидел истинное лицо Васи Бомбовоза. Без всякого сомнения, это был бывший студент института Лесгафта. Ублюдочно закатив глаза к небу и раззявив в плачущей гримасе рот, он упёр большой палец в свой маленький, прижатый к лицу нос, и ладонью изображал летящую бабочку. Так он провожал своих «земляков». И я был уверен, что и этому жесту он научился у нас в Ленинграде. Об этом, конечно, я никому тогда не сказал.

Мы, наконец-то, добрались до нашего белого парохода и, поблагодарив продавца перстня за безупречный эскорт, стали подниматься по трапу.

– I wait you hear. Price is fix.[8]

– Что он говорит? – переспросил Николай Иванович.

– Говорит, что будет ждать нас здесь до посинения, пока мы не купим у него перстень по установленной цене.

– Хрен ему. Пусть ждёт теперь до отхода. А мы ему помашем ручкой.

Когда стемнело и по бортам включили внешнюю иллюминацию, мы с Геной вышли на палубу подышать свежим вечерним воздухом и полюбоваться издалека огнями Дакара. Продавец перстня всё так же стоял недалеко от трапа и, запрокинув голову вверх, с открытым ртом смотрел на стоящий перед ним научный лайнер. Заприметив нас, он стал подпрыгивать и махать руками, чтобы привлечь наше внимание. Видимо, догадавшись, что мы отказываемся покупать его перстень даже по заниженной цене, сенегалец, сложив ладошки рупором, прокричал:

– Only for you! Three hundred.[9]

– Представляешь? Начинал, кажется, с двух с половиной тысяч, – с удивлением заметил Гена, – может быть, в конце концов, он нам отдаст его бесплатно.

Продавец энергично потёр о цветастые шорты свой перстень и выставил его на вытянутой вверх руке для обозрения. Под лучами забортных прожекторов перстень действительно горел, как золотой.

– Three hundred – it is very chip![10] – кричал снизу продавец.

– Пойду, дам ему сто франков, – решил я вслух, – всё-таки он вывел нас из лабиринтов дакарской окраины. Поди знай, возможно, мы до сих пор блуждали бы там под водительством Николая Ивановича.

– Может быть, ты и прав, – согласился Гена.

Я спустился по трапу и протянул нашему сенегальцу потрёпанную купюру в сто западно-африканских франков. Сенегалец отшатнулся от неё:

– It is not good! My thing is much more expensive.[11]

– I give you only this money. More I haven’t, – сказал я, – and I don’t need your thing.[12]

По-видимому, наш сенегалец понял, что он не получит и этих ста франков, хотя я отдавал их бескорыстно.

– О’key! – вдруг согласился он, – only for you.[13]

Он быстро забрал у меня деньги и вручил мне массивный перстень, на котором была вытиснена не то муха, не то оса, обнимающая своими крыльями нижний обруч изделия. Этого я не ожидал и хотел, было, вернуть перстень, но сенегалец вдруг заговорил на непонятном мне наречии и стал отмахиваться руками, мол: всё-всё – сделка состоялась.

В каюте я застал Николая Ивановича. Он готовился к вечерней вахте и переодевался в робу.

– Ну, что, Николай Иванович? Не зря ты, видимо, ходил в увольнение и тратил большие деньги на выпивку. Зряшных трат не бывает. Считай, что вернулись к тебе твои денежки…

– Никак Вася объявился?!

Я протянул моему соседу под самый нос перстень с мухой:

– Твой! Носи на здоровье. Это тебе компенсация за увольнение.

– Не может быть! – воскликнул Николай Иванович. – Тот перстень?

– Он! За две с половиной тысячи. Устраивает?

Николай Иванович надел на безымянный палец перстень, повертел им в воздухе и спросил:

– А что это за басурманская муха тут выдавлена? Может быть, для русского человека знак нехороший?

– Не хочешь, не носи.

– Ладно, доедем до Ленинграда, отдам его на проверку. Ежели золотом окажется, переплавлю его себе на зубы.

– Золото-то вряд ли за такую цену. Он мне за сотню его отдал, хотя я и не просил. Так уж получилось.

В Ленинграде, куда мы пришли после четырёхмесячного плавания по экваториальным водам Атлантики в рамках международной программы АТЭП-74, Николай Иванович пошёл в ювелирную лавку, и там ему сказали, что его сенегальский сувенир весит 34 грамма и сделан из золота 585-ой пробы.

В следующем рейсе Николай Иванович красовался новыми вставными зубами. Они блестели не хуже того перстня, который всучили нам в Сенегале.

Я смотрю на давнюю фотографию: между мною и Николаем Ивановичем стоит улыбающийся негр. Он по-дружески обхватил нас за плечи и честными глазами уставился в объектив моего старенького «ФЭДа». Когда меня спрашивают, что это за симпатяга, похожий на американского актёра Эдди Мэрфи, я всегда отвечаю, что это наш «земляк» – Вася из Сенегала, окончивший институт имени Лесгафта, прекрасной души человек и свой в доску. Можно сказать, что благодаря этому Васе, человек, стоящий рядом с ним, осенью 1974 года вставил себе золотые зубы.

Боб & Кэтти

В начале семидесятых частенько заходили мы в Абердин – шотландский порт на берегу Северного моря. После месяца шатаний по зыбучим водам Атлантики город этот давал нам недолгий приют, где можно было посидеть в припортовом пабе с большой тиснёной кружкой «Гиннеса», эля или тёмного пива «Спешл». А потом походить по магазинам, отоварить свои небольшие деньги, купив себе или своим близким какую-нибудь заграничную вещицу.

Эта, на первый взгляд, незначительная история в упомянутом мной городе, которую я хочу здесь поведать, вряд ли произошла бы, окажись в нашем экипаже первый помощник капитана, он же – помполит. Должность помполита входила в штатные расписания всех советских судов с визированными командами численностью двадцать и более человек. Наш небольшой научный пароход, бывший рыболовный траулер водоизмещением всего-то 450 тонн, слава Богу, не входил в эту категорию, и мы были избавлены от докучливой политической опёки, из-за которой каждый твой шаг оценивался с точки зрения морального кодекса строителя коммунизма. Обязанности помполита нёс парторг нашего судна – старший гидролог Никанорыч, но он слыл своим человеком – сора из избы не выносил.

Боб, зачисленный в штат нашего судна вторым коком, совершал свой первый в жизни рейс. Ещё до захода в Абердин он показал себя с лучшей стороны – быстро привык к качке, готовил при любом крене, причём, готовил добротно и вкусно, всегда вовремя подавал на столы и даже в штормовую погоду умудрялся варить первые блюда. А это не всегда под силу и опытным поварам. Для этого нужно отмерить строго определённое количество воды, зафиксировать кастрюлю на плите специальными бортиками и вовремя прижимать крышку, когда судно резко подкидывало на волне. Иначе супец в один момент может выплеснуться на палубу или, того хуже, ошпарить стряпающего.

Боб оказался самым молодым членом экипажа. Перед рейсом он получил повестку в военкомат, но неожиданный выход в море временно спас его от неминуемой службы. Его предстоящий рейс был всего-навсего трёхмесячной отсрочкой. Он прекрасно понимал, что отсрочка эта – подарок судьбы, возможность посмотреть мир. А мир, как говаривал наш парторг Никанорыч, – это открытая книга, пролистать которую дано не каждому. И Боб переворачивал только первую её страницу.

Все отметили в нём человека лёгкого, я бы даже сказал, весёлого нрава. В руках у нашего нового кока всё спорилось. Камбуз освоил быстро. Уголь для топки плиты с картошкой не путал. Технологию приготовления блюд знал назубок. Не зря с отличием закончил поварское отделение ШМО[14]. Был он худощав, но скроен ладно. Рост имел средний. Голова ровная, коротко подстриженная, глаза несколько округлой формы и в то же время ироничные, нос прямой, не выделяющийся, губы пухлые и над ними – чёрные, редкие кадетские усики.

В экипаже его приняли, а старпом по-отечески благоволил к нему: часто хвалил за вкусную еду, подбадривал в трудных ситуациях, любил поговорить с ним «за жизнь». Старпом был уже в годах. По отношению к молодым членам экипажа нередко обращался «сынок», а к Бобу так и подавно.

– Сынок, – говаривал он, придя на обед, – чего ты нам сварганил сегодня?

– Суп «рататуй» и макароны по-скотски, – отвечал Боб гормональным баритоном, – а на третье, как всегда, компот из сухофруктов с бромом.

Боб быстро перенял морские фразеологизмы и к месту ими пользовался.

– Палец в рот ему не клади, – радовался старпом, – первый раз в море, а будто сто лет уже «мариманит». Молодец!

Боб жил в самой привилегированной каюте рядового состава – каюте мотористов. Она располагалась в кормовой части под главной надстройкой, где меньше всего качало, – своего рода эпицентр относительной стабильности, вокруг которого происходили мотания в пространстве всех других частей нашего валкого судна. Эта четырёхместная каюта в условиях очень ограниченного судового пространства считалась роскошью, поскольку даже некоторые представители из научного отряда жили в носовом шестиместном кубрике. Роскошь состояла ещё и в том, что до места работы – рукой подать. С горшка на работу, как любил говаривать наш «дед».

Единственным недостатком являлась повышенная шумность. Шумность исходила от машинного отделения, находящегося сразу за железной переборкой, где постоянно крутились на полных оборотах два дизеля: главный, приводящий в движение гребной винт, и вспомогательный – для динамо. Один из двухъярусных коечных блоков мотористов как раз прилегал к машинному отделению. А тонкая металлическая перегородка, разделявшая эти смежные помещения, представляла своего рода мембрану, усиливающую грохот дизелей. Спать рядом с этой перегородкой равносильно тому, как если бы по ней, как по наковальне, постоянно и одновременно стучали кувалдой и молотком. Кувалда – это главный двигатель, молоток – вспомогательный. Мне и Бобу (ему уступили место, считавшееся «привилегией» первого рейса) как раз и довелось коротать часы ночного отдыха рядом с этой наковальней. Времена относительного спокойствия наступали лишь в периоды заходов в порты. Тогда отключалась кувалда, и оставался только молоток.

Со временем мы, конечно, привыкли к этой стукотне. А лично я привык настолько, что первые дни на берегу в тишине просто не мог заснуть, и непродолжительный сон накатывал только тогда, когда под окнами проходил тяжёлый МАЗ[15].

В столицу графства Эбердин мы вошли на полной воде. По-другому в порт войти невозможно, поскольку приливно-отливная зона в тех местах достигает нескольких метров. В дельте реки Ди были устроены специальные доки, отделённые от Северного моря шлюзами, по верхней кромке которых проходили арочные переходные мосты. Наш пароход встал в большом закрытом доке, отделанном по краям серо-синим гранитом.

В город пошли втроём: старпом, Боб и я. Принципа группового увольнения на берег, несмотря на все наши вольности, капитан отменить не мог. Послаблением было только одно – группы подбирались сами, кто с кем хотел, а не принудительно, как требовала партийная инструкция, что для тех времён считалось большой вольностью.

Первым делом мы зашли в портовую таверну «Нью Инн». Там за столиками уже сидела половина нашего экипажа, потягивая из высоких стеклянных кружек эль или ирландский «Гиннес».

У молодой улыбчивой официантки, подошедшей к нам без заминок, мы тоже заказали «Гиннес».

Через пять минут на специальных картонных кружочках появились три кружки из толстого стекла с очень тёмным содержимым. Жареный ячмень, из которого готовят это пиво, делает его почти чёрным, а обязательная густая шапка желтовато-бурой пены создаёт очень респектабельный контраст с основным продуктом потребления. Тёмный тягучий напиток можно было и пить, и есть одновременно, настолько он был густым и насыщенным.

– Да-а, такого пивка у нас не попьёшь, – слизывая с пухлых славянских губ сугубо шотландскую пену, проговорил довольный и улыбающийся Боб.

– Пиво отменное, – подтвердил я, – но зато у них космических кораблей нет.

– И воблы, – добавил старпом.

– Это точно, – подтвердили с соседнего столика. – А я всё думаю, чего не хватает? – Воблы!

– Воблу будешь дома есть с «Жигулёвским», – наставительно заметил старпом, – а здесь жуй солёный арахис с «Гиннесом». Как, сынок, – повернулся он к Бобу, – нравится здешняя капиталистическая жизнь?

– Скучно здесь, по-моему, – отозвался Боб, – как-то всё очень размеренно, морду уж точно никто не набьёт.

– Это точно, – прозвучал тот же голос из параллельной компании, – и девки у них никакие – тонкие да мелкие. Не женился бы ни на одной. Вот только «Гиннес» у них и хорош, а остальное так – лабуда.

После таверны мы направились в город. Боб и я решили расширить свой гардероб – купить себе если не шотландскую юбку, которую здесь называют «килт», то хотя бы приличные штаны из синтетической ткани и свитер из местной овцы. Мы остановились у витрины небольшого магазина, в которой были вывешены, наверное, все продаваемые вещи. К каждой вещи прицеплен ценник с ценами в гинеях. Мы долго не могли перевести их на фунты, пока за спиной не услышали голос:

– Гинея есть немножко дороже фунта, но здесь можно торговаться.

Мы повернулись и увидели девушку совсем небольшого роста, с приятным и в то же время совершенно обыкновенным лицом. Короткие волосы, гладко расчёсанные на две половины, только-только прикрывали уши. На ней было застёгнутое на все пуговки коротенькое пальтишко тёмно-серого, почти чёрного цвета. Её миндалевидные глаза, по-детски удивленные, внимательно разглядывали нашего молодого кока.

– Сынок, к тебе обращаются, – подсказал старпом.

– А Вы кто? – неожиданно спросил Боб.

– Я Кэтти, – ответила девушка, – живу в этом городе, русский учу давно. Вы из России? Моряки? Я вам могу чем-то помочь?

– Катя?! – удивился Боб, – да ещё в Абердине! Это здорово! Конечно, мы русские моряки, и нам нужна помощь. Мы ничего не петрим в ваших ценах.

– Петрим? – переспросила Кэтти.

– Ну, да! Не понимаем, дорого это или наоборот. Помогите нам, Катя.

– А как вас зовут?

– Меня – Боб. Это – Палыч, – указал он на меня, – а это наш старпом Валентин Сидорыч.

– Я так и думала…

– Что думала? – не понял наш молодой кок.

– Что тебя зовут Боб. А это твой отец? – кивнула она на старпома.

– Почему отец? – зычно захохотал названый сын.

– Это потому, что тебя «сынком» обозвал, – догадался старпом.

Мы все засмеялись.

– Ну, сынок, похоже, приглянулся ты этой англичанке. Глаз с тебя не сводит.

– Да и Боб, гляди, зацвёл, – сказал я на ухо старпому.

Боб с подачи Кэтти приобрёл себе плотный, рябой шотландский свитер, а я белые териленовые штаны, которые, как уверяла хозяйка магазина, никогда не мнутся. Она с остервенением мяла их в руках, но они всё равно принимали безупречную гладкую структуру.

– Штаны явно не для нашего климата, – сделал заключение старпом, – а в Рио-де-Жанейро у нас заходы не планируются.

– Зато практические, и летом хорошо, – заметила наша новая знакомая.

– Практичные, – поправил её Боб.

– Я русский знаю не идеально, – смутилась Кэтти.

– Нет-нет, – запротестовал наш повар, – что Вы! Если бы я знал так английский… Вы же говорите почти без акцента.

Мы всей компанией пошли по узкой, идущей вверх улице, и маленькая Кэтти стала объяснять нам то, о чём мы даже не догадывались:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».