Время в моей власти

Переживал… И в некоторые моменты говорил – вот сейчас достаточно одного решительного, умного генерала: положить кого надо мордой в пол, взять власть – и начать реальные преобразования, людям на пользу.

А то вот сегодня кричат: коррупция! коррупция! А кто породил эту коррупцию – причем сознательно?!

Виктор слушал молча, не перебивая. Видел её горячность, желание выговориться: не о политике – о муже, его мыслях, чем жил человек. Он видел: всё ещё горячо; угли горят, не подёрнуты пеплом забвения. Вставил только:

– Я хотел спросить…

– Да… Умер год назад. Пришел с работы, сел на диван – и всё… Был здоров – и вот, как говорится, на фоне полного благополучия… Все годы работал охранником, сутками, в бизнес-центре. Много раз появлялась вакансия бригадира – ну, старшего ли – нет, берут лишь своих. Хотя они все там свои, все офицеры, чуть не все знают друг друга еще по службе.

Предлагала ему бросить всё, или уйти в другое место, чтобы только днём – нет, не хотел: все свои. Свои-то свои, но поначалу было видно, как на душе у него кошки скребут. Хозяин бизнес-центра (да не одного!) – тоже офицер, в таком же звании, притом еще базой отдыха, или охотничьим хозяйством – тоже владеет. Ну вот как?! Слухи разные ходили, вывод один: мафия, самая настоящая мафия.

Понимаешь, Валера наверняка бы ушел… Если б хозяин его в личную охрану привлёк – так, что ли, сказать. Других офицеров брал на базу, охранять, когда он, с такими же хозяевами, пьянствовал, да в бане с девками развлекался. А они, в сенях, не в предбаннике – в сенях, сидят, слушают пьяный рёв да визги.

Ни разу не привлекал, и всегда внешне уважительно относился. Может, и побаивался мужа – они ведь хитрожопые, хозяева-то…

– И народным языком владеет… Молодец – снова подумал Виктор.

Она поняла, улыбнулась.

– Да, знаешь, армия – не институт благородных девиц. Школа суровая, много чего увидишь, поймёшь и узнаешь. А что касается языка… «Вышли мы все из народа»… Армия научит и словам разным – научит и меру соблюдать, по делу употреблять. Хотя… В те же 90-е, когда всё пошло без меры – тут и двенадцатиэтажных матов будет мало.

Ну вот могло ли тем офицерам в голову прийти, что пройдёт несколько лет, и один из них будет барин, самый настоящий барин – а другие у него холопы. Почему-то государство решило устроить именно так. Во всех сферах жизни. Предательство, говоря словами мужа, предательство…

Виктор глубоко вздохнул. Помолчали…

– Но всё-таки ты же не на экскурсию в Москву приехала… По делу – или как?

– У меня же, Витя, дочь в Москве, старшая. Здесь училась, вышла замуж, осталась. Семья, дети… Муж хороший, коренной москвич – хотя, ты знаешь, как это было трудно : выйти замуж за москвича! Или жениться на москвичке. Они – люди первого сорта, остальные – второго, третьего… Но у меня зять хороший. У них с недельку еще поживу… А дома, в Туле, я с другой дочерью, там тоже семья – куда им деваться? Живём, слава богу, мирно.

В Москве, Витя, я по делу – и не по делу… Болею я, Витя… Врачи у меня дома хорошие, внимательные, и диагноз правильный поставили, и лечение, какое надо… Но московская дочь, Вера, настояла, чтобы я приехала сюда, прошла обследование здесь. Всё прошла, всё подтвердилось… Ну, пойдём, прогуляемся еще, пока светло.

Они вышли, спустились на Красную площадь. Постояли, посмотрели на Спасскую башню, храм Василия Блаженного, Мавзолей.

– Как странно, как странно, – произнесла она. – Словно сейчас вижу эту невероятную очередь: многие ведь плакали – увидят Ленина! – и уходили вниз, туда, колонной. И у меня такое ощущение, что вся страна, день за днём, уходила, уходила и уходила – туда. И вся ушла. Смотри: ведь никого, только часовые!

А здесь, наверху, сегодня совсем другие люди, другие порядки.

Понимаешь, я и в церкви заходила, и в новые тоже… Народ вроде есть, но верующих, как и везде – мало. Бродят из любопытства… Ты знаешь когда больше всего в церквах народа? Не на Пасху, не на Рождество – на Крещение! Когда крещенскую воду разливают – идут целый день. Огромные бадьи, домой, увозят – уносят!

Извини, если чего не то говорю, но я вижу – согласен. А крестик – и у меня, и у тебя на шее есть, и без веры, конечно, нельзя. Согласен…

Она взглянула на него:

– Особенно в нашем возрасте.

И улыбнулась.

– Я заметила: стариками себя почти никто не считает! Шестидесятилетние думают, что старики – это 70-80-летние, а те, наверное – 90-летние…

Так помаленьку-потихоньку вошли они в Александровский сад, и пошли среди редких прохожих по широким аллеям. Последние листья бесшумно слетали с веток и тихо ложились на еще зелёную траву.

– Золото на зелёном бархате, – очень красиво, – заметила она.

Шум города с автомобильными гудками доносился издалека, и не мешал тишине, спокойствию природы, красоте. Праздник жизни продолжался!

– Ну, присядем на скамейку, да расскажи мне о себе. А то всё я да я. Хотя я очень давно ни с кем так не говорила. Разговоров со старушками не люблю, а дома – только по делу. В Москве вот немного посидели, фотографии старые посмотрели – да и новые тоже: Париж, Рим, Египет…

Он вздохнул.

– После своего филфака я подался в журналистику, поработал в нашем городе, там и сям – и поехал в Москву. Наобум. Приехал и остался, не зная никого и ничего. Первое время жил у знакомых своих знакомых; потом – где попало. Ты и представить не можешь, через какую грязь пришлось пройти. Твой путь нелёгкий, но прямой, а у меня тяжелый – и кривой. Говорю нисколько не рисуясь. У меня и сейчас иногда чуть не волосы дыбом, как вспомню… Ведь я чудом уцелел, выкарабкался, зацепился… Хотя, по всей логике, не должен… А должен был утонуть в грязи, как и всякий, кто устроил такой эксперимент… над самим собой. А таких – миллионы и миллионы. Даже лимитчикам – и тем проще, нежели таким, как я!

Виктор взглянул на неё. Нина слушала серьёзно, молча, глядя перед собой.

– В общем, должен был я сейчас сидеть в комнатёнке – а то и в общаге, одинокий, после трёх-пяти разводов с такими же «экспериментаторшами»… Давным-давно потерявший связи со всей роднёй, которая думает, что вот, Витька москвич, загордился, знать не хочет… А ты этого Витьку запросто могла увидеть среди бомжей на том же вокзале, куда приехала! Серьёзно говорю. Впрочем, до такого возраста бомжи не доживают…

Нину аж зябко передёрнуло.

– Неужели так?..

– Москва слезам не верит! – помнишь детскую шутку? Кто-нибудь разревётся, раскапризничается, слёзы градом, а ему говорят:

– Москва слезам не верит!

Никто и знать не знал, что это такое. А дело вон какое.

– Ну и как же тебе удалось выкарабкаться?

– Да… Именно выкарабкаться, на чистое место. Ты понимаешь, двадцать лет прошло, а до сих пор и говорить неудобно… как бывшему советскому человеку. Удалось использовать новые законы себе на пользу. Многие всё потеряли, «благодаря» этим законам, а тут как-то удалось… Ничего не нарушал, нигде не сподличал – даже взятку ни разу не давал! – просто повезло, чисто случайно. Хотя… до сих пор неловко : еще подумают – ловкач какой! Удачливый. А то и вообще – пройдоха…

– Ну… ты же миллиардами не ворочаешь, наверное…

– И миллионами не ворочаю, и даже сотнями тысяч. В том-то и дело: получил элементарно необходимое для нормальной жизни. То, что имеет любой мусорщик, скажем, в Нью-Йорке. Я видел, знаю… Тем и отличается наша страна : живём, чтобы получить элементарное. Глядь – и жизнь прошла.

Политика, большая политика!

– Ты сказал, что журналист…

– И всё время журналист – а журналист, Нина, это не начальник. У меня в трудовой книжке несколько записей: редактор. Ну и что? Я из Америки вернулся – редактор; комната в коммуналке, и бумажка в почтовом ящике: отказать. Отказать на все просьбы…

Пока, наконец, не повезло. Сегодня, что называется, всё есть: квартира-машина-дача. Семья… Жена. Сыну восемнадцать лет! Как нам тогда…

– Да, да, да… Я когда беру те книжки, иногда вспоминаю тебя…

– А я заставил сына прочитать! «Войну и мир» давно прочитал – ну, и всё остальное. Да он у меня тоже гуманитарий, так что естественно. Но никакой не журналист – избави бог.

Нина посмотрела с удивлением.

– Хватит одного. Я тебе хотел немного рассказать про журналистику, да ты уже «съела мой хлеб»!

Нина изобразила на лице нечто смешливо-удивлённое.

– А когда ты говорила «про жизнь»; я и пишу в таком «ключе». Это и сложно, и тяжело, и славы никакой… По-другому не могу. Другие – могут. «Другие» – это почти вся журналистика.

– Поня-а-тно…

– Но! – поднял он палец, – сегодня человеку еще труднее разобраться, где «правда», где «известия», «аргументы и факты» и т.д. Для истины – и ниши-то нет никакой, так, закуточек, где она и обретается, никому не заметная…

– Печа-а-льную ты нарисовал картину…

– Реальную.

– Ну что ж, давай прощаться. Проводи меня до метро – и по домам.

– Давай телефонами обменяемся – мало ли что. Будешь в Москве – куда-нибудь сходим…

– Не сходим, Витя… Врачи сказали: жить осталось мне полгода, от силы год. Так что… Будь здоров, земляк! У меня есть близкие, у тебя – свои. Но рада была встретиться, вспомнить молодость, поговорить. Пошли…

Наступали сумерки, они прошли по уже пустым аллеям – и враз окунулись в московскую толчею. Из метро несло тем странным, всегда узнаваемым запахом, слегка техническим. После всего разговора было заметно, что у них возникли одни и те же мысли при взгляде на людское многолюдство : какова судьба у этого, чем живёт вон тот, о чем задумалась эта пара… Промелькнули – и навсегда, навсегда, навсегда! И так – минута за минутой, день за днём, год за годом…

Они встали там, где ей попроще зайти, занять место. Появились в глубине тоннеля огни поезда, и они порывисто, искренне расцеловали друг друга в щеки.

А дальше всё смешалось в круговороте толпы…

Санкт-Петербург,

май 2012 года.

Россия идет

(100-летие Великого Октября,

30-летие демократической революции – и день сегодняшний)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Содержание книги знает уже довольно большое количество читателей. Текст готовился лет десять, по мере написания помещался в разные интернет-сайты, оказывался в различных интернет-библиотеках, сопровождаемый благожелательными предисловиями. Некоторые читатели в разных регионах страны сами выставляли его – разумеется, сохраняя имя автора. Спасибо им, это способствовало популяризации. Автор хранит и доброе письмо из большой, солидной литературной газеты.

Знал текст различные времена, разное отношение к себе. Когда вдруг вспыхивала дискуссия, много чего любопытного доводилось почитать. Бывало, люди спрашивали: когда появится книга? Что ж, настало время выйти из «мировой паутины», материализоваться, так сказать. Да и сроки подошли! У меня же анонс: к 100-летию революционных событий 1917 года, 30-летию «демократической» революции в России (но здесь точной даты нет, есть время: 1985 – 1991 годы); самое «революционное» время – конец 1980-х годов, как раз 30 лет. «Демократическая» революция – прямое наследие той, 100-летней, и которая продолжается и продолжается… Еще на несколько десятилетий. Шестого ноября 2017-го, слушал, впервые в жизни, беседу с внучкой Троцкого! Пожилая, обычная тётя. В Израиле, разумеется.

Читал интереснейшие материалы к 100-летию, ждал 7 ноября (25 октября по старому стилю) 2017 года. И все дни, с утра до вечера, слышно, Троцкий с экрана телевизора кричит: русская революция! русский! русские!.. Не русские, разумеется. Ни герои, ни актёры, ни телевизионные-киношные начальники… Как бы не произошел еще один «демократический» кувырок-переворот!

Читайте!

Верной дорогой идёте, товарищи!

Знаменитый советский плакат…

Долго-долго в интернете стоял этот материал под названием «Россия идёт по этапу»: около 200 заметок, написанных в разные годы, на самые разные темы, самой разной величины, от одной строчки до нескольких страниц.

Есть читатели, есть, кажется, и почитатели.

Читатели, почитатели… Я им благодарен. Они поддержали в самое нелёгкое, первое время, когда на меня, непривычного к интернету, хлынули сотни «откликов», иногда просто убийственных – от наших бывших соотечественников, прежде всего из-за океана. Бывшие – на это дело мастера: унизить, оскорбить – и спрятаться за псевдонимом.

В начале XX века их дедушки – прадедушки, бабушки – прабабушки устроили в России то, о чем постоянно говорится в моих заметках. А в конце века революцию устроили внуки – правнуки. Многие сейчас за океаном…

Тридцать лет : 1991-й год, «лихие 90-е»… Эти события многие помнят, а в 2017-м подошла гигантская круглая дата : 100-летие Февраля – Октября 1917 года! Именно там, в той далёкой дали, причина событий, которым и тридцать лет, и более лет…

В конце 2017 года в Петербурге вышла книга «Россия идет», 256 страниц, примерно треть от общего объема материала. Вашему вниманию предлагается полный текст.

Первая заметка у меня о тридцатилетии начала «демократии» в России. Ну, а вторая – о 100-летии… Да еще какая заметка. Читайте!

Медленно читайте, ничего не пропускайте, не попадайтесь на такую вещь как «я и сам это знаю».

По ходу чтения сами увидите, насколько тесно связаны два эти «юбилея»: тридцатилетие – и столетие. И нынешнее время!

Начинаем о времени рассказ… О «перестройке» Горбачева, начало которой – апрель 1985 года, разгар-угар – конец 80-х, а в 1991-м всё понеслось просто со свистом: угарное избрание Ельцина президентом РСФСР, таинственное крымское затворничество Горбачева, трагикомическое ГКЧП, мгновенный запрет КПСС – и роспуск Советского Союза, исторической России – на все четыре стороны. А в октябре 93-го – расстрел здания парламента из танков. Лихие 90-е…

Первые шевеления, заметные для глаза изменения, признаки перестройки: весной 1986-го по всей стране начали … красить и поправлять заборы – заводские, фабричные, всякие разные, чего не делалось много-много лет. Народ воспринял этот факт с веселым любопытством, так же как и то, что годом ранее выразил единым возгласом: надо же, он еще и говорит! Имелось в виду: Генеральный секретарь ЦК КПСС – и говорит. По бумажке – гладко, так – сумбурно, но в общем – по-человечески. Прежние советские руководители ничего не говорили, все их речи – дикость, варварство, типа: верные заветам Ленина, горячо одобряя решения партии… А знаменитые "сиськимасиськи" одного из генеральных секретарей? Сиськимасиськи перевыполняется план – систематически, значит… К тому же несколько последних генеральных секретарей были буквально полумертвые.

Главное из положительного в начале перестройки: в провинции, в магазинах, так называемых коопторгах, впервые за несколько десятилетий в свободной продаже появилось мясо – по 4 рубля с копейками (дорого, но есть). Ажиотажа не произошло – за многие годы люди как-то привыкли к отсутствию мяса в продаже. Приноровились: кто-то где-то "доставал", в деревне покупал, сам скотину выращивал, ну, и так далее. Приноровились, приспособились. Жили, спокойно жили.

Да, еще чай – индийский, цейлонский – появился. Я все говорю о провинции. Брянске, Бийске, Ейске, Копейске… О России.

Вот и все положительные примеры начала перестройки: "он говорит", покрашенные заборы, мясо-чай.

Но ведь верной дорогой пошли, товарищи! Мясо – это просто эпохальное явление. Если бы к мясу, вдруг, в магазинах, начали появляться бананы, лимоны, апельсины… Хорошее вино, водка, пиво – без ограничений… А в "Промтоварах" – разные яркие тряпки, хотя бы азиатские, которыми был уже завален весь мир, да еще какое-нибудь теле-радио-видео заграничное…

Люди посчитали бы, что наступает коммунизм.

Но, но, но… Но вот что пишет сейчас Горбачев: "Ну, и в третьих, народ бы никогда не отвернулся от руководства страны и ее президента, если бы были приняты оперативные меры по ликвидации товарно-продуктового дефицита, а возможности и деньги для этого у государства имелись".

Про "во-первых" и "во-вторых" я не упоминаю: это организационные мероприятия, которые надо было выполнять – но без трескотни-болтовни! На которую был так горазд Генсек-президент, которую он и возглавлял, которая всё и погубила…

Да, первые росточки перестройки… Мясо-чай в коопторгах, покрашенные заборы… Однако вскоре народу было наплевать на это мясо, тем более – на чай, и написать на эти заборы. Всё затоптали, заплевали и запрУдили страшные, чудовищные алкогольные толпы начавшейся антиалкогольной кампании. Дежурили под заборами сутками, дрались, давили друг друга в толпе, в очередях – насмерть. Милицейский "бобик" появлялся – и тут же удирал.

А сколько тысяч, сотен тысяч людей насмерть отравились разными техническими жидкостями?!.

Приехав летом в далекий провинциальный город в отпуск, я всё это видел своими глазами. Ни капли водки мне, разумеется, не досталось – ходил, спокойно покупал цейлонский чай, смотрел на заветренные, почерневшие говяжьи мослы…

А в стране вовсю витийствовал Горбачев: "это давно уже надо было нАчать", "процесс пошел", "больше социализма!", "углУбить и перестроить", "никто не может претендовать на конечную истину"…

Все это элементарная человеческая глупость. Он и не слышал, и не хотел слышать, и не мог слышать умных людей… Чем сразу же воспользовались люди злонамеренные, хитрые… Бесы.

По всей стране открылись "окна гласности", ударили "прожекторы перестройки" – в газетах, на телевидении. Из Нью-Йорка полетели в Россию "боинги" с бывшими эмигрантами – делить добычу… Полетели и "консультанты". Я записал, что сказал один из таких "консультантов", некто Ослоп: в России надо было сделать всё быстро-быстро-быстро, пока никто ничего не понял…

Народ не понял самое главное, не разглядел самую простую дурилку картонную: революцию 1991 года провернули те же самые силы, которые устроили в 1917 году так называемый "Великий Октябрь".

Надо еще сказать: Генеральный секретарь был ведь чем-то вроде полубога… Власть безграничная. Наверняка ведь были рядом с Горбачевым умные, порядочные люди. Но… Традиция, страх, инерция десятилетий… Не решались, боялись что-то сказать, тем более – спорить. А слушал Горбачев, скажем, Лигачева: человека, может, и неплохого…

Ельцин. Этот был пешкой, игрушкой в чужих руках: от – и до. Больше тут говорить ничего не надо.

Многое натворил Горбачев, но с него и возможен хоть какой-то спрос. А какой спрос с Ельцина?..

В революцию 1917 года не один раз всё висело на волоске, всё могло повернуться совсем в другую сторону. Были люди – не повезло им, не повезло стране… Мы пережили страшные войны, страшные несчастья, потеряли 100 миллионов человек. Выжили. Но в 1991 году не нашлось Человека… Не нашлось Минина, не нашлось Пожарского…

Читатели обратят внимание на обилие в моих заметках газетных цитат да ссылок на теле – и радио – передачи. Делаю это умышленно по одной простой причине. Понимаете, я просто не припомню – за многие годы – чтобы на вопрос: читал? смотрел? слышал? – хоть кто-то, хоть раз в ответ сказал что-нибудь внятное – хотя как общий фон газетно-телевизионная шумиха впитывается полностью, без остатка.

А ведь это же летопись перестройки, революции!

Так что газетно-телевизионный дайджест я беру как творческий метод. Плюс собственные размышления, впечатления. Как наблюдатель, наблюдаю и начальственную верхушку, иногда прямо в упор, глаза в глаза, в самое нутро заглядываю: чем дышишь, голубчик?!

Восточная мудрость: одни пришли в этот мир работать, другие – торговать, а самые счастливые пришли в этот мир наблюдать…

Итак, летопись перестройки, революции. Самый подходящий момент: годовщина революции – это сейчас… Точка отсчета – хоть начало 20-го века, хоть его конец.

Один умный человек заметил: в конце концов всякая революционная волна спадает и остается ил новой бюрократии. Заиливание, конечно, пошло, "процесс пошел", но ил осаждается медленно.

Писатель Валентин Распутин в свое время сказал, что Россия "переварила коммунизм" – возможно, Россия начинает переваривать и воровскую, жульническую революцию 1991 года. Хотя, так – есть некоторые симптомы, не более того. К обнадеживающим симптомам мы обратимся в завершение этих заметок, а пока…

"Мне уже приходилось говорить о том, что Россия – это удивительная страна, которую любят называть то загадочной, то непредсказуемой, в случае с коммунизмом как раз показала полную предсказуемость и верность себе. Она сделала невозможное: коммунизм, запущенный в нее для ее погубления, ценой огромных человеческих и духовных жертв сумела в своих недрах переварить и поставить на государственную службу. К концу 60-х – началу 70-х годов это выявилось окончательно. Потому и был приговорен коммунизм в России, что он не оправдал возложенных на него надежд, сошел, так сказать, с расчетной орбиты и подлежал уничтожению, которое, в свою очередь, должно было произвести в России новое социальное потрясение.

Коммунизм приняли, с одной стороны, романтики, с другой – приспособленцы и циники. Вторых, как выясняется, было больше, они и представляли всегда из себя потенциальную "пятую колонну". Эта братия всегда и везде пятиколонники, для нового строя она столь же опасна, как и для старого, которому изменила. Таково ее свойство – прилепляться, паразитировать, а при первых же признаках опасности – предательствовать; и все с пафосом, с шумом, с бесстыдством.

Но это к слову о тех, кто устроил контрреволюцию, когда в ней не было особой необходимости.

Праздник Октября давно, мне кажется, в мнении народном потерял революционную окраску и превратился в праздник государственности. Несмотря на сопровождавшую его революционную риторику и бутафорию. Они, как правило, проходили и мимо ушей, и мимо сердец. Конечно, это нельзя считать нормальным, когда основной пафос торжества расходуется на то, чтобы его не слышать. Но что поделать – было. На празднике, несомненно, лежал грех содеянного в 1917 году, этот грех предстояло назвать и признать, но я мало сомневаюсь, что так бы оно со временем и произошло".

Валентин Распутин, "Литературная Россия", 6 ноября 1992 года. 75-летие Октябрьской революции в России… Полностью приведен ответ на вопрос: в чем вы видите значение Октября для наших дней?

Еще раз перечитал строки великого русского писателя, и вот что подумалось: время идет, и даже тем, кому сегодня за 40, непросто понять всю глубину его слов… Между тем они настолько всеобъемлющи, что объясняют и события Октября 1917 года, и так называемую перестройку, и сегодняшний день, когда "новое социальное потрясение" только-только, вроде бы, начинает сглаживаться…

Однако, поколение pepsi-next перестройщики-потрясатели вырастили-воспитали, экономические порядки, установленные при Ельцине, благодаря "отделу по голосованию при администрации президента", как иногда называют Думу, закрепили. Теперь, если не произойдет новых потрясений, мы начнем всё это дело переваривать, ставить на государственную службу…

Один из главных, забойных постулатов, один из символов перестройки – гласность. Ох, пропади она пропадом, эта их гласность… Всех перебаламутили, всё перетряхнули, всех на уши поставили. Ну, всё-то мы теперь знаем, и про ГУЛАГ даже знаем, но что же с нами-то произошло, что со страной произошло?! Бесы-перестройщики использовали шумиху не просто для крушения советской власти, а для крушения государства…

В 1973 году, я, 22-летний, оказался в больнице – в городе Барнауле. Палата большая, и все вокруг деды – 70-80 лет. Как всегда в больничной палате – разговоры о жизни с утра до вечера, а старикам вообще – только дай поговорить. Сколько потом доводилось лежать в больницах (нет-нет, я вовсе не болезненный) – каждый раскрывает всю душу, рассказывает про всю свою жизнь. Обычное дело…

Старики мои рассказывали и про войну, и про революцию, и про 20-30-е годы… И про лагеря. (Кстати, ГУЛАГ – демократическо-книжное словечко, народ его не употреблял).

И рассказывал один дед… Прекрасно помню его, и сколько ему было лет, и название его деревни помню…

В последующие годы читал я и Солженицына, и других – про лагеря.

Но такого ужаса…

Старик в 30-е годы был начальником лагеря в Сибири, на Севере, в тайге. Лагерь такой: летом завозили партию заключенных, начинались какие-то работы, а вообще перед начальником стояла главная задача: чтобы к весне ни одного заключенного не осталось в живых.