Особо дикая магия

Решив не замечать его, она сосредотачивает все внимание на вспухающей пузырями и булькающей овсянке. Уэстон висит у нее над душой, его присутствие бьет ей в спину, как прилив, и приносит запах лосьона после бритья. От него разит цитрусом, лавровым листом и ромом. «Ему, наверное, и брить-то еще нечего», – хмуро думает она, надеясь отогнать всплывшее в памяти видение – полуголый Уэстон в дверном проеме – и странное ощущение родственных уз, которые его сопровождают. Несмотря на почти детскую округлость его лица, поджарое тело явно свидетельствует о том, что голод знаком ему так же хорошо, как и ей. След его пальцев на ее руке до сих пор горит, как ожог.

Он выглядывает из-за ее плеча.

– Пахнет вкусно.

Перспектива завтракать в его компании, вновь терпеть, пока он будет приставать с вопросами, где мать и кто еще из ее родственников трагически погиб, ужасает ее вплоть до мурашек по коже.

– Вы думаете? – Она выливает овсянку в щербатую белую миску и сует ему в руки. – Это все вам.

– О, спасибо… минутку! А вы разве не хотите?

– Я не голодна. – Она проскальзывает мимо него, хватает с кухонного стола ружье.

Он следует за ней до входной двери.

– Поздно вернетесь? Я слышал, сегодня церемония открытия.

У Маргарет холодеет кровь.

– Церемония?..

– Ага, мне Халанан на днях рассказал. Кажется, церемония открытия Полулунной Охоты?

Она знала, что так и будет: первое появление того самого хала возвещает начало охотничьего сезона. Но надеялась, что пройдет больше времени, прежде чем его заметит еще кто-нибудь, а может, по глупости рассчитывала, что хала уйдет, сделав ее решение избегать охоты менее мучительным. Но, узнав о приближении официального начала, она чувствует, как усиливается тревога, от которой она так и не смогла отделаться с тех пор, как заглянула в жуткие глаза чудовища. Такой же ужас она испытывала лишь однажды, но воспоминания об этом рассыпаны по полу осколками, слишком острыми, чтобы собрать их. Серный запах алхимии, светлые волосы матери в крови, всхлип, который вырывается у нее при попытке Маргарет вытащить ее из лаборатории, и…

– Мисс Уэлти? – Голос Уэстона кажется искаженным. – Вам плохо?

Ее глаза застилает туман, она смотрит на него словно со дна замерзшего пруда. «Господи, – думает она, – прошу, не дай этому случиться сейчас».

Она сжимает пальцы на плаще, висящем на вешалке, сосредотачивается на переплетении хлопковых нитей, чтобы удержаться на ногах. Она здесь, здесь, и Уэстон таращится на нее, словно уверен, что она сейчас взлетит. Отражение своего бледного лица она видит в его глазах и замечает, что ее глаза мечутся, как у загнанного зверя. Вынести такое унижение почти невозможно.

Маргарет хватает плащ и набрасывает его на плечи.

– Я в полном порядке. Мне пора.

Уэс в недоумении и вместе с тем немного успокаивается.

– На церемонию?

– Куда же еще – Ей нужен воздух, а не толпы и шумиха, но согласиться проще. Со своим страхом она прожила настолько долго, что знает, как справляться с напоминаниями о нем. Научилась забываться, давать оцепенению проскальзывать внутрь и завладевать ею, подобно призраку. «Пустяки, – сказала она миссис Рефорд, когда та впервые увидела ее такой. – Просто ничего не значащий эпизод».

Немало времени прошло с тех пор, как ее застали в этот момент.

– Можно мне с вами? – спрашивает Уэс.

– Поступайте как знаете, а я вас ждать не буду.

– Ладно, – он угрюмо забрасывает овсянку в рот полными ложками. – Я потом вас догоню.

Как только она выходит за дверь, бодрящий воздух осени овевает ее, туго скрученная в груди паника отпускает. Одной ей легче дышать. Порой с трудом верится, что в этом доме когда-то был не один обитатель, а несколько.

После ухода отца, но еще до того как стены стали гнить вокруг них, мать начала брать учеников. Маргарет не питала приязни ни к ним, ни к их умоляющим, выжидательным взглядам. Было почти смешно вспоминать, как они увивались вокруг нее в надежде на какие-нибудь сведения. Секрета, как заслужить благоволение матери, она не знала. Ничто уже не властвовало над Ивлин Уэлти, кроме алхимии. Что чужак, что родная дочь – все они занимали равное по значимости положение в сузившемся материнском мире.

Ученики появлялись. Изводили ее. Но никогда не задерживались надолго.

Уэстону с его пижонистой стрижкой и расчетливой улыбкой не продержаться против ее матери и двух минут. Повезло ему, что ее нет дома. Пусть лучше его надежды тихо угаснут, чем будут безжалостно выпотрошены. Она вспоминает, как он медлил в дверях, точно настороженная гончая, все еще держа во рту ложку. Когда он разочарован, выглядит так, будто огреб пинка.

Маргарет вздыхает. Пожалуй, она обошлась с ним чересчур невежливо. Не то чтобы он не нравится ей. Просто раздражает его уверенность в том, что для порчи, которую наносит алхимия, он неуязвим. Пока что он кажется добрым, но едва изведает вкус власти, почувствует, что значит воздействовать на саму ткань вселенной, он изменится. Все они в итоге меняются.

Растопырив пальцы, Маргарет ведет ими по траве высотой до пояса, растущей вдоль обочины дороги на Уикдон. На дороге еще сохранились глубокие мокрые колеи от повозки, на которой приехал Уэстон. Она шагает вдоль колеи осторожно, словно по краю утеса, жидкая грязь жадно присасывается к ее ботинкам на каждом шагу. Когда густой лес сменяется открытой холмистой местностью, Маргарет видит машины, несущиеся по приморскому шоссе, и лодки у пристани. Вскоре их захлестнет поток приезжих со всей страны.

– Мэгги.

Она вздрагивает, стремительно хватается за ремень ружья. Но это всего лишь Марк Халанан прислонился к своей повозке, наполовину заставленной банками и ящиками с абрикосами. Маргарет так погрузилась в свои мысли, что даже не заметила, как дошла до фермы Халананов. Рафинадка, его белая пони, уже запряжена и выглядит немыслимо оскорбленной этим обстоятельством. Работать она терпеть не может. Это роднит ее с Отблеском, серым мерином Маргарет.

– Доброе утро, – говорит Маргарет, ненавидя себя за легкую дрожь в голосе.

Она все еще на нервах, но если Халанан и замечает это, то не подает виду. Только спрашивает:

– Помочь мне не хочешь? Мне надо подвезти товар к своему лотку в городе. Хорошо заплачу тебе джемами.

Халананы всегда слишком щедры к ней, но перенести эту благотворительность легче, когда они творят добро под видом платы за работу. Даже теперь, спустя долгое время, ее все еще ранит мысль, что Марк по-прежнему считает ее нуждающейся в заботах. «Если и есть в жизни то, чему ты должна научиться, – говорила ей мать, – так это как позаботиться о себе». И она старательно училась. Уикдон – опытный наставник. Если не считать миссис Рефорд, Халананы – единственные люди в городе, на чью доброту она может неизменно рассчитывать. Они никогда не питали ненависти ни к ней, ни к ее отцу за их кровь ю’адир.

Маргарет выдавливает из себя улыбку.

– Хорошо.

Они работают в дружеском молчании, а Рафинадка нетерпеливо бьет хвостом. Когда Маргарет взваливает на повозку последний ящик, Халанан пригвождает ее к месту строгим взглядом.

– Ну что, прилично себя ведет Уинтерс?

– Вполне. Он говорил, что вы познакомились.

– Так и есть, и я велел ему следить за собой. Если вздумает развлечься, если хотя бы попробует пальцем тебя тронуть, только скажи. Я примчусь в мгновение ока.

На этот раз улыбка дается ей легко.

– Если вздумает, я сама его пристрелю.

Халанан ласково качает головой, помогая ей сесть сзади в повозку. Маргарет прислоняется к тряскому борту, щурится от ветра и смотрит, как Уикдон становится виден все отчетливее. К тому времени, как они доезжают до центра, на улицах уже бурлят толпы – так много людей, сколько она не видела за всю свою жизнь. Воздух гудит от избытка энергии, как в ту ночь, когда перед ней появился хала.

От предвкушения.

Впервые она чувствует себя потерянной в собственном доме, и это лишь начало. Ближе ко дню охоты узкие улочки Уикдона заполонят еще тысячи приезжих. Вдоль главной улицы все веранды домов преобразились в витрины магазинов. Мистер Лоуренс привез с пристани дневной улов и разложил ряды сверкающих серебристой чешуей рыб и блестящих черных мидий на ложе из льда. Миссис Эллинг в окружении деревянных тележек, полных яблок, разливает дымящийся сидр с пряностями в бумажные стаканчики.

Люди ходят, задевая друг друга плечами, носят плетеные корзины, полные винограда и зелени. Торгуются и сплетничают, покупая букетики полевых цветов и свечи – гладкие и блестящие, как полированный камень. Никакого баловства Маргарет не позволяла себе уже много лет, но сладкий и сливочный аромат карамели пробуждает в ней воспоминания. В праздничные дни вроде нынешнего мама давала ее брату Дэвиду пригоршню мелких монет и отпускала побродить на свободе. А Маргарет она разрешала водить ее за руку по лабиринту рыночных палаток и прилавков и наклонялась, чтобы дочь могла прошептать ей на ухо, чего бы ей хотелось. Это тихое счастье сейчас кажется немыслимым, невозможным. Даже будь Ивлин здесь, вряд ли Маргарет удалось бы уговорить ее покинуть усадьбу.

Они уже заканчивают раскладывать товар на лотке Халанана, и Маргарет тянет шею, чтобы увидеть, куда движется людской поток. Он образует водоворот у дверей паба «Слепой лис». Кремовый транспарант над вывеской крупными черными буквами объявляет: «Записываться здесь». От острого укола желания у нее перехватывает дух, она чуть было не смеется над собой. Вопреки всем доводам рассудка, ей все равно хочется записаться в участники охоты. Но именно в этом «хочется» и заключается беда. Оно не принесет ей ничего, кроме боли.

Халанан прослеживает направление ее взгляда.

– А ты уверена, что стоит?

– Я просто смотрю.

– Молодежи молодость не впрок, – бормочет он. – Иди посмотри, если надо. Джемы привезу потом.

Не успев пробормотать «спасибо», она плечом вперед ввинчивается в толпу. Ныряет в паб, вдыхает знакомый запах хлеба, который скоро допечется, и булькающей густой похлебки. В обычные дни в «Слепом лисе» уютно, дремотно-тепло от горящего огня и полно местных, которые заходят выпить после работы. Но сегодня здесь собрались более изысканные посетители. Женщины в жемчугах и широких брюках. Мужчины в костюмах из ткани «в елочку» и двухцветных туфлях-оксфордах.

Пожалуй, ей не следовало бы удивляться им. Страстные охотники разводят дорогих гончих, покупают дорогие ружья и держат полные конюшни дорогих коней. Лисья охота – демонстрация и богатства, и мастерства, поэтому она считается излюбленным национальным времяпрепровождением новоальбионской элиты. И только лучшие из лучших отправляются в такую даль, чтобы поставить на карту свою жизнь в главной лисьей охоте года. Маргарет не раз доводилось слышать, как Джейме Харрингтон, сын мэра, похвалялся долгими, напряженными днями скачки на кобыле по открытым полям и распитием хереса в девять часов утра.

Маргарет пробирается в уголок бара и находит свободное место. С этого наблюдательного пункта ей хорошо видно все заведение. И хотя от этого она самой себе кажется маленькой и глупой, но с надеждой высматривает в толпе золотистые волосы матери.

– Будешь заказывать что-нибудь или просто посидеть пришла? – спрашивает бармен Реджинальд, пристально глядя на нее и вытирая кружку, вмещающую пинту.

– Смотря сколько тебе сегодня вздумается с меня запросить.

Для нее он вечно задирает цены. Но прежде чем он успевает рявкнуть в ответ, гул толпы прорезает громкий голос:

– В начале был Единый.

Женщина стоит в глубине зала, ее серые кудри разметались вокруг лица, словно дым. Маргарет не сразу узнает хозяйку бара миссис Рефорд: при свете рассыпающейся искры камина она сама выглядит бесплотной и древней сущностью.

– Единый был Всем, и Все было Единым, и Все было в Едином, – продолжает она. – В его бесконечном свете и любви из него проистекло первовещество. Это был хаос. Было все и ничего, совершенство и квинтэссенция, и обширное небытие, подобное темным водам. Но когда Бог вдохнул в него дыхание, он сотворил жизнь.

Первосущностями, возникшими из хаоса, были демиурги. Первого, кто пробудился, звали Яль. Он ничего не знал ни о Боге, ни о том, откуда взялась его сила. Знал только, что, когда он поднимает руку, первовещество откликается на его зов. Как только начали пробуждаться его братья и сестры, он сказал им: «Здесь есть одни лишь мы, боги этого хаоса. Придадим ему форму так, как пожелаем?»

Маргарет не перестает удивлять сходство и вместе с тем отличие этого варианта мифа о сотворении от того, который она слышала от отца. Демиурги, гласит предание катаристов, создали материальный мир и стали править им как тираны. Они заточили божественное начало, искру, дарованную Богом, внутри материи и сотворили людей – его жалкое подобие, отражение его несовершенств. Когда Бог понял, что они наделали, он покарал их, заключив их души в зверином обличии. Однако в Священном писании ю’адир говорится, что это Бог создавал материальный мир с пристальным вниманием и любовью скульптора. А когда закончил, захотел поделиться божественным знанием – тайной сотворения вселенной – с избранными им людьми. И он зачерпнул пригоршню первовещества, влил его в сердца десяти белоснежных зверей и отпустил их на свободу.

Кем бы они ни были, даром или карой, демиурги сеяли разрушения, а люди убивали их на протяжении всей письменной истории. До настоящего времени дожил только один, самый хитрый из них, – лис, по-прежнему рыщущий по западному побережью Нового Альбиона.

– Тебе нравится эта сказка, правда?

Маргарет замирает, услышав голос Джейме Харрингтона. Оборачивается и видит, что он возвышается над ней, опираясь локтем на спинку ее стула. Как всегда, выглядит он блистательно в отлично сшитом синем костюме и шляпе-котелке. Купленная на отцовские деньги одежда ему идет. Его рыжевато-светлые волосы приглажены гелем и похожи на блестящий шлем, глаза имеют прозрачный голубой оттенок волны, просвеченной солнцем. Ангельскую красоту розовощекого лица, однако, портит жестокая усмешка.

– С чего ты взял? – спрашивает она.

– Не прикидывайся, – знакомая праведная ненависть вспыхивает в его глазах. – Я знаю, ваш извращенный бог гордится сотворением мира. Во всяком случае, понятно, почему ты и тебе подобные настолько меркантильны.

В ней пробуждается гнев, но в искусстве безразличия она упражнялась слишком долго, чтобы раздражаться на слова Джейме. Он ненавидит ее уже много лет. Когда-то она верила, что эта ненависть вызвана какой-то конкретной и мелкой причиной. То ли дело в том, что она укусила его за то, что он наступил Бедокуру на хвост, когда они были детьми, то ли в том, что ее периоды молчания кажутся ему странными. Но теперь ей ясно, в чем дело. Она виновна, и преступление ее заключается в том, что ее отец – ю’адир.

Порывшись в самой глубине памяти, она может вызвать оттуда примерный рисунок напевной мелодии, привкус горьких трав и яблочного чатни, простые объяснения священных текстов, написанных языком, читать на котором она никогда не сможет. Трудно понять, достаточную ли долю ее существа составляют эти фрагменты, чтобы дать ей право оскорбляться в ответ на колкости Джейме. Но почти полная неосведомленность об отцовской вере ничего не значит для таких людей как Джейме; значение имеет лишь то, что ее кровь «опоганена». Новый Альбион не изгоняет своих ю’адир и не стремится вырезать их, как делают за морем, однако Уикдон осложняет их жизнь худшим способом из возможных в рамках закона.

– Знаешь, а ведь я увидел его первым, – продолжает Джейме. – Две ночи назад я видел, как он губил наши поля.

Если это и вправду было две ночи назад, тогда первой его увидела она – и осталась целой и невредимой. Джейме никак не может знать об этом, но она все равно спешит сделать безучастное выражение лица. Три года назад в Бардовере, городке милях в пятидесяти к северу отсюда, охота выдалась особенно кровопролитной. За пять недель пребывания в его окрестностях хала уничтожил чуть ли не все, что вырастили местные фермеры, пощадив лишь один сад, принадлежащий семье ю’адир. Последнее, что она о них слышала, – что теперь усадьба пустует.

– Чего тебе надо, Джейме?

– Да я-то просто поддерживаю разговор. Вопрос в другом: чего надо тебе? Если ты выбралась из своей норы.

– Послушать речи перед открытием, как и всем остальным.

– Привет, мисс Уэлти… я не помешал?

Нарочито беспечно Уэстон прислоняется к стойке. Он опять в этом своем старом тренчкоте. Ткань выцвела и обтрепалась, старательная штопка продлила ему жизнь, хотя милосерднее было бы прекратить ее. Мало того, Уэстон носит его, накинув на плечи, как плащ. Раздражение, которое он вызывает у нее, не поддается разумному объяснению. Выглядит он нелепо.

К открытому окну он стоит так близко, что легкий ветерок ерошит его буйную шевелюру, с волос срываются золотистые от солнца капли. Его серьезное лицо для Маргарет непроницаемо, но пока он смотрит на нее из-под ресниц, она впервые замечает редкий оттенок его карих глаз, такой же темный и насыщенный, как земля после дождей. Сердце откликается на эти мысли, пропуская положенный удар.

– Мистер Уинтерс, – говорит она, – вижу, вы здесь прекрасно освоились.

– А как же. Народ здесь душевный, – он поднимает бутылку вина в ее сторону, словно собираясь чокнуться с ней. Маргарет даже гадать не намерена, откуда у него эта бутылка. – Вы не представите меня своему другу?

Вопрос звучит довольно любезно, но холодный блеск глаз явно указывает на его невысказанный смысл: этот тип вас беспокоит? Ну разумеется, у него ведь комплекс героя. Маргарет раздумывает, не промолчать ли, просто в отместку за его непрошеное вмешательство, но прямо-таки чувствует исходящее от Джейме злорадное ликование. Кто она такая, чтобы мешать им вцепиться друг другу в глотки? Она нехотя роняет:

– Это Джейме Харрингтон.

Уэстон протягивает ему руку.

– Уэстон Уинтерс.

Джейме надменно и свысока взирает на Уэстона, с напряженной улыбкой прячет руку в карман.

– Минутку, – говорит Джейме. – Кажется, я понял, что здесь происходит. Вы, случаем, не участвуете в охоте вдвоем?

– Что?..

– А если и да, то что? – перебивает Маргарет.

Уэстон уставился на нее, разинув рот. Маргарет понимает, что терять самообладание вот так по меньшей мере неразумно, но резким взглядом велит ему молчать.

Лицо Джейме становится пятнистым от гнева.

– Тогда я бы сказал, что не тебе соваться в такие дела, и вдобавок это опасно. А у тебя только старое ружье да старая гончая. Тебя разорвут на куски.

Ее так и подмывает бросить ему вызов, но, несмотря на соблазн, Маргарет заставляет себя сдержаться. Что толку препираться с ним сейчас? Зачем становиться мишенью для насмешек?

– Спасибо за заботу.

Наградой ей становится разочарование на лице Джейме. В этой игре ему никогда не победить ее.

Но тут Уэстон подавляет смешок. Однако ему не удается согнать с лица высокомерную усмешку и смягчить снисходительные нотки в голосе.

– Как будто у тебя больше шансов. Что, так боишься, что готов запугивать ее, лишь бы она отказалась от участия?

Маргарет готова его убить. Неужели промолчать не мог?

Опасный блеск в глазах Джейме становится ярче, но прежде чем он успевает огрызнуться, тишину рассекает голос миссис Рефорд:

– На протяжении жизни целых поколений тот самый хала губил наши поля. Резал наш скот. Убивал наших супругов и детей. Со смертью хала завершится целая эпоха. Один из вас может стать последним героем человечества – и первым в Новом Альбионе, – кто убьет мифическое чудовище.

Последнее слово зловеще повисает в воздухе, а потом ее лицо озаряет улыбка.

– И конечно, он до конца своих дней будет почетным гостем здесь, в Уикдоне. Не говоря уже о денежном призе – в этом году, благодаря нашим щедрым спонсорам, он составит семьдесят пять долларов, – а также о самом хала. Нам выпала честь принимать у себя сто сорок седьмую Полулунную Охоту. Через две недели, считая от сегодняшнего дня, открывается запись участников, а потом начнется главное веселье. Благодарю всех. Приятного вам пребывания!

Под возобновившийся гул голосов и журчание пива из кранов Джейме наклоняется так, что Маргарет ощущает ухом его горячее дыхание.

– Слышишь? Героем.

Она прекрасно понимает скрытый смысл его слов – не тебе с твоей наследственностью претендовать на этот титул. Истинные новоальбионские герои – приверженцы катаризма, обладатели идеальных родословных, ведущие свой род от первых колонистов и отделенные от них всего несколькими поколениями. Эта охота – не для девчонки, которая к тому же наполовину ю’адир. А для него, Джейме.

Он выпрямляется во весь свой внушительный рост.

– А что до тебя, Уинтерс, в этом городе мы обращаемся к людям уважительно, так что, если не хочешь неприятностей, следи за языком.

С этими словами он круто поворачивается и исчезает в толпе. Маргарет испускает прерывистый вздох. Больше всего ей хочется выковырнуть этот гнев, засевший внутри у нее горящим угольком, и восстановить самообладание, стремительно утекающее прочь. А Джейме не прав. Ей не нужно ничего, кроме старого ружья и старого пса, чтобы обставить его. Она видела, как в тире его неряшливая техника стрельбы раз за разом становится все неряшливее из-за спиртного. Слишком уж он самодоволен, себе же во вред, и пора бы уже кому-нибудь сбить с него спесь. Ей следовало бы взять эту задачу на себя.

Но ей нельзя.

Она жаждет определенности, надежности. А теперь, когда охотники разъезжают по всей округе и времени, денег и снаряжения у них больше, чем она когда-либо мечтала иметь, никакой определенности в этой игре нет. Даже с безупречной собакой и таким же оружием она не вправе поставить все, что у нее есть, на какую-то сумасбродную мечту. Особенно если ей придется зависеть от алхимика. Как бы она ни скучала по Ивлин, идти на такие шаги она не вправе.

– «А что до тебя, Уинтерс, в этом городе мы обращаемся к людям уважительно», – гнусаво передразнивает Уэстон. На Джейме не очень похоже, но не будь она так раздосадована, может, это ее позабавило бы. – Ну и ну, чего это он так взъелся?

– Он всегда такой, хотя обычно ведет себя любезнее, если его не злить.

Уэстон фыркает.

– А я и не злил. Если уж на то пошло, это он разозлил меня.

– Я в вашей галантности не нуждаюсь.

– А дело вовсе не в галантности, – возражает он. – А в силе воли. Вы что, в самом деле были готовы простить ему такое обращение?

– Да, готова. Можете жить сами, как считаете нужным, а в мою жизнь не лезьте.

– Ладно. Виноват, – ему хватает ума изобразить, что он пристыжен. Он медленно присаживается на высокий табурет рядом с ней. – И вообще, что он имел в виду, когда сказал: «Не тебе соваться в такие дела»?

Само собой, он прицепился к той подробности, которую лучше бы забыл.

– Именно то, что сказал. А что? Вы интересуетесь лисьей охотой?

– «Интересуетесь» – о чем вы? – откликается он.

– О том, интересуетесь вы или нет, – она вздыхает, увидев, как мучительно исказилось его лицо. – Вы ведь пришли послушать вступительные речи, так?

– Я пришел туда, где есть люди, – он делает паузу. – Участвовать я не смог бы, даже если бы хотел. Мама убила бы меня.

– Почему?

Он сдержанно объясняет:

– Она считает, что это варварство.

– А как считаете вы?

– Не знаю. Может, и варварство. Но явно шикарное. И мне, конечно, хотелось бы позволить себе одеваться как Харрингтон. И побездельничать недель пять, пообщаться со всеми знаменитыми алхимиками и покрасоваться на виду у всей страны. Но, видимо, мне тоже не стоит соваться в такие дела.

Горечь и тоска в голосе Уэстона не проходят незамеченными для Маргарет. Он говорит так потому, что беден, или потому, что чужак здесь, как и она сама? На миг она забывает о том, что старалась держать его на расстоянии.

– Что вы поняли из услышанного, мистер Уинтерс?

– А?.. Из слов старушки? А что там понимать? Все рассказывают одно и то же. Впрочем, я видел, что хала сделал с садом Харрингтонов, и, как мне кажется, поступил правильно. Обидно наказывать его за такое.

Хотя ответ он дает более уклончивый, чем она рассчитывала услышать, она невольно улыбается.

– Возможно, наши мысли сходятся.

– Да? А-а… – Уэстон робко отводит взгляд. – Так вы все-таки собираетесь записаться?

– Вы же слышали Джейме.

Волчья ухмылка скользит по его лицу.

– Это же еще веселее – делать что-то вопреки чужим желаниям, разве нет?

– Пожалуй.

– Пожалуй… – скептически повторяет он.

– Но это невозможно. У меня нет напарника, я не могу позволить себе заплатить за участие. Будь мама сейчас дома, у меня было бы больше свободного времени, чтобы подзаработать денег, но…