Отбрось всё, что не ты

Затем повернулась к Лёльке, вытащила из сумочки крокодиловой кожи большой конверт и вручила дочери. Не слушая возражений, заговорила:

– Вот, деточка, ознакомься, там же и досье на объект, зовут Павел, актер, молодое дарование, далеко пойдет. И отец его приятнейший джентльмен, – по загадочному тону Лёлька поняла, что это ее очередная пассия. – Обязательно надень что-нибудь приличное на вечеринку. А не эти вот… джинсы, свитера непонятные. Не подведи меня!

Лёлька фыркнула, но после того, что маман сделала для Стаси, воевать не хотелось. Поэтому она лишь чмокнула мать в щечку.

Элеонора Бенедиктовна села в машину и умчалась по своим многочисленным делам, оставив после себя шлейф дорогих духов, надежды и странных предчувствий.

Лёлька же вернулась на кухню, у нее появилась идея.

– Знаешь что? Собирай-ка в сумку краски и кисти и пошли прогуляемся в галерею.

– А зачем? Она ведь еще закрыта для посещений, открывается только в шесть.

– Вот и отлично! Как раз успеем.

– Что успеем?

– Увидишь! Давай, давай, пошли, умываться, одеваться, собираться…

Она взяла Стасю за плечи и подтолкнула в сторону комнаты. А сама отправилась собирать краски и кое-что еще для воплощения задуманного.

Через час девушки были свежи и прекрасны, нарядно одеты и готовы прогнуть этот изменчивый мир под себя, как поется в известной песне.

Бодро дошагали до галереи, шурша листьями и улыбаясь друг другу и своим мыслям.

Лёлька потребовала два рабочих халата, расставила банки с красками, открыла, взяла кисточку и, затаив дыхание, – не знала, как художница отреагирует на такое святотатство – подошла к картине и сделала несколько мазков.

Испуганно обернулась.

На лице Станиславы сначала отразилось удивление. А потом она озорно улыбнулась. Взяла две широкие кисти в руки, окунула в разные банки и смачно брызнула на одну из картин.

Краски стекали, смешивались, образуя странные узоры.

А Стася вдруг звонко рассмеялась. Лёлька подхватила ее смех.

Девушки не понимали, что их так развеселило, но не могли остановиться. Они хватали друг друга руками, сгибались пополам и смеялись, смеялись до слез!

А потом увлеченно размахивали кистями, бегая, как ненормальные, по всей студии. Руки и халаты перепачкались. На всех картинах было буйство ярких красок, выходящее за пределы холста, капли попали на стены и пол.

Ближе к шести девушки навели какое-то подобие порядка. Наскоро отмыли руки, переоделись в нарядную одежду.

Тогда Лёлька достала из сумки припасенный сюрприз. Картину. Поверх ярких красок чернели кляксы с критикой. Девушки переглянулись. А затем повесили картину в центре экспозиции и соорудили табличку, на которой написали: «Чужое мнение».

В начале седьмого пришли первые гости. И остолбенели.

Уж чего-чего, а равнодушия точно не было на их лицах.

Они переходили от картины к картине. Последний шедевр произвел наибольшее впечатление. Одна дама вытащила телефон: «Приезжай, ты должен это увидеть, захвати фото и видео аппаратуру. И Марата позови».

К семи часам зал был полон. Лёлька посмотрела на художницу. Та, раскрасневшаяся и растерянная, стояла около столика с закусками, смущенно выслушивала комплименты.

На руках позвякивали браслеты, в ушах были длинные сережки. На шее – несколько разноцветных бус.

Лёлька подумала: «Как же она прекрасна! Хотелось бы и мне хоть чуть-чуть быть похожей на нее! Хоть чуточку быть такой же талантливой и необычной».

Она поймала свое отражение в оконном стекле и смиренно вздохнула. Видно, судьба ее такая – быть посредственностью, серой мышкой, обычной девочкой на побегушках в общей массе ничем непримечательных людей, с неидеальной фигурой и неказистой внешностью.

Она вынула из сумки фотоаппарат. Теперь можно приступать к работе. Засняла ценителей искусства, некоторые картины и, конечно, саму виновницу торжества, сияющую, еще до конца не осознавшую, что произошло.

До самого закрытия выставки Лёлька помогала художнице угощать посетителей, встречать и провожать именитых гостей.

Под конец прибыли репортеры новостных каналов и изданий. Лёлька познакомилась с коллегами, вдруг пригодится.

Когда стемнело, шампанское было выпито, канапе съедены, а галерея опустела, девушки молча брели по пустынным улицам рука об руку.

Моросил легкий дождик. Стася подняла голову и ловила капли ртом, будто вновь ощутила вкус жизни.

Дома они выпили душистого травяного чая и поужинали спелой дыней с сыром. Устав от переживаний, девушки клевали носами, глаза слипались. Они быстро облачились в пижамы и отправились спать.

Лёльке в пять утра надо было выдвигаться на поезд.

Когда сработал будильник, Стаси в кровати не оказалось. Лёлька услышала приглушенную музыку. Тихонько пробралась в студию и увидела художницу за работой.

На мольберте перед ней располагался большой холст. Вокруг – банки с красками, листы, на которых она смешивала цвета, посудины с грязной водой, груды кисточек разных форм и размеров.

Стася, в пижаме, уже изрядно покрытой разноцветными пятнами, перелетала от одной банки к другой, брала то одну, то другую кисть и наносила широкие смелые мазки на холст. Это было похоже на прекрасный танец.

Лёлька решила не мешать процессу. Приняла душ, перекусила остатками дыни. И тихонько, на цыпочках, прокралась мимо увлеченной художницы, у которой теперь краска была даже на носу.

Оставила новой подруге записку с номером телефона. Лёлька была уверена, что это не последняя встреча. И чувствовала, что все было не зря. Даже конверт от маман, с трудом поместившийся в сумку, не портил настроения.

Улыбаясь, она шагала она по улицам просыпающегося города. Сначала дорогу освещали фонари, и их желтовато-оранжевый свет смешивался с молочным светом нового дня. Потом фонари погасли.

А когда она подходила к вокзалу, показались первые лучи солнца.

Купила билет у сонной кассирши. Через двадцать минут колеса поезда мерно отстукивали пробегавшие мимо километры.

Лёлька достала блокнот. Никанор Иванович ждет от нее материалы сегодня. Взяла карандаш и начала писать, сначала медленно и неуверенно, потом все быстрее.

«Посетители молча разглядывали картины талантливой художницы Станиславы Мореходовой. Что-то смутно знакомое виделось им в мазках краски, постоянно ускользало и манило за собой. И они часами не могли оторваться от созерцания, потому что, быть может, впервые за свою долгую жизнь, встретились с главным человеком своей жизни, – с собой».

Лёлька подозревала, что практичный редактор вырежет лирические измышления, но очень уж хотелось выразить чувства, теснившиеся в душе.

Закрыла блокнот, убрала в сумку. Удовлетворенно вздохнула и прислонилась виском к окну.

Да, быть может, она не все сделала правильно. Но кто определяет это правильно? Она не училась писать статьи, зато у нее есть свои мысли. И она хочет ими делиться.

Было спокойно и хорошо, как каждый раз после очередного выполненного задания. И где-то в глубине души зарождалось предвкушение нового приключения.

Вышла из вагона, вызывала такси. Подумала: «Вот было бы здорово, если бы дома меня кто-то ждал!».

Потом вспомнила масляные глазки работодателя, внезапно воспылавшего нежными чувствами после одного из таких посылов во вселенную, поморщилась и быстренько прогнала ненужные мысли.

Доехала быстро, вышла из машины и увидела в окнах свет – дома ее, действительно, кто-то ждал.

Сердце замерло в недобрых предчувствиях. Быстро взлетела на свой этаж, открыла дверь…

И сразу расслабилась. Услышала знакомый смех – подруги Олеся и Флёр решили встретить ее из командировки.

У ног уже терся верный друг Василий.

Потрепав его по загривку, Лёлька улыбнулась, стянула кроссовки и поспешила в тепло и свет своей маленькой кухни.

Глава 2. Главный вопрос

– Зайдите ко мне после обеда, Лёлечка, – с загадочным видом сказал Никанор Иванович, проходя с утра в свой кабинет.

О ужас, неужели опять скажет, что пора писать самой?

В придачу сильно болел живот. Она подозревала, что это не ее боль, а Жанны, с мученическим видом смотревшей в монитор за соседним столом.

Порылась в сумочке, достала таблетку ношпы и молча положила перед копирайтером. Та посмотрела на таблетку, потом удивленно на Лёльку.

– С-спасибо. Откуда ты знаешь? Правда, мне уже стало легче, но все равно спасибо!

Пожала плечами. Хотела бы и сама знать – откуда? Но так уж вышло, что она могла влезть в шкуру другого человека на время. Тем самым облегчив его боль.

Неплохо было бы успокоить и собственные переживания и разделить с кем-нибудь страхи. Но увы.

Пару недель назад она сдала материал про выставку Станиславы, его даже почти не редактировали, опубликовали, как есть. Начальник восторгался: «Ну я же знал, что у вас талант, милочка!».

Ага, талант… С тех пор ничего не получалось. Она пробовала набирать заметки из блокнота после посещения мероприятий. Выходила сухая констатация фактов, как криминальная хроника: «Пришел, увидел, сделал, нарисовал, выставил, заработал». Все попытки придать этому художественный вид проваливались. Она набирала и стирала витиеватые обороты. Как же это удается Жанне? И почему не получается у нее?

В детстве Лёлька мечтала стать журналисткой. Вернее, тогда она не знала, что это так называется, но постоянно вела с куклами репортажи, писала заметки и рассказы.

Вдруг вспомнился эпизод: она, маленькая, в сером пальтишке, цепляется за руку маман. А та в ярком красном пальто и леопардовом шарфе гордо вышагивает по мостовой, не глядя на дочь. Прохожие оборачиваются ей вслед. А Лёлька думает: «Когда вырасту – обязательно буду как мама!»

Но чем взрослее становилась, тем лучше понимала – никогда ей не стать такой. Шикарной, талантливой, уверенной в себе. Нет, это не для нее.

Теперь появилась возможность воплотить детскую мечту. Но было страшно. Вдруг она убедится, что ни на что не способна? Разочарует работодателей и, в первую очередь, себя?

Представляла, как маман будет печально качать головой, мол, я так и знала, что ж теперь поделать? Не могут в семье все быть талантливы. Конечно, она ничего не скажет, чтобы не обидеть дочь. Но этого взгляда Лёлька не переживет.

По возвращению из города В. тайком записалась на курсы по журналистике. Там ее учили живописать криминальную хронику, и теперь она не могла без содрогания видеть газеты. Но мужественно продолжала ходить и выполнять задания.

Лёлька посмотрела на часы – пора на ковер. Тяжело вздохнув, поднялась с места и направилась к кабинету начальника.

– А, это вы, Лёлечка! Проходите, проходите, я давно вас жду! Присаживайтесь!

Лёлька опустилась в кресло для посетителей. А Никанор Иванович встал, выпрямился, приложил одну руку к груди и громко продекламировал:

– Алевтина Маратовна, спешу вас поздравить с официальным вступлением в должность специального корреспондента журнала «Искусство жить»! Все, теперь сами будете писать! С нетерпением жду завтрашний материал в вашем исполнении! Хочу пожелать вам на новом месте…

Лёлька не слышала, что он говорил дальше. Сердце ухнуло в пятки, руки похолодели. Все оказалось даже серьезнее, чем она думала. Теперь ей не просто надо попробовать писать самой, теперь – это ее прямая обязанность.

– М-можно мне водички? – наконец выговорила она.

Никанор Иванович засуетился, бросился к кувшину с водой, стоявшему на тумбочке у двери, запнулся и выплеснул все содержимое на Лёльку. Смутился, стал извиняться, полез за салфетками.

Зато Лёлька пришла в себя и, пока Никанор Иванович шуршал в шкафу в поисках салфеток, быстренько ретировалась из кабинета и направилась в уборную – ей надо было все обдумать, а это единственное место, где можно уединиться.

Заскочила в свободную кабинку, села на крышку. Так, что мы имеем. Больше нет оправданий и прикрытий, пан или пропал! Но можно же, наверное, отказаться? Вот прямо сейчас сказать, что она не готова, попросить немного времени. Никанор Иванович поймет и пойдет навстречу.

Лёльке захотелось поделиться с кем-нибудь, посоветоваться, да просто высказать мысли, теснившиеся в голове, проговорить все «за» и «против». Она часто так делала, и в разговоре находила ответ на вопрос. Подруги шутили: «Ты сейчас нас пытаешься убедить или себя?».

Так, кому позвонить? Лёлька достала телефон из кармана и начала листать список контактов. Флёр.

– Абонент не отвечает или временно недоступен.

Олеся. Голосовая почта:

– Хэллоу, я сейчас занята, в офисе или на беговой дорожке, оставьте сообщение после сигнала и, пожалуйста, будьте кратки, экономьте свое и мое время.

Что ж, оставалась только маман. Вообще Лёлька не очень любила говорить с ней о своих делах, неизвестно, чего от нее ожидать, но решила рискнуть. Вдруг посоветует что-нибудь дельное?

– Бонжур, машер! Как ты, деточка? Что-то случилось?

Лёлька сбивчиво поведала маман о повышении и своих опасениях:

– В общем, я не знаю, радоваться и соглашаться или же попросить еще время на подготовку…

– Ох, детка, я половины не уловила, помехи, но к Никанору…

Лёлька не услышала окончания реплики. В трубке раздалось шипение и потом короткие гудки.

– Алло? Маман? – она озадаченно посмотрела на телефон. Не везет сегодня с собеседниками.

Закрыла глаза и попыталась вспомнить дыхательные техники, которым ее учила Флёр. Она не знала, сколько так просидела. Дыхание выровнялось, мысли успокоились.

Из дзена ее выдернул какой-то странный шум в коридоре и… знакомый голос.

Который она только что слышала по телефону.

Лёлька подскочила на своем неудобном сиденье. Маман! Вот это форзац, что она тут делает?! Так и знала, что не надо звонить ей, добром это не кончится.

Выскочила из уборной, но было поздно. Маман скрылась в кабинете начальника. Все сотрудники поднялись со своих мест и с интересом смотрели на закрытую дверь. Да уж, Элеонора Бродская умела произвести впечатление.

Зачем она пришла к Никанору Ивановичу? О чем говорит с ним?

Богатое воображение Лёльки нарисовало картину, как маман угрожающе нависает над начальником и выговаривает ему:

– Я не позволю обижать мою дочь! Как вы посмели! Какой журналист?! Девочка ма-те-ма-тик, не гуманитарий! Вы поиздеваться над ней решили?! Немедленно верните все как было!

Нет, бред. Маман, конечно, способна на всякие сумасбродства, но не настолько же. Да и с Никанором Ивановичем она знакома лишь поверхностно, чтобы выговаривать ему подобным образом.

Раздался грохот. Надо было что-то делать. Лёлька направилась к кабинету под любопытными взорами коллег. Открыла дверь и… Никанор Иванович был под столом! Лёлька растерялась. Маман его туда загнала? Громко выпалила:

– Никанор Иванович! Я согласна на новую должность. И буду писать. Пусть я никогда этого не делала, но готова попробовать и постараюсь оправдать ваше доверие.

Потом развернулась, твердо и грозно посмотрела на маман, еще раз повторила:

– Я буду писать.

И вышла из кабинета.

Прислонилась спиной к двери. Услышала удивленный голос Элен:

– Что это было?

Потом приглушенный ответ Никанора Ивановича, видимо, тот все еще не выполз из укрытия, до Лёльки долетели только обрывки фраз:

– … переживает… новая должность… специальный корреспондент…

И снова Элен:

– Ах, вот оно что! Теперь все понятно…

Потом грохот и уже более звонкий голос начальника:

– Нашел! Вот она, визиточка, завалилась под стол! Вот, очень заинтересованный человек. Если, говорит, судьба сведет вас с Элеонорой Бродской, непременно передайте, что буду очень рад сотрудничеству. Я могу полностью за него поручиться.

Ой, как стыдно! Вот это уж точно форзац. Оказывается, маман здесь по своим делам. Лёлька опустила глаза и молча прошествовала к выходу, захватив по пути сумку и пальто.

Сама не заметила, как отмахала полквартала. Постепенно успокаиваясь, замедлила шаг и принялась размышлять. Как уж она могла заподозрить маман в разборках с Никанором Ивановичем? Да еще и на должность согласилась, приняла решение на эмоциях, а, может, все же, стоило повременить?

Нет. Она, действительно, хочет попробовать. Детская мечта давала о себе знать легкой щекоткой в душе.

Придя домой, села перед экраном компьютера, открыла документ.

Смотрела на белый лист, и ей казалось, что в голове у нее также бело и чисто. Начинала писать и стирала. Все не нравилось, мысли не шли.

Надо успокоиться.

Стала перебирать вещи на столе – материалы для плетения ловцов снов, бусины для изготовления украшений, этнические безделушки. Это влияние Флёр.

Лёлька постоянно проживала жизни подружек, примеряя их настроение и привычки. Перенимала манеру говорить, двигаться, одеваться. Дома обстановка тоже постоянно менялась. Сходит в гости, проникнется атмосферой, ощущениями хозяйки, – и начинаются перестановки, появляются новые предметы.

Она могла понять, что движет человеком, почувствовать себя в его шкуре. Иногда видела образы и картинки из жизни или тайные желания и мечты. Поэтому ей так нравилась ее работа – можно было на время стать писателем, художником, поэтом, модельером, стилистом…

Отпускало ее так же внезапно, как и захватывало. И она чувствовала опустошение и оцепенение.

Это было самое страшное – столкнуться с пустотой один на один. У нее не было ответа на вопрос «Кто я?». А вдруг ответом будет «Никто, пустота»? Она не понимала, какая она, когда не жила чужой жизнью, и предпочитала даже не задумываться об этом.

Снова вернулась к написанию статьи.

Через час мучений и метаний набрала: «Заявление. Прошу уволить меня по собственному…». Да, это у нее прекрасно получилось.

Неужели сдаваться?

Горько вздохнув, Лёлька направилась к холодильнику. Соорудила двухэтажный бутерброд, заварила кофе – добавила побольше какао, корицы и ванили. Уселась перед монитором и собралась оплакивать и заедать свое горе. Даже сделала первый глоток и откусила огромный кусок от своего чудо-бутерброда. Как вдруг…

Раздался звонок в дверь.

Неожиданно. Время близилось к вечеру. Она никого не ждала.

Поплелась к двери, с опаской посмотрела в дверной глазок.

Ох! Как? Зачем? Может, не открывать? Затаиться? Ее нет дома!

Поздно.

– Деточка, открывай, я слышу, как ты дышишь.

Пришлось открыть. Лёлька чувствовала себя виноватой за выходку в офисе и потупила взгляд.

Элеонора же стремительно вошла в комнату, таща Лёльку за собой. В руках у нее был большой пакет.

– Давай, машер, не тяни, одевайся скорее. Мы опаздываем. Хм, пожалуй, стоит принять душ. А это что? Горчица? Майонез? Деточка, ты забыла про свои бока?! Выброси эту дрянь! Давай, давай, быстро в душ и одеваться! Я принесла тебе нормальную одежду.

Лёлька от удивления чуть не подавилась куском бутерброда, который так и не успела проглотить.

– Ку… куда? Куда опаздываем?

– Не задавай лишних вопросов! Для тебя же стараюсь!

– Ну, маман, ты превзошла саму себя! Опять, что ли, женихи?

– Это совсем другое! Давай, давай, поторопись! Тебе понравится, обещаю!

Неизвестно, что двигало Лёлькой, то ли чувство вины, то ли безнадега – терять было нечего. Но она послушно отправилась в душ. К тому же, зная маман, проще было согласиться и побыстрее сделать все, что та хочет. Иначе не отвяжется.

Пришлось влезть и в платье, украшенное крупными темно-синими цветами. Ну что у нее за вкус? Лёлька почувствовала себя клумбой. Впечатление усилилось, когда маман щедро спрыснула дочь дорогим парфюмом.

Потом распустила Лёлькин хвост, распушила волосы. Подкрасила губы яркой помадой.

– Ну вот, теперь хоть на человека похожа. Давай, быстро в машину!

Лёлька только и успела накинуть пальто, намотать шарф, да захватить сумку. Они бегом спустились по лестнице, запрыгнули в томатный Порше, и машина с ревом сорвалась с места.

– Куда хоть мы едем?

– Говоришь, хочешь писать? Что ж, лучше Ральфа Малиновского тебя никто не научит! Мы едем на его закрытую встречу.

Лёлька пропустила слово «закрытую» мимо ушей и не насторожилась. Знала бы она, что ее ждет. Быть может, и не села бы в машину. Хотя…

Она вспоминала, что слышала от маман про Ральфа, ее бывшего ухажера, писателя и фото-художника. Он был известен лишь в узких кругах и вполне этим доволен.

Рассказывая про короткий и страстный роман с Ральфом, маман обычно томно закатывала глаза, бормоча «потрясающий мужчина». Он посвятил ей несколько строк, чем она страшно гордилась:

«Прекрасная женщина на белых простынях,

Солнечные блики запутались в волосах,

Лучшая приправа к утренней чашке кофе».

Лёлька не понимала, чем тут можно гордиться. И не знала, почему они расстались. Маман не хотела рассказывать, а Лёлька не настаивала.

Кроме этих строк и восхищенных отзывов родительницы, она ничего не знала про Ральфа, не была знакома с его творчеством. И вообще с писателями до этого не встречалась.

Элен за пару секунд исполнила параллельную парковку задним ходом. Лёлька восхищенно покачала головой. Ни разу не видела такого безупречного исполнения. Ни Флёр, ни Олеся, постоянно передвигающиеся за рулем, не обладали такими талантами и парковались уверенно, но медленно.

Лёлька выбралась из машины, обернулась и застыла. Маман лихо выруливала, чтобы… что, уехать? Она подбежала и наклонилась к окну:

– Маман, ты чего?

– Деточка, я внезапно вспомнила, что у меня сегодня куча дел! А ты иди, иди! Я же ради тебя старалась. Только знаешь, что… Ты, пожалуй, не говори, что ты из журнала. Так, на всякий случай…

Потрясенная Лёлька смотрела широко раскрытыми глазами, как исчезают вдали задние огни Порше.

Вот вечно с ней так! И что дальше? Ладно, раз уж пришла, почему бы не сходить, в самом деле. Робко зашла внутрь. Вздрогнула, увидев человека, но это было всего лишь ее отражение.

Она даже не успела посмотреться в зеркало перед выходом! Ох уж это платье в крупный цветок. Достала расческу, быстро привела волосы в порядок, забрала в привычный хвост. Стерла яркую помаду салфеткой. Намотала потолще шарф. Вполне можно жить.

Зашла в зал и замерла в восхищении. Высоченные потолки, огромные окна, потрескавшиеся деревянные двери с резными металлическими ручками, стены из красного выцветшего кирпича. Она любила такие старинные здания, хранящие пыль и свет прошлых лет.

Лёлька аккуратно опустилась на стул и стала рассматривать других гостей. Казалось, тут все друг друга знали, здоровались, переговаривались шепотом.

Вдруг разговоры смолкли. Лысый мужчина с широченной спиной, сидевший на первом ряду, поднялся и вышел вперед. Сцены не было, он просто встал перед зрителями. Тусклое освещение, горел только торшер в углу. Видимо, так создавали поэтическую атмосферу.

Черная футболка туго обтягивала накачанные бицепсы и кубики на животе. Черные узкие джинсы сидели как влитые на длинных мускулистых ногах. Похоже, он провел не один год, приседая со штангой в спортзале.

Это работник? Что он собирается делать? Таскать стулья для тех, кому не хватило места? Но вдруг он заговорил:

– Добро пожаловать, рад вас всех видеть на презентации моей новой книги.

Лёлька вытаращила глаза. Это он? Поэт-романтик? Простыни, солнечные блики и чашка кофе?..

Вот это да! Теперь она понимала томные вздохи маман.

Высокий и тонкий голос удивительно не соответствовал внешности. Но постепенно это перестало иметь значение, гораздо важнее был смысл сказанного.

Она заметила его проницательные серые глаза, в которых читалось, что он многое пережил и повидал, чуть грустную полуулыбку.

Говорил он медленно и плавно, слегка торжественно. Иногда скупо жестикулировал. Казалось, хочет проникнуть взглядом в каждого слушателя.

Он начал с чтения своих стихов, и Лёлька пропала. Короткие меткие фразы били точно в цель. Их смысл ускользал и терялся на задворках сознания, вызывая какие-то смутные образы и ощущения. Поднимая вопросы и заставляя сердце сжиматься от предвкушения чего-то прекрасного.

Лёлька утонула в этом человеке, растворилась в нем и почувствовала то, что чувствовал он. Смотрела на него широко открытыми глазами и ощущала томление его души, острое одиночество, видела красоту этого мира, слепящую глаза, и чувствовала неудержимое желание поймать ее и запечатлеть на бумаге.

Постоянный голод, который можно было утолить лишь с помощью объектива, карандашей, кистей и букв. И ей самой безумно захотелось писать. Она испытывала бурю разных чувств, которые рвались на бумагу.

В голове или в душе рождались собственные строчки, которые вторили услышанному. Она потихоньку достала блокнот и быстрыми судорожными движениями пыталась поймать обрывки его слов и своих мыслей.

– Я не пишу стихи, я просто слушаю и записываю. Они приходят изнутри или откуда-то… из космоса. Они просто есть во мне, – тем временем говорил Ральф. – Главное – не думать, а внимательно слушать, довериться себе и вселенной.