Совсем скоро

Total Football

Ребенком ты думаешь о серьезных вершинах, которых достигнешь, когда вырастешь, видишь себя успешным, востребованным специалистом. Но вот тебе уже перевалило за 20, а ты еще не совершил того самого олимпийского прыжка. Одна дама психолог сказала, что большинство миллионеров добились своего положения до 30 лет. Все остальное – шлак. Ну, придумал же свою курятину старина Полковник Сандерс, когда ему было в два раза больше, а, значит, время еще есть. Хотя, с другой стороны, итог все равно у всех один, и каждый окажется под землей на уровне двух метров. Да, это идеальная позиция оправдать себя и ничего не делать. А между тем, твои друзья и одноклассники женятся и рожают детей, покупают машины, оформляют ипотеки. А кто-то берет жилье без участия банков, зарабатывая по семьсот штук в месяц на продажах канцелярской продукции. Вот она, русская мечта! Не верьте, что Хантер Томпсон был конченый наркоман. Не верьте, что Шнур из «Ленинграда» жуткий алкаш. Отбросы общества не остаются на страницах истории.

С этими мыслями я лежал на своей койке. Они лезли с потолка, спускались по стенам, бежали по полу муравьями и обволакивали тело, парализуя, не давая спокойно вздохнуть. Обычно это происходит ночью, когда остаешься наедине с самим собой. Черт возьми! Но не в этом же гребаном месте, где из радостей у меня только предвыборный баннер Жириновского, который я вижу из-за зарешеченных окон казармы на Московском проспекте. Это хоть как-то ассоциируется у меня с домом.

Но скоро должен прилететь из Америки Артур, и я должен буду ему что-то сказать. Этот человек вылитый Штольц, эталон благородства, показатель правильности и холодного расчета. Когда он занимался боксом, мы проводили время на улице. Когда он учил английский, мы не меняли своих взглядов и снова были на улице. Чем я ему похвастаюсь, что прочитал очередную книгу? Читаю я в основном в нарядах, по ночам, потому что больше времени на это не остается. А еще я выступаю за модернизацию библиотечного фонда армии. По крайней мере, в нашей роте дела обстоят скудно. Рассказы Шукшина, стихи Маяковского, Бродского, Есенина, книги по медицине, воинские уставы и Новый Завет – это все, что здесь можно найти. И еще мой личный 74-й выпуск журнала Total Football с Йоханом Кройфом на обложке, рассказывающий о сборной Голландии образца 1974 года. Новый футбол, который предложили тогда миру «оранжевые», словно вызов пропитанному патриархальными идеями обществу.

Ярославль

Нас привезли сюда 14 декабря около четырех часов утра. Позади оставались родные улицы. С Курского вокзала шли пешком, лейтенант с неподходящей для своего звания фамилией Сержант не решился спускаться в метро в час пик. Да и к тому же до «Комсомольской» было не так уж долго идти. Ноги, погрузившиеся в берцы, прилипали к мокрому асфальту, тяжелели, становились ватными. Мне не хотелось покидать Москву, и дорог был каждый пройденный метр, приближающий к поезду на Ярославль.

Отрезвевшие призывники, подгоняемые офицером и каким-то недалеким контрактником, спешили к площади трех вокзалов. На Земляном валу образовалась пробка. Садовое кольцо, несмотря на бесконечные заторы, казалось в этот миг лучшим местом на земле. Непрерывающиеся звуки сигналов, ругань, суета – я лучше останусь здесь, чем бегать по плацу в страхе сделать что-нибудь не так. Повернув на Старую Басманную, наткнулись на толпу, окружившую какого-то человека и, видимо, не дававшую ему долгое время выйти из этого плотного кольца. Я узнал его голос. Поблизости находился «Газгольдер». Человек с вышитыми на кепке цифрами «161» фоткался и раздавал автографы. В другое время я бы не прошел мимо, но сейчас я встал на сторону артиста и пришел к выводу, что это, должно быть, перманентное состояние любого представителя медиа. Вот что делает из нас армейская дисциплина – забирает возможность удивляться и наделяет человека холодным, рассудительным взглядом. Каким-то образом кольцо разомкнулось. «Куда едете, братва? – спросил в полушутливой, полусерьезной манере Вася. «Ярославль, Ярославль, Ярик», – послышалась перекличка в двигающейся строем массе. «Легкой службы», – крикнул он. «Главное, поймать свою волну», – долетел до меня обрывок фразы. Этот обрывок и стал символом, лозунгом нашей службы, он как бы верховодил, имел единственный смысл над всем, что происходило в казармах.

Красная Акула

Поезд тронулся в 22.50. Женщина-филолог, соседка по плацкарту, долго рассуждала о поэзии серебряного века. В целях ликбеза ли или по другим причинам она затянула свой монолог, не знаю, но жутко хотелось спать, и менее всего в вагоне сейчас были уместны биографии и стихи. Вместе с нами в поезде ехали домой в Абакан дембеля. Сержант предупредил не связываться с ними. Они уже были почти гражданские… Я подстелил под голову бушлат и вытянулся на боковой койке. Когда еще мне выпадет такой шанс?

Я долго смотрел на тусклый свет лампочки. Приятное чувство разливалось по моему телу. Где-то вдали мелькала синяя форма проводника, воздействуя на сознание словно гипноз. Поезд неожиданно остановился. На улице стояли люди с табличками в руках, предлагающие туристам снять жилье в частном секторе. Я не успел решить этот вопрос, возможно, вообще, буду жить дикарем где-нибудь в горах. А теперь мне нужен ярко-красного, яблочного цвета «Шевро» с откидным верхом. Я бы заехал на этой Красной Акуле прямо на пляж. О, море… Его вид внушал спокойствие и убаюкивал, как матери держа в руках своих младенцев. Но непонятная тревога тянула куда-то назад. Резко поднялся ветер, пошел дождь, люди в суете бежали вслед за своими улетающими вещами. Послышался стук колес и скрежет металла, кто-то тряс мою руку и говорил: «Вставай!» Отнюдь, это были не Рауль Дьюк и его адвокат доктор Гонзо.

На перроне построили в две шеренги. Около вокзала новую партию призывников ждал «КАМАЗ». И этот мерзкий голос встречающего офицера с приказом «Быстрее, быстрее!», как будто мы опаздывали на спектакль Безрукова, рисовал в воображении не самую радужную картину.  В кузове было холодно и неудобно, казалось, что нас засунули в банку и начали трясти изо всех сил. Воспитание и культура мгновенно уступили место отменной матерщине. Думаю, что водитель в это утро узнал про себя много нового. Наконец мы подъехали к территории зенитно-ракетного училища. Несколько минут не могли открыть ворота КПП. Наверное, заснул дневальный, а вместе с ним и дежурный.

Толпа в зеленом пиксельном обмундировании потянулась к казармам школы младших командиров. Лейтенант постучал в дверь, из-за которой послышался голос: «Ваше воинское звание и цель прибытия?» Бушлаты повесили на дужки кроватей, берцы поставили рядом на полу. Кое-как сложили одежду и легли спать. С команды «Подъем!» все и началось.

Ризван

Вставать в шесть утра, бежать на зарядку и потом стоять в очереди к умывальнику, чтобы привести себя в порядок – вот что приготовило для меня государство.  С каким ужасом я узнал, что помывочный день в армии бывает раз в неделю. И тут тоже не обойтись без очереди, когда на сотню человек приходится четыре душевых установки. Прирожденный чистюля не может позволить себе плохо пахнуть. А еще эта зеленая форма, которая похожа на мешок. Эти сволочи на сборном пункте, папенькины сынки, хорошо пристроились. Открывать ворота начальству и выдавать обмундирование новому призыву – вот в чем заключается их служба. Они надурили меня. Но утром, когда меня забирали, я был не в себе, чтобы спорить о размерах одежды.

Первые дни службы мы практически безвылазно сидели в казарме. Если бы в учебке можно было драться, тот тут каждый зарядил бы кому-нибудь в морду. Нельзя держать вместе столько мужиков разных народов и конфессий в ограниченном пространстве. Но наш кубрик, несмотря на обстоятельства, задыхался от смеха – тут собрались самые прожженные типы, космополиты и братья. Вася Гром, успел жениться, стать отцом и развестись. Когда ему напоминали о крутости звучания его фамилии, он соглашался и советовал прочитать ее задом наперед. Действительно, так выходило еще круче. Отсутствие у Грома переднего зуба придавало его личности особого шарма, этакий романтик с большой дороги. Катаев, детина, ростом выше двух метров, с которым мы выросли в одном дворе, критично отзывался о длине кровати и авторах этого шедевра. Ему приходилось извиваться змеей или класть ступни на табуретку, чтобы ноги во сне не свисали с койки. Таким как он в армии, оказывается, положено доппитание. И тут очередь дошла до меня. «Что скажешь, Тим?» – спросил всегда краснощекий Сега. Не знаю, что двигало мною в тот момент, но я выпалил совсем нетривиальную фразу. «А вы что-нибудь слышали о бешенстве матки?» – спросил я так серьезно, что ни один мускул не дернулся на моем лице.  Это был взрыв истерического смеха. Дикий мужской гогот заполнил все помещение казармы. Остальные солдаты не понимали сути происходящего. Мы держались за животы, а возникавшие небольшие паузы давали лишь немного передохнуть, но в дальнейшем только усиливали общую истерию.

Наше веселье хотел прервать младший сержант Архаров, который для самоутверждения в собственных глазах называл себя зловещим старшиной. Эта астраханская выскочка хотела нагнуть нас в непристойную позу. «Че вы ржете!? Вы сейчас будете «взлетку» вылизывать и драить очки»! – вопил он своим мерзким, сиплым голосом. Мы встретились взглядами. Но тут в дело вмешался рутулец Ризван. Комплекцией похожий на формановского Вождя из «Пролетая над гнездом кукушки». «Слышь, павлин, – спокойно обратился к нему дагестанец, с таким потрясающим, знакомым кавказским акцентом – я тебе сейчас что-нибудь сломаю». Раскрасневшийся как помидор Архаров словно набрал в рот воды. Даю слово, в тот момент он готов был провалиться сквозь землю. Так сдрейфить перед всей ротой – серьезный удар по авторитету дедушки, да еще в должности старшины. А вокруг только и слышалось: «Тим, Тим, продолжай».

Крис

Это был непростой период – время пубертатного возраста. Как раз тогда по городу пронеслась слава о девушке или женщине, которая принимает у себя на квартире бесплатно. Соседи тогда жили в ужасе. Столько использованного материала под окнами – это очень мерзкое и отвратительное зрелище. Да и к тому же, каждое утро (потому что в обед у нее включался платный трафик) на лестничной площадке толпились подростки. Стояли, нервничали, переживали, успеют на прием или нет. Зато выходили оттуда гусарами. Оставалось только взять шашку, оседлать коня и мчаться галопом завоевывать Париж!

В этот день у меня ничего не вышло. Стрелка часов показывала, что Крис пора зарабатывать деньги. «Не переживай, придешь завтра, – ласково сказала она, – я приму тебе первым, малыш». И нежно потрепала меня по голове.

Странные ощущения испытывал я на следующий день. Крис, девушка или женщина, я так и не понял ее возраст, довольно немаленькой комплекции, лежала в позе королевы, поддерживая одной рукой лицо. Другой она ловко закидывала себе в рот сушки. Все внимание этой альтруистки было обращено на телевизор, там показывали что-то вроде «Следствие вели…» с Леонидом Каневским. «Очень жалко пенсионеров, – с чувством произнесла она, – как подло их обчищают эти мошенники». Я был в ступоре. Мне ничего не оставалось, как пододвинуть стул к этой жрице любви, есть сушки и соглашаться с ее умозаключениями. А где-то в голове, сами собой носились мысли о бешенстве матки, которая представлялась отдельным существом, пожирающим все на своем пути. Откровенно говоря, я испытывал жуткое волнение.

Мой рассказ прервал рев нашего командира капитана Кулешова: «Вы совсем охуели? Быстро всем строиться!» Младший сержант доложил о ненадлежащем поведении в роте, и этим поступком еще больше навредил своему статусу. В течение часа нам говорили о поддержании воинской дисциплины, выполнении приказов старших по званию, апеллировали уставом и грозили дисбатом. Мне, как самому разговорчивому, обещали должность мойщика сортира. Я не смог удержаться. «Разве меня призвали в армию для столь несерьезных дел? – с серьезной миной обратился я к капитану. – Наверное, мне придется обратиться с этим вопросом к главнокомандующему». Кулешов готов был взорваться, похоже он не понял моего юмора.  В эту минуту я чувствовал, что Ризван тянет меня за рукав и еле сдерживался от смеха. В итоге вместо туалета, я оказался на съемках сериала «Жизнь и судьба». Как раз тогда в Ярославль приехал Урсуляк.

Жизнь и судьба

У Урсуляка я проработал недолго. Мне кажется, Сергей и не подозревал о моем трудоустройстве. Солдаты – дешевая рабочая сила, вполне подходящая для массовки в фильме о войне. Нам выдали макеты оружия, кирзовые сапоги, гимнастерки и шинели. Переодевшись в форму наших прадедов, мы получили порцию грима на лица и готовы были исполнить свою героическую роль. Надо было бежать в полусогнутом положении, сквозь взрывы снарядов и нарастающий дым, расстояние равное футбольному полю. Я подошел к этой сцене с полной ответственностью, зная, что снимаюсь в одном фильме с Маковецким. Хотя и он, я подозреваю, ничего обо мне не знал. Нас прогнали несколько раз и отпустили обедать. Борщ, гречка с тушенкой, чай и пирожки – что еще нужно солдату для счастья? Особенно когда тебя изо дня в день кормят отвратительно пахнущим бигусом, а на сладкое дают затвердевшие пряники, которыми можно забивать гвозди.

Мы улеглись в салоне автобуса. У Грома оставались сигареты, в моем кармане лежал большой «Сникерс». Через минуту мы уже смаковали послевкусие шоколадки.

– Надо им меньше класть туда орехов, – сказал Вася.

– А ты привереда, рядовой Гром, – ответил я.

– Из меня получился бы неплохой маркетолог.

– Скорее, технолог.

– Ладно, Тим, давай поспим. Хрен его знает, что будет в казарме, когда нас привезут обратно.

Гром тут же засопел. Это была его удивительная особенность мгновенно выключаться. Странно, что с такими способностями он не умел спать стоя. Постепенно и я стал проваливаться в сон.

***

Море показалось большим тёмным пятном. Где – то поблескивала рябь, отображая свет луны. В воздухе чувствовалась свежесть, ветер обдувал наши лица. На площадке для волейбола колыхалась плохо натянутая сетка. Мы шли по побережью, оставляя следы на песке… Ночь успокоила город, опустилась тишина и прохлада. Мы оба молчали, каждый из нас ждал, когда заговорит другой. Она взяла меня за руку:

– Я очень чувствую виноватой себя перед ним, но я ничего сделать не могу, если меня тянет к тебе. Он многое сделал для меня. Я не могу его бросить. Меня родные не поймут. Ты знаешь, что я живу у него!?

– Нет, я не знаю я про это.

– Ты обиделся на меня?

– Нет. Не обиделся.  Если для тебя этот человек многое сделал, то не делай ему больно.

– Хватит, не говори так! А то ты делаешь больно мне! Я люблю тебя!

Я достал из кармана пачку сигарет.

– Ты опять закурил?

– Просто так иногда легче.

– Тогда давай курить вместе.

– Нет, тебе я не позволю!

– Ну, давай, давай,– Ника улыбалась.

Я нарисовал на песке огромное сердце, чтобы мы могли поместиться внутри вдвоем. Катившиеся морем волны не могли до него достать. Мы сидели, прижавшись друг к дружке. Никто не спешил, только время, проклятое время, – это всё что у нас есть – которое приближало к разлуке, к утреннему рейсу на самолёт. Я курил и смотрел куда-то далеко, разговаривая там с самим собой. Счастье было здесь, рядом. Вся моя жизнь теперь заключалась в ней: в её дыхании, глазах, запахе…

– Не молчи. Давай-ка поиграем лучше в одну игру и, выброси, наконец, свои сигареты, я не хочу дышать этим дымом

– Давай. Во что будем играть?

– Ты мне задаёшь любой вопрос, который тебя интересует! Я тебе отвечу, а потом я тебе!

– Расскажи мне про свою мечту.

– Моя мечта никогда не исполнится! Я мечтаю отправиться в путешествие на большом воздушном шаре с любимым человеком

– Может твой любимый путешественник на шарах, – я рассмеялся

– Ну, это правда! – Ника обиделась и ударила меня в плечо.– А потом я ещё хочу приземлиться на остров и зачать там ребенка

– Ты какого-то фильма видимо насмотрелась.

– Иди в баню! Я думала, ты поймёшь.

– Не обижайся. Задавай следующий вопрос.

– Какое время года я больше всего люблю?

– Весна?

– Нет! Осень! Я люблю смотреть, как падают разноцветные листья, я люблю брать листья и подбрасывать их вверх!

Разговор все же не клеился. По крайней мере я с трудом выдавливал из себя каждое слово. Впереди, в море, резвилась парочка. В темноте были видны только силуэты. Как они оказались здесь, непонятно, – до этого мы их не видели – но они нарушили нашу идиллию. Образовавшийся контраст счастья и предстоящей разлуки подгонял огромный ком горечи, злости к горлу. Это было чувство обиды, несправедливости, невозможности что-то изменить, когда самый лучший выход представляется невыносимой мукой. Надо было уходить, окончательно, бесповоротно. Это не может продолжаться вечно. Боль притупится, а раны, у кого их нет?

Большой и толстый

Младший сержант Архаров недолго продержался на должности старшины. Утром, после зарядки, в расположение казармы пришел дежурный по училищу подполковник Малый.  Фамилия офицера не соответствовала его исполинскому телу с ручищами-мельницами. У него даже немного задергался правый глаз, когда он увидел «кипящего» в кровати старшину и, видимо, досматривающего сладкие сны о гражданской жизни. Он взял Архарова одной своей клещней, поднял перед собой и хорошенько тряханул.

– «А не охуел ли ты сынок плющить харю, когда все уже давно встали? Или, может быть, мы все вместе тут поспим, а на службу положим большой и толстый?" – извергнул он ртом своей огромной раскрасневшейся головы.

Правда, в армии, как и в отечественном футболе, без мата нельзя. Это самые доходчивые и верные слова. Но в этом случае ими ничего не надо было объяснять, они были как бы приговором тупости и легкомыслия человека.

– «Виноват, товарищ полковник», – промямлил тоже превратившийся в цвет помидора старшина.

Все ждали, что Архарова припечатают к стенке, но Малый всего лишь выпустил его из рук, так что тот плюхнулся мешком на деревянный пол. А спустя несколько часов в казарму пришло сообщение, что любителя поспать снимают с должности старшины.

Архарова перевели в какую-то другую казарму училища, предназначенную исключительно для старослужащих солдат. Там были повсюду развешаны камеры наблюдения и никакой свободы в своих желаниях. Проводы старшины получились легкими. Лица многих срочников сверкали от улыбок, а один армянин даже сказал ему вслед: «Ворет кунем». Но тот, кажется, не понял или вообще не услышал известного армянского ругательства.

ПХД

Гром ничего не ел уже двое суток, ни с кем не разговаривал, и постоянно курил. Причём делал это в неположенном месте – в туалете, там, где кроме капитана Кулешова никто не имел права сделать и одной затяжки. Ну а если кого-то из солдат застукивали, то наряды вне очереди и самые неприятные работы, вроде чистки канализации, были обеспечены. Васе было безразлично, заметят его или нет и, может, эта утвердившаяся в нем ко всему апатия сыграла свою роль – его никто так и не застал курящим в казарме.

На ужине он сделал только пару глотков чая, постучал по столу деревянным пряником и вышел в холл столовой. После приема пищи солдаты собирались там и организованно направлялись в расположение роты. Я встал из-за стола раньше обычного, накинул бушлат и подошел к нему.

– Гром, может соизволишь рассказать, что все-таки случилось?

– Тим, отстань. Тебя это не касается.

Все выяснилось во время проведения ПХД. Именно тогда я ощутил крепкий удар в челюсть маленького громовского кулака.

***

В субботу в армии по традиции вылизывают до блеска каждый угол. Тут можно попасть на «взлетку», можно в сортир, на лестничную площадку или в Ленинскую комнату. Все это не очень приятные занятия, а в особенности времяпрепровождение рядом с солдатскими «очками» и писсуарами. Но можно остаться убирать и свой кубрик. Вроде не так зазорно наводить порядок там, где непосредственно живешь, ложишься спать и просыпаешься каждое утро в течение долгого времени. А можно гонять чаи в каптерке и смотреть на работу других, если ты в хороших отношениях со старшиной. Правда у меня к тому моменту уже была своя так называемая «маза», хотя я и не думал, что буду заниматься именно этим делом. Когда капитан Кулешов спросил о желании быть журналистом, никто не догадывался, что данная должность связана с заполнением учебного журнала. Но тем не менее, заполнение журнала, пусть другие и смотрели на это с презрением, всегда помогало избавить себя от нелюбимых работ. Изначально туда необходимо было записать все предметы и всех солдат согласно алфавиту, а затем своевременно проставлять пропуски и оценки учащимся. В итоге журнал был заполнен в последний день перед отправкой в войска, а во время ПХД он не покидал рук и мгновенно открывался при виде Кулешова, чтобы тот был уверен, что я занимаюсь чрезвычайно важным делом.

Мне надоело бездельничать и я пошел в кубрик, где Гром что-то колдовал над своей кроватью. Затем он взбил подушку, положил ее обратно на место и направился в коридор. Казалось, он никого не замечал, как не заметил вылетевшего из своего кителя письма. Я быстро подобрал его и дождался пока Вася уйдет. Затем быстро подбежал к окну и начал рассматривать конверт. Отправителем была Катя. П. Не удержавшись, я достал аккуратно сложенный листок, который непонятно зачем был пропитан женским парфюмом. Я успел прочитать только «Привет, Вася. Я долго не решалась написать тебе…», как услышал позади себя голос адресата. Было ясно, что причина громовской депрессии кроется в этом письме.

– Тим, нехорошо брать чужие вещи, верни то, что взял без спроса, – сказал спокойным голосом Гром.

– А я ничего и не брал, я его нашел, – ответил в такой же спокойной манере я.

– Все равно, верни.

– Верну, когда расскажешь, почему уже несколько дней на тебя нет лица.

– Я уже говорил, что тебя это не касается.

– Тогда, с твоего позволения, я узнаю об этом сам.

– Нет! – глаза Грома постепенно начали наливаться кровью.

– А я думаю, что да, – я отвел руку с письмом в сторону, чтобы Гром не смог его отобрать. – Ты ведь из-за этой дуры места себе не находишь?

– Последний раз тебя предупреждаю!

– И что!? – я опустил глаза и начал читать. – «Ты должен знать о Варе…».

Не успел я дочитать фразу, как Гром засветил мне по физиономии. Я плюхнулся с грохотом на пол и вдобавок разбил себе нос. Облизав губы, я почувствовал солоноватый привкус крови. Как назло в это время по «взлетке» шел капитан Кулешов, который быстро среагировал на шум и первым вошел в кубрик.

– О, да у нас тут драка, – с яхидной улыбкой, крутя в руках сигарету, сказал командир. – Интересно, и кто кого? Хотя, судя по твоей роже Калачев, видно, что тебе хорошенько досталось. Гром, ты в секцию по боксу что ли ходил, так хорошо сработал, что свалил товарища с ног?

– Никак нет, товарищ капитан, – ответил я.

– Что никак нет?

– Никакой драки тут не было, я просто поскользнулся.

– А это мы сейчас разберемся. Гром, Калачев, за мной. А ты, Гамалей, позови-ка ко мне в кабинет старшину, – приказал он проходившему мимо срочнику.

В дурдоме

Сначала капитан отчитывал старшину за нарушение дисциплины в воинском коллективе, неисполнение обязанностей и все что могло касаться безответственности. Это удивительная способность говорить часами утомляла всех, кроме самого говорящего. И, казалось, нет хуже наказания, чем стоя выслушивать недовольство капитана. Наконец, очередь дошла и до нас.

– Ну что, Гром, доигрался? Сейчас приедет прокуратура и поедешь ты у нас послужишь в дисбат. А потом вернешься и дослужишь то, что не дослужил здесь. Зато руки не будешь распускать. Как тебе такая перспектива, товарищ рядовой? – язвительно спросил Кулешов, прищуривая свои поросячьи глазки.

– Товарищ капитан, какой дисбат!? Я же вам говорю, что сам поскользнулся.

– Серьезно!?

– ПХД же был. Намыли полы, в кубрике было скользко. Я не устоял на ногах и ударился о дужку кровати.

– Ну а ты, Гром, что в рот воды набрал? Может расскажешь свою интересную версию?

Но Вася не отвечал, а только смотрел в пол. В этот момент ему было наплевать на свою судьбу. Наверное, если бы его повели на плаху, он бы даже не сопротивлялся, покорно слушая приказы конвоя.

– Товарищ, капитан, так он же этот, лютеранин, – сказал я, сам толком не понимания значения этого слова. – У них там в это время надо держать себя сдержанно, стараться ни с кем не разговаривать. Ну, как бы пытаться связаться со Вселенной и обдумывать смысл бытия на Земле.