Паноптикум

После слов старика в машине установилась тишина. Мэр смотрел на Максима Яковлевича круглыми глазами, осмысливая сказанное, а Буденич и оператор замерли, как будто они услышали гром небесный. Спустя минуту-другую заговорил Алексей Никодимович:

– Максим Яковлевич, дорогой, что же вы молчали все эти годы? Ведь лет-то сколько прошло! Ведь какое это событие, если подтвердится, вы понимаете?

Старик как-то грустно усмехнулся в ответ. Ему было что сказать этим людям, но для этого пришлось бы ему рассказать очень многое из своей жизни. А он всегда считал, что это лишнее, что его личные переживания не касаются никого, кроме него самого. Да и что они могут знать о войне, эти сытые, уверенные в себе и довольно молодые еще люди? Он думал, что ответить мэру, и ответ пришел по-житейски простой и понятный спрашивавшему.

– В войну немец деревню нашу пожег. Ничего не осталось, одни трубы печные торчали из земли, как кресты на погосте. Сначала хоронились мы в лесу, а как немца прогнали, вырыли землянки, в них и жили. Выкапывали в поле мерзлую картошку, еще ходили в лес и ставили силки. Почему, спросите, немцы решили наших похоронить? Потому что сами в нашей деревне жили, а заразы они боялись больше, чем партизан. Один офицерик все ходил, руки спиртом протирал, чтобы, значит, не подцепить чего-нибудь. Я тогда матери-покойнице сказал, в каком месте солдаты лежат. На этом месте мы сосенки посадили, чтобы колхоз могилку к своим огородам не прирезал, а то ведь такие случаи бывали, я знаю. Почему, спросите вы, я руководству ничего не доложил? А до того ли было после войны? Я в город поехал работать, а если бы остался, то с голодухи помер бы, как две моих сестренки. Ну, потом женился, двух девочек жена мне родила. Все шутила: это, мол, бог тебе дал взамен твоих сестер. А может, и так.

Максим Яковлевич замолчал. Он вспомнил, как в далеком послевоенном году он и сестра Лида ходили по ночам на колхозное поле за картошкой. За это, если бы заметили, всей семье дали бы большие сроки, а могли и просто убить. Но выбора у них никакого не было, – в любом случае в гроб. И вот в особенно голодную весну он тайком, хоронясь от всех, ушел из деревни, чтобы хоть как-то прокормиться в городе. Но в районном центре на работу его не брали. В кадрах объясняли, что много таких партизан к ним прибежало из деревень. Специальности ни у кого нет, жилья нет, так что катись ты, парень, туда, откуда пришел. И не морочь нам голову, а то в органы заявим. И пришлось ему, пареньку пятнадцати лет, завербоваться в далекий северный город на шахту. Там было нечеловечески тяжело жить, но дали ему место в общежитии и паек, так что он выжил, дождался полета Гагарина и вернулся в родные края.

Прошли годы, и Максим Яковлевич с семьей обосновался в Стеклове. Прошлое не забылось, но он старался не вспоминать голодные свои детство и юность. Семья, взросление дочерей подарили ему наконец душевное равновесие и заглушили боль утрат, отодвинули куда-то в самую глубину души все то, что чувствовало его детское сердце и что невозможно было забыть. Звонок Аллы Геннадьевны перевернул всего его. Он понял, что надо сделать то, о чем молчал все эти годы, – но не для себя, не для своей нынешней земной жизни, а для души, которая требовала этого с глухим постоянством и которую нельзя было заставить замолчать.

Неловкую тишину прервал вопрос Буденича. Он спросил старика:

– Максим Яковлевич, как я понимаю, захоронение находится в нашем районе? И еще – ведь прошло столько времени, это место могло измениться. Сами понимаете, что ничего постоянного нет. Вы помните какие-то особые приметы могилы?

– Конечно, помню, что вы! Ведь разве можно такое забыть? Я потом ночью на это место лапника притащил и камнями его придавил. Маленький был, а сообразил, что надо делать.

Алексей Никодимович, до этого находившийся в прострации, пробудился. «А я еще не хотел встречаться со стариком! Ну и дурак же я! Это событие выдвинет нас на первое место в области», – думал он. Волна восторга и решимости охватила его, и он с благодарностью, в этот момент искренней и совершенно не требовавшей ничего взамен, потянулся к старику и обнял его. Ничего подобного на людях Алексей Никодимович не делал никогда, и вся компания в машине притихла, осознав важность момента.

– Деревня, в которой вы жили, как называется, Максим Яковлевич? – спросил он старика.

– Усолье называлась деревенька наша. Красивая была деревня. На берегу озерца стояла, а кругом сосновый бор. Было около сорока дворов, и хозяйства у всех были крепкие, настоящие крестьянские. Мы хорошо жили. Помню, на горе была деревянная церковь. Кажется, храм Георгия Победоносца. Когда батюшку в 37-м забрали, церковь сначала заколотили, а потом нашему председателю велели в ней зернохранилище устроить. Ну а после, как немцу пришлось удирать, он и ее пожег.

Алексей Никодимович задумался. Странно, ведь он знал все сельские поселения в районе, а про деревню с таким названием ничего не слышал. Может быть, и не в его районе она находится? Он почувствовал, как сильнее застучало его сердце, но взял себя в руки и продолжил разговор:

– Максим Яковлевич, а после вы бывали в деревне? Я к тому спрашиваю, что никакого Усолья сейчас в районе нет.

– Да быть-то был, ведь там родители и сестры на погосте лежат. Но ничего там не осталось. Мы до сорок седьмого года в землянках жили, колхоз лес рубить на избы не давал, да и некому было строить, всех мужиков война извела. А потом и вовсе это место колхоз забросил. Так что моя родина вроде как исчезла вовсе. Помню, мальчишкой я в лес с отцом ходил. Ягод, грибов, всякой живности было видимо-невидимо. Мужики – те, кто посмелее, – кабаньи лежки примечали, даже на лося ходили. Хорошо было до войны.

– Ну что же, поедем искать вашу деревню, Максим Яковлевич.

– Искать ее не придется, ничего тут сложного нет. Озеро, на котором она стояла, наши мужики Бобрами окрестили. Там бобровых хаток было много. А потом зверь ушел почему-то, не стал после фашиста жить.

«Бобры какие-то, – подумал Алексей Никодимович. – Выдумывает старик, не иначе. Откуда им взяться в нашем районе, бобрам этим? Я здесь уже много лет живу, о бобрах бы знал». Впрочем, Алексей Никодимович мог и ошибаться.

Конечно, он любил природу. Заводи на родной Кубани, особо шумные весной, он любил посещать с ружьем, устраиваясь иногда на ночлег в прибрежных зарослях. Охота влекла его больше всего на свете. Обосновавшись на севере, он понял, что и здесь она не хуже. Но были нюансы, связанные с его положением и не позволявшие широко афишировать эту страсть. К тому же лес, так любимый им, доставлял иногда волнения и неприятности. Лет пять назад к нему обратился директор районного лесничества с просьбой выделить трактор для опашки угодий, но мэр только отмахнулся от него, как от назойливой мухи. «У вас есть два трактора в хозяйстве, Олег Павлович! Вот ими и обходитесь. А у меня лишней техники нет», – заявил он бестолковому директору. И в самом деле, почему он должен за всех думать? Этот болван сидит на лесе, у него в руках, можно сказать, все рычаги власти, а он ходит к начальству и клянчит милостыню.

Мэр нахмурился, вспомнив этот неприятный разговор. Конечно, надо взять под особый контроль вопросы природопользования, а то не только бобры убегут из района, но еще кабаны и лоси. Тогда точно беда случится. Охоту на крупного зверя он уважал и знал ее особенности почти досконально. Конечно, жалко, что времени на это великолепное занятие у него практически не оставалось, и те редкие дни, когда выдавался случай охоты с друзьями, он вспоминал потом с особенным душевным подъемом.

Поговорив еще минут пять, решили отправляться в путь. Павел вывел «газель» на шоссе плавно и аккуратно, и они поехали по улицам Стеклова, в это утро чистым и опрятным, как будто сама природа желала этой поездки и приготовилась к ней заранее, накрыв скверы и площади белым пушистым покрывалом. Алексей Никодимович вглядывался в лица прохожих, смотрел на игры детей, на все, что происходило в городе, и понимал, как много нужно еще сделать, чтобы эта прекрасная жизнь продолжалась и дальше, чтобы не прерывалась связь поколений, чтобы судьбы людей не зависели от случая, а подчинялись только хорошей и разумной какой-то цели. Он осознал, что сама судьба преподнесла ему надежду, и ее он должен воплотить в жизнь наперекор всему.

Он особо не надеялся на поисковые таланты Максима Яковлевича, поэтому по дороге осторожно спрашивал его, на какие второстепенные грунтовки лучше сворачивать. Но район старик и сам знал хорошо, в чем мэр вскоре убедился. Размышлял он и о том, что искать могилу, если старик сразу не укажет место, будет сложно. Если затянется дело, то и поиски по весне ничего не дадут. Особых примет, скорее всего, уже нет, к тому же в районе уже бывали случаи подтопления берегов озер и речушек – из-за обильных паводков, нередких в этих краях. Вот это будет самым неприятным сюрпризом и может испортить все дело.

Вдруг Алексея Никодимовича словно током ударило. Старик сказал, что надо свернуть с шоссе на разбитую дорогу, ведущую к его лесному дому. Мэр расстегнул воротник, словно ему не хватало воздуха, и жестом приказал Павлу остановиться. Все в первое мгновение недоуменно уставились на него.

– Что с вами, Алексей Никодимович? Паша, да открой ты окно! Алексей Никодимович, держитесь! Сейчас скорую вызовем! – заорал побледневший Буденич, суетливыми движениями доставая сотовый из кармана.

Мэр привстал с сиденья, поглядел на взволнованного редактора и, немного успокоившись, ровным голосом сказал:

– Да прекратите вы голосить, Игорь Семенович! Со мною все нормально. Максим Яковлевич, вы уверены, что мы правильно едем?

Старик в ответ только затряс головой. Он подумал, что Алексей Никодимович вполне разделяет его чувства, оттого чуть и не упал в обморок. Но волноваться не было никаких причин. Сотни раз в детстве он ходил по этой дороге к ближайшему сельмагу, мог пройти по ней с завязанными глазами. Ну конечно, здесь, в километре от правления колхоза «Путь Ильича», и была его родная деревня, исчезнувшая, как выяснилось теперь, не только с истерзанной войной земли, но и из документов. Он весь сжался, одолеваемый тяжелыми мыслями о времени, которое не пощадило ничего – ни памяти людской, ни жизни, и только мысль о деле, которое он должен был исполнить, придала ему силы и не позволила сомневаться.

– Да здесь она была, Алексей Никодимович. Не сомневайтесь! Сейчас подъедем к озеру, а там, на левом берегу, синего цвета камень-валун у старых сосен. Его еще до войны наш председатель хотел выкопать и привезти к правлению. Мужики ему говорили: «Ты что, Иваныч, хочешь памятник себе соорудить, что ли?» Шутили, значит. Он вроде с придурью был, наш председатель. Война ему помешала, а то приволок бы валун.

В машине все рассмеялись. Оператор, чтобы разрядить обстановку, стал рассказывать о местных краеведах, которые в прошлое воскресенье устроили шабаш у старых развалин в торговых рядах.

– Что им нужно было там, Сережа? – спросил Алексей Никодимович.

– Да понимаете, один какой-то чокнутый их активист занимается археологическими раскопками в старом городе. Откопал он там ржавую железяку, вроде старинного амбарного замка. Полез в интернет и вычитал, что такие же по форме замки, датированные тринадцатым веком, находили при раскопках в Замоскворечье. Рассказал все своей шайке, а те шум подняли: выходит, что сейчас нужно пересматривать дату основания города. Вот так.

Анекдот пришелся кстати. Компания подъехала к озеру, ожидая, что скоро все удачно разрешится. Все, включая Максима Яковлевича, обсуждали предстоявшие важные дни для города, и только Буденич, что-то смутно подозревая, молча наблюдал за мэром. А Алексей Никодимович, взяв старика под руку, повел всех остальных по берегу вслед за собой.

Неожиданно погода испортилась. Солнце скрылось, разом стало серо вокруг, и вместо легкого крепкого снега посыпались на землю мокрые хлопья, скользившие под ногами. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» – пробурчал недовольно Буденич, плетясь в конце процессии. Он видел, как Алексей Никодимович пару раз взглянул на свой дом, и сомнения только укрепились в его душе.

Уже битый час они обходили озеро, но Максим Яковлевич, вглядываясь в прибрежные сосны, только отрицательно покачивал головой в ответ на вопросы мэра. Все перепуталось в его голове. Вместо молодых деревьев он видел высоких исполинов, и все вокруг ему казалось огромным, как будто не здесь в детстве он бегал с ватагой мальчишек, собирая шишки для костра и лихо скатываясь с прибрежных холмов прямо в воду. Он совершенно сник. Добравшись до первого крупного валуна, он обнаружил, что тот весь оброс лишайником, так что не было никакой возможности узнать теперь, тот ли это был камень. Что же делать? Старик беспомощно озирался вокруг.

Оценив ситуацию, первым пришел ему на выручку Алексей Никодимович. Он положил руку на плечо старика, прижал его к себе, словно маленького испуганного ребенка, и так стояли они молча, не позволяя себе говорить о чем-то пустом и ненужном. В город они возвратились в полном молчании. Начальство занялось своими делами, думая с неудовольствием, что утро потрачено впустую.

Глава четвертая

Тайные встречи

Приехав в редакцию, Игорь Семенович уединился в своем кабинете, чтобы в относительной тишине подумать, кому бы доверить окончательную редакцию праздничной полосы о ветеранах. Думал он недолго: все его штатные журналисты отпадали, и он решил вызвать к себе Светлану Викторовну.

– Светлана Викторовна, у вас большой корректорский и редакторский опыт, отдаю вам должное. Вы ведь и статьи пишете, выручаете нас иногда. А что бы мы делали, если бы вы не отвечали на письма трудящихся? Да и в остальном, честно говоря, только на вас и могу положиться. Нужна ваша помощь в подготовке материалов к празднику. Вы знаете, о чем речь.

Светлана Викторовна усмехнулась про себя. Вот лис хитрый, нечего сказать! Как надо что-нибудь, так хвостом метет так, будто с ним родился.

– А в чем дело, Игорь Семенович? Ведь у вас одних праздничных поздравлений целая куча. А потом, у вас уже полгода лежит краеведческий материал военной тематики. Мало этого, что ли?

– Вот-вот, краеведческий материал, Светлана Викторовна! – подхватил тему Буденич. Перестроился на лету, не дав ей опомниться. – Но, скажу вам по секрету, этого мало. Дело ведь не в нехватке материала. Нам сейчас, как никогда прежде, нужен живой материал. Ветеранов в Стеклове осталось мало. Но они есть! Сегодня утром я и сам мэр встретились с одним ветераном, который располагал, как выяснилось, важными для всего нашего города сведениями. К сожалению, возраст и все пережитое помешали ему вспомнить место захоронения наших погибших героев, но ведь сам факт подвига остался! Вот о чем прошу я вас написать. Вы это сделаете прекрасно, я не сомневаюсь.

Светлана Викторовна слушала шефа с интересом. Безусловно, Буденич в этом вопросе прав. Читатель не проявит интереса к материалу, в котором не будет живых воспоминаний. Но один вопрос сразу возник у нее, и она, немного помявшись, спросила напрямую:

– Игорь Семенович, вы сказали, что мэр лично встретился с ветераном. Понимаю, что это была инициатива самого ветерана. Но почему Алексей Никодимович проявляет такой интерес к газетной публикации, пусть и не рядовой по значению?

– У нашего мэра, вы знаете, весьма четкая гражданская позиция в вопросах патриотического воспитания молодежи. Можем ли мы не поддержать его в данном случае? – ответил Буденич. Он не ожидал такой прыти от нее, сразу предположив, что ушлая Светлана Викторовна скрывала от него свою осведомленность. Да про задумки мэра откуда она знает? Он решил переубедить ее:

– Опять, опять вы, Светлана Викторовна, не так все поняли! Уверяю вас, что Алексей Никодимович не настолько глубоко влезает в редакционный процесс, чтобы еще и диктовать мне, о ком писать. Очерк о ветеране – моя личная инициатива.

Заканчивая разговор, он дал ей адрес и телефон Максима Яковлевича, не обязывая ее, впрочем, встречаться с ним лично.

Весь скучный день Светлана Викторовна обдумывала разговор с Буденичем. Все, что могло побудить редактора обратиться к ней, не давало ей ясного объяснения. Уже дома она решила позвонить Марку. Они решили встретиться в ближайшую субботу, позвав на встречу знакомых краеведов, которые могли пролить свет на эту несколько загадочную ситуацию.

В назначенный день и час Светлана Викторовна сидела в уютной гостиной загородного дома Марка. Хозяин рассказывал собравшимся о ближайших публикациях «Патриотического вестника». Среди гостей она увидела незнакомое лицо и поинтересовалась, кто этот человек. Марк представил его:

– Уважаемые коллеги, наше скромное собрание сегодня посетил новый наш единомышленник, Виктор Петрович Сташин. До недавнего времени Виктор Петрович работал в администрации и хорошо знал нашего мэра. Я думаю, что Виктор Петрович примет самое активное участие в жизни нашего общества, тем более что он отлично знаком с методами работы Алексея Никодимовича.

Люди, сидевшие за старым обеденным столом, рассмеялись. Всем было понятно, о каких «методах» говорил Марк. Эта общая осведомленность покоробила Виктора Петровича. Он-то думал, что в городе знают немного о войнах в администрации. Как оказалось, он заблуждался на этот счет.

Марк продолжал:

– Итак, сегодня мы обсудим вопросы, от решения которых зависит судьба нескольких памятников культурного наследия в городе. Первый в списке – дом изобретателя Усагина на улице Ленина, недалеко от городских бань Юма. Вы все знаете, что наши власти сотворили с ним. В нем поселились бомжи, которые чуть его не спалили. Там, помимо бродяг, собиралась еще местная шпана. Она устроила, не побоюсь этого сказать, форменное свинство. Унесли из дома все, что можно было унести, даже изразцовую печь разобрали. Милиция, простите, полиция, выкурила их оттуда по сигналу жителей, да толку от этого было мало. Они сняли с петель заколоченную дверь и устроили на втором этаже шабаш. Ну, а после вы знаете, что случилось. То, что не успела сделать шпана, сделала наша администрация. Несколько раз дом странным образом начинал гореть, причем случалось это всегда ночью. Жители из дома по соседству стали караулить поджигателей по ночам, но никого не поймали. Но, будьте уверены, власти доведут когда-нибудь начатое до конца.

– У меня вопрос к вам, Марк, – спросил Андрей Головин, молодой человек двадцати с небольшим лет, учившийся в столице в историко-архивном институте. – Знают ли наши пироманы вообще, кто жил в этом доме?

Марк улыбнулся.

– Ваш вопрос, Андрей, насколько я понимаю, носит риторический характер, и вы сами знаете ответ. Ничего наш мэр, прости господи, про этот дом и его прежних обитателей не знает. Первостепенная задача Алексея Никодимовича заключается в том, чтобы увековечить память о себе в фонтанах, которыми он утыкал весь город.

Всех развеселил ответ Марка. Виктор Петрович в волнении встал и заходил по комнате, и гости притихли, ожидая и от него какой-нибудь острой реплики. Он сел, глубоко вздохнул, окинув взглядом своих новых товарищей, и сказал то, о чем думал все время с момента своего увольнения:

– Знаете, друзья, я всегда считал себя неглупым человеком, несмотря на то что в жизни сделал немало обидных глупостей. Я ведь доверял Алексею Никодимовичу, работал на износ, иногда в ущерб собственному самолюбию. И что же в итоге? Он меня, заслуженного офицера, размазал, как мальчишку. Да, да, именно так! Кто виноват, что в его фонтаны люди плюют? Нашел крайнего. А ведь у меня благодарностей от командования больше, чем он лет прожил. Должна быть хоть какая-то справедливость на свете, не так ли?

Марк решил разрядить обстановку и пошутил:

– Виктор Петрович! Нет правды на земле, но нет ее и выше. Давайте думать не о том, как насолить мэру, а как исправить положение. Я думаю, что дом Усагина надо внести в наш охранный список. Этот список Андрей отправит в областное министерство, а там уже вопросом должна заняться Москва. Лично для меня историю этого дома открыл весьма известный в городе краевед, которого сейчас нет с нами. Наша задача сейчас, пока дом окончательно не растащили, поставить в известность министерство культуры. А следующий наш адрес – Первомайская, дом двадцать шесть. Все в курсе?

В курсе были все, и Марк продолжил:

– В этом доме жильцы последнего этажа в скором времени рискуют упасть на голову соседям. Но это совсем не смешно! – возвысил он голос, увидев, что гости покатились со смеху. – Да, друзья, я могу рассказать тем, кто не в курсе, один анекдот, который сейчас ходит по городу. Дело в том, что всем нам известный местный деятель и по совместительству начальник управления культуры, госпожа Майская, недавно произвела в администрации настоящий фурор. Алексей Никодимович поручил ей составить список стекловчан – Героев Советского Союза, которые в разные годы жили в городе. Наша культурная предводительница, не забивая себе голову, сдула этот список в каком-то старом номере районной газеты. В списке оказалось шестнадцать фамилий. А фамилии Виктора Марцелова, легендарного летчика войны, в нем не оказалось. Вот так. Когда мэру принесли список, некий доброхот из администрации подсказал ему семнадцатую фамилию, при этом добавив от себя, что не стоило поручать такое важное, можно сказать, политическое дело этой непроходимой дуре. А список-то уже ушел в Москву! Как орал наш мэр на Майскую, слышали на всех трех этажах администрации. Алексей Никодимович орал, а Майская мямлила в ответ, что если бы она включила летчика в список, то пришлось бы делать капитальный ремонт в доме, где он жил перед войной. Представляете, она думала, что помогает администрации. Вот до какого маразма дошли наши власти. А дом, в котором жил наш прославленный герой, известен всем стекловчанам. Его адрес – улица Первомайская, дом двадцать шесть. Кстати, тогда, перед войной, в нем не было коммуналок. Каждой семье давали отдельную квартиру.

Но дело на этом не закончилось, уважаемые коллеги! Представьте себе, что жильцы злополучного дома, устав от того, что управляющая компания кормит их одними обещаниями, устроили недавно общее собрание. На повестке дня стоял вопрос: кто, в конце концов, возьмется за капитальный ремонт. Один многоуважаемый ветеран заявил, что в дни оккупации в доме квартировали офицеры Вермахта. Да, да, я проверил эту информацию, это действительно было так. Перед вторжением немцы произвели аэросъемку города и определили, какие дома пригодны для проживания. Их не бомбили. Так вот, ветеран предложил следующее: раз в войну немцы пользовались жильем, за квартиры не платили, то пусть теперь канцлер Германии поможет им с ремонтом в качестве компенсации. Каково, а? Жители сначала посмеялись, как водится, а затем проголосовали за эту инициативу единогласно. Теперь всерьез собираются писать письмо Меркель. Я хочу, коллеги, чтобы вы поняли: это и в самом деле может случиться. Но мы ведь не мелкие борзописцы, чтобы радоваться этому. Я не желаю такого позора. Будьте уверены, что найдутся в нашем Отечестве мастера пера, которые раздуют это дело до небес, лишь бы пропиариться. Мы должны срочно что-то предпринять.

В гостиной сначала воцарилась тишина, а затем гости наперебой стали предлагать свои варианты. Кричали кто как мог, но больше всех усердствовал Виктор Петрович, который в итоге всех перекричал. Он предложил устроить администрации бойкот.

Марк разочарованно смотрел на товарищей. Светлана Викторовна совершенно ошалела от гвалта в гостиной и вполголоса сказала ему:

– Знаете, так мы ничего решить не сможем. Когда ваши соратники успокоятся, дайте мне слово. Пора с этим базаром кончать.

– А что вы им можете предложить? Я уже и сам не рад, что рассказал эту историю. Тьфу ты, гнуснее ничего не придумаешь!

– Не переживайте, все образуется. Я уверена, что мы найдем способ, как повлиять на мэра. Все произойдет без ненужного кровопролития.

Марк удивленно посмотрел на нее. Все в этой женщине нравилось ему, но он за годы знакомства не сделал ни единой попытки сблизиться с ней. Он смотрел на нее и ловил себя на мысли, что и она, может быть, думает точно так же. Он старался не допускать мужских мыслей о ней, но они приходили всегда, как только ему случалось видеть Светлану Викторовну.

Марк отвел взгляд и задумался. Ни положением, ни деньгами нельзя было прельстить эту женщину. Это знание еще больше разжигало его. Хорошо, что она ни о чем не догадывается, но одновременно это невыносимо больно, это так больно, что только осознание своей нравственной значимости в ее глазах могло успокоить мятеж в его голове. Все, чем он занимался сейчас, казалось ему мелким и ничтожным, не достойным его ума, его стремления сделать жизнь лучше, чище. Он гнал от себя эти мысли, но они приходили вновь и вновь, приходили и заявляли: нет, ты не такой, каким хочешь казаться, ты гораздо ниже!

А между тем собрание окончательно вышло из берегов. Каждый что-то предлагал, но ничего путного не было в итоге придумано, и Марк понял, что все придется решать ему одному. Чтобы закрыть вопрос, он предложил гостям выслушать его еще раз: