Дьявол кроется в мелочах

Еще спустя пару месяцев, забирая дочку на выходные (это право он отвоевал, хоть и с некоторым трудом), он выяснил, что жена живет не одна, а вместе с подругой. Тетей Надей, как называла ее Наташка. Ничего не поняв, Феодосий на всякий случай нанял частного детектива, который быстро установил, что его бывшая жена на самом деле живет теперь с женщиной. Видимо, свобода самовыражения относилась именно к этому.

Спорить он снова не стал, но дочь забрал к себе решительно и бесповоротно. Операция прошла бескровно, потому что Лаврецкий обладал прекрасным даром убеждения. Оставив дочь жить с отцом (что Феодосий закрепил юридически, через суд, во избежание дальнейших сюрпризов), бывшая жена получала ежемесячное содержание, весьма щедрое, надо сказать. Кроме того, она становилась владелицей прекрасного небольшого домика на Мальдивах, где могла жить вместе с «тетей Надей», не страшась людского осуждения и зимних снегопадов.

Теще же была куплена квартира на испанском побережье и тоже выделен пенсион, не очень щедрый, но достаточный для того, чтобы вести скромную жизнь европейской пенсионерки, не путаясь под ногами у дочери с ее любовью и бывшего зятя с его делами.

В общем, как принято говорить, стороны разошлись к обоюдному удовлетворению. Осадочек, правда, остался, по крайней мере у Феодосия, который вот уже два года пребывал в состоянии некоторого легкого изумления, но обращать внимание на такие мелочи ему было некогда.

Знакомые на развод вообще никак не отреагировали, потому что всей правды не знали. Обычные же расставания семейных пар оказались действительно настолько привычным делом, что на них никто не обращал внимания.

Развелись? Хорошо. Живете в разных странах? Нормально. Ребенка воспитывает отец? Какая разница. Все оценивали ситуацию именно так, и Лаврецкого это вполне устраивало.

Наташка с матерью общалась по скайпу и от ее отсутствия особо не страдала, потому что безумно, до дрожи обожала отца. Растить дочь Феодосию помогала мама.

Жизнь вошла в привычную колею, «устаканилась», как говорила Наташка. И вот сейчас звонок бывшей жены, которая никогда-никогда ему не звонила, грозил перевернуть это хрупкое равновесие.

– Привет, – сказал Феодосий, проведя пальцем по экрану телефона. Не смотреть же, как он звонит, целую вечность.

– Привет. – Голос в трубке звучал вполне себе беззаботно, но Лаврецкого больше не вводили в заблуждение интонации его жены. – Слушай, я тут подумала… Ты не можешь увеличить мне ежемесячное содержание? Процентов на тридцать. Да, я думаю, так мне хватит.

– Могу. – Феодосий вздохнул, покосившись на Эверест бумаг, который не становился меньше. Интересно, он до вечера их разгребет?

– Здорово, – жена, то есть бывшая, конечно, заметно обрадовалась. – Тогда давай уже с этого месяца ты мне будешь переводить больше. Договорились?

– Нет, не договорились.

– Я понимаю, в этом месяце ты уже выплату сделал. Хорошо, тогда со следующего. Я согласна.

– Нина, – Феодосий снова вздохнул, – ты не поняла, я не собираюсь увеличивать тебе выплаты. Ни с этого месяца, ни со следующего, ни с какого.

– Но ты же только что сказал, что можешь, – оторопел голос в трубке.

– Могу. Только не хочу. И не считаю нужным.

– Лаврецкий, ты что, надо мной издеваешься?

– Ни в малейшей мере. Нина, два года назад мы с тобой все обговорили и закрепили наши договоренности в суде и у целого сонма адвокатов. Я купил тебе дом, твоей мамаше квартиру, выплачиваю вам обеим ежемесячные алименты, а вы в качестве ответной любезности навсегда оставляете в покое меня и Наташку. Два года тебя все устраивало. Что-то изменилось?

– Да, изменилось. – В голосе жены послышались панические нотки. Бывшей жены, разумеется. – Я скучаю по ребенку. Неужели ты настолько бесчувственный, что не в состоянии этого понять?

– Нина, ты только меня за идиота не держи, ладно? – ласково попросил Феодосий. – Как твоя тоска по ребенку зависит от уровня твоего материального благосостояния? Или лишние деньги компенсируют твои нравственные страдания?

– В общем, Лаврецкий, или ты платишь мне больше, либо я забираю ребенка, – устало сказала Нина. – Выбор у тебя невелик, если ты еще не понял.

– Нина, это ты не поняла. Повторю еще раз – наши с тобой договоренности я внес в стопятьсот юридических документов. Поэтому Наташку ты не заберешь. Ни сегодня, ни завтра, никогда, и не надо меня шантажировать, ладно? У меня крепкая нервная система, если ты помнишь.

– Скотина. – Жена нажала на отбой, и в ухо Феодосию забили звонкие, отчего-то очень противные гудки.

Он пожал плечами, отбросил телефон и тут же забыл про звонок, и про Нину тоже забыл, потому что все, связанное с ней, давно отболело и зажило. Он считал, что насовсем.

Рабочий день, плавно перетекая в рабочий же вечер, шел своим чередом. Заботы были привычными и приятными, потому что свое детище Лаврецкий любил, сотрудников ценил, их достижениями гордился. Жизнь была прекрасной, безоблачной и счастливой или, по крайней мере, казалась таковой.

Глава вторая

Соня разговаривала с людьми в форме и посматривала на часы. Для того чтобы поговорить с приехавшими по ее просьбе полицейскими, она отпросилась с последней пары, но к четырем часам ее ждал начальник Дениса, и подводить брата ей не хотелось.

Полицейскими машинами был заставлен весь двор, соседи смотрели искоса, но это Соню мало заботило. Главное, что после многомесячных просьб и обращений органы правопорядка были согласны вскрыть соседскую квартиру. Ту самую, из которой крайне подозрительно пахло.

Полицейских помогла организовать журналистка Инесса Перцева. Вчера Соня не постеснялась и обратилась за помощью к ее дочери Насте. Девушка сначала от чего-то сильно расстроилась, словно упоминание матери ей было неприятно, но, вникнув в суть вопроса, кисло пообещала помочь.

Сегодня, когда Соня вела семинарское занятие на первой паре, ей позвонила сама Перцева, уточнила некоторые детали и велела ждать. Еще спустя час она перезвонила, чтобы уточнить, во сколько Соне будет удобно подъехать домой, чтобы дать показания и присутствовать при вскрытии двери. Пришлось отпрашиваться.

– Итак, гражданка Менделеева Софья Михайловна. – Беседу с ней вел незнакомый оперативник. Участковый крутился рядом, посматривал на Соню с укоризной. Мол, что ж ты так меня подставляешь-то. Но Соне было его не жалко. Глядишь, отреагировал бы на ее первое заявление, не пришлось бы сегодня позориться при всем честном народе. – Знаете ли вы, кто проживает в соседней с вашей квартире?

– Конечно, знаю. Я в этом доме с рождения живу, поэтому всех старых соседей знаю. В пятьдесят шестой квартире живут отец и сын Галактионовы. Борис Авенирович и Саша, Санек.

– Какого они года рождения, вы знаете?

– Год точно не скажу, но Борису Авенировичу в прошлом году шестьдесят пять лет отмечали, так что сейчас уже на год больше, а Санек – мой ровесник, так что ему тридцать четыре года. Он – инвалид с детства. Ментальное расстройство.

– Это умственно отсталый, что ли?

– Да, можно и так сказать. Санек наблюдается в психоневрологическом диспансере. Они его тоже потеряли, он очень давно на приемах не был.

– Он что же, никогда не работал?

– Нет, конечно. Он вообще как будто пятилетний ребенок был. То есть ни помыться сам не мог, ни еду приготовить, ни в магазин сходить.

– А жили они на что?

Соня пожала плечами.

– В последние годы на две пенсии, как я понимаю. А до этого Борис Авенирович работал, конечно. Тогда еще его жена была жива. Она с Саньком дома сидела, а отец деньги зарабатывал.

– А кем он работал?

– Даже и не знаю. – Соня потерла лоб, вспоминая. – Вроде, когда я была маленькая, родители говорили, что он учителем был, но из-за болезни Санька уволился и пошел рабочим. Сварщиком, что ли. Тогда в советские годы они очень много зарабатывали. Галактионовы каждый год Санька возили на море, в санатории разные, к экстрасенсам обращались. У них очень много денег на это уходило.

– И как они, тихо жили? Этот их, больной, не буйный был?

– Нет, что вы. – Соня даже рассмеялась от такого нелепого предположения. – Санек тихий, вежливый очень. Улыбается всегда. Знаете, раньше про юродивых говорили, что они светлые, так вот Санек он как раз очень светлый, добрый, в отличие от отца. Рисовать, кстати, любит.

– А отец, выходит, злой?

– Нет, что вы. Борис Авенирович не злой. Я, наверное, неудачно выразилась. Просто он на жизнь немного озлобился. Непростая она у него была, особенно когда жена умерла. Он и по хозяйству все сам, и с Саньком крутился с утра до вечера, и денег им, конечно, не хватало. В общем, он иногда проявлял агрессию, но такую, в рамочках. Например, как-то стал кричать на меня, что мы за ним следим. Или еще как-то раз обвинил нас с братом в том, что ему дверной глазок заклеиваем.

– А вы не заклеивали?

– Нет, конечно. – Соня даже засмеялась от такого нелепого предположения.

– Софья Михайловна, когда в последний раз вы видели своих соседей?

Соня задумалась.

– Точно не знаю, – призналась она. – Я совершенно точно разговаривала с Борисом Авенировичем в прошлом апреле. Приехала с работы, вышла из машины, пошла к подъезду, а там они с Саньком у входа стоят. Они из магазина возвращались, и я еще помогла им сумку с продуктами до квартиры донести. Да, пожалуй, именно тогда я их видела в последний раз, хотя не могу сказать, тогда они пропали или немного позже.

– А когда вы обратили внимание на их исчезновение?

– Летом. Где-то в середине июля, пожалуй. В почтовом ящике скопились неоплаченные квитанции, хотя до этого Борис Авенирович забирал их регулярно. Кроме того, мне показалось, что я чувствую неприятный запах из их квартиры, и я позвонила в полицию. Вот, Павел, наш участковый, тогда приезжал, может точно посмотреть, какого числа это было.

Оперативник и этот самый Павел обменялись малоприятными взглядами.

– Ну что, все понятно, пойдемте, Софья Михайловна, будете понятой при вскрытии квартиры ваших соседей.

Соня снова посмотрела на часы, показывающие десять минут четвертого. Да, пожалуй, полчаса у нее еще есть.

– А это долго? – робко спросила она. – А то у меня в четыре часа назначена встреча…

– Зависит от результата, – оперативник нехорошо усмехнулся, – но будем надеяться, что ничего, кроме испорченных продуктов, мы в этой квартире не найдем.

Вторым понятым оказался сосед из третьей на их лестничной площадке квартиры – отставной военный Владимир Петрович.

– Паникерша ты, Сонечка, – укоризненно выговаривал он, наблюдая, как вызванный из управляющей компании слесарь виртуозно вскрывает два замка на двери Галактионовых. – И чего шум подняла? Людей только от дела отрываешь. Вот вернется Борька из своей поездки, будешь ему объяснять, почему дверь в квартиру вскрыта. Знаешь же, как он трепетно к этому всему относится.

– Да, знаю, – уныло сказала Соня.

Проблема теперь уже казалась ей надуманной, и она начала испытывать привычное чувство неловкости, которое возникало у нее всегда, когда чужие люди ее в чем-то обвиняли.

Щелкнул замок, открылась дверь, затем вторая поехала внутрь, открывая взглядам собравшихся длинный пустой коридор. На лестничную клетку из этого коридора вырвалась волна чудовищной вони, заставившая отшатнуться к стене.

Владимир Петрович больше не бухтел, стоял молча, сжав губы в узкую прямую линию. Рядом белел лицом полицейский, видимо, предвидел для себя серьезные неприятности.

– Знакомый запах? – Оперативник внимательно смотрел на Сониного соседа.

Она, затаив дыхание, ждала его ответа, как будто от него зависела жизнь.

– Да, – нехотя ответил он. – Я в Афгане служил. «Груз 200» не раз отправлял на шестидесятиградусной жаре.

– Ладно, что тут стоять, пошли. – Полицейский шагнул внутрь, сердито повернулся к топтавшейся на пороге Соне: – Что вы застыли, Софья Михайловна, проходите, вы же понятая. Да и кашу эту всю заварили тоже именно вы.

Стараясь не дышать, как будто это было возможно, Соня заставила себя перешагнуть порог. Гуськом они дошли до кухни, заглянули в нее. На полу, под столом лежало то, что осталось от Бориса Авенировича. Никогда до этого Соня не видела мумифицированного трупа, но отчего-то при первом же взгляде на него поняла, что это именно он, а не его сын.

Глаза слезились от тошнотворного запаха. А на лестничной клетке он был в сто, нет, в пятьсот раз слабее из-за двух довольно герметичных, практически сейфовых дверей.

Соня вдруг совершенно не к месту удивилась тому, что у двух пенсионеров (одного по возрасту, другого – по инвалидности) в квартире были установлены такие сейфовые двери. Можно подумать, у них могло быть что-то ценное.

Полицейские вместе с соседом Владимиром Петровичем уже прошли дальше, в одну из комнат, но Соня не могла себя заставить сделать больше ни шагу внутрь ужасной квартиры. Она не сомневалась, что и младшего Галактионова тоже не было в живых.

– Еще одна мумия. – Оперативник, бывший здесь, по всей видимости, за старшего, витиевато выругался сквозь зубы.

Владимир Петрович тоже безостановочно бормотал ругательства. Заметил Сонин взгляд, пояснил коротко:

– Ты прости, Сонечка, но так легче.

Соне казалось, что легче ей не станет уже никогда. Этот ужасный запах так и будет преследовать ее всю оставшуюся жизнь, не давая сделать ни глотка. При мысли о еде желудок поехал вверх.

Соня выскочила на площадку, опрометью кинулась к своей квартире, но успела добежать лишь до коврика у входной двери, сложилась пополам.

Следом за ней выскочил и Владимир Петрович, задышал открытым ртом, протянул ей платок.

– Много чего в своей жизни видел, но такого… Дезинфекцию теперь надо заказывать, скорее всего, не только квартиры, но и всего подъезда. И кому они мешали, спрашивается? С тараканами, конечно, мужики были, что старый, что малый, но тихие и безобидные, по большому-то счету.

– То есть, – Соня, непонимающе посмотрела на соседа, – вы что имеете в виду?

– Да то и имею, что убили их. Борьку с Сашкой, я имею в виду.

– Убили???

Почему-то до этого мысль, что отец и сын Галактионовы пали жертвой преступления, не приходила Соне в голову. Нет, ну, в самом деле, это же глупость какая-то.

Конечно, характер у Бориса Авенировича был не сахар, только эти постоянные обвинения в слежке и заклеивании дверного глазка чего стоили, но за это же не убивают. Или их ограбили? Так не было в их квартире ничего ценного.

Еще когда была жива жена Бориса и мать Санька, Соня иногда бывала в соседской квартире, забегая за пресловутой «солью» или поздравляя с Новым годом. Квартира была совершенно обычная. Как говорится, бедненько, но чистенько. Даже сейчас она выглядела практически стерильной, если бы не ужасный запах.

Бедно жили Галактионовы. Настолько бедно, что не имело никакого смысла убивать владельцев квартиры, чтобы чем-то в ней поживиться.

Соня бросила косой взгляд на двойные бронированные входные двери. Или она что-то про Галактионовых не знает?

Из квартиры выглянул участковый. Лицо его имело зеленоватый отлив и было мрачным донельзя. Соне даже стало его жалко, и так процедура не из приятных, так еще и проблемы неизбежны. Ну-ка, соседи с лета жаловались на запах и требовали вскрыть двери, а он не реагировал. Вот и дотянул до двух мумифицированных трупов.

При воспоминании об увиденной картинке желудок снова поехал к горлу, но Соня усилием воли взяла себя в руки.

– Пройдите, протокол подписать надо, – сказал ей участковый.

Соня замотала головой:

– Я туда больше не пойду.

– Положено так. – Он тоже с усилием сглотнул. – Это быстро. И можно у самой двери. Далеко проходить не обязательно.

– Пойдем, – Владимир Петрович вздохнул. – Что ж поделаешь, если надо. Ты это, потом водки обязательно выпей, иначе не отпустит.

С точки зрения Сони, в ее жизни не могло быть никакого потом. Она была совершенно уверена, что все увиденное отпечаталось в ее памяти навсегда и «развидеть» картинку сегодняшнего дня ни за что не получится.

Где-то в прошлой жизни осталась привычная повседневность с лекциями, семинарами, курсами, студентами, отправленной в ремонт кофемашиной и деловыми встречами. Кстати, кажется, сегодня она должна была с кем-то встречаться, но сейчас Соня не помнила, с кем и по какому поводу.

Совсем не вовремя у нее зазвонил телефон, и она ухватилась за него, как утопающий за соломинку. Разговаривая по телефону, можно было оттянуть возвращение в страшную квартиру. Звонил брат.

– Сонь, у тебя все нормально? – Голос Дениса звучал озабоченно. – Ты на встречу к Феодосию не пришла и не предупредила. Зная твою пунктуальность, я заволновался.

– У меня – да, – вяло сказала Соня.

Точно, у нее же была назначена встреча с Денискиным начальником, всесильным владельцем уймы ресторанов Феодосием Лаврецким. Кажется, он хотел нанять Соню на работу – обучать персонал английскому языку. А она не пришла на встречу. Что он теперь о ней подумает? Впрочем, почему-то последнее Соню совершенно не волновало.

– А у кого не в порядке? – Денис, как всегда, умел вычленять суть любого предложения. – Сонь, я по голосу слышу, что что-то случилось. Так что давай, рассказывай.

И Соня рассказала.

Денис слушал молча, не перебивая, как умел слушать только он.

– Я сейчас приеду, – сказал он, когда она закончила. – Насчет Феодосия не переживай, я ему все объясню. И с работы отпрошусь, тебя нельзя сейчас оставлять одну.

Нет, все-таки у нее был самый лучший брат в мире. От этой мысли Соне стало чуть легче. Откладывать неизбежное дальше было глупостью. Уж лучше правда сделать и оставить все позади. Тем более что Дениска скоро приедет.

Она тяжело вздохнула, задержала дыхание и переступила порог галактионовской квартиры.

Участковый обманул, голоса полицейского и Владимира Петровича раздавались из глубины жилища, в коридоре никого не было. Соня двинулась по коридору, стараясь не поворачивать голову в сторону кухни, где под столом лежал Борис Авенирович, а точнее, то, что от него осталось.

Дверь в кухню была преодолена без происшествий. Дальше по курсу находилась гостиная, и, хотя голоса раздавались не оттуда, Соня зачем-то невольно повернула голову. Так и есть. Останки Саши Галактионова лежали на диване, перед телевизором.

Голова закружилась так сильно, что Соня чуть не упала, и, чтобы удержаться на ногах, уцепилась за стоящий в коридоре книжный стеллаж. У Галактионовых вообще было очень много книг. Вся прихожая вдоль стен была заставлена книжными стеллажами. Маленькая Соня частенько брала у соседей книжки почитать и все удивлялась, зачем сварщику, которым трудился Борис Авенирович, такая уйма книг. Не для Санька же, в самом-то деле. Тот и читать не умел.

Пальцы, холодные, липкие от ужаса, скользили по книжным корешкам. Соня снова чуть не упала, вцепилась покрепче в какую-то обложку, против воли вытащила тонкую тетрадку, обтянутую коленкором. Таких тетрадей не выпускали уже лет тридцать, не меньше.

Голоса зазвучали громче, видимо, полицейские собирались отправиться на ее поиски, чтобы поскорее разделаться с неприятной обязанностью. Тетрадка холодила пальцы, и, не очень соображая, что она делает, Соня зачем-то засунула ее сзади за пояс джинсов, прикрыв сверху длинным свободным свитером.

– Софья Михайловна, давайте уже закончим. – Ей навстречу шагнул оперативник, и Соня послушно расписалась в протоколе осмотра места происшествия.

– Я могу идти?

– Да, можете.

– А с ними, я хочу сказать, с Борисом Авенировичем и Саньком что теперь будет?

– Да с ними ничего уже не будет, – сообщил оперативник. – Сейчас вызовем перевозку, отвезем их в судебно-медицинский морг. Квартиру опечатаем, затем будем родственников искать. Вы не знаете, были у них родственники?

– Какие-то дальние были, но я с ними незнакома.

– Ладно, сами найдем. Вы, Софья Михайловна, идите домой. Спасибо за помощь.

Уговаривать дважды Соню не пришлось. Она пулей пролетела казавшийся нескончаемым коридор, перебежала лестничную клетку, у порога своей квартиры подняла запачканный дверной коврик, влетела в родной коридор, захлопнула за спиной дверь, постояла, привалившись к ней спиной, стараясь отдышаться.

Получалось, впрочем, плохо. Ей казалось, что ее одежда, волосы, даже кожа насквозь пропитались смердящим ароматом. Она отлепилась от двери и кинулась в ванную, швырнула коврик в душевую кабину, пустила воду, очень горячую, начала срывать с себя одежду, судорожно соображая, где у нее стоит «Ваниш». На пол шлепнулась коленкоровая тетрадь, Соня подобрала ее двумя пальцами, добежала до балконной двери в кухне, открыла ее и кинула тетрадь туда, пусть на легкий весенний, но все же мороз.

Вернулась в ванную комнату, собрала одежду, замочила ее в тазу с пятновыводителем и стиральным порошком, кинула туда же нижнее белье, оставшись голой. Оттерла и прополоскала коврик, отправила его к тетради – на балкон, вымыла кабину, отдраив ее «Пемолюксом», влезла внутрь, пустила самую горячую воду, которую только могла вытерпеть, и начала яростно намыливать голову шампунем, раз, второй, третий, лишь бы отбить, казалось, въевшийся в волосы запах.

Ванную комнату быстро заволокло паром, в котором не было видно даже собственных, распаренных от кипятка пальцев. Соня намыливалась снова и снова, поливалась гелем для душа чуть ли не с остервенением. Из-за шума падающей воды она не слышала звонка в дверь, потом скрежетания ключа в замочной скважине, затем шагов, не очень уверенных, принадлежащих человеку, никогда до этого не находившегося в этой квартире и явно не знавшего, где что в ней находится.

Соня в последний раз смыла с волос обильную пену, отжала собранный хвост, чтобы с него стекла вода, отодвинула дверцу душевой кабинки и от неожиданности завизжала в голос. Перед ней стоял совершенно посторонний мужчина, никогда не виденный ею ранее. В довольно дорогой куртке, это она успела отметить краем сознания, и приятной, совсем не бандитской наружности, он смотрел на нее с некоторой смесью смущения и тревоги во взоре.

Соня взмахнула руками, словно прогоняя привидение, поскользнулась на устилавшей дно кабины пене и с грохотом упала, успев подумать о том, что лежащую в ванне, голую, мокрую и беззащитную, ее будет убить совсем не сложно. Последней мыслью стала тревога за Дениса, который должен был появиться в ближайшее время, а значит, стать следующей жертвой пробравшегося в квартиру преступника. Затем наступила спасительная темнота, потому что Соня потеряла сознание.

* * *

Феодосий и не помнил, когда он в последний раз оказывался в столь идиотской ситуации. Если быть совсем точным, то никогда. За всю его сорокадвухлетнюю жизнь не бывало такого, чтобы он растерянно стоял в ванной комнате чужой квартиры, а перед ним в душевой кабине лежала молодая женщина в обмороке, причем совершенно голая.

Как бы ни было это не вовремя, Феодосий не мог не отметить, что сложена она просто изумительно – тонкая талия, изгиб которой соблазнительно убегал к довольно крутым бедрам (Лаврецкому никогда не нравились худышки), высокая грудь, изящные лодыжки и круглые коленки, да и шея длинная. Ммм, мечта, а не женщина.

Что с ней делать, Феодосий не имел понятия. Не звонить же Денису? Тому точно не понравится пикантная позиция, в которой очутилась его любимая старшая сестра. Феодосий снова покосился на лежащую без движения фигуру, и не скажешь, что старшая, кстати. Выглядит совсем девчонкой.

От напряжения у него взмок затылок.

Черт бы подрал этого Дениса. Ворвался в кабинет с сообщением, что его дражайшая сестрица не придет на встречу, потому что у нее на лестничной площадке обнаружились два трупа. Стал отпрашиваться, чтобы съездить к сестре, потому что она, понятное дело, от таких новостей находилась в растрепанных чувствах.

Отпустить его Лаврецкий никак не мог, потому что именно сейчас должны были начаться переговоры с очень важным клиентом, планирующим в ресторане «Буррата» очень крутой корпоратив. Обсуждать меню клиент желал исключительно с шеф-поваром, но бросить сестру на произвол судьбы Денис отказывался категорически, а потому Феодосий, который славился умением находить выход из самых безвыходных ситуаций, предложил отправиться на помощь вместо него.

Если предложение и ошарашило Дениса Менделеева, то не сильно.

– А что, – сказал он, поразмыслив, – я не против. Вы там ее поддержите, пожалуйста, виски ей налейте. Хотя, черт, у нее дома, наверное, нет виски.

– Я привезу, – покладисто сообщил Лаврецкий. Уж с чем-чем, а с виски в его рабочем кабинете проблем не было. – С ментами разберусь, чтобы ее особо не мучили, ситуацию изучу, что можно сделать, прикину. Заодно и про курсы поговорим, раз уж наша встреча не состоялась. Хоть отвлечется от состояния истерики.

– Соня – не истеричка, – с укоризной в голосе сказал Денис. – У нее характер сильный, такой, словно стержень стальной внутри. От такого, что она сейчас увидела, любой расклеится. У нас сосед – кадровый военный, так даже ему не по себе стало, а Сонька ничего, держится. Вы посидите с ней час, не больше, а я, как освобожусь, – приеду.