Встреча по-английски

Кабинет деда они с Михалычем и путающейся под ногами Машей разбирали несколько дней, выкидывая ненужное, увозя в город то, что представляло ценность. Не материальную, конечно. Например, в городскую квартиру была перевезена коробка с оловянными солдатиками. Бабушка хотела поселить ее в сервант, но Маша настояла на том, чтобы солдатики хранились у нее в комоде.

Потом она заболела ангиной. У нее была высокая температура, она лежала в гостиной, на своем диване, и периодически проваливалась в полуобморочный температурный сон, а бабушка и Михалыч шуршали чем-то в кабинете, переговаривались вполголоса, чтобы не будить Машу, а потом отчего-то стало очень тихо, и хлопнула входная дверь, и бабушка сбежала по ступенькам в сад, именно сбежала, хотя была она женщиной тучной и обычно даже не ходила, а плыла, неся себя. Какое уж тут бегать!

Сквозь сон Маша слышала быстрые шаги Михалыча, крепкие и надежные, как всегда, его голос, ласковый, уговаривающий. Ей снилось, что бабушка плачет, хотя наяву этого быть не могло, потому что бабушка не плакала никогда. Она удивилась во сне, но тут же уснула крепко-крепко и проснулась от того, что Михалыч поднял ее на руки и понес в машину, чтобы отвезти в город. В машине она тоже спала и во сне удивлялась, что бабушка не поехала с ними. Она появилась только поздно вечером, когда Михалыч уже сварил клюквенный морс, и выпоил его Маше из кружки со смешным узким носиком, специально предназначенной для того, чтобы пить лежа. И температура у нее упала, о чем она и сообщила бабушке, которая выглядела расстроенной. Она всегда переживала, когда Маша болела.

В общем, эту ночь из-за ее болезни они ночевали в городе, а наутро выяснилось, что это очень хорошо, потому что дача сгорела. Останься они там, могли бы и погибнуть. Дача сгорела со всей мебелью, книгами, которые не успели увезти в город, и вообще со всем, что там оставалось. Бабушка строить новый дом отказалась наотрез и вообще больше никогда на дачу не ездила. За прошедшие годы земля в этом районе подорожала в несколько раз, и еще при жизни бабушки мама продала участок за очень приличные деньги. Кто-то предложил выгодную сделку, бабушка сказала, что ей все равно, и без звука подписала необходимые документы. Денег они с Машей, правда, так и не увидели, потому что мама вложила их в бизнес своего четвертого мужа, который прогорел, поскольку муж ни к какому бизнесу предрасположен не был. В общем, была когда-то дача и не стало.

– Ау, Мэри, вы меня слышите? – Гордон Барнз помахал у нее перед лицом растопыренными пальцами. – Вы что, впали в летаргический сон?

– Что? Нет? Все в порядке. – Маша вынырнула из внезапных воспоминаний и даже вздохнула судорожно, как будто и правда сдерживала до этого дыхание, как под водой. – Простите, Гордон. О чем мы говорили?

– Вы хотели рассказать, как ваш дед ездил в Англию в командировку.

– Ах да. – Маша провела по лбу рукой, собираясь с мыслями. Конечно, мистер Барнз спрашивал из простой вежливости, но раз спрашивает, значит, надо отвечать. – В общем, их перед поездкой очень жестко проинструктировали, что они обязательно должны быть одеты в черные костюмы, белые рубашки, серые галстуки и черные лакированные туфли. Костюм у деда, конечно, был, рубашка тоже, а вот серый галстук пришлось одалживать по знакомым, а туфли срочно покупать. В советской делегации их было шесть инженеров, и все были одеты, как под копирку. И вот прилетели они в Лондон, выходят из самолета, их ждет встречающая сторона вместе с сотрудником посольства, и все англичане видят их и начинают хохотать. Наши смутились, а дед спрашивает: чего, мол, они смеются? Сотрудник посольства отвечает: «Да пока мы вас ждали, англичане со мной поспорили, что твои русские обязательно прилетят в черных костюмах и белых рубашках. Я им не поверил и в итоге бутылку коньяка проиграл. Интересно, какой идиот вас инструктировал?»

Гордон сдержанно улыбнулся.

– А еще о чем рассказывал ваш дед? – спросил он.

Маша задумалась. Рассказывать о том конфузе, который приключился с советской делегацией в первый же вечер, когда они вышли прогуляться по Лондону, или не стоит? С одной стороны, чего позорить свою страну в глазах иностранца. А с другой, когда это было… Можно сказать, при царе Горохе!

Что знает нынешнее поколение британцев о существовавшем когда-то «железном занавесе»? Поймет ли Гордон Барнз ее рассказ о том, как советские инженеры, проинструктированные в горкоме партии о строжайшем запрете на общение с так называемыми «перемещенными лицами», то есть белоэмигрантами и их потомками, почти бегом убегали от окликнувшего их по-русски на Оксфорд-стрит человека? Пожилой, не очень хорошо одетый, он так искренне улыбался им, так махал руками, приветствуя, и так умолял остановиться, когда они сломя голову бежали от него по улице.

Маша уже не застала такого. Она выросла, жила и работала в свободной стране, в которой общение с иностранцами и поездки за границу были нормой и не требовали никаких инструктажей, черных костюмов и потери человеческого достоинства. Вот сейчас она разговаривала с англичанином и вовсе не боялась показать себя не такой, какая она есть на самом деле. Поймет ли он, что раньше здесь жили иначе? Ее дед и бабушка иначе жили всю свою жизнь, в отличие от предков этого самого Барнза, которые были свободны всегда.

Бабушка рассказывала, с какой болью дед говорил о безукоризненной чистоте на улицах Лондона, об образе жизни, который отличался от того, как жили здесь, на родине. Он говорил не о количестве продуктов в магазинах, а о чистоте на рабочих местах, техническом состоянии оборудования, аккуратности заводских зданий и сооружений. Как передать его боль и тоску, да еще по-английски, который у нее так далек от совершенства?

Или все-таки не рассказывать? Ведь и в этом направлении граница между Россией и Западом потихоньку стерлась, растворилась, ушла в небытие. И опять же дело не в супермаркетах, которые теперь одинаковы, хоть в Москве, хоть в Лондоне, хоть в провинциальном городке на Волге. Она вспоминала грязь, так поразившую ее на улицах Парижа, горы мусора, плывущие по амстердамским каналам, совершенно пьяного финна, в десять часов утра сосредоточенно опорожняющего мочевой пузырь на афишную тумбу театра в центре Хельсинки, и потрясающий, чуть ли не хирургический порядок на заводе Рафика Аббасова. Нет, что ни говори, прав был профессор Преображенский. Бардак не в клозетах, а в головах.

– Дед гордился тем, что техническая квалификация советских инженеров ничуть не уступала той, что показывали их английские коллеги, находящиеся на соответствующем уровне, – медленно сказала Маша, потому что Гордон явно ждал ее ответа. – Про них даже в газете тогда вашей писали, мол, члены советской делегации невероятно компетентны в сфере технологических процессов электростанций и показали изумительные навыки и знания. Не знаю, как с этим обстоят дела сейчас.

– Ну, в электростанциях я не силен, – пожал плечами Барнз. – Но то, что я вижу здесь, очень даже на уровне. Господин Аббасов оснастил завод очень современным оборудованием и персонал обучает. Конечно, я знаю, что в России за последние тридцать лет остановилась и закрылась куча производств, но там, где директора с головой, все работает не хуже, чем у нас. Я – небольшой специалист по России, но успел понять, что у вас страна контрастов, в которой все очень сильно зависит от конкретного человека. У нас работают технологии и процессы, а у вас люди. Кстати, а о людях в Англии ваш дед что-нибудь рассказывал? С кем он общался, с кем дружил?

– Гордон, – Маша засмеялась, – это было пятьдесят пять лет назад. Тогда не то что меня на свете не было, маме моей был всего год. Но друзей дед в Англии не завел точно, потому что переписки никакой не вел. Впрочем, в шестидесятые годы прошлого века это было и невозможно. Да и вообще, неужели вам все это интересно? Давайте лучше зайдем в кафе и выпьем кофе, а то я немного замерзла. И раз уж вы сегодня мой гость, а я ваш экскурсовод, то, чур, я угощаю.

– Мэри, я понимаю, что это, наверное, нескромно, – Барнз выглядел напряженным и смущенным, – но не могли бы вы как-нибудь пригласить меня в гости? Мне очень любопытно наблюдать за бытом русских. Если вы хотите угостить меня кофе, то вдруг мы можем сделать это не в кафе, а у вас дома?

Маша вспомнила бардак, который творился у нее в квартире из-за жуткой занятости последнего времени, и тоже смутилась чуть ли не до слез.

– Конечно, Гордон, я обязательно позову вас в гости, хотя вы вряд ли увидите в моей квартире что-то интересное. Она из прошлого века, потому что я ничего не меняла в ней после смерти бабушки. Но это будет в другой раз, не сегодня, извините. На сегодня у меня другие планы.

– Это вы меня извините, Мэри! – воскликнул он. – Я не хотел быть навязчивым. А ваша привязанность к своей бабушке и нежелание что-то менять – это прекрасно.

Пылкость, с которой он говорил, немного удивила Машу.

– Почему? – уточнила она, не будучи уверенной, что он поймет, о чем она спрашивает. Но он понял.

– Потому что современные жилища безлики и скучны. Белые стены, мебель из Икеи… Никакой индивидуальности. А вот в старых домах, где сохранился дух прошлого века, мне очень интересно. Чешские мебельные гарнитуры, тяжелые шторы, хрустальные люстры… Здорово, что вы это сохранили, вот и все.

О своей катастрофической лени и нежелании делать ремонт и менять мебель Маша никогда не думала, употребляя выражение «здорово». Дома она ночевала, остальное время проводя на работе. Украшать жилье ей было не для кого, свободные деньги она предпочитала вкладывать в путешествия, то в Европу, то на море. Да и немного их оставалось, этих свободных денег благодаря маме. Но, как говорится, доброе слово и кошке приятно. Тем более что сказанное им к ее квартире подходило полностью.

– Спасибо вам, Гордон, – искренне сказала Маша, толкая стеклянную дверь кафе, к которому они тем временем пришли. – Я обязательно приглашу вас в гости. Обещаю.

С Дэниелом Аттвудом она общалась регулярно, поскольку идею выступить с лекцией по английской литературе на корпоративном празднике нефтеперегонного завода он воспринял с энтузиазмом и полной готовностью помочь.

– Давайте сузим тему, – предложил он. – Я могу подготовить часовую презентацию, посвященную классическому английскому детективу. Конан Дойл, Агата Кристи, Нейо Марш, Джозеф Флетчер, Гилберт Честертон. Основные темы, классические приемы, география местности, в которой происходит действие, с фотографиями и краткими историческими справками. Отрывки из фильмов, снятых по их произведениям. Если вы поможете мне найти русские фильмы, то можно даже сделать сравнительный анализ героев в исполнении британских и русских артистов.

– Здорово, – восхитилась Маша. – К примеру, вы знаете, что наш, еще советский Шерлок Холмс в исполнении Василия Ливанова признан в Англии лучшим Шерлоком Холмсом в мире? И да, еще интересно, что Василий Ливанов и Бенедикт Камбербетч родились в один день.

– Не знал, – Аттвуд улыбнулся ее горячности. – Теперь буду. Ну, значит, решено. Я начинаю готовиться, но вы должны мне помочь и взять на себя русскую часть. Договорились?

Так и вышло, что почти каждый вечер Маша теперь проводила за компьютером в поисках интересующей их с Дэниелом информации. Это оказалось настолько увлекательно, что ей даже было не жалко потраченного времени.

– Теперь я понимаю, почему люди идут в науку, – сказала она в одном из телефонных разговоров с Аттвудом. – Когда ты собираешь материал по теме, которая тебя действительно увлекает, то забываешь обо всем на свете. Кстати, Дэниел, можно вас попросить в качестве видеоматериалов обязательно использовать и фильмы про Шерлока Холмса, которые снял Гай Ричи? Это же тоже интересно, не только сериал с Камбербетчем.

– Интересно, потому что у Ричи роль доктора Ватсона исполняет Джуд Лоу? – Маша даже по телефону слышала, что он улыбается. – Хорошо, Мэри, я обязательно уделю этому внимание.

Материал накапливался и накапливался, его количество росло как снежный ком, и становилось ясно, что предполагаемая лекция уже выкатилась за пределы не только изначально означенного часа, но, пожалуй, и трех.

– Давайте вместе сядем за компьютер и попробуем сократить то, что у нас получилось, – предложил Аттвуд как-то вечером.

– Давайте, – согласилась Маша. – Вот только днем это вряд ли получится. У нас в агентстве при подготовке к большим мероприятиям всегда дурдом. Телефоны звонят, все бегают туда-сюда, спокойно поработать не дадут.

– Днем у меня лекции, – напомнил Аттвуд, – так что вечер – наиболее подходящее время для спокойной работы. Всегда так считал. Скажите, это будет очень неудобно, если мы встретимся у вас дома?

Уже второй иностранец напрашивался к ней домой. Маша представила объем предстоящей уборки и вздохнула. Что ж, от уборки, пожалуй, не отвертеться, как бы ей ни хотелось.

– Хорошо, – обреченно сказала она. – Только сегодня вечером я не могу, у меня накопились домашние дела, поэтому давайте засядем за наш сценарий завтра. Часиков в семь вас устроит?

– Конечно, – в голосе Аттвуда звучало непонятное ей воодушевление. – Я приду к семи часам вечера. Дом и подъезд я знаю, так что больше не заблужусь.

* * *

Происходящее ему не нравилось. Он был уверен, что эта тощая невзрачная дурында влюбится в него при первой же встрече. Потратив значительное количество времени на слежку за ней, он точно знал, что мужское внимание для нее за счастье, как для любой одинокой и никем не пригретой тетки солидно за тридцать. На тетку она, конечно, не тянула, но факт оставался фактом. Ей тридцать шесть, мужа нет и никогда не было, любовников тоже не наблюдается. А это значит, что она станет легкой добычей. Должна была стать.

Но отчего-то этого не происходило. Наливное яблочко не падало к его ногам как перезрелый плод. Разговаривало вежливо, город показало, общаться не отказывалось, смешно и неумело, но очень старательно лопотало по-английски, но не показывало ни малейших признаков влюбленности и домой не приглашало.

Конечно, путем нехитрого плана в ближайшее время он все-таки должен был снова попасть в ее квартиру. Где-то там, в недрах этой проклятой квартиры, хранилось сокровище, которое ему нужно было отыскать, и внутреннее чутье подсказывало ему, что следовало торопиться.

То, что принадлежало ему по праву, искал не он один. Теперь он был в этом уверен. Чувство опасности, вызываемое потенциальным конкурентом, поселилось где-то в районе копчика и зудело, и чесалось, и кололось, не давая спать по ночам.

Этот второй англичанин. Его не могло и не должно было появиться в ее жизни. Но тем не менее судьба, как всегда, подкинула ему тот редкий, а потому особенно подлый сюрприз, на которые была столь щедра. В засыпанном снегом русском городе на берегу Волги англичан на квадратный километр было не то чтобы много. И надо же было такому случиться, что именно сейчас и именно ей подвернулся второй! Он путался под ногами, мешал карты, и главное, что цель его кружений вокруг этой девицы была совершенно непонятной. Не понравилась же она ему, на самом-то деле?! Ни при каких обстоятельствах она не могла никому понравиться!

Второй раз воспользоваться отмычкой он боялся, прекрасно помня, чем закончилась предыдущая попытка. Нет, еще один труп ему точно ни к чему. Она должна была привести его в дом сама. Привести и оставить одного хотя бы на пару часов, чтобы он успел найти то, что ищет.

Сначала он думал, что для этого нужно остаться у нее ночевать, а утром притвориться спящим и предложить дождаться ее возвращения с работы. Жизнь вносила коррективы в этот план, еще недавно казавшийся ему безукоризненным. Он не сомневался, что рано или поздно, но все-таки попадет к ней в постель, вот только осада этой крепости оказывалась более долгой, чем он предполагал. Что ж, значит, надо придумать что-то другое.

Он всегда любил преодолевать трудности. Чем труднее оказывалась поставленная задача, тем больший интерес она вызывала, и тем больший азарт он испытывал. Итак, главное – оказаться в квартире, а там уж он придумает, как в ней задержаться. Если не через постель, так еще и лучше, потому что как женщина она ему ни капельки не нравилась. Нет, если бы было нужно, то он бы проявил свои мужские способности в полном их блеске, но если можно обойтись без этого, то он вовсе не против. Ему нравились яркие, броские, осознающие свою привлекательность девушки помоложе, а эта если и не вызывала отвращение, то уж точно не возбуждала.

Он представил ее тонкие ручки и ножки, пушистые волосы, смешно кудрявившиеся вокруг головы, бледное лицо с проступающими под ним синеватыми сосудами и усмехнулся, нехорошо, по-волчьи. Впрочем, улыбка тут же сползла с его лица, потому что он снова вспомнил про конкурента. Понять бы, что он задумал и насколько далеко готов зайти в поисках сокровища. Знает ли он его реальную цену? Если да, то это плохо, очень плохо.

Он вздохнул и тяжело перевернулся на другой бок. Жалобно скрипнула кровать, на которой он проводил уже далеко не первую бесконечную ночь. Медведь, мучивший его сразу после убийства, больше не приходил, но сон был неспокойным, рваным, неровным, как края лоскутного одеяла. Такое одеяло хранилось в доме его бабушки, и в детстве ему нравилось рассматривать его, считать одинаковые квадратики, играть на них, представляя их то полем битвы, то отдельными домиками, в которых он селил маленьких плюшевых медвежат, придумывая им историю их жизни и разыгрывая различные сценки. Фантазия у него уже в детстве была богатая.

В детстве он был уверен, что бабушка его любит. А сейчас старуха была им недовольна, страшно недовольна. Она с молодых лет обладала каким-то нечеловеческим чутьем, которое всегда позволяло ей еще с порога определить, что он что-то натворил, или напуган, или опять простудил горло. Сейчас чутье твердило ей, что внук что-то затеял. Опасное, пугающее, связанное с живущими в старом шкафу скелетами. Бабушке не нравилось, что он тащит скелеты наружу, но, когда речь идет о таких деньгах, уже не важно, что нравится, а что не нравится бабушке.

В детстве он был уверен, что любит ее, а сейчас видел лишь высохшую немощную старуху, обладающую не по возрасту ясным умом. Она писала ему письма, слала их по электронной почте, потому что владела компьютером. Она вообще словно насмехалась над старостью, осваивая то, что было не под силу его матери, ее дочери. Впрочем, мама всегда была туповата. Ее интересовали такие скучные обыденные вещи, как погода за окном, цветы в саду, рецепт рождественской индейки с соусом из крыжовника… Милая, скучная, предсказуемая мамочка. Ее никогда-никогда не посещали демоны, в отличие от бабки. В глазах той, серых, выцветших от старости, словно присыпанных пеплом, нет-нет да и вспыхивали огоньки какой-то давней, но так и не забытой страсти. И за эту страсть он бабку уважал, хотя письма ее лениво прочитывал и отправлял в корзину, не утруждая себя ответом. Не до бабки сейчас было.

Он снова повернулся в кровати и, зажмурив глаза, начал считать до тысячи. Назавтра он запланировал важное и нужное дело, которое должно было продвинуть его на пути к мечте, а потому он просто обязан выспаться и быть в форме.

Глава 5

Презентацию к сценарию Маша и Дэниел сделали быстро, часа за полтора. Маша и не помнила даже, когда в последний раз совместная работа с кем-то доставляла ей такое удовольствие. То ли тема была интересная, то ли вдохновляла необычность ситуации и адреналин, выделявшийся в кровь из-за необходимости подбирать английские слова, то ли сказывалось непонятное ощущение полного спокойствия, которое возникало у Маши в присутствии Аттвуда.

Последнее было странно. Маша Листопад тяжело и трудно сходилась с новыми людьми. Нет, она вовсе не была букой. Когда это было нужно по работе, она легко находила общий язык хоть с чертом, хоть с дьяволом, хоть с поставщиками оборудования, хоть со сборщиками мебели. Но в личном пространстве она жестко ограничивала свой круг общения, куда входили лишь самые близкие и проверенные люди. И было их немного. Легко пересчитать на пальцах одной руки.

Если речь не шла о работе, Маша тяготилась новыми знакомствами. Ей было скучно поддерживать практически любой разговор, который всегда рано или поздно сводился к политике, еде или погоде. Такую беседу бабушка называла «пустое колыханье струй», и с этим определением Маша была на сто процентов согласна.

В современной жизни люди отчего-то предпочитали обсуждать не прочитанные книги или увиденный восход солнца над морем, не свои ощущения от прогулки по колкой от росы траве или аромат, струящийся над лавандовым полем. Они бесконечно обсасывали, кто что сказал, кто сколько украл, кто с кем переспал… И от этих разговоров у Маши становилось тяжело в желудке, как будто ее накормили перегретыми на солнце булыжниками. Ей казалось, что грохот трущихся друг о друга булыжников слышен всем вокруг.

При общении с Дэниелом Аттвудом камни в желудке не появлялись. С ним было интересно и как-то не напряжно. Он не глядел оценивающе, а уж тем более с осуждением, не говорил ерунды или банальностей, не лез в душу и как-то сочетал полное отсутствие бестактности с непосредственностью.

– Есть хочется, – сказал он, потянувшись всем своим крепким телом, после того как презентация была закончена. – Мэри, может быть, мы с вами сходим в какое-нибудь кафе неподалеку?

Маша с сомнением посмотрела на часы, которые показывали половину девятого. Выходить в мрачную темень за окном не хотелось категорически, хотя сейчас Маша тоже почувствовала, что проголодалась.

– Я могу что-нибудь приготовить, – неуверенно пробормотала она, судорожно вспоминая, что именно лежит у нее в холодильнике. Ничего выдающегося там не лежало. Аппетит, потерянный месяц назад, полностью так и не возвратился, поэтому днем Маша перекусывала в столовой возле работы, а вечером обходилась фруктами или кефиром. Кефир… Спасительная мысль оформилась в голове так быстро, что Маша, не особо раздумывая, выпалила: – Я могу блинов напечь. Хотите?

Слово «блины» она произнесла по-русски и тут же пояснила, уверенная в том, что он не понял:

– Панкейки, только большие.

– Оу, блины, – торжественно произнес Аттвуд, в голосе которого звучал благоговейный восторг. – Мои друзья готовили мне блины. Это вкусно, да.

Изумившаяся Маша полезла в программку на телефоне, с помощью которой пополняла свой словарный запас, и убедилась в том, что слово «блины» в английском языке, оказывается, действительно существует и звучит так же, как по-русски. Объяснение гласило, что это такие «русские панкейки из гречневой муки и дрожжей, которые обычно сервируют икрой и сметаной».

Ни гречневой муки, ни дрожжей, ни тем более икры у нее не было и в помине, зато был кефир, яйца, сахар и мука пшеничная, так что спустя полчаса на столе в кухне высилась солидная стопка румяных блинов, на которую Дэниел Аттвуд смотрел с плохо скрываемым умилением. Сметана тоже нашлась, так же как крыжовенное варенье и сгущенное молоко. В общем, за сервированный на скорую руку стол Маше было не стыдно.

– Очень вкусно, – Аттвуд прервал молчание, лишь съев три огненных блина, намазанных всем по очереди. – Это потрясающе. Я не понимаю, почему в Англии это не готовят в каждом доме. Я обязательно научу маму печь блины.

– Вам дать рецепт? – чуть лукаво спросила Маша, но он не поддержал шутливого тона и ответил совершенно серьезно:

– Не надо, я запомнил. Я видел, что вы клали в миску.

– А ваша мама любит готовить что-то новое? – О маме Маша спросила просто из вежливости.

– О-о-о, моя мама – прекрасный кулинар. Она вообще все делает хорошо. Талант такой. Вы бы видели, какие цветы растут у нее в саду. Ни у кого из соседей таких нет. Мамины гиацинты побеждают на ежегодных выставках, и она этим страшно гордится.

– У вас есть сад? Хотя да, конечно, есть. Я читала, что англичане просто помешаны на маленьких садиках у каждого дома и очень любят выращивать там именно цветы.

– О-о-о, мои родители – фермеры. Правда, их ферма очень маленькая, и они не производят ничего специально на продажу, не считая гиацинтов, конечно. Но для внутреннего потребления они практически все выращивают сами. И сад у мамы – самый настоящий. Она помешана на цветах, поэтому их дом утопает в них почти круглый год с небольшим перерывом на зиму. Конечно, в основном это гиацинты, но есть и тюльпаны, и другие растения, которые позволяют саду выглядеть цветущим практически всегда.

– Ваши родители фермеры? – Маша не могла скрыть изумления. Аттвуд выглядел человеком, который вырос в образованной, интеллигентной среде, хотя, может быть, она просто что-то не знает об английских фермерах.

– У нас в семье все – потомственные педагоги, – засмеялся Дэниел. – Родители всю жизнь работали школьными учителями, а когда вышли на пенсию, то переехали в Корнуолл и купили маленькую ферму. Маме этого всегда хотелось. Она говорит, что, только уехав из Лондона, наконец-то поняла, что такое настоящая гармония.