Чёрная дыра. Сборник рассказов

– Так вы не отрицаете, что именно вы пытались вскрыть дверь у автомобиля?

– Это моя машина.

– Чем же вы можете доказать, что машина именно ваша?

– Я на ней приехал.

И, может быть, проявившиеся на лице и руках раны могли бы тогда послужить мне на пользу, если бы совсем не в мою пользу послужили костюм и пальто. Так что, несмотря на ссадины, меня совсем не почли за пьянчужку, уткнувшегося в сугроб, и не прогнали за ненадобностью, как какого-то безродного бомжа. И за день, что я провёл в клетке, обвинения в мой адрес выросли как снежный ком. Теперь меня подозревали не только в попытке вскрыть чужой автомобиль и не только в его угоне, но каким-то образом выяснилось и про липовый паспорт. Единственное, что не удавалось выяснить, так это кто я такой. Но в этом и я уже был не помощник, потому что помнил лишь имя, указанное в паспорте. Так и очутился в следственном изоляторе.

Камера, куда меня поместили сначала, оказалась буквально набита людьми. Некуда было присесть. И нестерпимо долго не отпускало ощущение, что нечем дышать. Воздух был спёртый и прокуренный. Всюду царил тяжелый запах. И было жарко и дымно, как в бане. В первый день меня не только не трогали, но, казалось, почти что и не замечали. Приходилось самому с кем-то заговаривать, чтобы обрести возможность не то что поспать, а хотя бы ненадолго где-нибудь прилечь. Спали по очереди, но и уснуть не всегда удавалось.

На следующий день ко мне пристали из-за одежды. Парень показался знакомым. Позднее выяснилось, что он вор-карманник. Он не отставал от меня несколько часов, сначала то и дело заговаривая со мной. То он приставал с одним и тем же вопросом, откуда он может меня знать, то как будто в чём-то желал уличить. Потом всё предлагал с ним подраться – так, для потехи. В результате принялся во всеуслышание обвинять меня то в трусости, то ещё в чём-то, чего я не сразу смог уразуметь. Когда же понял, к чему он подводит, то перестал отвечать ему вежливо, после чего он перед всеми заявил, что я отнёсся к нему неуважительно. Я чувствовал, что за нами наблюдали сокамерники. И догадывался, что всё из-за моей одежды. Впрочем – не только, потому что разворачивавшаяся сцена уже многих заинтересовала. Но всё-таки главное – одежда. В общем, мне было всё равно, в какой оставаться одежде. Но я сознавал, что если позволю отобрать у себя одежду, то мне не только не станет там легче, но, наоборот, проблем лишь прибавится. А мне и так было тяжело из-за невыносимого воздуха и постоянно преследовавшего тошнотворного запаха. В конце концов парень не утерпел и первым кинулся на меня. Ему удалось раза три меня больно ударить. Но после того как мне удалось, увернувшись, ударить его, ему на помощь выскочил ещё участник. Тогда-то я и оказался вынужденным сопротивляться по мере своих сил. В результате, когда я уже не смог устоять на ногах, на меня накинулось сразу несколько человек. И я бы, конечно, сдался – ведь раньше, почитай, и не дрался по-настоящему. И сжался б в комок, и, конечно меня бы попинали, но, раздев, может быть, на какое-то время и оставили бы в покое. Но случилось так, что я стал задыхаться и в какую-то секунду, решив, что она последняя в моей жизни, смог одновременно вспомнить о трёх эпизодах из прошлого. Однажды я утонул, но спасся, когда вдруг принялся решительно размахивать руками и ногами. Это помогло выплыть наружу. Другой эпизод оказался похожим на то, что происходило в камере. Как-то в детстве на меня навалилась группа заигравшихся пацанов, и я начал задыхаться. Тогда неожиданно для себя я напрягся и, громко закричав, руками и ногами расшвырял ребят по сторонам. Меня после этого происшествия долго обзывали психом. И ещё об одном случае из детства я вспомнил в эту опасную минуту. Как-то на зимней прогулке ребята замуровали меня в импровизированном танке, сооружённом из теннисного стола и со всех сторон, кроме лаза, залепленном большими комьями из снега и льда. Задыхаясь, я закричал и сумел ногами пробить лаз с другой стороны. Видимо, всё, что случилось со мной тогда, произошло непредвиденно и инстинктивно. И вот, в этот самый момент, когда я снова стал задыхаться, я словно взбесился и, очень громко заорав, сумел высвободить ноги и руки и со всей мочи стал лупить ими по всему, что попадалось. Человека два сразу же отлетели в стороны. И я, машинально вскочив на ноги и продолжая истошно орать, принялся метаться и изо всех сил размахивать руками и ногами, нанося отчаянные удары. Наверное, я был в исступлённом состоянии, потому что осознанно помню лишь момент, когда через распахнувшуюся дверь в камеру проник свежий воздух. Я инстинктивно метнулся в сторону двери и, едва не сбив с ног надзирателя, выбежал в коридор, вероятно, для того, чтобы отдышаться, и долго не мог отдышаться, валяясь и катаясь по полу. После инцидента меня заперли в карцере, и лишь позднее я узнал, что покалечил несколько сокамерников.

***

В карцере было спокойно. Сняв пальто и подстелив под себя, улёгся прямо на полу и беспрепятственно проспал до тех пор, пока за мной не пришли. Во сне много раз слышал одно и то же: «Раб Божий Стефан, раб Божий Стефан, раб Божий Стефан». А проснувшись, был полон сил и решимости, потому что вдруг почувствовал, что должен сделать что-то правильное.

Потом меня проводили в просторную камеру, в которой находилось человек пять, не более. Среди прочих был и тот пристававший ко мне парень, вид которого мне показался напуганным. Меня позвали и подвели к одной из шконок. На кровати сидел верзила, в руках он держал банковскую карту.

– Знаешь, что это? – спросил меня верзила.

– Где-то видел, – ответил я, – но где, не помню.

Отвечая на вопрос, я действительно не мог вспомнить, где видел эту карту, но в уме отчётливо мелькали цифры. Они так настырно просились наружу, что я еле сдержался, чтобы не выкрикнуть. И всё думал, что это ещё не то, ради чего я сюда пришёл.

– Не, Стёпа – точно он! Отвечаю! – встрял в разговор знакомый парень.

– Не помнишь, говоришь? – обратился Стёпа ко мне.

– Не помню, – улыбнулся я. – Но, кажется, знаю, что тебе нужно.

– Что? – по-бычьи уставился на меня Стёпа.

Я огляделся по сторонам и отошёл к столу.

– Стоять! – заорал на меня мужик с загипсованной ногой и побитым лицом.

Не обращая внимания на окрик, я быстро схватил карандаш, валявшийся на газете, оторвал от газеты клочок, написал на нём цифры и, вернувшись на прежнее место, протянул бумажку Стёпе. Стёпа прочёл и заинтересованно посмотрел на меня.

– Точно? – спросил.

– Всё, что помню, – ответил я.

– Что ж, псих, живи, – произнёс Стёпа, поднимаясь со шконки, – не такой уж ты и дурак, как тебя рисуют.

Оттолкнув злосчастного парня, Стёпа направился к умывальнику. А мне указали моё место.

Лёжа на шконке, я ждал своего часа. Не знал, что именно, но чувствовал, что случится скоро.

Всё произошло ночью. Сначала было тихо, и все спали. Задремал и я. Внезапно на меня навалился человек и крепко вцепился в горло. Пока один душил, второй держал ноги. Прежде чем увидеть того, кто душил, я узнал его по запаху. Ещё днём обратил внимание на смрадный дух, исходивший от мужика в гипсе. Не знаю, как это вышло, но мне удалось соскользнуть с кровати, и в следующую секунду над нападавшим навис уже я и принялся безостановочно бить его по больной ноге. Мужик орал и матерился, а я методично продолжал бить со всей мочи, пока не растрепался гипс. Вторым из нападавших был тот самый парень-вор. Теперь он обессиленно стоял и ошарашенно взирал на приобретшее столь неожиданный поворот происшествие. Я же, оторвав кусок гипса, стал засовывать его в рот своей жертве, отчего края рта разорвало, и оттуда хлынула кровь. Мужик уже только хрипел и с ужасом смотрел на меня вытаращенными глазами. Наверное, я не осознавал, что происходило со мной, но, безжалостно совершая эти действия, не чувствовал и ненависти. Единственное, что сознательно ощущал, так это приятно разливавшееся по телу удовлетворение, какое бывает, когда уверен, что делаешь то, что должно.

Не помню, что происходило потом, но, придя в себя, я оставался ещё в камере и сидел на полу, прижавшись спиной к окровавленной кровати. Надо мной присел Стёпа. Остальные притаились на своих местах.

– Да, псих, – задумчиво произнёс Стёпа, – удивляюсь всё больше и больше.

Помолчав, продолжил:

– С тобой не соскучишься. Такого концерта я ещё не видал.

Я молчал, у меня болела голова, и меня подташнивало.

Как бы извиняясь, что пришлось меня «вырубить», Стёпа обмолвился, что с Бешеным всё в порядке, что он в больничке, что голоса ему никто не давал, но что он больной на всю голову и что от задуманного не отступится.

– Хм, – усмехнулся Стёпа. – Бешеный сломал бешеного. Не боись! Я сказал, что он со шконки упал. Хм! И зачем это он с больной ногой полез на верхние нары?!. Чудак человек!

Стёпа засмеялся.

– Потреплют тебя, готовься! Но ты, конечно, справишься. Ну, бывай, псих! Почитай, доброе дело сделал. Многие за Бешеного тебе здесь спасибо скажут.

А утром надзиратели устроили мне экзекуцию. Заставив раздеться, провели перед всеми. Затем, избив дубинками, облили водой и нагим заперли в карцере. Когда били, кричал от боли. Смеялись и били, пока не примолк. Потом потихоньку ревел и стонал. В карцере хотел лечь, но не позволили, пригрозив дубинкой. И очень долго стоял и мёрз, изнывая от болей и усталости. Лишь после того как начало сильно знобить и я в изнеможении рухнул на пол, я перестал обращать внимание на дальнейшие действия надзирателей и мне, наконец, вернули одежду. Смог ли одеться, не помню. Помню, как лежал на койке: полные ненависти глаза Бешеного, Стёпа, обрывки фраз:

– Шмотки… Бешеному за ущерб… Они того не стоят… Куртка…

Собственные путающиеся мысли:

«Куртка знакомая… На ком же я мог её видеть?.. Вечер… Гоголь… Кафе… Телефон…»

Снова слова Стёпы:

– Переводят тебя… Подальше от греха… Следственный эксперимент… Кореша… Помогут.

Снова открыв глаза, почувствовал, что боль стала приятной. Главное, она не мешала теперь думать. Я поднялся и сел на кровати. На мне чья-то куртка. Сунув руку в карман, нащупал что-то – салфетка. Спросил:

– Откуда эта салфетка?

– Из ресторана, откуда же ещё? – ответили мне.

– А где цифры?

Мне не ответили. Долго думал. Даже когда кричали и требовали встать, я думал о цифрах. Когда не вставал, меня сбрасывали на пол и пинали. И, корчась от боли, катался по полу и думал о цифрах. Когда же вставал, всё равно кричали и снова били. Но, загибаясь от боли, я думал о цифрах, и в конце концов боль стала приятной и уже помогала думать. Иногда, отвлекаясь от мыслей, принимался искать салфетку и спрашивал, куда она могла пропасть, но все отмахивались, пока не подошёл кто-то и сказал, что салфетку выкинули. Я перестал думать о цифрах и уже просто лежал или сидел и просто думал.

Подошёл человек и спросил, узнаю ли я его. Сказал ему первое, что пришло на ум.

– Что?! Откуда ты знаешь?! – заорал и схватил меня за грудки.

– Мама, не хочу! Мама, не хочу! Мама, мама, не хочу, не хочу! – закричал я.

Он отпустил и, отпрянув, сел на лавку.

– Вспомнил! – заорал я и вскочил с кровати. – Тебя мама привела! Мама привела! Ты – раб Божий Стефан!.. Раб Божий Стефан! Раб Божий Стефан! Раб Божий…

– За-мол-чи-и-и! – раб Божий Стефан вскочил с лавки, и приятная боль повергла меня в тишину.

***

Я стоял рядом с мамой. И всё хотел спросить. Но не осмелился и выбежал на улицу.

Увидев качели, стал кататься. Но просто так кататься было неинтересно. Тогда я подбегал к ним снова и снова, пока не придумал, как буду кататься, чтобы было не скучно. И решил, что буду кататься до тех пор, пока меня не уведут домой. И каждый день приходил и катался, но за мной так и не пришли. Тогда я вернулся, чтобы спросить. Но все слушали проповедь. Священник говорил долго, и, не дождавшись, я вышел и сел в автомобиль. И много раз так садился, пока не решился поехать один. Я ехал, минуя проспекты и города, и, пока ехал, подрос, и автомобиль стал для меня слишком мал. Захотев пересесть в другой, долго подыскивал подходящий. Когда, наконец, нашёл и, усевшись поудобней, подумал, куда поехать, то ничего не придумал лучше, как просто сидеть и думать.

Однажды ко мне подошёл немолодой мужчина субтильного вида. Он постучал по стеклу, я нажал на кнопку стеклоподъёмника. Одет был мужик явно не по сезону: красная бейсболка, тонкая замызганная курточка, видавшие виды джинсы неопределённого цвета, из-под куртки выглядывал растянутый серый свитер, на ногах грязные кроссовки.

– Привет! – поздоровался мужик. – Не помешаю?

Приветственно кивнув, я пожал плечами.

– Я Женька, – представился Женька и вопросительно на меня уставился.

– Стёпа, – как будто что-то припоминая, не сразу откликнулся я. – Стёпа, пожалуй.

– А! Ну ладно! – Укутав руки в рукавах свитера, Женька поёжился. – Так будем знакомы?

– Будем знакомы, – повторил я. – Так ты меня видишь?

– Ещё как! – Мужика, похоже, нисколько не удивил мой вопрос. – Несколько дней уже на тебя пялюсь!.. Машина, смотрю, у тебя что надо! Печка, у-ух, не слабая! Пустишь погреться?

Я кивнул и, открыв пассажирскую дверь, впустил Женьку.

– Вижу, стоишь, никуда не едешь, – тараторил Женька, с удовольствием усаживаясь. – Снежище-то валит, а вокруг тебя ни сугроба. Ну, думаю, тепло, значит. Дай, думаю, постучусь. Спасибо тебе, удружил.

– Да, – согласился я, – машина хорошая, самому нравится, давно о такой мечтал.

– И где разжился, если не секрет? – спросил Женька.

– Тут, неподалёку.

– В нашем автосалоне? – удивился Женька. – Что-то я там не видел таких красавцев.

– Один краше другого! – сказал я. – И, как оказалось, бери – не хочу. Вот я и взял себе один.

– Что? Прямо-таки подошёл и взял? – захохотал Женька.

– Зря смеёшься, – мне оставалось лишь в недоумении пожать плечами. – Сам не знаю, как вышло. Продавцы не обращали на них внимания. Я говорю продавцу: покажи. А он отворачивается, не хочет даже разговаривать. И кто их только нанимает? Пришлось самому: подошёл, открыл дверь, посидел в салоне, ключ даже в замке, представляешь? Датчики пищат, но никто не слышит! Что там за продавцы? Включил зажигание – никто и усом не повёл! Думаю, рискну, стронусь с места – может быть, тогда снизойдут вниманием. Посигналил даже – ноль эмоций! Так и уехал. Даже глазом никто не моргнул!

– А как же охранники?

– Вот в том-то и дело, что никто, ни продавцы, ни охрана – даже не взглянули в мою сторону… Чудеса да и только! Правда… Есть у меня кое-какие догадки…

– Да-а! – подивился Женька. – Так ведь это ещё и суметь надо!

– Сумел вот, – смущённо выдохнул я. – А ты как, совсем без авто?

– Да, совсем. А теперь ещё и на улице оказался.

– Почему?

– Видишь там домик? – спросил Женька, указывая сквозь лобовое стекло.

– Да, вижу что-то. Вон тот, из белого кирпича?

– Ага, он. Мои апартаменты! Вот только который день уже попасть не могу – с дверью, что ль, чего или с замком?

– Живёшь здесь?

– Не! Работаю. Но… И живу тоже. Я, знаешь ли, кхм, – кашлянул Женька, – из дома ушёл. Вот здесь теперь и живу. То есть и работаю, и живу. Дома-то у меня всё было, и машина была не хуже этой. Я ведь бизнесом занимался. А до того в милиции служил. Майором был, о! Потом не пошло с бизнесом. Друзья место нашли здесь. Работа не пыльная, денежки хозяин платит.

– А что за работа?

– Да за кладбищем присматриваю. Что-то вроде управляющего. Так, дырку затыкаю.

– Понятно.

Я подумал.

– А знаешь, Евгений! – предложил я. – Кажется, смогу тебе помочь. Я у автосалона этого бросил свою старую тачку. Ты парень не рослый, тебе она в самый раз будет. Рискнём, наведаемся… Авось не запалимся!

Давно уже хотелось прокатиться на новой машине. Вот и подвернулась цель – проверить кое-какие мыслишки. Ведь ежели моя машина, кроме меня, никому не нужна, то нужен ли я сам кому-нибудь, кроме Женьки?

***

Женька тоже видел те машины. И весьма удивился тому, откуда в знакомом автосалоне взялся новый зал. Никого из обслуживающего персонала автосалона в зале не оказалось. На стоявшие там автомобили по-прежнему никто не обращал внимания. Однако Женька так и не решился повторить мой подвиг; сказал, что не хватило уверенности. Так что обратно он уехал на моей старой машине. Она стояла на том же месте, где я бросил её несколько дней назад. И словно и не было обильного снегопада. Увидев авто, Женька так сильно обрадовался, что, даже не справившись о ключах, тотчас уселся за руль и поехал. С тех пор он преимущественно находился в своём авто, припаркованном около офиса. Лишь изредка подходил ко мне, чтобы в очередной раз поблагодарить за помощь. И всякий раз повторял, что в машине ему теперь лучше, чем в доме. Очень хвалил печку и то, что авто не прожорливо. На мои вопросы, чем же он занят в машине, отвечал, что слушает музыку, что он меломан, что в машине замечательная аудиосистема и полно дисков с его любимой музыкой. Иногда отъезжал ненадолго и, возвращаясь, всегда прибегал и предлагал закурить. Всё говорил про какую-то акцию в супермаркете и про то, сколь богат и разнообразен там выбор предоставляемых по акции напитков и табачных изделий.

Однажды захотел посидеть со мной. Очень долго молчал. Казалось, что просидел так не один день. Потом поведал свою историю:

– Сначала падал в бездну. Катился в пропасть, точно. Ничто не могло меня удержать: ни дети, ни жена. Жена бросила. Дети начали забывать. А мама лишь плакала и молилась. Потом вдруг остановился, и появилась у меня идея. Я выучился на права и купил свою первую машину. Потом вторую, третью. Каждая была лучше предыдущей. Помню, совершенно бросил пить и курить. И даже закодировался. Вернулся к жене. Бизнес замутил… С бизнесом, правда, долго не склеивалось… Я не сдавался, нет! Но мне как-то неинтересно, что ли, было этим заниматься. Страсть у меня появилась. К машинам. Всё никак не мог выбрать себе подходящую. И жене вроде сначала нравилось. Но потом… Приревновала она меня, что ли, к этим машинам? Да ещё этот бизнес… В общем, пришлось его продать. Устроился сюда, – Женька кивнул в сторону видневшегося вдали домика. – И вот, значит… Сижу я как-то… в своей машине. Музычку врубил. Хорошо, никто не достаёт. Но и чего-то не хватает. Домой, знаешь, не тянет. Жена пилит: продай да продай машину, купи попроще. А мне это «попроще» как нож в сердце… Тоска, понимаешь? От этой тоски и… достал там… из бардачка… Бросил-то бросил, но было припрятано. Закурил так. Полегчало, блин! Музыка, авто, сигаретка… И захотелось чего-то… для полной радости. Ну и… сгонял до супермаркета. А там… Эх!

Женька быстро вылез из машины и убежал к себе.

Незаметно пролетела зима. По весне прибежал, чем-то взбудораженный, и постучался.

– День рожденья у меня, – говорит. – Приходи, отметим.

Посидели в офисе. Рассказал, что приходили родные, наговорили приятных слов, что теперь ему тошно жить так, как жил раньше, что рад наступившей весне и тому, что навалилось работы. Говорил, что у него появились помощники, что познакомился с батюшкой, и вместе они воздвигли храм.

– Представляешь, раньше я не понимал! А теперь вот знаю.

И приглашал меня, и я пообещал придти. Но он так сбивчиво мне говорил о том, куда идти, зачем и для чего, что я так и не смог понять, о чём он говорил. Прощаясь, спросил, приходили ли ко мне мои? Но, снова не поняв, о чём он, я напоследок лишь пожал ему руку. С тех пор я его не видел и, куда он уехал, не знаю.

***

А на меня, как снег на голову, свалилась работа. Не то чтобы я думал об этом. Скорее о том, что возможность думать и есть работа. Но в мире говорят, что за всё надо платить. Например, за место под солнцем. Или за кресло. А мне, наверное, предстояло поплатиться за авто.

Началось с того, что приехала женщина. Она остановилась рядом, вышла из машины и пошла прямиком к Женькиному домику. Лишь только вышла, выбежал и я. Хотел было познакомиться, но не вспомнил собственного имени. А представляться Стёпой не захотел, так как чувствовал, что это не совсем моё. Пошёл за ней. Из офиса она вышла с букетиком цветов и направилась вглубь. Я шёл до тех пор, пока она не заговорила. И сначала подумал, что обращается ко мне. Но тут же догадался, что говорит она с кем-то, кого я не заметил, и из деликатности отстал. Однако фразы по-прежнему слышал отчётливо. Более того, они звучали в моей голове.

– Помнишь Питер? – спрашивала она кого-то невидимого. – Наше место на канале Грибоедова. Твоя командировка. Да, ты остановился в отеле «Гоголь»! А я гуляла вдоль канала. Ты купил три бутылки испанского хереса в винном магазинчике рядом с гостиницей. Ещё оправдывался, что забрал последние, что были в магазине. Но это потом. Ты вышел из магазина, увидел меня и выронил бутылку. Она разбилась. Это выглядело так смешно, что я не удержалась и рассмеялась. Ты стоял как вкопанный и тоже смеялся. И помнишь кафе? Даже не знаю, как ты уговорил меня отведать твоего хереса? И вообще нёс какую-то чушь… Шопен? Да, да – Шопен. Ты пригласил меня…

Вдруг голос замолк. К женщине подошёл священник с дымящимся кадилом. Я и раньше обратил на него внимание. Он ходил вдоль рядов и то и дело нараспев кричал: «Христос воскресе! Христос воскресе! Христос воскресе!» О чём они говорили, я не расслышал. В голове загудело, и потянуло куда-то, откуда, как казалось, доносилось гудение. Но лишь я очутился в машине, как голос в голове возобновился:

– Ты всегда хотел послужить другим. Знаю, как много ты думал об этом. Наверное, поэтому тебя и отняли у меня. Стоишь теперь где-то на своем посту! А я – на своём.

А мне подумалось о Питере и о каком-то отеле «Гоголь», о котором, не знаю где, но слышал и раньше, как и о том, что в том доме молодой Гоголь писал свои «Вечера на хуторе». Подумал, что непременно съезжу, и даже порадовался, что появилась цель. Только долго думать не пришлось. Вдруг, независимо от меня, авто дёрнулось и покатилось по площадке. Едва успев ухватиться за руль, я выехал вслед за женщиной. Её машина, стремительно набирая скорость, мчалась в сторону города. Разогнался и я. Внезапно среагировав, бездумно совершил обгон и, вернувшись на свою полосу, обнаружил, что по встречке на меня несётся фургон. Сообразив, что от столкновения не уйти, что сзади её машина, решил принять удар на себя. В самый последний момент вспомнил о чём-то похожем, о чём-то роковом, несомненно случившемся со мной, но почему-то до сих пор недодуманном и в то же время до боли ясном и напрочь позабытом. Однако в следующее мгновение я уже сидел рядом с водителем фургона.

– Фу ты, чёрт, – ругнулся водитель. – Что это было?

Я видел, как женщина с побледневшим лицом и дрожащими руками пытается объехать вставшую на пути махину. Выскользнув из грузовика, я обнаружил свой автомобиль совершенно невредимым и с работавшим двигателем. Снова сев за руль и отъехав на обочину, хотел было обдумать произошедшее. Но не тут-то было. Авто тотчас рвануло с места и взлетело. Ещё через несколько мгновений я оказался на незнакомой трассе. В тот же миг и таким же, вероятно, образом, как и минуту назад, я смог остановить несущуюся по встречке фуру.

И с той поры, наверное, я провёл год в точно таких же, не прекращавшихся ни на миг мгновениях. Незаметно сменялись времена года. Днём и ночью перед глазами мелькали трассы, города, летевшие навстречу фургоны. И не находилось минуты, чтобы подумать. Со временем я смог осознать, в чём заключалась моя миссия, и научился отслеживать места столкновений. Мгновенно перемещаясь, я побывал во многих городах. Но у меня не было возможности насладиться лицезрением ландшафтов и пейзажей. Так я стал охотником. И заметил, что таких, как я, много. Иногда мы работали группами, подчас спонтанно меняясь машинами. Порой не успевали даже познакомиться и разлетались в противоположные стороны. Со временем от напряжённого графика у меня начались видения. Тогда я превращался в собаку, с остервенением кидавшуюся на машины, чувствовал себя частью стаи и, словно утратив человеческую природу, весь обращался в инстинкт. Наверное, это длилось бы ещё не один год, если бы однажды меня случайно не сбило машиной. В тот момент я настолько, видимо, свыкся с образом собаки, что, на какое-то время позабыв о своей миссии, ощущал себя лишь собакой. От мощного удара и нестерпимой боли я истошно завыл и запрыгал на голове. Последнее, что запомнил, это как меня отшвырнули в канаву.

***

Очнулся валявшимся на полу в какой-то двигавшейся клетке. Я лежал у чьих-то ног и скулил. Посмотрев вверх, увидел, что это раб Божий Стефан.

– А-а, – прохрипел я. – Хозяин!

– Да заткнёшься ты наконец! – вскричал сидящий напротив Стефана.

Подняв глаза на него, узнал Бешеного. Инстинктивно обнюхав его ноги, я сморщился и процедил:

– У-у, вонючка.

Бешеный замахнулся, чтобы ударить меня, но Стефан перехватил его руку.