Не надейтесь на князей, на сынов человеческих

Как припекло, и Марат-Михаил прибежал:

– Батюшка, что делать?

Крупно задолжал. Берём чужие – а отдавать свои. Марат легкомысленно думал, возьмёт кредит, крутнётся (свой бизнес решил открыть), и погасит долг. Да пролетел. Банк полубандитский. По сути – все они бандитские. Потому-то православие считает грехом давать деньги под проценты. Марата начали прессовать. Как всегда в таких случаях посыпались звонки с угрозами жене, матери. Марат не знал, куда бежать, что делать.

Я, конечно, батюшка многогрешный, и всё же Господь по молитвам подсказывает… У Марата вышло как в задачке на логику. Девять точек ставятся на расстоянии друг от друга в три ряда. Получается – по три точки в каждом ряду. Стоит задача соединить все точки четырьмя линиями, с условием – не отрывать карандаш от бумаги. Крайние точки образуют квадрат, он-то и сбивает твою логику на стандартный подход. Начинаешь перебирать варианты в пределах квадрата. И так пытаешься, и эдак – ничего не выходит, линий получается больше. Решение состоит в сломе стереотипа мышления – надо выйти за границы квадрата. Запрета на это нет в условиях задачи.

Подобное бывает в жизненной ситуации. Нет выхода из проблемы в пределах привычной среды обитания, нужно покинуть её пределы. Говорю Марату:

– Пошли в храм, помолимся.

Помолились у иконы Николая Чудотворца, вернулись в келью, спрашиваю Марата:

–У тебя есть кто-то заграницей?

– Сестра Муслима в Израиле.

– А если к ней поедешь, не будет против?

– Постоянно зовёт к себе.

– Так езжай.

Лет пятнадцать прошло с того разговора, Марат до сих пор в Израиле. Начинал с того, что устроился на работу к состоятельному дедку-еврею. У того жена умерла, сын в другом городе. Дед хоть куда для своих лет – ни с ложечки кормить не надо, ни утку под него подкладывать. Ему понадобился домоуправитель. Многоцелевой. В одном лице сторож, охранник, дворник, водитель – на побережье деда свозить или за лекарством съездить. Дед неплохую зарплату положил. Марат начал высылать матери деньги, рассчитываться с кредитом. Выйдя из «омского квадрата», Марат ситуацию разрулил. Потом и жену в Израиль забрал.

Мать Марата в благодарность каждой осенью мёдом меня снабжает, брат её пасеку держит, и отличным болгарским перцем, который искусно выращивает у себя на даче. Как ни встретимся, повторяет:

– Спасибо, батюшка, если бы не вы.

А что я, Бог подсказал единственное правильное решение для Марата – уехать.

***

В ту нашу встречу стояла задача направить батюшку в русло разговора про учёбу в институте, накопилось немало вопросов. Про институт и армию любил рассказывать, но следовало нить беседы не упускать, батюшка из тех, кто как заяц петли накручивает. Материала много, историй всевозможных хватает. Напомнил батюшке – на чём остановились в прошлый раз – геодезическая и гидрологическая практика в селе Мочище. После первого разговора с батюшкой на эту тему, посмотрел в интернете, оказывается, название Мочище появилось оттого, что в стародавние времена местные жители мочили в озере лён. Умели наши предки сказать не в бровь, а в глаз.

Рассказал батюшке о своих топонимических изысканиях, он удивился, не доводилось слышать историю названия дорогого сердцу места.

И с удовольствием перешёл к рассказу об институте.

– После второго курса, – начал батюшка, – опять поехали в Мочище на гидрологическую практику. Как и на геодезической нас разбили на бригады. В нашей были я Казанцев, Егор Назаров, Миша Норкин, Таня Лосева, Люда Новичкова, Лена Николаенко, Фарид Ризаев, Миша Ложкин, Люба Ушкова. Почти тот же состав, что и на геодезической практике, только на втором курсе Руслан Бойко ушёл в академический отпуск, а Витю Краско забрали в армию. Каждой бригаде выделили свой участок на Оби. Делали съемку береговой линии, русла реки, промеры глубин. Утром позавтракали и на реку. В распоряжении каждой нашей бригады были ялы. При надобности мы заказывали для работ катер. Один был на все бригады, со своей командой. На складе брали геодезические приборы. Начинаем работать на реке, там же отдыхающие на пляже. Красиво. Хорошо. Плохо стало в постсоветские времена, довелось побывать там в конце девяностых. Как Мамай прошёл по нашей базе, дому отдыха. Есть в наших правителях страсть разрушать. Советская власть начала с того, что принялась рушить храмы, монастыри. Нынешняя – уничтожает заводы, сельское хозяйство, образование.

В конце практики зачёт, ни раньше, ни позже у Мишки Норкина приступ аппендицита, утром идти сдавать, а ему не до гидрологии, боль страшная. Дело безотлагательное. Вызываем машину, Казанцев мне:

– Вези!

Надо так надо. Отвёз Мишку, сдал в больницу и быстрее обратно, тешил себя надеждой к концу зачёта успеть. Опоздал, отстрелялась моя бригада.

Смотрю, преподаватель на автобусную остановку идёт:

– Кузнецов, где тебя носит?

– У Норкина, – говорю, – приступ аппендицита ни раньше, ни потом, отвёз в больницу.

– Зачётка с собой?

Молча мне зачёт поставила.

Мне везло по больницам развозить. Таня Лосева, это на третьем курсе случилось, в положении была, ей скоро рожать, она до последнего ходила на занятия, девчонки вообще у нас все старательные учились. Ко мне подошла, тихонько шепчет:

– Виталя, никому не говори, у меня, похоже, схватки начинаются, воды пошли, найди, пожалуйста, чистый кусок ткани, в роддом надо ехать.

– Давай, – говорю, – свой номерок в гардероб, сейчас поедем.

Бегу в гардероб, по пути залетел в лаборантскую к химикам, они мне отчекрыжили хороший кусок марли, отдал Тане, потом поймал такси.

В роддоме Таню быстро увезли на каталке, меня успокаивают:

– Папаша, только не волнуйтесь, всё будет хорошо!

– А я и не волнуюсь, – говорю, – спокоен как удав перед кроликом! Пусть папаша волнуется!

– А вы кто?

– Ответственный в НИИВТе по беременным! – с дурковато серьёзным видом доложил. – По родильным домам девок развожу! Эти студентки то и дело рожают, увеличивают население Новосибирска, вот и приходится быть на подхвате.

Смотрят на меня – на самом деле так или сочиняю на ходу.

Таня сына родила. Муж не знал, как благодарить меня, встретимся, обязательно начинает рассыпаться в благодарности «спасибо-спасибо».

– Да я-то что, – скажу, – вы с Танькой молодцы! Давайте и дальше продолжайте арифметику, а я завсегда готов в роддом везти, теперь уже и опыт появился.

Но они не продолжили арифметику.

Таня всё удивлялась – я, как ни приеду на встречу выпускников, у меня пополнение в семье.

– Ну, ты, Кузнецов, и молодец! – восхищалась. – И не останавливайся!

– Дак я с тобой прошёл практику по доставке в роддом, после этого ничего не страшно, вожу и вожу матушку без устали!

Муж Татьяны подарил мне фляжку никелированную поллитровую, тогда это было страшным дефицитом. Но кто-то в общаге у меня её спёр.

А Мишу Норкина, которого с аппендицитом отвозил, звали Миша-йог. Йогой занимался. Был не от мира сего. Аскет и умница. Чувствовалось, в голове у него постоянно что-то варится, и думает Миша не о всякой чепухе. Держался сам по себе, особняком. Невысокого роста, не по годам степенный. Хотелось называть его Михаилом Ивановичем, хотя бы в шутку. Учился более чем хорошо. В отличие от большинства из нас спортом не занимался, но запросто садился на шпагат, показывал замысловатые позы йогов. Не скажу, были с ним близкими друзьями, но нет-нет Миша приходил ко мне в комнату, побеседовать. Я был не таким начитанным, как он, Миша разбирался в музыке, живописи, ходил на концерты симфонического оркестра, выставки картин. Симфонические концерты я не посещал, а в картинную галерею, бывало, вместе с Мишей и Казанцевым ходили. Миша позовёт, мы идём.

Был он человек с юмором, мог под Ленина сыграть:

– И что, батенька Виталий Ефимович, – спросит меня, картявя, – как у вас с историей партии дела обстоят?

Приходил чаще в нашу комнату поздно вечером. Дела сделает, захочется поговорить. Бывало, улягусь, а Миша заходит. Сядет на кровать:

– Вы, батенька Виталий Ефимович, не суетитесь, не надо мне кресло пододвигать, тем более у вас его нет, и чай не предлагайте, как говорится в народе: сыт чаем по горло, молока давай!

И начнёт рассказывать, как он, к примеру, летом ездил в Красноярск, ходил на Столбы. Всю хронологию событий досконально изложит. Всё-то он помнил по времени, по мельчайшим событиям. Рассказывает, а я думаю, когда ты уже, «батенька», закончишь? Спать хочется, предыдущую ночь в столовой на кирзаводе дежурил, толком не выспался, но терплю. С Мишей надо было жить дружно, я у него тексты английские, те самые «тысячи» брал. Мы с ним железно договорились, он сдаёт, я забираю. Никому другому не даёт – только мне. Английский я по-честному никогда бы не сдал. В школе, можно сказать, не учил. Из одной сельской школы в другую переходил, в одной вообще не было учителя, в другой поучила-поучила да в декрет ушла, беда с англичанками была. Миша – находка для меня, выручал постоянно.

А ещё мне крупно повезло, на третьем курсе преподавателем английского была сестра Вити Доровских, с которым на первом курсе жили в одной комнате. Витя после армии, на два курса старше. Я рассказывал, как у них в комнате, как самый молодой, по магазинам бегал. Витя и позже по старой памяти мог заглянуть в нашу комнату:

– Виталя, не в службу, а в дружбу, сбегай за бутылкой, мы тут с ребятами сгоношились.

– Да запросто, – скажу.

Казанцев ворчал:

– Что ты как мальчик на побегушках! Отшил бы его!

– Володя, – скажу, – длинно всю логическую цепочку моих «побегушек» рассказывать, устанешь слушать. А мне не тяжело прогуляться.

Не без умысла просьбу выполнял, дело подошло к экзамену, я к Доровских подкатываю:

– Витя, замолви слово сестре, у нас экзамен по английскому.

Витя в своём стиле:

– Молодой, не мандражируй, считай, пятак у тебя в кармане.

– Не надо пятака, ты что! Мне маленькую-маленькую еле заметную троечку, еле заметную, лишь бы не завалить. В школе практически английского не было!

– Я тебе сказал, молодой, всё будет как в аптеке! И не морочь мне голову!

Как не мандражировать, сестра у Доровских женщина строгая, на экзамен пришёл, сам думаю: вдруг Витя забыл сестре сказать. Билет взял, начал отвечать, тык-мык, что-то мямлю. Она послушала-послушала, смотрю, пишет в ведомости «отлично». У меня глаз выпал, едва за руку не схватил: не надо «отлично». Стыдно перед ребятами, Казанцев «хорошо» получил, а его английский и мой разве можно сравнить! Если и ответил, на трояк не больше.

Миша Норкин узнал о моём успехе, сказал с укоризной:

– Ну, батенька, ты жук! «Тысячи» всю дорогу попрошайничал, сам оказывается!

Миша был непревзойдённым англичанином в группе. Половину песен «Битлз» знал наизусть. В общаге почти в каждой комнате магнитофон, и обязательно записи «Битлз». Спросишь у Миши, о чём та или иная песня, сходу переведёт. Разбирался в английских диалектах. Мог с сестрой Доровских заспорить на английском о ливерпульском диалекте. Миша в любом деле профессор. А по жизни непритязательный, нос не задирал, на Зейскую ГЭС (об этом обязательно расскажу) с нами ездил, бетонщиком работал. В перерыве сядет в позу лотос, роба брезентуха и – лотос…

Упокой, Господи, душу раба Божьего Михаила и даруй ему Царствие Небесное. Я и отпевал Мишу. Лечили от одного, а болезнь в другом. До шестидесяти не дожил. Работал в Омском пароходстве. Частенько мы с ним виделись. Или я к нему в пароходство зайду, а то он в собор в келью мою заглянет.

– Ну что, отец Виталий, – скажет, – достойно есть, достойно пить будем!

– Запросто, – поддержу питейную тему. – Я-то не буду, мне ещё всенощную служить, а тебе могу кагора кружечку одну-другую-третью налить.

– Наливай, отец Виталий, чайку покрепче! Это благодатнее для нас с тобой!

Лучше меня знал Библию, святых отцов, разбирался в богословии, в иконописи. Если увидит незнакомую икону, обязательно разузнает, чей лик на ней изображён. Говорили с ним о конце света, современном состоянии церкви. Грустно иронизировал по поводу фарисействующих в миру и в церкви. Мыслил всегда нестандартно, неожиданно, не любил шаблоны, брать безоговорочно на веру. От Миши первого, пожалуй, услышал аргументы в пользу эпохи сталинизма. В девяностые годы как только не полоскали, не поносили вождя народов. Заговорили о нём, я начал про коллективизацию, тридцать седьмой год, на что Миша возразил:

– А ты не задумывался, как это оказалось, что под ноль разрушенная Гражданской войной страна вдруг стала индустриальной, образованной, деревенские пацаны выучились инженерами, учителями, главными конструкторами ракет и самолётов, генералами, маршалами. Наш институт не когда-нибудь, в ту самую эпоху, в 1951 году образовался. Кто-то очень старается выпятить в той эпохе одно и затемнить, убрать, замолчать, исказить другое. Вождь народов Гитлера заломал. А победителей не любят. Ой, не любят. Та же Америка всячески пытается примазаться к победе, но понимает, кто одолел Гитлера. И злится.

У Миши и о Солженицыне было мнение, отличное от распространённого, как-то в беседе затронули эту тему, он говорит:

– Давай мы с тобой порассуждаем. Солженицын умный человек, не желторотый юнец из глухомани, он позиционировал себя глобальным мыслителем, как это он в письмах с передовой допускал откровенные крамольные высказывания? Неужели не знал, что есть цензура? Сто процентов знал. Высшее образование, офицер, капитан. Мой отец рядовым воевал и то знал. Тогда что? А то, что попахивает самострелом. Ну, попаду под трибунал, зато останусь живым. Так рассуждал. А если человек подловатый в одном… Я был на встрече с ним в Омске, когда он ехал из Владивостока в Москву, тоже шоу устроил – заграничный гуру спустился с вершин учить тёмный народ, как ему жить надо. Ух, как взмыл от вопроса из зала: «Александр Исаевич, не получилось – вы метили в коммунизм, а попали в Россию?» Будто углей в штаны насыпали, подскочил! В больное ткнули… За это его запад на щит поднимал, жить безбедно давал… В Россию он попал…

В церковь Миша ходил не сказать, что часто. Исповедовался, но не у меня, причащался. Много раз обращался ко мне, кого-то из знакомых или родственников понадобилось крестить, отпеть, жилище кому-то освятить.

Отличная у нас была группа, отличные ребята на курсе. И преподаватели в большинстве своём… Легендарной личностью был декан нашего факультета Павел Николаевич Орлов. Я ещё не родился, он уже стал деканом гидротехнического. Доцент, кандидат технических наук. Высоченный и как Котовский лысый. Выйдет из своего кабинета в коридор, лысую голову из самого дальнего угла видать.

– Полундра, парни, – кто-нибудь скажет, – Паша идёт!

Лучше куда-нибудь юркнуть, не попасться на глаза. Особенно если звонок уже прозвенел:

Попадёшься под горячую руку, врежет, несмотря на все твои спортивные и другие заслуги:

– Кузнецов, ага, ты что тут прохлаждаешься, почему не на занятиях?

Было у него в речи это «ага». То и дело вставлял!

– Пять минут, ага, как лекции начались, а ты филонишь!

Не доходя до кинотеатра «Победа», был кафетерий, любили заскакивать перекусить. Продавались булочки, посыпанные дроблёными кедровыми орешками, с кусочком масла внутри. Булочка разрезается и туда масло. До того вкусные, до того сытные. Парочку с кофе уплетёшь и можно горы свернуть. Одно плохо, после кафетерия сломя голову бежишь на занятия. Пока своей очереди дождёшься, пока кофе пьёшь. Я ещё такой по натуре – сначала тяну до последнего (успею, чё там), потом лечу язык на плече. Бывало, наскочу на Павла Николаевича, он заагакает по своему обыкновению.

– Это что мы, ага, совсем краёв не видим? Закон для нас не писан? Когда взбредёт в голову, тогда и появляемся в институте! Звонок для кого звенел? Для меня?

Или вызовет к себе:

– Кузнецов, ага, я бы этим твоим проектом тебе морду набил. Его в руки противно, ага, взять, запачкаться можно. Иди и переделывай!

Он на третьем курсе «Водные пути и порты» преподавал. Над курсовым я корпел-корпел, и на тебе – «иди и переделывай». А куда денешься – пришлось доводить до ума. А вообще Паша как отец родной для нас был. Мог наорать, но за каждого боролся, так просто не отчислял никогда. Если только человек вконец обнаглел, учёбу забросил. А секретарша Павла Николаевича – Клавдия Федоровна Гашникова – матерью была. Казалось бы – кто я ей, абсолютно чужой человек, нет, думала обо мне, заботилась, общежитие организовала на первом курсе. В то же время – гроза общежития. Заявится как снег на голову, только порог переступит, уже слух по всем этажам: полундра, Клава пришла! Особенно длинноволосые парни в разные стороны разбегались. Клава увидит – прощай причёска.

Сопротивление материалов читал Викентий Викентиевич Варнелло. Тоже легендарная личность. Один из дедов института. Шутка ли – в молодости участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа. Доктор наук, профессор. И принципиальный, за красивые глазки ни за что не сдашь сопромат, но и не злой. Известное дело, студенту только дай повод над преподавателем подшутить. У Варнелло дикция хромала, вместо сечение, вращение, кручение говорил сесение, врасение, крусение. Поначалу хихикали на лекции, потом привыкли. Но при случае не могли не поиронизировать. Привычным делом было услышать от сотоварищей: «Ты сесение, врасение, крусение думаешь сдавать или как?» Умер Варнелло скоропостижно, во сне. Лёг спать здоровым, а утром не встал. Царствие ему Небесное.

По электрооборудованию был Карпенко, звали за глаза – Карпуха. И не переваривали его. Сначала старшекурсники про него страсти рассказывали, а потом на себе узнали. Мог запросто всю группу на экзамене завалить. В нём была и гордыня, и комплексы… Поговаривали, разлад в семье, то сходятся с женой, то расходятся… Ему доставляло удовольствие над студентами поизгаляться. Казанцев говорил в сердцах: «Прищучить бы Карпуху в тёмном месте! Да настучать по кумполу». Но я Карпенко сумел обвести вокруг пальца. Предмет – голову сломишь… Электрооборудование шлюза или корабля – там столько всего… А ты должен знать, что когда включается, выключается, запитывается… В экзаменационном билете два вопроса и схема. Чуть начинаешь путаться при ответе – иди «два». На что Казанцев голова и то с первого захода не сдал. У него в институте раза два всего случалось несдача. Карпуха всю группу завалил. Не в настроении был. У него было заведено, листы, на которых мы ответы писали, выдавал свои. Хорошо, не подписывал их. Я приглядел, какие у него – тетрадные. На пересдачу пришёл с ответами в кармане. Пришил к подкладке пиджака носовой платок размером с тетрадный лист, получился отличный карман, в него ответы на все билеты поместил. Карпуха усаживал нос к носу к себе. Его стол, а ты перед ним за своим столом. Беру билет, сажусь. У меня путеводитель в ладони, маленькая бумажка, на которой написано, сколько надо отсчитать листов, чтобы достать ответ. Я тихонько вытащил нужные листы, под чистые листочки, что Карпуха выдал, сунул. На чистых что-то пишу, чиркаю, потом нужный листок сверху положил. Маленько почиркал для правдоподобного вида – будто родился в творческих муках. Электросхему, что в билете, проработал.

Карпуха мне:

– Ну что, Кузнецов, отвечать будешь? Или не готов?

– Да готов, – начинаю заикаться, картину гнать, – но боюсь, как бы не ошибиться. Может, поможете немного, я сопоставлял одно с другим…

Включаю всё актёрское мастерство. Делаю испуганный вид – вызвать снисхождение удава, перед которым кролик трясётся.

Начинаю отвечать. Он послушал:

– Ну, правильно ведь. Вижу, учил.

– Учил, ночь не спал, но маленько перемешалось в голове.

– Давай второй вопрос, первый твёрдо сдал.

Ух, прокатило. Второй начинаю. Тоже заикаюсь, хотя один к одному с лекции списано.

– Вот здесь, – говорю, – не уверен, вроде вот так должно быть!

– Не вроде, а так и есть! Правильно! Схему давай.

– В прошлый раз мне такая же попадалась, я вот здесь ошибку сделал.

Уже не жду его реакции, уверенно говорю:

– Ток вот сюда идёт, эти реле срабатывают…

Он меня перебил:

– Ладно, иди.

Гора с плеч. Ребята в коридоре со всех сторон:

– Не сдал?

Я грудь колесом:

– Почему не сдал – четыре балла!

– Да ты что?!

– А что тут удивительно! – свысока на всех смотрю. – Заниматься надо! На лекции ходить, лабораторные не пропускать. А то мы всё норовим на дурачка сдать. Учить надо, а не прохлаждаться по кафе! Я вам скажу, Карпуха нормальный мужик! Зря на него наговаривают!

Казанцев готов был пришибить меня!

Гидравлику Долгашов читал. Проект сдаёшь, он посмотрит-посмотрит, сунет тебе логарифмическую линейку – пересчитывай. А то и сам начнёт проверять с линейкой. Всех приучил пользоваться логарифмической линейкой. По сей день могу. Как-то вещи перебирал и попался артефакт, начал старшим детям показывать, как считать с логарифмической линейкой, они смеются – каменный век.

И ещё один легендарный преподаватель – Сергей Иванович Галкин. Вёл строительную механику. Интеллигент до мозга костей. Доктор наук, профессор, а никакой заносчивости. Культура во всём, в речи, в отношении к студентам, голос на тебя никогда не повысит. И преподаватель идеальный, всё у него чётко до мелочей.

Он участвовал в проектах создания новых самолётов, разрабатываемых фирмой Туполева, делал расчёты. Время от времени летал в Москву.

Стоим однажды с Казанцевым в коридоре, группа вся в аудитории, звонок прозвенел, а Галкина нет. Наконец показался в конце коридора, к нам подошёл:

– Вы меня извините, к Туполеву летал. Самолёт из-за непогоды задержался. Вот опоздал, извините.

Мы с Казанцевым снисходительно:

– Да ничего-ничего, бывает.

Думаю, был Галкин из потомственных интеллигентов. Выделялся из преподавателей. Разве сравнить с тем же Карпенко. Галкин месяца два у нас уже читал, когда случайно узнали, он лауреат Государственной премии. Ни словом об этом не обмолвился, от Клавы узнали. Никогда не козырял, что с легендарным Туполевым работает.

Позже Галкин перебрался в фирму Туполева в Москву.

В подавляющем большинстве хорошие преподаватели нас учили. Единственный, подлая душонка, – физик. Начал на первом курсе приставать к Любе Ушковой. Воспылал страстью. Давай предложения откровенные делать. Дескать, ты мне, а я тебе пятак поставлю на экзамене… Люда Новичкова ко мне подошла, так и так. Я к ребятам… Не дали в обиду. Люба заявление написала, ребята пошли к ректору – Володя Казанцев, Витя Краско, Руслан Бойко… Физика быстро наладили из института… Не то что в случае с профессором консерватории, который моей дочери начал домогаться, не он, а она в конечном итоге ушла из консерватории, мы, наоборот, отстояли товарища…

Зея, Бурея, мак, василёк

Сижу у батюшки Виталия в келье, заходят женщина и мужчина среднего возраста, с ними девчушка-егоза, лет пяти от роду. Женщина говорит:

– Вот, батюшка, твоя Надежда.

Надо сказать, в батюшкиной келье порой набивалось человек по семь-восемь, больше не было посадочных мест. Он придерживался технологии: пришёл к нему посетитель – заходи. Даже если, с кем-то ведёт разговор, всё равно проходи. Секретов нет, вдруг пришедшему тоже полезно послушать. Отец Иоанн, настоятель храма, под его началом батюшка служил много лет, неоднократно отчитывал: превратил келью в проходной двор, вечно народ торчит.

– Покаюсь ему, – вспоминал батюшка, – мол, не буду так делать, а всё равно. Не могу я прогнать человека: жди в коридоре. Будто он к чиновнику пришёл. Если надо ему со мной один на один поговорить, посидит со всеми, подождёт. Случалось, посидит-посидит, послушает беседы с другими чадами, а потом скажет: батюшка, я всё понял.

Духовные чада с девчушкой-егозой были, как потом выяснилось из медицинской среды, дантисты, владели клиникой. После слов женщины: «Вот, батюшка, твоя Надежда», – мужчина поднял брови:

– Не понял?

– Ну как же, – посмотрев на меня, улыбнулась женщина, – не проведи батюшка с нами работу, Нади у нас с тобой не было.

В своё время они пригласили батюшку Виталия освятить помещение клиники, с той поры он стал их духовным отцом. Соберутся ехать в отпуск или в другую поездку обязательно берут у него благословение. Сыну поступать в медицинский университет, тоже пришли: благословите Максима. Серьёзные дела без батюшки не решали.

Но однажды отец Виталий «наехал» на духовных чад, рассказывал об этом так:

– Говорю им: «Вам по сколько лет? По сорок. Я в этом возрасте только женился, а у меня пятеро детей. Вы двадцать лет в браке и всего-навсего один сын! Молодые совсем, а крылышки уже сложили! Не заметите, как Максим получит диплом, скажет вам: гуд бай, мама-папа, и упорхнёт в ту же Москву! И что тогда? Одни будете куковать?

Не прошло года, дантисты родили Надежду. У её отца память оказалась короткой, забыл, кто надоумил «крылышки расправить», потому-то и удивился словам жены – «батюшка, твоя Надежда».