Не надейтесь на князей, на сынов человеческих

Попал я в хорошую команду, сапёрные войска, в Москве бы служил. Да проворонил. Ночью борт пришёл, подняли ребят, в автобус посадили и на аэродром. Меня выкрикивали, а в ответ тишина. Я был в самоходе. Если две ночи в распределите переночевал, то хорошо. Вечером убегал, утром первым автобусом приезжал до подъёма. Мне говорят: твоя команда улетела ночью, тебя кричали, кричали. Где был? Крепко спал, говорю, не слышал. Надо было громче кричать.

Меня записали в морфлот, во Владивосток. В распределителе нами командовал старший лейтенант. Из переростков, ему давно майором пора быть, он всё ещё старлей.

– Ну, Кузнецов, добегаешься ты у меня, – пообещал, когда я и Владивосток пробегал, – отправлю, где Макар телят не пас!

– Дальше географии не отправите, товарищ старший лейтенант! – духарился я.

Но сожалел – в Москву не попал. В столице ни разу не был до этого, хотелось посмотреть.

– Будет тебе география с биологией! – пригрозил старший лейтенант.

Так и получилось. Улетел с последней командой, вместе с Колей Кислицыным и Пашей Берёзкиным в Тикси. Конец земли, море Лаптевых, Ледовитый океан. Севернее всего три населённых пункта Советского Союза – Диксон, Сындасско, Хатанга. Не знаю, как у этих самых северных северян дело обстояло в тот день с погодой, Тикси встретил пургой. Вышли из самолёта, я сразу вспомнил старшего лейтенанта. Макар пасти телят сюда не погнал бы ни за какие коврижки. В Москве однозначно теплее было бы служить. Внешне мы все хорохоримся, дескать, нам всё нипочём, всё могём, а когда прижмёт, внутри начинает ёкать. Идём по лётному полю, страшный ветер со снегом бьёт в лицо. Идти невозможно. Прёт на тебя. Глаза залепило, лицо корочкой схватило, как только летуны борт посадили. В Новосибирске далеко не каждый ноябрь по-настоящему зимний. В Тикси в сентябре уже зима, в октябре – конкретная, а в июне плац от снега чистили.

Не всё складывалось невесело в тот день, в казарме столкнулся с Егором Назаровым. Он улетел предпоследней командой. В казарме слышу знакомый голос. Егор за двухъярусной кроватью с кем-то разговаривал. Не видно было.

– Назаров, – говорю, – ты что ли, якутская твоя душа?

– Однако я, – высунулся в проход Егор.

Обрадовались друг другу, будто не вчера расстались, а несколько лет назад.

Военный городок назывался Тикси-3. Ни телевизора, ни увольнений, ничего, одичать можно, и дичали. Старослужащие не знали, куда себя деть, развлечением было над молодыми покуражиться.

Нас новобранцев в сумме триста человек прилетело, а триста дембелей, нашим бортом отправили в Якутск. Мы с самолёта вышли, они в наш самолёт идут. Кричат:

– Гуси-гуси!

Мы в ответ:

– Га-га!

Гусями нас звали. Триста дембелей улетело, но всё равно попадаем в волчью стаю, старослужащих осталось ещё девятьсот человек. Хорошо, командиры не бросили к ним, а сформировали две роты из молодых.

По прилёту погнали в баню. Всё под окрики «быстрей-быстрей». Одежду не по твоему размеру сразу выдали. Гимнастёрка, брюки, бушлат. Твой не твой размер – бери, что дают, потом разберёшься. У Егора сорок первый нога, сапоги сорок четвёртого достались. Мне бушлат недомерок – по пуп. Потом начался круговой обмен. В результате практически все оделись по размеру. Бушлаты старьё выдали. Всё предусмотрено. Одень в нормальное молодых, деды тут же отберут. Выдали бэушные, давно списанные. Все замасленные. Когда-то танкисты в Тикси стояли, наверное, с тех времён. Гимнастёрки, брюки хабэ, не жарко было зимой.

Полк аэродромный, обеспечивал дальнюю авиацию. Хозвзвод, автобат, трактора, машины, дизельные подстанции… Всё, что касалось жизнеобеспечения военного городка, лежало на обязанностях полка. Первые полгода – самые трудные. Молодых гоняли кирпич разгружать, снег чистить… К вечеру еле ноги волочишь, только до подушки добраться. Да разве дадут, начинается – «рота, отбой!», «рота, подъём!», «рота, отбой!», «рота, подъём!»… Бессчётное количество раз. В сорок пять секунд раздеться, уложить аккуратно одежду и запрыгнуть в кровать.

Сходить в столовую – уже испытание. Поначалу казалось, не успел сесть, первую ложку поднести ко рту, над ухом: «рота, подъём!» Вскакиваешь голодным… Но это не самое страшное… В зале с одного края сидели те, кто год прослужил, с другого – полтора. Мы, молодые, мимо бежим, а им развлечение – «поймать гуся». За руку схватить тебя: ну-ка, гусь, отнеси мою посуду. Казалось бы, ну что там пара чашек, не переломишься… Да около моечной столовские старослужащие на гусей охоту ведут. Попадёшься – будешь мыть посуду до посинения. «Гусей» наловят, те весь день пластаются. Потом зачуханные, перепачканные возвращаются в казарму, и там не с распростёртыми объятиями старшина ждёт. Гаркнет:

– Где шлялся?

И получай наряд вне очереди. Ты пахал, а тебе вдобавок наряд. Старшина прекрасно знал, где подчинённые «шлялись», да логика железная: раз попался в лапы дедов – сам виноват, в следующий раз будь хитрее.

В казарме у нас подобралась группа, может, человек пятнадцать, большинство, кто после института, техникума, вместе держались. Одному трудно в армии, надо иметь друзей. Саша Михеев, баянист, к нам примкнул. Интересный парнишка, он мечтал побывать в космосе. В наше время были такие мечтатели. Даже хотел поступать в лётное училище, не прошёл медкомиссию, доктора нашли отклонение по зрению. О своей мечте Саша не распространялся, мне по секрету сказал. Любил научную фантастику. Говорил: «Скоро техника достигнет такого, что любой может в космос полететь». Он с баяном не прогадал. «Нам песня строить и жить помогает…» Саше инструмент помогал служить. Парень не из боевых, зато баянист – любую песню сыграет, на любой вкус заказ выполнит. В нашей части к нему все с почтением относились, офицеры лишний раз не напрягали.

После армии мы потеряли друг друга. Пытался его по интернету отыскать, не смог.

В роте сбилась группа приблатнённых. У кого-то из них это было напускным, кто-то из дворовой полукриминальной шпаны. Останься такой на гражданке, не исключено, получил бы срок. Много было якутов, они тоже своими группами держались, хотя в нашей группе тоже имелись якуты, кроме Назарова – Виноградов Славик, Толя Зырянов. Каких-то стычек серьёзных, антагонизма между группами не было.

Хотя, случалось, ходили по краю. Был такой Муконя, цыганистый парнишка, вызывал гадливые чувства, такие типы бьют исподтишка, ножом пырнуть могут. Но мы с ним ни разу не сцепились, Бог миловал. Вокруг него собралась компания таких же. Блатных из себя изображали, бывалых. И стал один из них до Егора докапываться. По фамилии Бабков, кличка была Боб. Начал цеплять Егора. Раз, другой, третий. Вижу, дело добром не кончится, пора ситуацию разруливать. Хуже будет, если без меня что-то случится.

Бобу после его очередного наезда на Егора говорю:

– Он тебе что-то должен? Чё ты на него без конца наскакиваешь? Ты чем-то недоволен?

Боб с вызовом:

– Да, недоволен!

– Хорошо, – говорю, – один на один пойдите и объяснитесь. Ты не мандражируешь?

– Да я его…

– Отлично, шагайте за тамбур.

Был закуток за тамбуром, курить туда ходили.

Разговор происходил в казарме. Из группировки Мукони поднялись несколько человек, следят, что дальше будет, и наши ребята приготовились.

Я Егору тихонько говорю:

– Без лишних разговоров сразу начинай, заходи под руки его и боковыми со всей дури.

Боб Егору:

– Ну, чё, якут, ссышь? Айда я тебе кровянку пущу.

Его дружки смотрят, и мы начеку. Если они пойдут, мы ввяжемся, будет общая свалка.

Боб с Егором встали друг против друга. Боб что-то сказал Егору. Тот в ответ боковой удар, с правой, а потом с левой. После второго удара брейк – Боб на задницу садится и встать не может. Поплыл. И заплакал как ребёнок. После этого он весь авторитет у Мукони и дружков растерял, стал у них на побегушках. Из Боба прекратился в Бобика

Одно время роту начали гонять на строительство ледника. Здоровенный склад для мяса. Стены дощато-ледяные. Внешняя стена в одну доску толщиной, дальше из кубов льда стена, и ещё внутренняя дощатая стена. В навигацию мясо по северному морскому пути привозят и загружают в такой склады. Мы лёд закладывали. Поставят шеренгой, кубы льда передаём друг друга. Естественно, на открытом воздухе. Зима, холодина. И обязательно лёгкий ветерок. При минус десяти градусах он бы освежающим показался, а когда мороз за тридцать. У всех лица сделались коричневыми. Чуть не уследил – щеку или нос прихватит. Вовремя заметишь или подскажут – ототрёшь рукавицей, разгонишь кровь. Но чаще в казарму придёшь, начинает саднить – отморозил. В результате получаешь вот такой зимний «загар». И холодно, бушлаты одно название. У старослужащих специального пошива для Крайнего Севера, удлинённые, утеплённые, в нём есть специальная маска, на лицо надевать, а нам выдали танкистские, короткие, холодные.

На леднике я понял: надо что-то предпринимать, иначе можно пропасть не за понюх табаку на таких работах… Постепенно нас, молодых, из роты стали разбирать по объектам части. Смотрю, одни ребята в хоздвор пошли, на теплицу двоих взяли. Как-то пришёл прапорщик, спрашивает:

– Кто разбирается в дизелях?

Увёл двоих. В дизельной тепло, никакого тебе льда или кирпичей. В следующий троих парней в автобат взяли. Разбирали нас потихоньку. И тут приходит лейтенант Вагнер. Молодой, первый год как после военного училища. Как потом оказалось, отличный парень. Спрашивает:

– Кто чертежи может делать? Тушью писать?

Ни секунды я не раздумывал.

– Я! – кричу, – И ещё Егор Назаров, он прекрасно тушью пишет, Николай Кислицын, Павел Берёзкин.

Так мы оказались в штабе полка, в производственно-техническом отделе, который подчинялся главному инженеру полка и занимался инженерно-технической работой. Главным инженером был подполковник Королёв, начальником ПТО майор Зелинский Андрей Павлович. Начну ему форме докладывать:

– Товарищ майор, рядовой Кузнецов…

– Да брось ты козырять, – перебьёт меня.

Майор из гражданских, после технического вуза призвали офицером в армию, и остался на двадцать пять лет. Не служака, технарь. Хороший человек. В штабе большинство офицеров было после институтов. С ними почувствовали себя людьми. Мы чертили, писали тушью, участвовали в составлении смет, отчётов. В казарму только переночевать приходили. Старшиной роты был Сосковец, всё пытался нас ущемить. Не по душе было ему, нет возможности подчинёнными распоряжаться с подъёма до отбоя. Несколько раз пытался в воскресенье не пустить в штаб, дескать, хватит в тепле баклуши бить, здесь работы хватает. В этом случае нашему командиру роты звонил зам комполка и давал взбучку: срочно отправить ребят в штаб. Добавит для острастки, горит отчёт для Москвы, а вы моих работников задерживаете. Полк напрямую подчинялся Москве, оттуда часто приходили запросы: подготовить то, составить это. Своя бюрократия…

Командиром полка был полковник Иван Иванович Бабенко. Бравый мужчина. Походил на киношного Чапаева, которого в знаменитом фильме Борис Бабочкин играл. Голос раскатистый, каждое слово команд впечатывал в подчинённых намертво, ломом не вывернешь. В самый лютый мороз ходил в сапогах. На градуснике под пятьдесят, все в валенках, и в них-то не жарко, он в начищенных до зеркального блеска сапогах. Другой обуви не признавал. Биография по-настоящему офицерская, не генерала сынок: Дальний Восток, Забайкалье, Белоруссия… Помотался, как военное училище окончил, по гарнизонам, а жена, Елена Алексеевна, с ним. В штабе заведовала библиотекой техдокументации. Сын учился в Ленинграде в военном училище. Полетит к нему, а меня в библиотеке за себя оставит. Душевная женщина, опекала меня.

Однажды пришёл с синяком. Она сразу:

– Что случилось? Говори, всю роту разворошу!

– Нет, – говорю, – спортом занимался, упал.

Не сказал, что подрался. Был у нас сержант Клопов. Нормальный, в принципе, парень. В тот раз заметил мою хитрость. Взвод, в котором я стоял на вечернем построении, отправили кирпичи таскать. Я был самым последним, сделал шаг и встал в соседний взвод. Я не я и кирпич меня не касается. Клопов узрел мой манёвр. Передо мной якуты низкорослые стояли, это и подвело. Отбой скомандовали, я понёс сапоги в сушилку. Клопов за мной:

– Ты что это, Кузнецов, совсем оборзел! Ну-ка быстро на кирпич!

Я делаю вид, что не слышу, захожу в сушилку и вдруг удар сбоку. На автомате уклоняюсь, вскользь всё же задел меня, я молниеносно даю ответ. Дело усугубилось для Клопова тем, что я в руке держал сапог, пол-лица ему расквасил. Он из сушилки вылетает с разбитой физиономией. Сержанты увидели и как горох на меня посыпались. Я к стенке отскочил, чтобы никто за моей спиной не оказался. Ухожу от ударов, главное устоять. Пару раз кого-то задел. Я и в армии старался тренироваться. Тут мои ребята подскочили. Сержанты дали задний ход. Они оказались в меньшинстве. Нас на следующий день в наказание отправили в гарнизонный клуб делать генеральную уборку.

Как Елена Алексеевна ни допытывалась, не сказал ей о драке.

Один раз едва-едва удалось избежать серьёзной стычки. Нас с Егором отправил капитан Коваленко, геодезист, на свайное поле. Сваи летом забивали, ему надо было их уровни замерить. Мороз жуткий, и ветерок, как обычно, тянет. Капитану самому мёрзнуть не хочется, нас послал. Мы один уровень сделали, второй, к пятой сваи замёрзли до печёнок. А там их не один десяток. Лица полотенцами замотали, бушлаты те самые не северные, танкистские, не для сорока градусов мороза. Закоченели, жить не хочется. Я принимаю решение заканчивать эти работы.

– Егор, – говорю, – сворачиваемся. По остальным на глаз напишем. Кто проверять до лета будет. Это всё для проформы.

Невдалеке вагончик стоял, из трубы дымок, заскочили погреться, смерть как закоченели. Заскакиваем, а там дембеля. Среди них Ефремов, немного знал его, натуральный уголовник. Говорили, ему тюрьма корячилась, в армии от неё скрылся. Потом всё равно в дисбат загремел.

До Егора не он докопался, а Кудряшов – Кудряш. Примерно такой же сволочной тип, как Ефремов. Сидит, развалившись, у печки и спрашивает Егора:

– Якут, как тебя зовут?

– Егор.

– Егорка, иди я тебе щелбан поставлю.

Меня всего перевернуло.

Егор напрягся, стоит. Его начали толкать к Кудряшу.

Я смотрю, у стенки кусок арматуры в палец толщиной. Ну, думаю, если что – будем отбиваться. И говорю:

– Ставь лучше мне!

Они Егора в сторону, на меня переключились, что это за борзость?

– А что это ты за якута впрягаешься? – Кудряш мне. – В школе вместе учились? Или вы родственники?

Все заржали. Что институт окончили, об этом мы не говорили. От зависти, что нам год служить, живьём съедят. Молчали до последнего.

– Какая, – говорю, – разница?

То ли вид у меня был настолько решительный, то ли Ефремову понравилось, я не побоялся пойти на всех за товарища, а их было человек десять. Егор с виду как пацанчик, в нём чуть больше метр шестидесяти роста. Хотя боксёр, повторюсь, был хороший. Спарринговал с ним много раз, силу его кулака знаю.

Ефремов говорит:

– Ладно, пацаны, не трогайте их. Это мои кореша. Пусть греются. При случае, боец, – ко мне обратился, – чаю хорошего пачечку занесёшь мне.

Так мы с Егором избежали драки. Тяжело бы пришлось, навались они на нас.

В штабе, конечно, была лафа работать. Никакой муштры, офицеры по-человечески относились, никто не рявкал на тебя. И свой кайф – в столовую строем не ходили. К сожалению, в столовой роли не играло, штабной ты или нет, ты – гусь, а значит, держи ухо востро. Я однажды зазевался. С Егором поели, посуду понесли, а тут деды. При кухне им хорошо – сытые, в тепле, но самим палец о палец ударить лень. На молодых ездили. Поешь, бежишь из столовой, тебя со всех сторон ловят. Я всегда ухитрялся уходить, чтобы посуду за кого-то не нести или того хуже – в мойке пластаться. Свою тактику разработал, она меня выручала. Момент выберу, когда выскочить из-за стола, и наловчился лавировать при отходе. Дембеля это засекли, заусило их: надо этого борзого поймать! Устроили настоящую охоту. Несколько человек стеной встали на лестнице, я из зала выскакиваю, думал, ушёл, а меня ждут. На других гусей не отвлекаются, только я нужен. Двое схватили, один – за правую руку, другой – за левую. От одного я вырвался бы, но двое и крепкие парни.

Заарканили и заставили посуду со столов, бачки таскать в мойку. Сами караулят, глаз не спускают, чтобы не сбежал. Решили по-настоящему проучить. Ещё и тычками награждают, пользуются, что руки у меня заняты. Потом в мойку завели, двери закрыли – работай. Там таких, как я, гусей с пяток наловили и запрягли посуду мыть. Формально деды дежурят, а по факту, работают гуси. Я уже рассказывал, к вечеру гусь в казарму приходит, у него вся гимнастёрка, брюки засалены. Шутка ли полторы тысячи человек поели, за ними надо посуду вымыть, воду вынести, порядок навести, овощи на следующую закладку почистить. Форма изгажена, сам весь измочаленный, а на него ещё в роте: где ты был? Понимают, где, но запросто можешь получить вдобавок ко всему наряд вне очереди: к примеру, казарму ночью мыть.

Егор увидел, что меня поймали, вернулся в столовую на заклание. Я ему:

– Егорушка, зачем ты-то пришёл? Ладно, я попался, но ты-то зачем?

– Ну как же, Виталя. Как могу тебя бросить!

В душе, конечно, приятно, Егор решил разделить один кнут на две спины.

Дембеля довольны – гусь сам сдался. Ловить не надо. Бывает же такое. Они королями ходят, шапки на затылке, гимнастёрки расстёгнуты.

Один свысока с издёвкой бросил:

– Раз Егорушка на подмогу прибыл, бачок с помоями вдвоём дружненько взяли и быстрым шагом вынесли.

Столовая была так устроена, что на первом этаже кухня – варили, готовили, а на втором – обеденная зона и мойка. Отходы в здоровенный алюминиевый бачок собирают, как наполнится – на улицу его тащат. Берём с Егором бак за ручки, спускаемся на площадку между этажами, я смотрю – никого поблизости.

– Егор, – говорю, – бросай, бежим!

Мы бачок кидаем и вниз по лестнице со всех ног. Бачок переворачивается и катится по лестнице, помои рекой. Дембеля услышали грохот и за нами. Мы во внутренний двор выскочили, а там высоченный забор. Я Егора подсаживаю, он ниже меня, затем хватаюсь за верхний край, подтягиваюсь, и тут какой-то шустряк вцепился в мой сапог. Но у меня их два. Пускаю в ход свободный, обрушиваю его на дембеля, он теряет всяческий интерес к погоне. Мне, само собой, ждать других преследователей не с руки, перелетаю через забор. А дальше держи-лови… Уж что-что, а кроссы мы с Егором десятки раз в институте бегали. Тут, шалишь, нас поймать. Не выйдет! Это вам не столовая.

Закон такой, попался в руки старослужащих – сам виноват, удрал – молодец. На следующий день иду мимо плаца, навстречу дембель, из тех, кто на кухне окопался.

– Ну, ты, гусь, и ловкач! – мотнул он головой. – Молоток!

В штабе к нам как к штатским относились. Можно было в магазин гарнизонный сходить, что-то купить. Меня даже офицеры за водкой отправляли. Был у нас капитан Симонов, иногда слабину давал – выпивал. Вечером офицеры сгоношатся втроём-вчетвером тайком от жён расслабиться. А кого послать? Егора нельзя – провалит дело. Его спроси: что несёшь? Честно ответит: водку. Да и приметный. Выбор пал на меня. Рядовому спиртное не дадут – придумали костюмированный спектакль. Бушлат с капитанскими погонами одеваю, шапку. Сапоги брюки мои – остальное Симонова. Я от себя добавил в маскарад очки Елены Алексеевны. Она домой уходила, очки на столе оставляла. Золотистая тонкая оправа, стильные очки. Наряжусь и молодым капитанчиком иду. Никто не узнаёт. Солдаты наши бегут, ещё и замечание сделаю.

Один раз едва не попался. Возвращаюсь из магазина, а наш ротный, капитан Усманов, заступил на дежурство по штабу. Это случалось крайне редко, но бывало. Я как раз попал в пересменок. За водкой пошёл, один офицер сидел, возвращаюсь – Усманов. Он меня как облупленного знал, раскусил бы в любом наряде, в любых очках. Да я вовремя заметил ротного, захожу в штаб, он за окошком сидит, я задний ход. Не успел он засечь. На крыльцо выпятился, что делать? Тут солдатик молодой выносит из штаба мусор на сжигание. Специальный бачок, а в нём мусор. Парня я знал, был из Никополя. Подзываю:

– Выручай.

Бушлат капитанский, шапку, водку в бачок сунул.

– Это, – говорю, – капитану Симонову передай, а мне тащи мои бушлат и шапку.

Ни себя не подвёл, ни Симонова. В доверии был у офицеров.

Армию, конечно, надо развивать и совершенствовать. У меня старшего сына Витю недавно призвали. Окончил музыкальное училище, можно было в армейский ансамбль, он отказался. «Хочу, – сказал, – как ты, папа, в обычной части отслужить». Отправили в Новосибирскую область. Приедет, расскажет, чем современная служба отличается. У нас говорили: армия школа жизни, но лучше её пройти заочно. Мне лично никакого творческого развития она не дала. Может и зря сын отказался от ансамбля. Долг, само собой, Родине отдать надо. И продержаться. Один в армии не проживёшь, только с друзьями. Особенно в таких условиях, как в Тикси, где люди дичают в оторванности от мира, от гражданского населения, вдали от цивилизации… Ни тебе увольнений (а куда идти?), ни знакомых за пределами части… Хорошо, я себе каникулы устроил, как Василий Иванович Чапаев в академию поступал. Только Василий Иванович в анекдоте поступал, а я чин по чину пытался. Но это особая армейская история, ей посвятим отдельный рассказ.

Академик из межклеточного пространства

В тот день батюшка крестил, договорились встретиться после этого. Я даже припоздал и застал в келье у батюшки незнакомого мужчина. На вид лет сорок. Широкие плечи, крупные черты лица, ранняя лысина, и голос под стать комплекции – басовитый. Представился:

– Александр.

Рукопожатие крепкое.

Батюшка предложил мне чай.

– Александр свежим мёдом угощает, пасека у него.

– Дядя в основном занимается, – не желая чужой славы, сказал Александр, – я, так сказать, в доле, больше на подхвате. Дядя профессор в пчеловодстве. Отец мой тоже соображал в этом…

Мёд был отменным. Тёмный, почему-то хочется сказать, таёжный, хотя не совсем так, не в тайге пасека. Мёд ещё не загустел, растекался по языку, пощипывая его, обволакивая нёбо, горло… Вкусно…

– Расскажи писателю про отца, – попросил батюшка Александра.

Отец Александра, было ему тогда за тридцать, в командировке в Комсомольске-на-Амуре познакомился с женщиной. Недолгая встреча не прошла бесследно, забеременела мимолётная знакомая и родила девочку Ксению. А у мужчины семья в Омске – жена, сын Александр. Семью не бросил, и от дочери не отказался. Не встал в позу: мало ли от кого может быть ребёнок, и вообще – мы так не договаривались. Поступил по-мужски, было дело – было, значит, люби и саночки возить. Помогал по возможности дочери, посылал деньги в Комсомольск-на-Амуре. Жена ворчала, а кому понравится, но терпела. Когда началась в девяностых годах катавасия в стране и на оборонном заводе, где работал мастером, переквалифицировался в пчеловоды, на пару с братом занялись пчёлами. Это помогло удержаться на плаву.

И вот в двадцать пять лет дочь Ксения, оставляет «Город на заре», как назвал в своей пьесе Комсомольск-на-Амуре драматург Арбузов, и приезжает в Омск к отцу. Первая жена у того перед этим умерла, жил один. У сына Александра своя квартира, своя семья. И всё было бы даже и хорошо, как-никак веселее пожилому мужчине, есть кому суп приготовить, порядок в доме навести, да дочь оказалась ветряной. Привела сожителя. А он из пьющих. И любитель шумных застолий. Однажды с товарищами завалился. Одна бутылка, вторая, третья… Душа (эх, разлюлилюли малина, хорошо-то как!) просит продолжить бравый счёт опорожнённым бутылкам, а не на что… Они к хозяину квартиры: подкинь-ка, батя, деньжат! Видишь, у людей масть пошла, аппетит разыгрался, а ты сидишь, как не родной. Хозяину порядком надоели гости, сам не участвовал в возлиянии, сослался на недомогание, и в категорической форме отказался субсидировать дальнейшее веселье. Ах, так, рассердились гости, схватили новый телевизор, и понести аппарат на продажу. Сейчас хорошо, телевизоры плазменные, взял под мышку и неси… Хозяин попытался противодействовать грабежу. Хоть и в возрасте человек, но силушка в нём была. Гости рассвирепели, сначала ударили сзади табуреткой по голове, а потом просто-напросто запинали. За содеянное получил сожитель Ксении десять лет.

Александр выгнал сестру из квартиры отца. Она стала снимать с подругой квартирку в малосемейке, работала в магазине. Нашла себе нового сожителя, собралась за него замуж. Да выяснилось, что тот имел ещё одну возлюбленную. Ксения решила бороться за счастье, пошла к сопернице и сказала, что у неё будет ребёнок от сожителя. Соперница накинулась с кулаками на Ксению. Завязалась драка, соперница ничего умнее не придумала, схватила утюг и ударила Ксению в висок. Та скончалась в больнице.