Точное попадание

Точное попадание

Елена Виаджи

История основана на реальных событиях, имена героев изменены.

Дизайнер обложки Александр Грохотов

Корректор Яна Веретнова

© Елена Виаджи, 2019

© Александр Грохотов, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-0050-4658-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Intro

Все началось с несвязанных эпизодов. Они внезапно вспомнились, всплыли со дна.

И вдруг вся эта история стала толчками выплескиваться наружу. Захлестнула эмоциями.

Давно забытые персонажи один за другим вылезали на поверхность, как бы говоря:

– Ну что, настало время со всем этим разобраться.

Я родилась в Ленинграде в начале 70-х. Мы жили в самом центре, на Пушкинской улице.

Раннее детство. Обрывки впечатлений. Зимнее утро, темно, не хочется вставать в детский сад.

Лес, и мы с бабушкой ищем грибы в высокой траве. С родителями на пляже в Солнечном.

Я на корточках ем клубнику на совхозном поле. Когда меня оттащили, моя моська от аллергии по красноте уже напоминала большую клубничину. Жаркое лето в Абхазии.

Я рано начала показывать свои склонности. В метро мама заметила, что сидящие напротив мужчины как-то странно на нас смотрят. Это я, четырех лет от роду, строила им глазки.

Часами могла играть одна, погружалась в сказочные фантазии. Я одушевляла плюшевых медведей, рисунки на ковре, шишки в лесу. Дружба с девчонками меня не интересовала.

В средней группе детсада я заявила маме, что «люблю» какого-то Диму из садика и мы поженимся.

Через неделю мне уже нравился Андрюша.

Мой отец всю жизнь играл. У него были сотни увлечений, которым он полностью отдавался в свободное от работы время. В молодости ходил в горы с палаткой. Играл на баяне и фортепьяно. Собирал книги. Увлекался фотографией.

Он возвращался из очередного путешествия и часами сидел в ванной, проявлял снимки. Устанавливал марсианского вида черный фонарь с куполом. На пол большой комнаты стелили газеты и выкладывали мокрые фото. Кот от вида газет входил в раж и с разбегу прыгал в самую гущу. Кота закрывали. Я до сих пор не могу понять, как выставить выдержку и диафрагму, но одно время фотографировала стареньким ФЭДом.

Отец водил меня в Манеж на выставки современных художников. Огромный белый зал был увешан скучными плоскими холстами. Я всегда любила старую живопись. Дюрера, особенно Портрет в одежде, отделанной мехом, где он, тридцатилетний, с сияющей львиной гривой, изобразил себя властителем мира. Четкие лики на полотнах Кранаха. Маленькие фигурки голландцев на коньках на скованном льдом канале. Фантасмагорическая чертовщина Босха и часы-яичница Дали. Пикассо всегда казался мне грубым. Меня волновали хищные подсолнухи и беспокойные пейзажи Ван Гога. Страстные и шокирующие персонажи Тулуз-Лотрека. Сказочное безумие на полотнах Врубеля. Экзотические, гиперсексуальные эскизы костюмов Бакста и его роскошный портрет Сергея Дягилева. Холодный, утонченный Серов и яркий, жизнелюбивый Константин Коровин. Хрупкие мадонны Петрова-Водкина в звенящем зазеркалье революции. Позднее пришло понимание тонкого психологизма Крамского и гения характеров Репина. Буйства красного у Маковского. Тоскливой пронзительности русской природы Левитана.

Отец увлекал меня с головой своими занятиями. Я могла часами смотреть, как он паяет детали или пишет маслом. Сколько альтернатив для выбора жизненного пути.

Мама с трудом пыталась привить мне навыки ведения домашнего хозяйства. Она поручала несложные дела, например сварить макароны. К ее приходу домой макароны убегали, выкипали, пригорали к плите.

А я в это время рисовала комиксы или плясала перед зеркалом.

Я забывала солить пищу, выключать свет в туалете, запирать входную дверь, придя в магазин, забывала, что нужно купить. Стояла у прилавка, пока продавщица не спрашивала меня сама.

Мама стала писать записки.

Зато у меня было богатое воображение. Сначала я представляла, что я буду балериной, потом певицей в блестящем платье, потом – великой пианисткой. Зачем пианистке уметь варить макароны?

Терзала старое пианино безумными импровизациями, пока домашние не выходили из себя.

Тогда за пьяно садился отец и по памяти играл увертюру к Первой симфонии Чайковского.

Нотам меня не учили, видимо, поняли, что это бесполезно. Так что великие Шнитке1 и Каравайчук2 могут спать спокойно.

Я упросила купить мне гитару. И даже смогла выучить пару аккордов, но стали болеть пальцы.

Упорства мне явно недоставало.

В результате к 16 годам я много чего знала, но почти ничего не умела.

Я переключалась с одного увлечения на другое, не могла подолгу на чем-то сосредоточиться, довести начатое до конца. После дня напряженных занятий наутро могла проснуться с отвращением к самому предмету или ко всему окружающему миру. Характер это или гормоны, но периоды восторженной увлеченности оканчивались приступами депрессии.

В 1985 году мы поехали с отцом в Вологодскую область на этюды. Он с верным фотоаппаратом, я – с коробкой пастельных мелков. Устроившись с планшетом для зарисовок в живописном уголке, я заметила студентов академии художеств, которые выехали на пленэр.

Меня привлек один из них, в смешной фламандской фетровой шляпе. Он мог часами рисовать хрупкий силуэт церквушки на холме. Чем больше я за ним наблюдала, тем больше влюблялась, а желание рисовать пропадало.

Отец пытался меня отвлечь, но любовная тоска овладела мной.

Когда мы вернулись в город, я совсем забросила рисование. Противоположный пол нравился мне все больше.

Нужно было срочно увлечься чем-то новым.

Тогда подруга затащила меня в музыкальный кружок. Мальчики играли на гитарах, мы пели в микрофон. Конечно, только утвержденный советский репертуар, никакой иностранщины. Из советских исполнителей у нас был модным Владимир Кузьмин. Талантливый и красивый.

Моя музыкальная подруга стала гулять с парнем из группы, который мне нравился, и она это знала, но, как назло, каждый раз взахлеб делилась подробностями свиданий. Когда я обиделась, она только пожала плечами: «А что, мы с ним только за руки держались и все».

Моей первой любовью были «Битлз». Ее привил мне великовозрастный сынуля папиных друзей. Мальчик был болезненный и редко покидал пределы комнаты. Смыслом жизни стала для него музыкальная коллекция. Он слушал только «Битлов». Помню, как с трепетной гордостью он демонстрировал мне бобины и редкий винил. Знатоки считают, что «Битлы» – это попса. Ну и пусть, но зато какая!

Мама одноклассницы достала нам билеты на концерт Аллы Пугачевой в БКЗ «Октябрьский».

Примадонна царила на сцене, одетая в яркий балахон. Звучали ее хиты: «Айсберг», «Паромщик», «Миллион алых роз». Зал рыдал от обожания. Гром аплодисментов, горы цветов, Аллу не отпускали, вызывали снова и снова.

На даче у меня был роман соседом из дома через дорогу.

Мы тайком курили сушеный березовый лист, завернутый в газетный краешек. Стояли, обнявшись, в летних сумерках. Купались в речке, бегом ныряли с песчаного обрыва в холодную воду.

Уезжали на велике в поля, валялись в разнотравье, глядя в огромное, бледно-синее небо с причудливыми белоснежными облаками. Солнечный диск отпечатывался на сетчатке, и если закрыть глаза, то виделись ультрафиолетовые круги.

Ранним утром мы с братом ездили в сельский лабаз за молоком. Брат крутил педали, держа в каждой руке по бидону. Я догоняла на своем «Орленке» с сеткой, набитой хлебом и пряниками. И на завтрак уплетали горячий черный хлеб с хрустящей корочкой, с парным молоком.

Конец лета с его первыми холодными августовскими деньками всегда наводил на меня смертельную тоску.

В воздухе витал запах увядающих листьев. Так пахнет, как будто завтра 1 сентября и нужно возвращаться в школу. В последние выходные мы ездили на дачу за цветами. Нежные астры были побиты дождем и грустно склонялись под тяжестью капель.

Свой осенний день рождения я не любила из-за вечных дождей и ранней темноты. Погода всегда стояла мерзкая. Снега еще не было, но не было и моих любимых весенних цветов. В детстве мне всегда дарили только осенние хризантемы.

От депрессии меня спасали друзья.

Мы весело гуляли с братом и его друзьями – Мишей, ныне автором баек о скорой помощи, и его братом, будущим клавишником первых альбомов «Сплина». Устраивали домашние концерты: пианино, гитара, – и наши вопли доводили до ручки соседей по дому.

Ребята таскали аппаратуру для группы «ДДТ», которые тогда выступали в ДК Красногвардейского района. Бородатый дядя Шевчук яростно скакал по сцене и ревел в микрофон.

За неделю до Нового года учиться уже никто не мог. В школе наступало оживление, подготовка к елке или танцам, изготовление костюмов и подарков. Все предвкушали какое-то чудо.

Вокруг витали романтические настроения. Учитель труда, тридцатилетний мужик с красным лицом, как у героя вестерна, оборудовал в кабинете труда каморку с диваном, где тискал молодую англичанку.

Школьную дискотеку готовили старшие мальчики. Среди них – будущий Dj Loveski. Они увлекались Элвисом и рок-н-роллом. Крутили чудовищного качества записи 60-70-х годов на бобинах. Продвинутые одноклассники танцевали брейк-данс. Круто было выскочить в центр круга и крутануть геликоптер. Штаны танцора трещали по швам, народ обступал и восхищенно глазел.

Мой стиляжий прикид составляли мамина красная мини-юбка, папин свадебный пиджак с покатыми плечами и кроссовки «Адидас» классика, для лучшего сцепления с танцполом.

Чтобы волосы стояли как надо, на ночь я делала пучки, скрепляя их аптечными резинками. Утром делала начес и нещадно заливала советским лаком для волос «Прелесть» экстра сильной фиксации. Еще и с блестками. Однажды меня выгнали с урока, потому что весь класс смотрел только на меня.

На танцах меня приглашали нечасто. Поэтому первой приглашать стала я. Пока однажды мой приятель Алексеев не вытащил меня на медляк. Я удивилась, ведь мы только дружили. И тут он доверил мне свою тайну. Оказывается, ему нравилась одна дылда из параллельного класса, на голову выше меня. Но пригласить ее он боялся. Знакомая ситуация, подумала я.

Мы с подругой бегали на концерты «Алисы» в ДК Железнодорожников.

Молодой, мускулистый Костя Кинчев в черном трико двигался резко и пластично. Провоцировал, шокировал, заводил:

Экспериментатор движений вверх-внизВидит простор там, где мне видна стена.Он считает, что прав, он уверен в идее,Он в каждом процессе достигает дна.3

Зал возбужденно скандировал:

– Мы вместе!Мое поколение смотрит вниз,Мое поколение боится дня,Мое поколение пестует ночь,А по утрам ест себя.4

Агрессивная толпа вынесла нас на улицу, мы бежали домой, крича обрывки фраз из его песен.

Было страшно и весело.

2

Школа

Я училась в престижной школе на Невском проспекте. Престижнее считались только Петершуле и 209-я школа на Восстания. Пропихнули меня с трудом, по блату, впрочем, как и других моих одноклассников.

Такой вполне себе посредственный «Б» класс, крепкие середнячки. Ашки были способнее и задирали и нос. Учили нас основательно, с упором на английский язык и гуманитарные вузы.

Что мне удавалось вынести после школы, так это английский и географию. Ни к чему другому я оказалась неспособна. Много читала, но русская классика казалась мне тогда «древнерусской тоской»5, кроме Пушкина, Толстого и Достоевского. Гулять с соседями по двору меня не отпускали, пока не сделаю уроки. Так что жизнь улицы я постигала в основном из окна.

После съезда партии 1986 года наша классная, убежденная коммунистка, не смогла вести урок истории.

– Я не знаю, как вас теперь учить, ребята. Вы смотрите телевизор, читаете газеты. Вы в курсе того, что происходит в стране. Учебники не отражают всей правды, а другой программы у нас нет… Давайте просто поговорим, без конспектов.

Вот так нас из эпохи благополучного застоя выкинуло в перестроечную бездну.

1986. Марти Макфлай ошибся годом.

Мы собирались компанией на большой перемене, спорили об ошибках революции, кто страшнее – Ленин или Сталин. Новые реформаторы действовали хитрее: раньше лишали жизней, теперь отбирали земли, предприятия, пенсии.

Мы были такими пассивными умниками. Обсуждали национальный вопрос.

Пришло время получать паспорт гражданина СССР. Что указывать в графе национальность?

Мой приятель, русич Алексеев, с видом специалиста рассуждал:

– На еврейку ты вроде не похожа. Характер у тебя не еврейский. Евреи – они хитрые. Но такая же чернявая. У тебя монголо-татар в роду не было, случайно?

– Нет, украинцы и поляки были.

Я, фигуристая, с черными бровями и темными волосами, могла быть кем угодно, только не русской.

Дома разгорелся спор:

– Я не знаю, какую национальность писать в паспорте.

– Пиши – украинка! – мама ратовала за свои исторические корни.

– Я же украинского даже не знаю, – оправдывалась я.

– Ты посмотри на нее, какая она украинка? Напишет «украинка» – будут думать, что она украинская еврейка, а это еще хуже, – возмутился отец.

Таких тонкостей я не понимала. Написала – русская.

Из всех телевизоров по стране звучал съезд.

Дедушка читал политические газеты и пытался предугадать ход истории. Отец тяготел к диссидентам. Мама волновалась за наше будущее. Но разруха тогда еще не грянула. А тем временем СССР трещал по швам. Одна за другой отваливались от его дряхлого тела бывшие республики.

Наша компания оккупировала последние парты в классе. Передо мной сидели надежные и положительные девчонки. Сзади меня сидели умники, решалы любых задач и просто классные ребята. Слева шутники, специалисты по шоу на уроках. Ботаники, как им и полагалось, – на первых партах.

В начале восьмого класса меня стали замечать. За лето моя круглая мордашка заострилась, под уродской школьной формой проявились девичьи прелести. Бывало, меня провожали домой по трое парней.

Один из них, толстяк и придурок, так привязался, что буквально ходил за мной по пятам. Стали говорить, что у нас любовь. Он тоже так думал. Но мне нравился другой.

Объект моего вожделения обжимался почти со всеми симпатичными девочками в классе. Щуплый, невысокий, с торчащими ушами. Более сильные физически мальчики удовлетворяли свои садистские наклонности, дразнили и мучили его. Но я не помню, чтобы он сильно переживал из-за этого. Внешность Микки Мауса он компенсировал победами Казановы.

Мы собирались у кого-то на квартире, слушали Сандру и «Модерн Токинг», в огромных дозах пили лимонад и пепси. Потом расходились по углам, обнимались, мокрые от желания, трогали друг друга через одежду, целовались взасос.

Он слабо учился, понятно, был занят другим. И ушел в обычную школу после девятого класса.

Один раз помню, он приходил. На перемене кто-то сказал мне:

– Слышь, Лелька, там твой Микки стоит возле школы.

Сплетни распространялись со скоростью света.

Я вышла, он стоял за углом школы – бледный, в модном черном пальто.

– Привет. Чего пришел?

– Постой со мной. Мне очень там плохо.

Да, думаю, в той школе с ним не церемонились.

Говорили, что родители сдали его в клинику лечиться от наркозависимости.

– По телику показывали, как Микки коробочки клеит, – злобно болтали в классе.

– Какие еще коробочки?

– Ну в наркоклинике там у них, трудотерапия.

Просто так попасть в телевизор и засветиться в прайм-тайм тогда было нереально круто. Его родители работали на Ленфильме. Представьте только – сдать сына в наркоклинику, а потом подкинуть сюжет коллегам с телевидения.

У отца в друзьях был известный искусствовед. Назовем его Михалыч. Он жил в персональной мастерской, в мансарде. У Михалыча собиралась веселая компания любителей вести философские беседы за рюмочкой хорошего винца. Творческая богема, старые друзья, загадочные женщины в авторских украшениях. Мне давали попробовать крепленое сладкое, я сидела в уголке, слушала, потягивала вино. Ближе к ночи начинались байки из академической жизни и анекдоты на тему ниже пояса. Мои наивные реплики вызывали умиление и смех.

Мне уже исполнилось 16, как вдруг Михалыч позвонил мне и пригласил прийти к нему. Меня насторожила его настойчивость. Раньше мы всегда ходили с отцом. Я вежливо отказалась, сославшись на занятость перед экзаменами.

Вскоре отец спрашивает:

– А Михалыч тебе не звонил?

– Звонил. Приглашал в гости, но я отказалась.

– Но ты все же сходи, а то он обижается.

Странно, думаю. А что там делать?

Я поддалась и как-то после уроков появилась у него в студии. Вошла и с порога почувствовала напряжение. Михалыч странно на меня смотрел через толстые стекла очков.

– Ну, давай чаю попьем, – предложил он. Пока он возился с электроплиткой, я пошла в спальню, откуда открывался роскошный вид на ленинградские крыши. Услышала, как он подошел совсем близко и взял за плечи. Усадил на кровать. Попытался обнять. Я резко встала. Старалась не показывать испуга.

– Я, пожалуй, пойду.

– Подожди.

Он прижался ко мне сзади и стал трогать мои соски.

Я чувствовала, что его затрясло от возбуждения.

– Не надо.

Я высвободилась и ушла.

Стало противно, что меня лапал старый дядька. А еще друг отца. Весь его авторитет сразу испарился. А школьные обжимашки были в сто раз круче.

Дома ничего не сказала. Не хотелось подставлять Михалыча. В любом случае я больше не собираюсь к нему ходить.

Отец сказал сам:

– Я знаю, ты ходила к нему.

– Да.

Отец больше не поднимал эту тему. Интересно, что сказал ему Михалыч.

В десятом классе директор школы пришла просить нас соблюдать нормы поведения. Некоторые из нас курили за углом школы, наркоманов и двоечников отчислили после восьмого класса.

У нас была образцовая школа с углубленным изучением английского языка. Но внешний вид некоторых девочек не соответствовал нормам советской школы. Мы носили чулки со стрелками, как у Мадонны, и лаковые лодочки на каблуке, крестики или цепочки в ушах. Подводили глаза черным карандашом. Помада была цвета сиреневого перламутра. Под школьные жакеты пришивали чудовищного размера накладные плечи, юбки нещадно зауживали и укорачивали.

В моде была химия, прически напоминали взрыв на макаронной фабрике. Плюс гель для эффекта мокрых волос, который делал меня похожей на звезду из итальянской эстрады.

Импортные шмотки было достать сложно. Модные вещи тогда можно было купить с рук или в валютном магазине в гостинице «Прибалтийская». Обладатель модных кроссовок сразу становился своим в компании старшеклассников. Из загранки отец привозил кофе из Аргентины, одежду из Франции, технику из Германии, виниловые пластинки из Англии. Sony тогда делали в Японии, а Philips – в Швеции.

Увещевания не действовали, мы уже были отравлены тлетворным влиянием Запада. Мы хотели выделяться из серой массы.

К концу десятого класса я сошлась с Машей, невысокой, с шикарными светлыми волосами, как у молодой Ким Бейсингер. Я была крупнее, с карими глазами и темными волосами. Что касалось парней, у нас были абсолютно противоположные вкусы. И негласное соглашение не охотиться на чужой территории.

Выпускной мы отмечали на берегу Финского залива, парни притащили с собой в сетках вино, мы сидели на солнышке, пили и мечтали о взрослой жизни. В конце праздника некоторых пришлось затаскивать в автобус.

Будущее казалось прекрасным.

3

Кораблев

1988

В девятом классе на раздаче в школьной столовой появились два практиканта из кулинарного техникума. Одного я знала по музыкальному кружку в Доме пионеров. Мы трепались на переменах. Как-то разговор зашел о музыке, кто что слушает. У меня были записи супермодных тогда «Модерн Токинг».

Принесла ребятам послушать. Кассеты пошли по рукам в неизвестном направлении. Я начала поиски по друзьям друзей.

И вдруг возле школы ко мне подошел незнакомый парень. Ростом так метр девяносто, с усиками.

– Привет. Меня зовут Кораблев, у меня твои кассеты.

Он проводил меня до дома. Так мы и познакомились.

Кораблев учился на первом курсе, читал Шефнера и Стругацких. Он казался мне взрослым, а был всего на два года старше. Он стал встречать меня после школы, мы шли или ко мне, или к нему.

Кораблев жил в комнате в огромной коммуналке окнами на Невский. Бесконечный коридор терялся в потемках. В ванной комнате висел график помывки жильцов. Не дай бог застрянешь в ванной или в туалете – соседи ломились в дверь.

Мама Кораблева жарила большую сковороду картошки, которую мы вмиг сметали с болгарскими помидорчиками из банки. Его отчим делал за меня геометрию на первом курсе.

Когда я принесла работу на зачет, мне сказали:

– Это же не вы делали!

– Я.

– Ну ладно… Четыре…

Гуляли по городу, ходили в кино. В том году в кинотеатрах шел премьерный показ первых «Звездных войн».

Очередь за билетами занимали накануне. Гордый Кораблев достал два билета, и мы впервые увидели великую космическую сагу на большом экране.

По своим каналам его мама достала нам путевку в «Балтиец». Тогда это был престижный пансионат с бассейном и рестораном для работников Морского пароходства.

Был февраль. Мы гуляли по берегу залива, смотрели кино, играли в настольный хоккей. Парни пили коньяк.

Мы так громко отмечали отвальную, что наутро к нам наведались с проверкой. В двухместном номере нашли пять человек, причем я проживала под именем мамы Кораблева, а наши друзья спали вповалку на полу.

Последовал вопрос:

– А кто здесь мама?

После чего нам пригрозили выселением.

В последний день мы торчали в номере, переключая каналы.

Мне уже было восемнадцать, но парам не в браке вместе жить в номере не разрешалось.

Во время скучнейшей поездки во Владимир Кораблев сунул бутылку коньяка на ресепшн. Нас поселили рядом с другой парой. Ближе к вечеру к нам прибегал Кораблев, а моя соседка по номеру уходила к бойфренду.

И никакого свинга, как вы вдруг могли бы подумать.

1989

Нужно было определяться с институтом.

Папа хотел, чтобы я пошла по линии искусства, мама упирала на экономический аспект.

Ни то ни другое меня не привлекало.

– Эти твои художники вечно голодные, – говорила мама. – Дочь должна себя обеспечивать! Или найди ей мужа-капитана.

Свободного капитана рядом в тот момент не оказалось.

Всех моих ухажеров отец называл пентюхами.

Хорошо, когда есть цель в жизни. А если до нее далеко или она вообще не маячит за горизонтом?

Зато я точно знала, что буду поступать в технический вуз по следам Кораблева. Его переводили туда из Корабелки, за неуспеваемость. В народе говорили: в Корабелку легко поступить, трудно учиться. Корабелка давала отсрочку от армии. Кораблев идти в армию не хотел. Родители заплатили врачам в медкомиссии, и те состряпали вердикт, что он не пригоден к военной службе.

Отец, матерясь, натаскивал меня по физике. Я понимала предмет только до определенного момента, далее моя техническая мысль исчезала в тумане. В конце концов родитель сдался.

Он сообщил, что в приемной комиссии, слева по курсу будет сидеть некая дама, сдавать работу только ей. Физику я сдала на пять. И поступила в Ленинградский институт водного транспорта.

Друзья пытались открыть мне глаза. Кораблев, говорили они, влюблен в первую очередь в себя. Он считал себя эксклюзивом: слушал эксклюзивную музыку, хотя это была обычная иностранная попса. Только он понимал смысл в научной фантастике. Считал, что модно одевается. И что у него самый большой член. Жизнь показала, что это не так.

Этим членом он и откупорил меня на мое восемнадцатилетие. Он долго готовился, растягивал удовольствие. Конечно же, доминировал он. Любил меня всего в двух позах. Он сверху или он сбоку.

Кораблев совершил роковую ошибку. Однажды мы лежали рядом. Вдруг он стал медленно подталкивать меня к своему роскошному пенису. Решил научить оральным ласкам. Под собственное использование. И выпустил джинна из бутылки. Он не знал о дикой похоти, которая тлела во мне, ждала малейшего повода, чтобы разгореться. Пусть у меня была внешность пай-девочки, я была еще неумела в постели. И были проблемы с оргазмом. Но желание трахнуть кого-нибудь было всегда. И скоро мужики стали таять у меня, как шоколадка в рекламе. Теперь, вместо того чтобы следовать их правилам, я хватала рукой за член и могла делать с ними все, что хочу. И становилась главной.

И после этого Кораблев еще пытался с важным видом учить меня жизни. И стал наглеть. Подолгу зависал у друзей, не отвечал на звонки. Его мама стойко держала телефонную оборону.