Осеннее стекло

Юрий Иватько

Осеннее стекло

© Юрий Иватько, 2019

© Интернациональный Союз писателей, 2019

***

Иватько Юрий Альбертович родился 3 января 1963 года в городе Асбесте Свердловской области. Окончил Асбестовскую детскую художественную школу (1980), Свердловское художественное училище им. И. Д. Шадра (1987), Московскую государственную художественно-промышленную академию им. С. Г. Строганова. Член Союза художников России. Член Союза писателей Крыма.

Участник многих всероссийских, межрегиональных и зарубежных художественно-выставочных проектов. Публиковался в литературных журналах и альманахах: «Литературная Ялта», «Голоса Петербурга», «Сергиев», «Колокол России», «Поэт года». В 2017 году получил Гран-при и приз зрительских симпатий на международном открытом ежегодном литературно-музыкальном фестивале «Ялос» им. Льва Болдова. Финалист национальной литературной премии «Поэт года» в 2018 году. "Гран-при" и "Лауреат" международного музыкально-поэтического фестиваля «Интеллигентный сезон – 2018» в городе Саки, в Крыму.

***

Посвящаю моей музе

ЛЕНЕ

Осеннее стекло

Я глянул на тебя сквозь пустоту —мне показалось: ты как будто плачешь.Но в свете звёзд одних, почти во мраке,непросто что-то ясно разобрать.Ты плачешь?Это звук текущих слёз?Или течёт осеннее стекло,что между нами вечно пролегаетподобно тонкой грани, разделившейдве сути – «инь» и «ян» – на две вселенных?Я слышал, что оконное стекло,земному притяжению подвластно,с годами оплывает сверху внизи наверху становится чуть тоньше,внизу же набирает толщины.А то стекло, что нас разъединяет, —куда течёт оно: наверх ли, прямо?А может быть, инерцией сносимо,оно сплывает в прошлое – назад?И в прошлом застывает в странных формахвоспоминаний о минувших снах?И я, возможно, спутал твои слёзыс оплывом вспять аморфного стекла?Оно течёт водой и повторяетизгибы наших тел, миров и жизней,нас разделяя, но не как потокбеды,а как рубеж,как просто данность —граница между женским и мужским,что вовсе не видна, но ощутима.И, к аксиоме нашего стекланавек приговорённые, мы вторимего рельефу и врастаем с двухсторон в поток стеклянный,но хотя они очень тонок,мы из-за негопонять друг друга никогда не сможем.Нам суждено смотреть на нас самихи нашими глазами познаватьсебясо стороны,совсем не видялишь собственных бездонных мирозданий,что дышат и клубятся за спиной.Поток течёт, и звёзды в нём текут,смываются привычные картинысозвездий и скоплений пылевых.И время, что пошло давным-давно —задолго до всего, что существует, —неумолимо движется вперёд.И где-нибудь наступит миг, когдаосеннее стекло, всё истончаясь,исчезнет вовсе, и вот в этот часмы наконец сольёмся и растаеми станем той же самой пустотой.Но время, не замедлившись ничуть,продолжит бесконечный ход и скороуйдёт так далеко, что всё былоеуже совсем утратит всякий смысл.И я тебя не разгляжу во тьме,но буду знать, что это плачешь ты.

Чёрный полковник

И снова «Люфтганзы» «журавлик летящий»меня увлекает без вящего страхаиз этой московской тоски моросящейк нюрнбергским дождям и штормам Бюхенбаха.Застряв в пустоте между космосом мёртвыми вечно взволнованным облачным морем,в прокрустовом кресле, притиснутый к борту,доверясь судьбе и английским моторам,себя ощущаю лишь горсточкой пыли,стираемой вечностью в пригоршню праха,в чей утлый и бренный рассудок вместилисьнетленные смыслы вселенских размахов:парсеки межзвёздного, лютого мрака;пределы владений кипящего Солнца;звериные циклы петли Зодиака;шершавый булыжник Земли, что несётсяв праще притяжения, в путах орбиты;страна, чьи концы затерялись далёко —от лун черноморских до волн ледовитых,от стен Кёнигсберга до Владивостока —без дна и без края. И в небе над неюопять вспоминаю твой образ, и всё жес большой высоты и большое виднее.Отсюда любые разлады ничтожны.Сквозь холод и время, сквозь гулкую скоростьменя накрывают картины былого.Меня настигает твой шёпот, твой голос,и в шуме полёта мне слышится снова:«Любила тебя, как свеча выгорая.Мечтала. Ждала», – все глаголы в прошедшем.Но если всё так, то во что мы играем?И что на кону в той игре сумасшедшей?Какие черты наши маски скрывают?Я знаю одно: для меня всё как прежде.Влюблённый в сценарий, я роль доиграю.А маска моя – это искра надежды.Тулузский извозчик всё дальше от дома,с родным языком и привычным укладом,несётся к баварскому аэродрому —в эрлангенский рай с лингвистическим адом.И, может, пройдя по траве Тенненлое,по улочкам Хусбаха ли, Эльтерсдорфа,оставив своё – сокровенно-живоев анналах немецкой культуры, аморфновживаясь в чужой, образцовый порядок,влачась через Тартар общения вместесо всеми, кто «инглиш» мой были бы радыпонять, а не только лишь знаки и жесты,смогу наконец разобраться в подтекстахмолчаний твоих, надиктованных свыше.На уровне чувств и условных рефлексовмеж фраз твоих главное что-то расслышу.Неделя разлуки пройдёт понемножку.К тебе я вернусь, как всегда, на закате.С «Полковником чёрным» мы сядем к окошку —втроём – мы и он. Как ведётся, «накатим».И нам офицер – благородный и бравый —поможет в себе разобраться. Мы будемего вопрошать – он рассудит нас здраво,

и мы, «на троих», всё неспешно обсудим.

Питер и ты

Сквозь отсыревшие слоиэпох за маленькую рукуя вёл тебя через своимечты далёкие. Вдоль скукифевральских, выстывших камнейбескрайней Северной Пальмиры,и вехи мокрых фонарейчернели строго, как рапиры,торчащие эфесом вверхв асфальтовой груди проспекта.Ты помнишь, как на головетвоей, в кудрях, утратив вектор,о розе вовсе позабыв,вздыхал балтийский зимний ветер?Дома, как рыбы, воспаривв неровном моросящем свете,рты подворотен на тебяпоразевали в удивленьи.Навзрыд клаксонами трубя,всем стадом на твои коленикосились фарами авто.И в охристой дуге Генштаба,как будто в раме золотой,ну или в бронзовой хотя бы,портретом плыл навстречу намизваянный резцом Растреллилик Зимнего дворца, и там,куда-то вверх крестом нацелен,лишь гравитацией навекк брусчатке площади прикован,как страж дождей, ветров и реквстал монферранов столп. Дворцовыйширокий мост и мощь колоннростральных на застывшей Стрелке.Негромкий колокольный звонИсаакия вдали да мелкими чёрным маком воробьина льду в гранитных невских кантах.И пальцы зябкие твоина венах каменных Атланта.

Апрельский сон

Какие пасмурные окнав моей апрельской мастерской.Глаза с туманной поволокойтак беззащитны. Голос твойзвучит без слов. Его распевыакустику пустынных стентестируют. На стуле, слева,извечный символ нежных сцен —одежда смятая. По влажнойравнине кожи – рук тепло.Чем кончится – сейчас неважно.Важнее, что произошлоуже всё это. И на делеприму, что будет. Высотухолодных потолков разделиттвой плач на сказку и мечту.В безжизненном оконном светелишь ветреный апрельский гул.И складки ломаные этиодежды, брошенной на стул…

Лене

Твои взоры печальны,Молчаливы уста.И в тебе изначальноэта грусть неспроста.Почему же так вышло,что в февральском снегутвоих пальцев застывшихотогреть не могу?Отогреть и отнежитьвремя призрачных снов,чтоб мечты и надеждыв них затеплились вновь.Не печалься же, Лена,Не роняй слёзы вновь.Пусть грядут перемены.Неизменна любовь.

Скажи мне…

Ну что за перепутье, правый Боже!Не разобрать сплетения дорог.Туманы сердце застили, быть может,чтоб я тебя им чувствовать не мог.И чтоб оно не очень сильно билось,когда ты плачешь над своей судьбой.Но знаю: что бы с нами ни случилось,я всюду и всегда дышу тобой.И кажется, что где-то, в прошлых жизнях,мы вместе провели так много лет.В твоих глазах, то грустных, то капризных,горит всё тот же первобытный свет.А ты, вослед Луне, походкой львинойсозвездием являешься во сны,нашёптываешь странные былины,но смыслы их в потёмках неясны.И гладишь мои волосы, и слёзычело мне солят, словно бок леща.Сознанием туманным, не тверёзым,в дремотной пелене, в полночный чася, как ни странно, лучше понимаю,что ты пришла ко мне, пришла за мной.Я это признаю и принимаю:во сне иду к тебе – иду домой.Но ты былин мне больше не тверди,    а лучше расскажи, как с нами будет.          Что за дороги ждут, какие люди?                Я сам не вижу жизни впереди.А вдруг любовь – лишь грёза и не боле?Тогда меня одна терзает мысль:нет в этом смысла, если только в болине заключён какой-то тайный смысл.

Тебе, кудрявая

(сентиментальный текст)

Над экстерьером удивительным твоимтрудились лучшие дизайнеры вселенной.Похоже, было нелегко крылатым имиз подходящего ребра, прибрежной пены,из тьмы и хаоса субатомных частейотфильтровать, скомпоновать, сложить в цепочкиот гуттаперчевых, затейливых кудрей —всё, до капризных ног и стройных локоточков.И отразить в глазах загадочность глубинмежгалактических пространств и вод придонныхвсех океанов и морей; прозрачность льдинпустынь арктических и блеск светил бессонных.Так изловчиться, чтобы в голосе твоёмнебесных сфер анданте вечное звучало,шумел бы ветер лёгкий призрачным крылом,напев волны речной брал тихое начало.И еле шлёпнув по волшебной красоте,в тебе затеплить искру жизненного цикла,чтоб ты, лучом сверкнув в чернильной высоте,в подлунный мир звездой упавшею проникла.Вдогон тебе, сквозь пустоту, из ничего,из непонятного, таинственного «свыше»два зыбких шёпота в ночи: «Найди его»,тебя настигли слабым эхом, еле слышным.И вот, идёшь, послушна слову и судьбе,сквозь свет и время, не деля свой цикл на части,простым путём, без околичностей – к себе,чтобы «найти его» – своё простое счастье.

Поймай жука!

«…жука!» – ты мне кричала. И на местепотешно прыгая, смеялась: «Ну поймай!»А я не в силах был тогда, с тобою вместе,не рассмеяться. Той весною этих май —ских первенцев тепла роились стаинад клейкой свежестью берёзовых вершин.Но не жуки, казалось издали, летают,а кроны гулко выдыхают из глубин —чуть вьюжным эхом, охристым туманом —перерождённой новизны обертона.И вороные кудри, беспрестанно,всё вздрагивали в такт. Твой голос на —ливался озорством и длился эхом:«Поймай жука!» И в каждом мае мнетеперь мерещится: сама весна, со смехом,подпрыгивая, словно в полусне,задорно встряхивая облачною шапкой,кричит мне вслед, сквозь синеву и май,сквозь гулкий тембр гудящей охры шаткой:«Поймай жука!» И вновь вдогон: «Поймай!»

СНЫ

На краю бессонницы

Осеньбездомной собакоюза городскою околицейбродитпод вечными знакамидревней орбиты.Бессонницалунным бельмом,одноглазо так,липнет к окну.Ни души.Лишь тишь.Пусть мне приснится сегодня та,что отняла покой.То бишьчьи так волнуютглаза,а станрук обжигает кольцо.Чей смехкак вокализ.Маета, отстань!Дай мне уснуть —не чини помех.В голову льётся сырой бетон.Мысли текут киселём в воде.Тьмой наплывает          из мрака                     сон.Где ж та, со смехом и станом?                    Где?

Тебе я нравлюсь?

Зачем мне снится еженощноона и что-то говорит?Я не могу расслышать точно,о чём. Быть может, так шумитфевральским ветром непогодаи навевает эти сны?Прошло четыре долгих года,четыре жизни с той весны.А я всё прошлое пытаюсьпереосмыслить и опятьперед студёной ночью каюсьв том, что ничем не оправдать.Хоть нет уверенности точной,что говорит она, но всё жмне слышится во снах полночныхпод шорох тысячи порошодно: «Скажи, тебе я нравлюсь?»И снова: «Не молчи – скажи».Я с немотой во сне не справлюсьникак. За окнами кружитпозёмка, и февральской вьюгойсмеётся надо мной зима.Четыре жизни друг без другасквозь сны, сводящие с ума.Четыре круга Зодиакав пустой космической ночи.И голос, рвущийся из мрака:«Тебе я нравлюсь?                   Не молчи!»

Баварская бессонница

В Баварии пивной и пропечённойиюльским зноем, словно каравай,всю ночь из духоты сырой и чёрнойв окно глядит бессонница-сова.И сквозь неё созвездия Европы,мерцая, как полубессонный бред,плывут в рассвет по незнакомым тропамчужих небес, как плыли сотни лет.Лягушки на баварском диалектев невидимом пруду ведут подсчёткосмическим светилам – вносят лептув порядок знаменитый. И ещёдо самого утра, впотьмах, на лоне,под окнами вздыхают о своёми сдержанно покашливают кони.А с неба на ночной аэродромс гудением ползёт к Нюрнбергу искра —«Люфтганзы» одинокий светлячок.И время воском вязким и небыстрымпо ночи жаркой призрачно течёт.Но лишь восток зарёй позолотится,вернутся сны в остывший интерьер.А вдалеке, над красной черепицей,Взойдёт предвестник солнца – монгольфьер.

Чёрный снег

В моих ночах покоя больше нет.Гнёт одинокой темноты невыносим.С обратной стороны прикрытых векплывут картины тех печальных зим,где в негативе кружит чёрный снег.И пряди чёрные вздыхают на ветру,мне кажется, что я легко смогуих ощутить, дотронуться рукой,но лгут желанья и надежды лгут —то чёрный ветер веет над землёй.И там, за чёрным ветром, в полутьме,под чёрным снегом, в этот странный часплывёт теней размытых череда.Я не могу их различить сейчаси, верно, не признаю никогда.Быть может, это те, кого, любя,я вдруг осиротил на полпутии предал, в памяти навеки хороня?А может, те, кто, не сказав «прости»,осиротили насовсем меня?Я вглядываюсь в эту темнотусквозь шоры век, но вижу только следсвоих ошибок посреди руин.И нет в моей ночи покоя, нет.Под чёрным снегом я лежу один.

Тебе

Весенний ветер раздувает,как сферу,ночи полотно.И, парусами снов играя,уносит грёз моих челнокв полночный океан, налитыйпо ризку горизонтов.Оно страсти шепчет неприкрытотекучими губами волн.Бессонный океан любови —твоей —баюкает всю ночьмоё больное изголовьеи гонит сновиденья прочьот гальки тёплой прибережной,где языками пенных бусприбой жонглирует небрежноаморфным хрусталём медуз.И сны мои плывут далече —их, среди тысячи морей,дыханием солёным лечатмуссоны нежности твоей.Отлива выдох,вдох прилива —качаешь осторожно тыв своей воде неторопливоймои усталые мечты.Я вижу сумрачным сознаньем,как тени наших прошлых днейспешат на тайное свиданьес небесной чашей,а на ней —луны червонец юбилейныйпасёт копеек звёздный сонм.И запах тот, что мне милей нет —твой —зимне-вишенный,сквозь сонвплывает сладостною фальшьюв мою измученную грудь.Неси, челнок мой, дальше,дальше.Куда-нибудь,                 куда-нибудь…

Инквизитор

Зачастую смысл сновидения скрывается за сложностью его видеоряда. Жаль.

Однажды снилось мне, что я Христоси по воде ходил в чужих местах,отбрасывая тень до самых звёздпростым рисунком Южного Креста.                  Я по воде ходил в чужих местах.И, убедившись в плотности воды,ножом её нарезал и раздалчастями, словно с дерева плоды,всем жаждущим, кого ни увидал.                  Ножом нарезал воду и раздал.А жаждущие, нет чтоб просто пить,Пытаться стали все день ото дняПо той воде, подобно мне, ходитьИ, не сумев, роптали на меня.                  Пытались по моей воде ходить.Но чей-то голос прошептал во сне,что инквизитор я, а не Христос.И сей же час со звёзд под ноги мнемой Южный Крест, уменьшившись, приполз.                  Обычный инквизитор. Не Христос.И вот, согласно с фабулою сна,вся прожитая жизнь моя быласамим же мною приговоренак сожженью на костре до дня, дотла.                  Вся жизнь к сожженью приговорена.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.