Избранное

«Так это же где там – бог знает где!.. – умиротворённо думал Иван, с некоторым недоверием слушая подобные страсти. – У нас-то, слава богу, люди ухаживают за кладбищем прилежно. Штакетником огородили от посягательства разбойных коз и от всяких других неразумных созданий, наподобие глупых телят…»

Но именно в день благодушных дум умиротворённого Ивана произошло событие, которое всё-таки заставило его запальчиво выкрикнуть:

«Действительно, мельчает с годами народ!»

3

Случилось это в начале августа, в необыкновенно сухой и жаркий, даже для донской, жутко горячей в летнее время степной земли, день.

На вечерней заре на бугре вдруг вспыхнула, рядом с древним хуторским кладбищем, изморённая несносной жарой сухая, перестоявшаяся степь. Длинные рваные языки оранжево-красного пламени и огромные клубы чёрно-серого вихрастого дыма в одночасье подпрыгнули над землёй и, драчливо копошась, безудержно понеслись к ясному синему небу, туманя его и отодвигая ввысь. Затем пламя резко упало вниз, неистово задёргалось, заплясало и в чехарде всё с теми же вихрастыми клубами дыма пошло сплошной стеной в сторону кладбища.

Из дворов тотчас повыскакивали старые люди. Они испуганно охали, ахали, отчаянно всплёскивая руками, и подслеповато вглядывались, прикладывая к глазам трясущиеся ладони, в степь.

Иван, привлечённый суетой и причитаниями стариков, тоже выскочил из двора, вскинул взгляд на самую высокую точку хутора и вздрогнул – по его телу мгновенно разбежалось неисчислимое стадо мурашек. Он только что – утром – был там, навещал отца. На могилках чистенько, благопристойно. Кругом успокаивающе шуршат сиреневые бессмертники, всюду таинственно-терпко пахнет полынью, зверобоем, чабрецом… А сейчас рядом со всем этим благолепием беснуется пламя.

Иван побежал по хутору, стал взывать к людям. Но в ответ услышал однообразно странные, не вяжущиеся с ситуацией простодушные высказывания:

«До могилок ещё далеко, ветер скоро переменится и всё затухнет…»

«Оно у нас часто горит, что ж его, каждый раз тушить? Сил не хватит».

Между тем седоватый степной вечер стал быстро сменяться тёмной южной ночью, и пламя стало видеться всё отчётливее и отчётливее – оно всё приближалось и приближалось к могилам.

Убедившись, что призывы никто не слышит, Иван забросил в багажник канистры с водой, вёдра, мётлы, лопаты и впрыгнул в свою не приспособленную для сельской местности иномарку, в которой уже сидели в халатах поверх ночных рубашек мать, жена и дочь. Иван хотел выпроводить их восвояси, но, поймав непоколебимо решительные взгляды, осёкся и поспешно запустил двигатель. Летел он по хутору как угорелый, раздирая о жёсткую, накрепко засохшую землю днище низкого на ходу автомобиля, часто сигналя и мигая светом, надеясь, что кто-то всё-таки присоединится. Но следом скакал на мотоцикле только сын. Рядом с кладбищем Иван обернулся и увидел ещё одно зарево – поменьше, в противоположной стороне, за речкой. Это красовался в лучах ярких ламп хуторской клуб. Иван развернул сына в обратном направлении:

«Скачи, зови молодёжь!»

Кладбище было в опасности: горел штакетный забор, деревца и сухая трава вблизи окраинных оградок и крестов.

Иван безоглядно кинулся вперёд, сбивая с ограды пламя смоченной в воде метлой, и не замечал, что происходит вокруг – он видел перед собой только море огня. Вскоре к нему присоединился сын, тоже с мокрой метлой, и мгновение спустя – хуторской парень с лопатой.

«Что там молодёжь?» – закрываясь ладонью от огня, крикнул он сыну.

Ответа не последовало, только осуждающий взмах рукой. Молодёжь была занята танцами.

К счастью, тройка мужчин не осталась без поддержки. За их спинами насыпали в подолы халатов песок и стремительно носились среди языков горячего пламени и едких клубов дыма женщины – растрёпанные, закопчённые, неустрашимые. Иван был поражён их отчаянной решимостью и от удивления даже стал пересчитывать. Он привёз только троих, а здесь было семь, правда, с натяжкой – три совсем ещё девочки. И всё же он возликовал: «Не до конца измельчал народ! Нарожают девчонки себе подобных!»

Ольгина тайна

(быль)

Небольшой степной хуторок «Ч» всегда славился необыкновенными происшествиями. Да только такого удивительного случая, который произошёл с Демидовой Ольгой, никто из старожилов не помнил и даже слыхом не слыхивал от прадедов.

Ольга в юности была привлекательной девушкой – белокурой, стройной, весёлой. Молодые парни толпами кружили вокруг неё, но она вышла замуж за мужчину вдвое старше себя.

У родных были двоякие чувства. Они были рады, что Ольга обеспечила себе спокойную жизнь с хорошим и хозяйственным человеком, и в то же время боялись, что она рано овдовеет. И, как оказалось, не напрасно. Ольга стала вдовой на первом же году замужества, и мужчины опять стали вертеться возле неё, словно зачарованные. Однако Ольга выдержала год траура достойно. А потом вдруг стала чахнуть. Прямо как в сказке – не по дням, а по часам.

– Мужичка тебе надобно, – советовали ей подруги. – Не то совсем засохнешь.

– Ох, правду говорите, подруженьки. Иной раз просто с ума схожу я по ночам от тоски, – призналась Ольга и в тот же вечер модно принарядилась и встала перед портретом мужа на колени – испросить у него позволения повстречаться с другим мужчиной. Но муж в ответ, как ей показалось, сурово нахмурил брови и осуждающе скосил на неё тёмные, блеснувшие отразившимся лунным светом глаза. Ольга до отчаяния испугалась его недовольного призрачного взгляда и своих неожиданных греховных мыслей. Она тотчас сорвала с себя красивые новые наряды и нагая поспешно нырнула под одеяло, затрепетав мелкой, нервной дрожью.

Настенные часы тем временем пробили десять раз – необычно звонко, переливисто и загадочно-жутковато. Вскоре они пробили одиннадцать – ещё звонче и ещё более жутко. А когда наступила полночь, она вдруг в ужасе ощутила рядом с собою мужчину, в котором тут же признала покойного мужа. Он страстно зашептал только ей известные душевно-пылкие, пьянящие разум слова, от которых её сердечко не только теперь, но и раньше-то готово было выпрыгнуть наружу. В жгучих порывах страсти и ужаса Ольга не в состоянии была созерцать его, но знакомый приглушённо-ласковый голос, всегда покорявший по ночам её волю, и мускулистое тело покорно чувствовала до самого рассвета…

И так стало продолжаться каждую ночь. Совсем было увядшая Ольга сразу повеселела и броско расцвела, будто степной цветок после долгожданного ливневого дождя.

– Ухажёра, видать, завела!.. – стали судачить хуторские бабы, заметив на её лице игривую улыбку.

– Да-а!.. Без хахаля тут не обошлось!.. – вторили мужчины, завидуя счастливчику.

Только словам своим, пожалуй, не верили ни одни, ни другие. Деревня ведь – от людского глаза ничего не утаишь. А людской глаз не замечал за Ольгой никаких крамольных дел. И всё же многие догадывались: с ней творится что-то неладное! Две близкие дотошные подружки тоже были такого мнения и однажды довели её своими шутками-подковырками до отчаяния и выведали-таки тайну.

– Ничего тут особенного! – с недоверием воскликнула одна из них. – Мне и не такое снилось!

– Я тоже сперва так думала, – спокойно возразила Ольга, заранее готовая к такому ответу подруги. – Но теперь гляжу на это иначе. Ведь я даже советуюсь с ним.

– О чём?

– Как мне жить дальше.

– И что?

– Всё хорошо. Советы он даёт верные.

– Ой, да читала я про такое! – усомнилась и другая подружка. – Галлюцинация это!

– Нет! Это наяву! Я чувствую его! Вот как вас сейчас! – рассердилась Ольга и ущипнула за бока обеих подруг. – А ещё, если хотите знать, меня стало подташнивать!.. – выложила она в сердцах свой главный секрет.

– Ерунда, тебе просто нездоровится. Сходи в больницу.

– Не надо в больницу! Лучше пойди к знахарке!

Стали советовать подруги, не веря её словам.

– Отстаньте! Мне лучше знать! – с обидой отвернулась от них Ольга и резво зашагала домой, вызывающе покачивая крутыми бёдрами.

А через полгода она уже гордо носила большой, округлый живот. И когда пришло время, родила здорового горластого малыша, очень уж походившего на её погибшего от грозы мужа.

Британские рассказы

Вегетарианец

Настоящим другом человеку в трудную минуту может быть не только другой человек, но и существо «неразумное», с точки зрения самого человека. Распознав это однажды, человек разумный готов пойти на большие жертвы ради существа «неразумного».

Эту необычную историю о любви человека к животному я услышал в лондонском пабе* от эмигранта по имени Вячеслав.

Высокий, рыжеватый Вячеслав был медлителен и скорее походил на британца, нежели на россиянина. Он всем показался по меньшей мере странным. Мало того, что он не пил ничего крепче пива, не выносил табачного дыма, заменял все бранные слова одним-единственным словосочетанием «козья морда», он ещё, вдобавок, был вегетарианцем. Для западных европейцев это обычное дело, но для восточных, любящих выпить крепенького, закусить жирненьким и между делом ввернуть смачное словечко, такие привычки казались подозрительными. Особенно всех раздражало, что он не ел никакого мяса. И за такое неуважительное отношение к богатой белками пище, дающей мужчине так ценимую женщинами силу, уверенность и даже некоторую дерзость, Славику пришлось держать ответ перед разгорячённой публикой.

– Дело было в казачьих краях – на Кубани, жена моя родом оттуда, – с неохотой начал Славик издалека. – Познакомились мы с ней ещё в перестроечные времена во Владивостоке. Оба в море ходили на одной и той же посудине – она радистом, а я судовым электриком. Всё вроде бы складывалось хорошо – душа в душу жили, так нет же!.. Официальной женой захотелось ей стать! Как ни отговаривал я её от этого опрометчивого шага, она настояла на своём. Что из этого вышло, сами можете догадаться… По законам тех невыездных, социалистических времён нас тотчас развели по разным пароходам. И жизнь сразу потускнела – оно и неудивительно: что хорошего встречаться с собственной женой только во время отпуска! Бывали, конечно, случаи, когда наши пароходы разок-другой в год, по стечению обстоятельств, сходились вместе в каком-нибудь корейском или японском порту. Однако от таких коротких встреч становилось порой ещё тоскливее. Это и вынудило нас обоих, без памяти любивших море, задуматься о сходе на берег. Но, наверное, мы всё-таки не решились бы на этот жуткий шаг, не развались тогда в прах экономика страны. Деньги платить стали плохо, а потом и вовсе перестали. Так и оказались мы на Кубани.

Приняли меня там неоднозначно. Простодушный тесть, имевший аж четверых дочерей, – по-свойски, как родного сына. А властолюбивая тёща, привыкшая повелевать всей семьёй, настороженно – а со временем и вовсе возненавидела, и всего лишь за то, что я тестя считал в доме главным. Досаждала чем только могла, а «главный», видя такое дело, струсил и от греха стал сторониться меня. Под любым благовидным предлогом отказывался и от рыбалки, и от шахмат, и даже от воскресных походов в пивнушку. Самое обидное, что жена моя, будучи всегда и везде лидером, в присутствии тёщи тоже превращалась в послушную, бессловесную овечку.

Затосковал я и собрался уезжать на родину – на Смоленщину, да случай один удержал. Соседская собака ни с того ни с сего в клочья разорвала нашу квочку, а заодно и цыплят передушила. Один лишь остался живой, и тот покалеченный – и крылышки были сломаны, и ножки. Тёща хотела добить его, чтобы не мучился, и в землю закопать. Но я отстоял пернатого и стал выхаживать. На ножки наложил шины из спичек, крылья перевязал бинтами, с рук кормил и поил, пока он не пошёл на поправку. И так тот петушок привык ко мне, что ни на шаг не отходил, когда я был дома. Что-нибудь по хозяйству делаю – он рядышком букашек в травке ловит. Стану с мотоциклом возиться – он опять тут же: то ключи рассматривает, то из протекторов шин засохшую грязь выклёвывает. А сяду газету читать, он на коленях у меня примостится либо на плечо залетит. Единственным другом, по-настоящему, был для меня Петя в то время. Мы даже на рыбалку ходили вместе! А с тёщей тем временем отношения всё ухудшались и ухудшались. И она, козья морда, победила-таки – в борще сварила моего Петю!.. Да ещё меня, вдобавок, попотчевала! Когда я узнал, что скушал любимого друга, я чуть было ума не лишился! На этом терпение моё лопнуло – опять в море подался. С тех вот пор, в память о близком друге, не ем мяса вовсе! Я, вероятно, в бабушку жалостливый такой к животным, – на одном дыхании продолжил обычно уравновешенный, но в тот час взбудораженный Славик. – В её жизни в голодные послевоенные годы тоже был необычный случай. Корова, по старости, перестала молоко давать. И пришлось бабушке вести Бурёнку на бойню, ради шестерых оголодавших детишек. Но когда она привела её туда, Бурёнка вдруг прижалась к бабушке шеей, задрожала вся и стала плакать… Да-да! На её глазах выступали самые настоящие слёзы, – усилил голос Славик. – Не вынесла бабушка коровьих слёз, выхватила из рук резника налыгач и сама, рыдая, пустилась, наперегонки с Бурёнкой, восвояси!..

– Зря ты всё так близко принимаешь к сердцу, май фрэнд*. На то он и кур, чтобы во щах плавать. Кажется, так в народе говорят… – возразил Славику неразборчивым басом крупнолицый, разрумянившийся от обильного возлияния плечистый здоровяк, бывший родом из сибирских охотников, и стал сосредоточенно обгладывать жареную куриную ножку.

И без того взбудораженный неприятными воспоминаниями Славик в ту минуту просто взбесился, схватил со стола стакан с виски, принадлежавший сибиряку, и, вопреки своим убеждениям, вознамерился осушить его, но тут же одумался, бросил стакан на место, разбрызгивая содержимое, и со словами: «Друзей не предают!» – выскочил сломя голову на улицу.

Про кашне и растворимый кофе

Моей дочке Эльвире Сергеевне Хоршевой

Я с юных лет любил путешествовать. Вероятно, поэтому судьба занесла меня в другое государство. Сначала в Литву. А затем через Амстердам, Брюссель и Париж – в Англию.

Теперь я живу в многомиллионном Лондоне и с интересом осматриваю многочисленные достопримечательности. Передвигаюсь я по столице Великобритании чаще всего на метро.

Лондонское метро вряд ли может сравниться красотой и частотой движения с московским. Андеграунд* будто специально создан для проверки нервной системы человека. Электрички здесь ходят по расписанию, как поезда дальнего следования. Они частенько опаздывают, подолгу стоят на остановках, застревают в тоннелях между станциями и могут даже вовсе остановиться на некоторое время – особенно зимой. Чтобы избежать лишних волнений, вы всегда должны выходить из дома заранее и в пути себя чем-то развлекать.

Когда я в пути один – читаю. А когда с семьёй – отгадываем кроссворды.

Однажды мы ехали в Гайд-парк* вдвоём с дочерью и в очередной раз застряли на несколько минут между станциями, но отчаиваться не стали – тут же развернули газету с кроссвордом, и я рассмеялся. В начале кроссворда были два весьма курьёзных для меня вопроса. Первый: лёгкий шарфик? Ответ – кашне. Второй: растворимый напиток? Ответ – кофе. Что в них смешного? Расскажу.

Четверть века назад я приехал, прямо из армии, в город Ростов-на-Дону, на курсы рулевых-мотористов. В мореходном училище общежития не было. Начальник отдела кадров сунул мне в руку несколько старых календарных листков с адресами и добродушно хихикнул: «Поезжай, выбери себе квартиру…»

По первому адресу меня встретила пожилая, но ещё весьма проворная и привлекательная женщина. Едва узнав, в чём суть дела, она приветливо сказала: «Раздевайтесь, будем пить кофе».

Я с готовностью повесил пальто на вешалку из оленьих рогов, а шапку, перчатки и зонтик положил на стоявший рядом громоздкий старинный стул чёрного цвета с необычайно высокой прямоугольной спинкой и чинно уселся на такой же тёмный антикварный диванчик.

Бабушка усмехнулась и, не сводя с меня глаз, добавила: «Кашне тоже можете повесить на вешалку».

Вот тут-то и началось смешное: я в нерешительности поёрзал на диванчике, приближая его кожу к ещё большей антикварности, затем, в такой же нерешительности, взял со стула зонтик и осторожно повесил его на самый маленький рожок – я тогда ещё не знал, что такое кашне.

А бабушка опять: «Кашне тоже повесьте».

Я снова поёрзал на диванчике, подумал и водрузил на рога шапку. Но бабушка не унималась, и мне не оставалось ничего другого, как схватить со стула перчатки и засунуть их в карманы пальто.

Бабушка снисходительно улыбнулась и не то утвердительно, не то вопросительно сказала:

– Ваше кашне, вероятно, весьма дорогое.

– Почему вы так решили? – не удержался я от встречного вопроса, горя желанием узнать, что же это за хитрая такая вещь – кашне.

– Ну, раз вы так упорно не желаете снять его с плеч!.. – хмыкнула бабуся.

Я сконфузился и не знал, что ответить. Но, на моё счастье, в другой комнате зазвонил телефон. Бабушка обрадовалась звонку и чуть ли не бегом кинулась к допотопной и увесистой, как и всё в этом доме, телефонной трубке и долго-долго с кем-то болтала о погоде, о ценах на базаре и о несносной соседке. Затем на минутку прервалась и сказала мне: «Растворимый кофе и молоко на столе – угощайся!..» – и опять припала к трубке и стала обсуждать неубедительную игру актёров во вчерашнем спектакле. А я тем временем заполнил большой ложкой большую часть стакана сухим порошком, напоминавшем мне порох, и залил холодным молоком, без сахара. Напиток получился «обалденный»!.. Что поделаешь, родился я и вырос в деревне.

В сельской местности в ту пору пили не кофе – напиток из сушёных фруктов, называемый в народе взвар, а у нас на Верхнем Дону просто – звар, да чай из мяты, шиповника, зверобоя… Теперь времена, конечно, другие: в российской деревне пьют коку, кофе и ещё невесть что, лишь бы было написано: «Маde in не наше».

Как ни странно, бабушке я в конечном итоге понравился, и она согласилась принять меня на квартиру. Но я, к теперешнему моему сожалению, под благовидным предлогом покинул слишком дотошную, с тогдашней моей точки зрения, женщину и пустился в новые поиски, а по пути старался припомнить что-нибудь компрометирующее горожан. И припомнил-таки…

Мой дедушка рассказывал, как в далёкие тридцатые годы один большой начальник из большого города увидел в поле просо и стал угрожать бригадиру тюрьмой за то, что он в трудное для государства время посеял вместо хлеба веники. И на возражение бригадира, что это вовсе не веники, а очень нужная стране сельхозкультура, после обмолота которой получают пшено, варят кашу и досыта кормят армию, большой начальник ответил вызывающе: «Ты что думаешь, я никогда не покупал в магазине пшено и не знаю, как оно выглядит?!»

Этим я и удовлетворился, что, однако, не облегчило мне поиск квартиры.

Весь день понапрасну промотался я по осеннему дождливому городу (либо квартиры были уже заняты, либо хозяева отсутствовали) и под вечер, в сумерках, уставший, голодный и продрогший, оказался на окраине среди частных домишек, ошелёванных досками. Дверь в одном из них была настежь открыта, и я, используя шанс, шагнул на порог.

В прихожей комнате жарко дышала раскалённая каменным углём печь. По периметру просторной комнаты сидели на самодельных деревянных лавках и табуретках трое парней, три девушки и округлая, словно колобок, низкорослая женщина, и все они звонко хлопали в ладоши и кричали:

– Сашка!.. Сашка!..

А посреди комнаты танцевал лезгинку высокий, стройный парень и одновременно пел, подражая Вахтангу Кикабидзе: «Па-а аэродрому… Па-а аэродрому… Лайнэр пролэтэл, как по судбэ…»

Все были так увлечены, что даже не заметили незваного гостя. Сашка обнаружил меня первым и тут же, не прекращая танца, выкрикнул, имитируя кавказский акцент:

– Захады, дарагой! Рассказивай, какие проблеми! Ми их враз решим!

И я зашёл, и рассказал. Сашка звонко рассмеялся, но тут же спохватился и с душевной ноткой в голосе изрёк:

– Не унывай. В жизни всё поправимо. Деревенские чего-то не знают о городской жизни, а городские, наоборот, о деревенской. К примеру, один мой знакомый, чисто городской и очень культурный парнишка, искренне считал, что молоко изготавливают на заводе точно так же, как, скажем, квас или пиво. И когда я отвёз его в деревню к моей бабушке и он увидел своими глазами, откуда берётся молоко, он был просто ошеломлён.

Теперь звонко рассмеялся я.

– Свой парень! – дружески хлопнул меня по плечу Сашка. – Берём на квартиру!

– Куда мы его положим? У нас даже у девчонок в комнате нет ни одного свободного места! – испуганно замахала руками хозяйка.

– Я же занимаюсь йогой! – ударил себя кулаком в грудь Сашка. – Запросто могу спать на полу!

Хозяйка ласково улыбнулась Сашке – видимо, она любила его как родного, и согласилась принять меня, с условием, что я привезу настоящий деревенский гостинец: яичек, сальца, маслица, сметанки, индюшатинки… И желательно побольше.

Дочка моя хохотала чуть ли не до слёз и никак не хотела верить, что её папа только в двадцать лет впервые увидел растворимый кофе.

Я не был огорчён. Я был рад её чистому, откровенному смеху и горд за своё поколение, выросшее на натуральных отечественных продуктах.

2005 г.

Маленькое послесловие

Рассказ «Про кашне и растворимый кофе» неоднократно публиковался в газетах, журналах, альманахах и сборниках в разных странах мира и многих насмешил, а некоторых даже напугал: «Да разве такое может быть, чтобы человек не знал, откуда берётся молоко!» – восклицали они.

Я написал чистую, литературно обработанную правду, но всё равно целых два года чувствовал себя перед читателями неловко. Вроде как опорочил нашего человека. И только спустя два года, когда во многих британских газетах появилась информация о том, что компания Dairy Farmers опросила одну тысячу юнцов до пятнадцати лет с целью выяснить, знают ли они, откуда берутся яйца, сыр, йогурт, котлеты и другие продукты, я успокоился.

Результаты, полученные компанией Dairy Farmers, ужаснули взрослых. Приведу только один пример: некоторые подростки в больших городах Великобритании считают, что яйца несут коровы!..

2007 г.

Ночной Лондон

…То дивное, несказанно-прекрасное, нечто совершенно особенное во всём земном, что есть тело женщины, никогда не написано никем.

Надо найти какие-то другие слова.

Иван Бунин (Из дневников. 3 февраля 1941 года)

Ночной центральный Лондон ярок, самобытен, окутан легендами. Кругом горят тысячи огней, слышится музыка, задорный смех. По улицам неугомонно снуют чёрные, с виду похожие на навозных жуков такси «блэк кэбы»*, за ними степенно следуют ярко-красные двухэтажные автобусы, иногда проскакивают и недавно введённые одноэтажные длиннющие гармошки, напоминающие гусениц. Здесь сотни театров, казино, всевозможных ночных клубов. Здесь тысячи пабов*, ресторанов и ресторанчиков, кафе и кафешек. На любой вкус, для любой национальности. Здесь миллионы разноязыких, разноглазых, с неодинаковым цветом кожи людей со всех пяти населённых континентов, разодетых в модные современные одежды и в экстравагантные национальные костюмы. Не удивлюсь, если где-то по берегу Темзы вразвалку пройдётся и представитель шестого, ледяного континента, в своём консервативно-традиционном чёрно-белом одеянии. Ночной центральный Лондон – это город-сказка. Всяк найдет себе забаву по вкусу.

Но есть и другой ночной Лондон. Окраинный. Бытовой.

Дом в Англии и дом в Восточной Европе – не одно и то же. Дома тут какие-то хлипкие. Вы слышите почти всё, что творится у соседа за стенкой – особенно ночью, когда город успокаивается. Стоит только немного повысить голос, скажем, во время любовной игры, и вас тотчас услышат за стенкой во всей красе – слева и справа, под вами и над вами. И это не удивительно. Внутренние перегородки сооружены из пластборта – это плиты из мела размером два на три метра и толщиною полтора сантиметра, обклеенные с обеих сторон толстой бумагой – примерно такой, в которую в советские времена заворачивали в магазинах селёдку или халву.

И люди ещё изумляются, когда в кинофильмах герой-жлобина, типа Шварценеггера, прошибает такую «толщу» с разбега. Ну и что тут удивительного? Даже я, чуть-чуть поднапрягшись, пробиваю кулаком оплот западного образа жизни. Девиз: «Моя хата – моя крепость!» – зиждется вовсе не на принципе крепостной стены, а на принципе: только дотронься до этой стены хотя бы одним пальчиком, и демократическое правосудие, – а оно действительно демократическое, – поранит тебе пальчик, а может, и вовсе оторвёт.

Лично я намаялся на первых порах из-за этих будто бы крепостных стен. Только ляжем с любимой спать, как на улице тотчас дико заорёт, чуть не лопаясь от натуги, какой-нибудь юный любовник-гигант, привлекающий неистовым воем свою хохотушечку-возлюбленную, как это делают некоторые обитатели джунглей. У меня тут же притупляется интерес к любовной игре. Но это ничего. Пережить можно.