Полная версия
Девять этажей вниз
Девять этажей вниз.
Хроники одиночества.
Будущего нет. Прошлого нет. Реальность пуста. Есть только сны. И только в них ты можешь увидеть Истину, оставаясь при этом самим собой»
Истерия, 20ХХ г. н.э.
Вступление
–
Привет! – сказала мне Болезнь, скривившись в кровавой улыбке.
Я попыталась промолчать. Я отвернулась к окну, чтобы посмотреть на Солнце, но столкнулась с Черными Звездами.
–
Почему ты не здороваешься со мной? – обиженным голосом спросила меня Болезнь – Я же так рада тебя видеть!
Я протянула руки к Черным Звездам за помощью, но они не ответили мне, только швырнули в меня полусгнившим метеором.
–
Ты тут не нужна! – ответила я, пытаясь поймать метеорит в ладони, – Уходи!
–
Поздно уже. На улице слишком хороший для меня день. Я долго не протяну на таком ярком Солнце.
Солнце ярким лучем ударило мне в глаза. Я выронила метеорит и закрыла глаза рукой.
–
Тебе меня не жалко? – спросила Болезнь.
–
НЕТ. Я желаю тебе Смерти!!!! – крикнула ей в ответ.
–
Смерть – моя сестра. Если хочешь я вас с ней познакомлю…
–
Не надо!!! – прокричала я на весь мир и весь мир обрушился.
Солнце упало в море, Море закипело и испарилось. Маленький остывший шар остался лежать на дне рядом с метеоритом. Я подошла к холодному Солнцу, подняла его со дна моря, сдула золотую пыль и…
–
Здравствуй, Солнце, – сказала я Солнцу, – я давно хотела с тобой познакомиться.
–
Не стоит с ним разговаривать, – прервала меня Болезнь, играясь с ракушками, рассыпанными по всему дну моря.
–
Почему? – удивленно спросила я.
–
Моя сестра уже с ним познакомилась. Сейчас оно – только мертвый кусок гранита.
И Солнце провалилось между пальцами во Вселенную, как в большой мусоропровод.
–
Что она с ним сделала? – слезы мешают говорить.
–
Она его убила.
–
Зачем?
–
Пришло время, и пришла она
–
Какое время пришло? Это ошибка…
Маленькие розовые шарики времени, как ртуть, окружили меня и закружили в безумном танце.
–
Время бывает разное – шептали мне они, – время рождаться, время умирать, время писать стихи и время пить вино, время одиночества и время толпы, время, когда ты убиваешь, и время когда убивают тебя, время работы, время сна. Для всего есть время. Даже для тех, для кого уже нет времени. Даже для тебя есть время.
Они все шептали мне что-то и шептали, а Болезнь сморкалась в свой белый носовой платок и поддакивала им, кивая своей изуродованной головой.
А я вместе с маленькими розовыми шариками времени полетела за новым Солнцем в большой супермаркет.
Девять
Фиолетовое море странных мыслей бьет по солнечному сплетению и не дает дышать. Как белый корабль уплывает Надежда по этому фиолетовому морю куда-то в даль, за горизонт, в неизвестность. А ты в это время стоишь на опустевшем берегу, и плюешь в розовую пену прибоя, и матюкаешься на свою жизнь белого воротничка и на вчерашную официантку в замызганном грязью, пивом и дурными запахами кафе.
Не куда себя деть.
В пространстве, ограниченном законами, общественным мнением и личными интересами, нечем дышать.
А жить тем более не чем.
Да и незачем.
Когда ветер счастья проноситься мимо, как сквозняком в зарешеченную форточку, надувает детей. И ломаешь себе руки от безысходности и полного одиночества.
Потому что “ветер” улетел дальше, искать «новые горизонты».
***
И тогда я спрашиваю у Пустыни: „Что делать, если не любим? Что делать, если одинок?”
Пустыня молчит. Пустыня не может мне ответить.
Застелив глаза-озера песчаными барханами, она думает о своем и задевает Небо своими пальмами-ресницами.
Становиться тихо, как в иной жизни.
Эта тишина завораживает.
Эта тишина умиротворяет.
И умерщвляет.
Высохший кленовый лист пролетит мимо лица Пустыни и падает мне в ладони.
И вдруг становиться очень печально…
***
В сумерках восходящего солнца мне дают лекарство от депрессии…
Большая толстая медсестра, ухая и матерясь выметает из-под моей кровати обломки моей души.
–
Сколько мне лет? – спросила я у нее.
От удивления она замолчала и подняла на меня свои круглые, заплывшие жиром и задроченные жизнью глаза.
–
Сколько мне лет? – повторила я.
–
Двадцать пять, шоб ты була не ладна, – крикнула она прямо мне в лицо, – и вылетела в коридор за врачом.
Двадцать пять. И я ничего не помню о своей жизни.
Месяц сводит с ума.
Оставляет на полу свои следы и собирает в мою комнату призраков.
***
Холодно.
Замерзаю.
Еду на работу…
И теряюсь в смене температур.
Потные лица людей в забитом как консервная банка троллейбусе.
Летнее солнце слепит глаза даже сквозь испачканное чужим пофигизмом окно.
А мне холодно, как при минусовой температуре.
Кто-то пробирается сквозь меня, кто-то толкает острыми локтями меня в ребра, кто-то теребит меня, кто-то что-то спрашивает, кто-то чего-то хочет. И я тупо начинаю втыкать в дорогу на белые полоски дорожной разметки, как на течение реки, как на полет облаков или как на дым от сигареты.
И вдруг становиться дурно от ощущения того, что где-то это со мной уже было, и от того, что где-то это все я уже видела.
И вдруг я начинаю думать, что на самом деле я сошла с ума, и вся моя жизнь – это бред шизофреника, заключенного в белую больничную палату.
И задыхаюсь от дурного запаха пота и человеческого безразличия.
И втыкнув в яркое голубое небо за грязным стеклом, проваливаюсь в воспоминания о вчерашнем прошлом…
***
Ничем не примечательная работа. Банкиром, менеджером. Каждый день клиенты, море из бумаги, ксероксы, факсы, расчеты и финансовый анализ.
Мои родители очень старались, чтобы я сюда попала.
Через платный вуз с экономическим факультетом, который так за 5 лет и не дал нужных знаний для практической работы.
Через дружеские связи, которые мама, в тяжесть для себя, старалась поддерживать на протяжении всей жизни. Почему в тяжесть – это совершенно отдельный разговор.
Через мое безразличие к этой работе. Какая разница, где работать, лишь бы не дворником, как завещал мне мой папа, когда я не хотела учится.
Этот дворник до сих пор мне снится в страшных снах. Я не дворник. И ладно.
И вот. Я такая, ничем не примечательная, прихожу на свое первое собеседование, и мой начальник у меня спрашивает: кем ты хочешь быть?
Певицей – говорю я. И он воспринимает это как тонкий юмор и берет меня на работу.
Потом, уже после собеседования, другой соискатель рассказывал, что ему тоже задавали этот вопрос. И он ответил, что хочет стать управляющим банка.
–
Что это за должность такая? – подумала в тот момент я. – Я и не знала, что она существует.
Так начались мои трудовые будни на нелюбимой работе. Оставалось только одно – полюбить кого-то другого. И быть в один момент здесь, а в другой момент где-то совершенно не здесь.
И это стало началом
***
Когда сбежавшая из Ада Тоска впитывается тебе в кровь, начинает сниться бабулька со стеклянными глазами.
Сидит на балконе в квартире напротив. Вечно. Неподвижно.
Сидит – качается на кресле качалке, укрывая ноги теплым пледом.
Смотрит своими стеклянными глазами на заход солнца, на дожди, снегопад и вьюгу, на ветки деревьев и крыши домов, на меня.
Смотришь на нее, на эту одинокую высохшую бабульку из середины веселой пьяной компании сквозь оптический прицел страйкбольной винтовки, которую принес с собой один из сотрудников.
И вдруг становишься близкой к ней. Как будто можешь прикоснутся к ней руками.
И вдруг представляешь, что эта бабулька – это ты сама в глубокой одинокой старости, из которой уж точно нет выхода.
И начинаешь плести венок из коньячных одуванчиков.
И петь грустные заунывные песни о несчастной любви.
И бродить босиком по асфальту в толпе и одиночестве.
А потом встречаешь в запотевшей уставшей маршрутке пьяного, то ли от пива, то ли от работы, незнакомого мужчину, который только по взгляду, не по искусственно нацепленной улыбке, разгадывает твое одиночество, как детскую загадку о елочке.
Поднимает на меня свои пьяные глаза и вдруг спрашивает:
–
И давно тебе начала сниться спящая старуха?
В недоумении поднимаю брови (Откуда?), отталкиваюсь от перил, делаю шаг назад.
–
Мне никто не снится!
На секунду отводит глаза,
–
Может быть, – отвечает он, и сразу добавляет, – а может быть и снится.
И потом вдруг выплескивает:
–
Я знаю, что тебе снится старуха со стеклянными глазами. И очень давно. И тебе кажется что эта старуха – это ты, и ты не знаешь, что с этим делать, потому что чем дальше, тем снится она тебе все чаще и чаще. И тебе от этого никогда не сбежать. Знай…
Я внимательно слушаю его.
Странно, в маршрутке никто даже не реагирует. Не смеется, не обращает внимания. Вокруг нас как будто образовывается прозрачный непроницаемый пузырь.
И в последний момент я выпрыгиваю на ближайшей остановке.
–
Подожди! – кричит мне вдогонку Пьяный мужчина. – Я теперь знаю, что ты есть! Я тебя найду!
***
Потом за окном пойдет дождь: многочисленные торопливые капли, как из открытого полностью душа, хлещут по хрупким дрожащим стеклам, грозят ворваться в полупустую накуренную кафешку и смыть эту дымную атмосферу разговоров ни о чем.
Сонная официантка тихо будет перешептываться с барменом и иногда подходить к нам: то поменять пепельницу, то принести новый графин водки.
Это мы с Пьяным человеком сидим за столиком рядом с окном, пьем водку и молчим, потому что уже не о чем говорить.
Он курит сигарету за сигаретой, пачку за пачкой и пускает дым в пьяную студенческую компанию, которая что-то рьяно обсуждает рядом с нами. Мешает. Создает напряженный контрапункт с нашим молчанием.
Раздражает.
Смотрим на них, а потом одновременно говорим:
–
Может, кинем в них чем-нибудь?
–
Нет, лучше выльем… – добавляю я.
Смеемся.
Он опять стряхивает пепел в пепельницу, и, поблескивая стеклами очков, предлагает:
–
Давай, я расскажу тебе историю.
–
Опять?
–
У меня их много.
–
У меня их тоже много.
И опять проваливаемся в пьяное молчание.
–
Знаешь, эта бабуля, про которую ты мне рассказала, снится тебе не просто так.
Восемь
Кто-то больно бьет в бок в плотно забитой утром маршрутке.
Это люди едут на работу.
С расплывшимися сонными лицами, стеклянными глазами и наросшими целлюлитными мозолями на задницах. Зевают, втыкают в окна своими сонными жабьими глазками, спят на неудобных пластмассовых сиденьях троллейбуса.
Трухлявый, но сильно бодрящийся дедушка с палочкой стоит, всей тяжестью своего тела опершись на поручни, свободным локтем ткнув мне в ребра.
Почему?
Потому что люди еще не проснулись, люди уже устали, это просто невозможно подорвать свои целлюлитные задницы и уступить ему место.
Он же молодой, он – выдержит…
Еще две остановки до выхода.
***
–
Сегодня надо будет лечь пораньше, – очередной раз говорю себе сквозь пустоту головы. Зная, что все равно лягу поздно.
Засыпаю на ходу.
Это как молчаливый протест организма против насилия ежедневной работы, в которой не находишь ни цели, ни смысла.
И устаю сразу же после утреннего подъема.
Уставшей заранее, проспав полдороги и весь переход от остановки к офису, прихожу утром на работу.
Вхожу из дождя навстречу знакомым незнакомцам – коллегам по работе.
Дарю искусственные улыбки.
И становлюсь в очередь за тумаками и моральным насилием.
Медленно вхожу в социум.
–
Привет! – говорю коллегам по работе.
–
Привет! – говорят коллеги по работе мне.
–
Как дела? – спрашиваю я у них,
–
Нормально! – отвечают мне они.
И вдруг я начинаю понимать, что где-то в чем-то я ошиблась, и это ошибка не обычная, будничная, а роковая. Та, что повлияет на всю мою жизнь.
Только вот не могу понять, в чем именно я ошиблась. И когда.
Не помню.
Не знаю.
И они спрашивают меня:
–
Ты будешь на корпоративе?
А, я опять забыла об этом корпоративе. Не хочу. Не пойду. Ни за что!
А вслух говорю:
–
Конечно, пойду! Повеселимся!
А потом говорю:
–
Не знаю еще. Домой надо, после работы могу не выдержать – отвечаю я и погружаюсь в кредитную документацию,
как в дым горящего дома.
Они охают, ахают, дуют в чашку с горячим утренним «праздничным» чаем, и возмущаются, и ныряют в работу вслед за мной.
***
“Праздничный чай" – утреннее утешение. Тут даже чаю прозвище, чтобы не сойти с ума. "Праздничный чай", "рождественский перекур", "выходное пособие" – иначе, зарплата.
"Печенька бы к чаю.”
Но никто не догадался сбегать перед работой в магазин хотя бы за небольшим пакетиком, чтобы хотя бы по одному на человека.
И теперь сидишь, как яйцо кукушки в чужом гнезде.
Хотя, да, лучше не печенько.
Самое вкусное – это яйцо всмятку, сырое тесто для рулета и облизывать стенки тазика с салатом оливье.
Яйцо варится 3 минуты, потому что за меньшее время – не затвердевает белок, а за большее – проваривается желток.
Ставишь его в специальную рюмку для яйца всмятку, серебряную, бабушкину, тупым концом вверх, потому что симпатизировал тупоконечникам в “Гулливере”, и просто, потому что так удобнее проходила ложка.
Легко ударяешь по тупому концу серебряной ложкой, потом еще раз ударяешь, на этот раз сильнее, чтобы разбилась скорлупа.
Она трескается, и потом бьешь еще и еще, чтобы весь верх покрылся мелкими трещинами, как паутиной.
А потом непослушными пальцами удаляешь яичную скорлупу, солишь, сосредотачиваешься, и начинаешь вкушать Пищу Богов.
Полными ложками заносишь драгоценный желток себе в рот.
Яйцо быстро заканчивается, и с великим разочарованием сошкрябываешь со стенок остатки белка, облизываешь ложку, и выкидываешь разбитый яичный сосуд в мусорку, сожалея о том, как быстро проходит счастье и настает безрадостное будущее.
Это яйцо в прошлом.
Но не все потеряно!
Впереди еще одно яйцо!
И можно еще минут 10 наслаждаться драгоценной жидкостью, насыщаясь так, что уже невозможно съесть что-нибудь еще, хотя бы еще одно яйцо.
Как давно в детстве.
Да, время идет. Уже не залезешь пальцем ни в миску с тестом, ни в тазик с салатом оливье.
Время.
***
Эх. Время в другом.
Что за идиотская мечта сделать что-то значительное в жизни, чтобы не остаться в глазах своих современников обычной канцелярской крысой.
Да что там!
Подняться в собственных глазах, почувствовать себя пусть не конченым неудачником, ну пусть кем-то еще, та просто, чтобы интереснее было жить. Придумывает себе Мечту.
Ирония рекламного слогана: Кредит приближает мечты. Чужие.
И сидишь, и раздаешь эти мечты другим людям.
Кому-то приятно, а кого-то еще и уговаривать надо: «ну возьмите мечту, а то план не выполним, премии не будет, а без премии пусть кто-то другой работает на такой работе».
А тебе их еще и возвращать потом. Особенная ирония: когда клиент, которого уговаривали взять кредит, его возвращать не хочет.
Хоронишь себя и своих коллег в бумажках, не видя свежего воздуха, родных, что уж говорить о мире: Индии, Индонезии, Южной Африке.
Написать хотя бы книгу. Сделать карьеру хотя бы фотографа. Научится рисовать.
Научится бы снимать фильмы?
А я что, Тарантино? Зачем это мне?
Вот – где нужно время. А времени на это нет.
***
И пишу в дневнике, запрятанном между листами кредитного дела:
«Я сказала Вселенной: «Нет!» – и упала на горячий песок.
Песок заскрипел на зубах, согрел мою холодную пустую душу и проник прямо к небьющемуся сердцу, заставляя его работать.»
Паспорт, код, справка о зарплате…
«Через несколько секунд, я открываю глаза.
Яркое солнце ослепило и выжгло их до самого дна.
На мгновение теряю ориентацию, опираюсь высохшей шершавой рукой на мелкий струящийся песок. Постепенно прихожу в себя.»
Паспорт, код, справка о зарплате…
Листаю дела на выдачу кредитов.
«Все еще ослепленная, поднимаюсь на ноги. Каблуки глубоко погружаются в песок. И прозреваю.
Песок. Песок. Песок.
Голубое небо.
И песок.
Тишина. Неподвижность.
Барханы. Барханы наваливаются на меня как волны, как море.
Утонуть в неподвижности и молчании.
Скрип песка от моих ног.
И больше никого. И больше ничего.
Дыхания нет.
Сердце не бьется.»
Паспорт, код, справка о зарплате…
Паспорт, код, справка о зарплате…
«Поднимаюсь на одну гору песка и вижу еще сотни таких же гор.
Слежу за Солнцем: оно еще дальше, еще выше. Еще жарче и нестерпимей.
Шаг за шагом проходят дни одиночества, ночи беспробудного сна.
Минута за минутой, песчинка за песчинкой теряю счет.
Солнце каменным молотком бьет по одному и тому же окровавленному месту.
И я уже не могу встать.
И я уже даже не могу ползти.
И я уже даже не открываю глаза.
И не молю Кассиопею о помощи.»
Паспорт, код, справка о зарплате.
Паспорт, код, справка о зарплате…
Паспорт, код, справка о зарплате…
Странные фамилии.
Редкие места рождения. Разные. Далекие и близкие. Из больших городов. Из маленьких поселков.
Но все здесь, в этом Богом забытом месте. А где-то далеко – наверное такие же, но с нашим местом рождения.
Раскидало людей, перетасовало, как в колоде карт.
Но все с нужным паспортом.
Но вдруг – место рождения ЮСА. И совсем другой паспорт. Как же.
Всех иностранцев – долой.
Пускай кредиты у себя берут. В той стране, чей паспорт.
Паспорт, код, справка о зарплате.
***
«Вспоминаю разговор в маршрутке бабушки и внука:
–
А знаешь, какие реки ты знаешь?
–
Днепр.
–
А еще какие?
Маленький внук думает.
–
Больше не знаю.
–
Бывают другие реки. Славянка, Дунай, Буг.
–
Это что за чудо такое?
–
Разные они бывают. Широкие, как Днепр, и узкие, как маленький ручеек. Их можно даже перешагнуть, но это все равно будет река.
–
А у нас под подъездом, после дождя, это тоже река?
Бабушка смеется.
–
Нет, это – океан.
***
Ксерокопии, Ксерокопии, Ксерокопии.
Паспорт, код, справка о зарплате.
В паспорте не вклеено второе фото – на доработку.
Паспорт – копия, заверенная клиентом и работником.
Код – копия, заверенная клиентом и работником.
«Копия верна», дата, подпись, фамилия, инициалы. Для работника – еще и должность. Это если делать правильно.
Нет – на доработку.
Нет прописки – отказ.
Другая область – отказ.
Лицо не внушает доверия – в отдел безопасности с просьбой уделить особое внимание.
То же – о справках про заработную плату – странная подпись, несуществующая фирма. Отказ.
«Он подобрал меня на пятый день, закутанный в черную длинную просторную одежду с черным платком на лице. Сверкая ярко голубыми глазами.
Смочил высохшие губы водой.
Накрыл поломанные сухие волосы.
И посадил впереди себя на черного арабского коня, обнял и увез из Пустыни.»
Паспорт, под , справка о зарплате.
Зарплата в размере прожиточного минимума, минус налоги, минус коммунальные платежи, минус деньги на проживание, минус ежемесячный платеж по кредиту.
Странно.
Хватает.
Класс А. Можно выдавать.
На что кредит? Лечение.
Возраст? Предпенсионный. Хорошо. Пенсионеры всегда платят, в отличие от молодых. Воспитание не то. Хотя скоро молодые станут пенсионерами и они перестанут платить.
Вот Центр удивиться, когда узнает, что оказывается можно прожить на минимальную зарплату, оплачивать коммунальные, помогать детям, кушать, одеваться, ездить по дачам, и при этом еще и кредит платить!
Нет. Отказ.
Звонит экономист с отделения, объясняет: не надо ей отказывать.
Объясняет: у нее 8 соток, капельное орошение, теплицы, выплатит в течении полугода – в сезон. Просит: можно выдать?
«Ладно, может быть.»
Говорю: высылай документы на землю. Дело – на доработку.
Паспорт, код, справка о зарплате.
Отдаю дела девочке, чтобы разнесла по службам.
И вдруг в кабинете никого не остается. Все разбежались.
И тишина.
И вспоминаю: “Тишина.
на 10 метров вокруг – тишина.
Лают собаки, и ветер обнимает тело.
Никого нет.
Никто и не придет.
И холодными пальцами набираю бессмысленный смс: «Почему же? Где же ты? Зачем ты меня так?»…
…Не отвечает…
Кашляю в кулак.
Первое свидание не состоялось. ,
Можно уходить.”
И отбираю дела на кредитный.
Паспорт. код, справка о зарплате, замечание юриста, безопасности, оценка финансового состояния, проект решения – на кредитный.
Что еще?
Пару автомобилей, пару квартир, юридическое дело.
Смотреть?
Нет. Перекур.
Встаю. Ноги, как на воздушных подушках – пересидела.
***
«Так не сказав и слова, он оставил меня перед пустынным ночным городом.
–
Кто ты? – спросила я его.
Он посмотрел на меня, на Восходящее Солнце за Пустыней, потом на черные тучи за Городом, развернулся и, так и не ответив мне, ускакал назад в Пустыню.
А где-то на противоположной стороне Города – начиналась Гроза.»
***
Гроза все не утихала.
Он, странный Пьяный человек, сидел напротив, за столом, обставленным пустыми стопками, полуопустошенными графинами водки, и курил. Пускал перистые облака в стратосферу шумной кафешки.
Смотрел на меня.
Между затяжек говорил:
–
Часто ли получается так, как ты хочешь?
Исподлобья через опущенную на лицо челку отвечаю:
–
Отпусти меня.
Прошу его.
–
Отпусти.
Сквозь дым вижу его улыбку.
–
Будешь? – не дожидаясь ответа, он берет графин с водкой и наливает мне полный стакан.
–
Нет, – отвечаю ему.
–
Будешь, – со спокойной уверенностью говорит он, наливает себе, берет обе стопки и протягивает одну мне.
Некоторое время смотрю на него сквозь пальцы. Пытаюсь преодолеть ступор в мозгах. С силой вдыхаю дымный воздух в себя, беру стопку и залпом, не чокаясь, выпиваю ее.
В расплывающейся реальности опять замечаю его улыбку.
–
Расскажи мне свою историю.
Тянусь, вытягиваю из пачки сигарету. Он бьет меня по рукам, сжимает, выворачивает пальцы, выдирает сигарету из рук.
Отвечаю:
–