Что изволите?

– Милый ты мой! Пока счёт не в твою пользу! – подзадорила Светлана.

– Пусть так! Но это не значит, что я сдамся им живым! Моими идеалами всегда считались только те люди, которые не прогибались, спасая свои шкуры, никого не предавали ради корысти, а до конца стремились исполнить свой долг! Даже, погибая! Такие идеалы у меня и сохранятся, насколько бы не просела мораль нашего загнивающего народа, давно, в основной своей массе, низко павшего. Зачем об этом говорить?

– Федя! Ты меня пугаешь? Ты прямо фанатиком каким-то становишься! Это ведь чересчур серьезное заявление! Все не в ногу, один ты… Тобой могут заинтересоваться психиатры. Уж, извини меня, но я тебя боюсь! Ты скоро и меня начнешь считать моральным уродом! Или, как ты выражаешься, «что изволите». Разве не так? Я ведь тоже исполняю всякие гадкие распоряжения главврача и других медицинских начальников! А ты прикажешь мне лечь на амбразуру? Да? Мне тоже приходится соблюдать эти дикие двенадцать минут на пациента! Приходится выписывать пенсионерам лекарства, которые лекарствами не являются или же, как минимум, меркантильно продавливаются кем-то сверху, то есть, обогащают наше медицинское руководство! Приходится вместо реальных диагнозов писать, черт знает что! Грипп нельзя! Рак нельзя! Да мало ли, чего нельзя и что надо, вопреки здравому смыслу и статистике! Да! Чересчур здоровеньких больных приходится запугивать, чтобы подтолкнуть лечиться в нужной нашему руководству платной клинике. Кого-то приходится гонять по кабинетам для дозапугивания! Ну, что Федя? После моей исповеди ты начнешь и меня презирать? Или я тоже должна безоружная идти на баррикады? Должна со связанными руками сражаться за справедливость? Сражаться, чтобы непременно погибнуть? Ведь меня же первой пулей… И не промажут, поскольку других дураков, кроме меня, в таком случае у нас не найдется! Уж это мне лучше всего известно! Ты даже не знаешь, что позволяют себе многие мои коллеги при ничтожной официальной зарплате!

– Ладно, ладно! Будто я ваши медицинские кланы не знаю! Есть мафия стоматологическая, есть фармакологическая, кардиологическая, офтальмологическая, венерическая… Какая ещё? Та, которая так называемым СПИДом заведует и промышляет? И это притом, что среди врачей всегда встречались отдельные самоотверженные ангелы! Они даже опыты опасные на себе ставили! Умирали сами, лишь бы медицину вперед продвинуть, лишь бы узнать, как людям от болезней освободиться! Но большая-то часть медиков насквозь меркантильна! Она даже обрадовалась, когда настоящую медицину принялись превращать в сферу услуг! Вымогать-то стало проще! Ведь всем вдолбили бредовую идею, будто за всё надо платить! А ведь мы давно своими налогами и недоплаченной зарплатой заплатили троекратно! Вот только что ты спрашивала, как моё уважение заслужить? Будто сама не знаешь! Критерий-то предельно прост. Если человек не стелется под начальника, а старается нужное всем дело сделать так, чтобы не стыдно людям в глаза глядеть… Я сейчас вспомнил своего начальника курса, Титова Петра Пантелеевича. Вот это был человек! Ты ведь знаешь… Интересно, что сначала на наш курс набрали сто тридцать пять курсантов, но к выпуску от них осталось всего семьдесят восемь! Один погиб, двое ушли по болезни, а пятьдесят четыре отчислены! Кто-то по неуспеваемости, но в основном, из-за хронической недисциплинированности, безалаберности, моральной нечистоплотности, неприспособленности к трудностям, неумению ладить с людьми, даже из-за мелкого воровства у своих же товарищей! Всё это – признаки полной профессиональной непригодности! Но ведь каждый курсант обходится государству очень дорого! Скажем, как четыре студента-бюджетника! Представляешь, большие деньги затрачены, а курсант отчислен! Его уже нет! Как нет и тех денег, которые пошли на его обучение, питание, обмундирование, вооружение и даже денежное довольствие! В кадрах рассчитывают через несколько лет встретить молодого офицера вместо ушедшего на пенсию или погибшего, но теперь-то его не дождутся! Будет вакансия, которую некем не закрыть! Не брать же случайного человека с улицы? Да и денег больше нет! Кто виноват? Конечно, легче всего виноватым сделать начальника курса! Плохо работал, плохо воспитывал, плохо убаюкивал… Но мы-то знаем, как наш Петр Пантелеевич работал с нами, а если уж наметил кого-то на отчисление, то для государства это было куда лучше, нежели потом от негодяя избавляться, но уже в форме офицера! Его ведь запросто не уволишь!

– То-то у вас в МВД теперь все ангелы! – не удержалась Светлана.

– Ну, вот! Приехали! Ты пойми, что Петр Пантелеевич мыслил по государственному! Всего-то капитан, а целенаправленно работал именно в интересах своей страны, не допуская в органы гнильё, в то время как генералы безропотно исполняли, что от них сверху требовали, не переживая за дело, не вникая в суть проблемы. Всяким политработникам, воспитателям и кадровикам подлинные результаты обучения молодёжи были безразличны. Озабоченный вид они, конечно, принимали! И щеки для важности в нужные моменты надували! Но важнее всего для себя они считали аккуратно заполнить все бумажные таблички, чтобы без пропусков было, потом поставить везде галочки, красиво расписаться, а дальше – хоть трава не расти! Истинные «что изволите»! Верхам угодили, а дело загубили! Потому нашего Титова они терпеть не могли и пакостили ему при любой возможности. А сверхнормативное отчисление курсантов давало им для этого точку опоры. Потому сыпались на Петра Пантелеевича и взыскания, и предупреждения, и увещевания, и угрозы, и всё, что было в силах ближайшего начальства. Потому по службе, где он оказывался лучше остальных – там его прятали в тень, замалчивали все успехи. Где слегка оступался – там раздували до вселенских масштабов!

– И чего же он добился, воюя со своим начальством?

– Нашего уважения, прежде всего! А это совсем немало! А начальство его, можно сказать, опасалось, то есть, сторонилось! Потому в главном Петр Пантелеевич всегда мог поступать, как велела совесть. И это опять – совсем немало! И для дела, и для самоощущения!

– Допустим! Но герои всегда одиноки! Где ещё таких героев, как твой Петр Пантелеевич найти? – усомнилась Светлана.

– Героев вокруг нас как раз много, но они всегда скромны, потому и незаметны. А я теперь говорю лишь о тех немногих людях, за которых ручаюсь. Знаешь, вспомнил вдруг… Спустя пару дней после того, как я батю схоронил, подошел ко мне незнакомый человек. Тоже – батиных лет. Теперь уже дед, пожалуй. И выразил он мне соболезнования. Как-то проникновенно это у него получилось, потому я не стал делать вид, будто куда-то тороплюсь. Я в те дни вообще потерялся и просто не знал, куда мне следует торопиться. И он не стал говорить дежурных фраз – только непосредственно об отце. Сказал, что знал его с фронта. Ты только представь себе этот срок? Он сказал мне, что всегда считал батю воистину великим человеком. Так и сказал – великим. И пояснил – величие человека ведь не в должностях – оно в человечности! Величие в том, что твой отец никогда, даже в самой тяжелой или щепетильной ситуации, себя не уронил. Он никогда себя не выпячивал и не ловчил. Всегда работал в интересах дела или в помощь кому-то, кто сам не справлялся. Себя же, казалось, вспоминал в последнюю очередь. А такое редко кому удаётся! Притом он не казался ангелочком или повидлом. Нет! Он был уверенным и сильным человеком, не только способным сражаться, но и сражающимся, если видел в том резон, если считал, что страдает справедливость. Потому люди к нему и льнули. Рядом с ним даже слабак становился увереннее, сильнее и решительнее. Он заряжал окружающих своим пониманием жизни! Он строил вокруг себя правильную жизнь, жизнь не животную, как теперь, а людскую! И люди, уважавшие отца, в этом ему помогали. И жизнь действительно приобретала возвышенно братский характер! Не могу тебе объяснить, что сам понимаю…

– Что-то раньше ты мне не рассказывал о той встрече…

– Как-то не приходилось… Так вот. Однажды, рассказал мне тот дед, они с моим отцом встретились в одном народном суде. Случайно! Через много лет! И оба оказались в должностях народных заседателей. Может, ты не знаешь, была такая практика в советское время. Неплохая, между прочим, практика! Народных судей тогда назначали от различных организаций, точнее, всем коллективом выбирали – либо самых честных, либо самых ненужных, чтобы с глаз долой. Ведь всякое и тогда в жизни случалось! А дело в тот раз попалось им необычное – утрата табельного оружия каким-то командировочным офицером. Он-то и не задумывал ничего незаконного – другие были времена. Утрата пистолета считалась ужасным происшествием! На всю страну. Всей страной и начинали искать. Это сегодня, куда ни глянь, всюду черный зрачок ствола на тебя смотрит! Тогда даже бандитам такое не снилось! Так вот, тот офицер дела свои в городе доделал, но умаялся за день со всеми его заботами, вот и задремал где-то в парке. На уединенной лавочке… Непроизвольно задремал. Ему показалось, будто всего на несколько минут, но когда проснулся, пистолета не обнаружил! Расследование оказалось коротким, а пистолет не нашли. Хорошо ещё вышло, что офицера судили народным судом, а не военным. В его состав входили два народных заседателя, таких же, как мой батя, а третьим у них был председатель – кадровый судья! Но именно он, конечно, всему среди них голова, хотя решение принималось голосованием всех трех членов суда. И все голоса имели равный вес. Да только больший спрос, как ни крути, всё равно с председателя. Ведь именно ему придется отчитываться перед высшими инстанциями за неправильный приговор и прочие помарки-недоделки. Потому он привычно повёл дело к тому, чтобы впаять офицеру максимальный срок за неумышленную утрату… В этом случае к самому судье претензий сверху, конечно, не будет. Ещё и похвалят! Проявил строгость и принципиальность! А человеку, между прочим, восемь лет! Представляешь! Живет человек честной человеческой жизнью и вдруг засыпает где-то из-за усталости, а просыпается уже преступником. Его нормальная жизнь, как расплата за случайный сон, начнется лишь через восемь лет! Ужас, если на себя такое примерить!

– Так-то оно так, но ведь он действительно виновен! Проморгал, и тем самым, способствовал… Ведь так у вас говорят?

– Ну, что ты, Светка? Ведь преступного умысла не было! Только халатность? Да и ее можно оспорить! Кто-то же должен был несчастного офицера к любой воинской части приписать, где есть оружейная комната и место для отдыха, но не сделали этого! Значит, не вина его, а беда его! А ему за это, раз – и восемь лет впаяли!

– Но ведь пистолет-то пропал! – не унималась жена.

– Ну и что? Ему госцена – двадцать восемь советских рублей. Столько же стоили солдатские сапоги! Вот и дед мне тот говорил: «Знаешь, твой отец мне сразу сказал, что несправедливо будет офицера сажать. Не за что! Это только теперь, после войны, к оружию такое настороженное внимание, а в дни нашей молодости, на фронте, сам помнишь, каждый должен был оружие иметь. И не тряслись мы над ним, как теперь! Так что же изменилось? Пистолет – он и остался пистолетом, красивым куском металла! Отвечать в полной мере должен не наш офицер, а тот, кто украл у него пистолет! Да тот, кто с помощью оружия преступление ещё совершит! А офицер преступления не совершал и не помышлял его совершать! Думаю, что именно так и будет справедливо! Давай отстоим офицера! Не потому, что он нам чем-то дороже остальных, а поскольку это будет по-человечески, будет справедливо!»

– Логика завидная! – поддержала Светлана.

– Да, красиво сформулировано! Мне бы так научиться! Но я продолжаю рассказ от имени того деда. Он мне говорит: «Стали мы свою линию гнуть! Несправедливо, мол! Не было умысла! Не преступление это, а проступок, за который следует, конечно, наказать, но лишь дисциплинарно! В крайнем случае, дать небольшой условный срок». Председатель суда уперся! Мол, есть статья уголовного кодекса, в которой наказание определено в виде лишения свободы до восьми лет! Суд обязан руководствоваться статьей уголовного кодекса, а не выдумывать нечто своё! Но и мы с твоим отцом не отступили – требовали человеческой справедливости при рассмотрении этого дела, ведь решалась судьба не преступника, а хорошего человека. Надо сказать, обсуждение проходило тайно, отдельно от тех, кто присутствовал в общем зале суда. Все члены суда заседали в специальной совещательной комнате, откуда никто из судей не имел права выходить до принятия решения. И туда никто не имел права заходить, хотя бы для того, чтобы принести нам какой-либо еды. И телефона в совещательной комнате не полагалось! Полная блокада! Просидели мы тогда безвылазно много часов. Измучились, проголодались, охрипли, но к единому мнению всё равно не пришли. Формально перевес голосов оказался на нашей стороне, но председатель не мог даже помыслить, чтобы его мнение не совпало с окончательным приговором. Потому он давил на нас своим опытом, убеждая, будто наш мягкий приговор в вышестоящем суде, как полагалось делать, в таком виде не утвердят. Мы же снова призывали его попробовать, предлагали учесть положительные характеристики обвиняемого, все смягчающие обстоятельства, отсутствие злого умысла и прочее. Судья опять твердил своё – не утвердят! Есть уголовный кодекс! Мы тоже начинали всё заново. Так повторялось много раз!

– Прямо заинтриговал! – созналась Светлана. – Неужели они так и умерли в той комнате, не договорившись?

– От кого тогда бы я это узнал? Договорились они! Но просидели в совещательной комнате более двенадцати часов! И всё-таки постановили приговорить подсудимого к двум годам лишения свободы, но условно! Условно! Это стало победой справедливости над несправедливостью. Дед мне тогда говорил, что они, выйдя из совещательной комнаты, неожиданно обнаружили в зале заседаний всех-всех заинтересованных лиц. Даже измученные ожиданием люди оказались небезразличными к судьбе человека, случайно попавшего в беду. Все ждали приговора. Когда председатель суда его огласил, весь зал от неожиданности, одобрения и облегчения непроизвольно ахнул, а подсудимый даже заплакал. Он меньше всего надеялся на исход, который давал ему возможность продолжить свою жизнь среди близких людей, в нормальной обстановке, а не за колючей проволокой.

– Очень интересно, но к чему ты мне столь душещипательную историю поведал? – с иронией произнесла Светлана.

– Во-первых, позже тот слишком мягкий якобы приговор без всяких осложнений утвердили в вышестоящем суде! Во-вторых, как ты этого не понимаешь, это же был триумф справедливости! И состоялся он лишь потому, что два обычных человека не изменили своим представлениям о справедливости и настояли на них, независимо от внешнего и весьма значительного на них давления. Этих двух народных заседателей уже никак не назовешь людьми, типа «что изволите». Они оказались настоящими достойными людьми! И я счастлив, что одним из них стал мой отец! И очень надеюсь, что его воспитание не худшим образом отразилось и на мне!

– Это я подтверждаю! Ты всегда был первым претендентом, чтобы расшибить себе лоб в чужой драке! – опять поддела мужа Светлана.

– Напрасно ты так! Справедливость – она же, как и правда, у всех своя. Для одного справедливость состоит в том, чтобы именно ему кусок побольше вырвать, а для других – в том, чтобы вокруг не было обиженных, не было обделенных, униженных… И на этом пути случаются очень нетривиальные противоречия! Возьми, к примеру, машинистов паровозов во время войны. Знаешь, сколько поездов партизаны пустили под откос? Тысячи! Но каждый из поездов вёл не немец, а наш соотечественник! Немцы любили рыбку чужими руками съесть!

– Они что же, руками ели? – засмеялась Светлана.

– Не придирайся! Истина в том, что с каждым немецким эшелоном погибали советские машинисты, которых убивали советские же партизаны! Справедливо?

– Так зачем они работали на немцев? – посчитала проблему несущественной Светлана.

– В том-то и дело! Их, конечно же, принуждали. Откажешься – расстреляют! А станешь перевозить немецкие военные грузы, так партизаны рано или поздно убьют! Как же поступить? Что для человека может быть важнее этого вопроса? Но всё становится вполне определенным, если соотнести жизни машинистов и жизни сотен и тысяч сражающихся с захватчиками советских людей, которым эти машинисты везут немецкую смерть в виде танков, боеприпасов, орудий и немецких солдат! Я бы на месте машинистов рассудил так: в обоих случаях не жить, так лучше умереть героем, нежели немецким пособником! Хотя понятно, они бы оправдали себя, будто жалко собственных детей и жён, которые без кормильцев на оккупированной территории не выживут… Вполне возможно! Тяжело, конечно, страшно и обидно, но ведь даже в самой тяжелой ситуации надо оставаться человеком!

– Ладно, об этом! – прервала тему Светлана. – Я, пожалуй, представляю себе, что значит вывести спутник на орбиту, но объясни мне, что значит вывести офицера за штат? Это что еще они с тобой сотворили, Федя?

– Всё просто! Быть за штатом, значит, не иметь должности. И не иметь соответствующих ей обязанностей. Иначе говоря, офицер официально ничего на службе не делает, но поскольку он, хоть и без должности, но с погонами, ему платят за его воинское звание. И только! То есть, совсем крохи!

– Ах, вон оно что!

Светлана сразу изменилась в лице и Федор, заметив это, осёкся. Оба молчали, потрясенные каждый своим. Но на глазах Федора уже происходило непонятное ему перерождение супруги. В ее глазах сверкала некая разрушительная неукротимая силища, которой он до сих пор не замечал. И возмущенная Светлана каждой клеточкой своего организма чувствовала страшное оскорбление, которое нанесли ее мужу, но которое в наибольшей степени коснулось именно ее и ее ребёнка. Она не могла вынести это спокойно и выплеснула всё негодование на супруга:

– Это как же, Феденька? Как же ты согласился? Всё о какой-то мифической справедливости печёшься, а нас на растерзание отдаешь! А ты знаешь, что мы за квартиру третий месяц не можем заплатить? Не знаешь! Или я должна ее твоей порядочностью оплачивать? А ты знаешь, что я давно стараюсь мясо и рыбу не покупать, потому что денег никогда нет? И в штопаным колготках на работу хожу! А все мои коллеги на собственных иномарках! Все по Турциям, да по коттеджам! Ты это знаешь? Почему же они со своими мизерными зарплатами всё на свете уже повидали и попробовали, а мне всё запрещено, всё недоступно? И не только сегодня, а всегда! И даже навсегда! Это ты мне объяснишь, наконец? За штат его вывели, видите ли! Лучше бы тебя в Штаты вывели! Там хоть зарплата другая!

– Светик! Что за реакция? Я тебя не узнаю!

– Это понятно! Очень удобно ничего не знать, никого не узнавать! Только мне всё это давно надоело! А дальше будет, как теперь я понимаю, ещё хуже! Потому уйду я от тебя, Федор!

– Светик! Очень прошу тебя, не используй подобные слова! Так ведь и сама себя убедишь, будто нельзя иначе. Но ничего страшного и не случилось! Завтра же начну искать другую работу… Думаю, у нас даже лучше всё станет, как только сегодняшняя неопределенность развеется! Что же мы с тобой маленькие трудности не преодолеем?

– Мои маленькие трудности давно в столь огромный ком превратились, что его мне легче другой дорогой обойти, нежели преодолевать! И я это сделаю как-нибудь без тебя!

– Приехали! Чего это ты выплёскиваешь на меня сегодня? Что с тобой случилось? Только что говорила, будто любишь…

– Любишь! Что я – наивная девочка, чтобы одной любовью многие годы жить? Современная женщина, она как бездомный котёнок! Кто ее приласкает, к тому и жмётся! Не без вашего участия, между прочим, мы такими стали, почему же теперь вам это не нравится? Обещал золотые горы когда-то, так изволь… Только не дождусь теперь, видимо!

– У тебя неприятности на работе, Светлана?

– Нисколько! Ежемесячно получаю свои жалкие гроши, которые в один день и трачу!

– Ну, почему ты всё к деньгам сводишь? Будто вся жизнь в них, и только в них!

– А к чему прикажешь мне свою жизнь сводить? – раздраженно выкрикнула Светлана. – Может, как ты, к борьбе с ветряными мельницами? – она вдруг сникла и совсем жалким голосом протянула. – Поверь, вдруг всё настолько опротивело, что больше сил нет терпеть! Не хочу я больше так жить! – в этот миг она показалась Фёдору совсем жалкой, раздавленной, но неожиданно как-то преобразилась и уверенно произнесла, словно свою фразу куда-то с силой вдавила. – И не буду!

– Света, в твоей жизни кто-то появился? – неуверенно затронул трудную тему Фёдор.

– Не извольте беспокоиться, ваше благородие! Это не ваша забота!

– Как раз, наоборот! Именно меня это в первую очередь и касается! И кто же этот счастливчик?

– Федор, ты хоть сейчас свои пошлости не говори! Лучше в себе разберись – захочешь ли ты знать все подробности?

– И всё же? – старался не потерять самообладание Фёдор.

– Да, хоть Глеб! С ним, по крайней мере, не бывает скучно! Он не рассуждает постоянно об утопической справедливости! Очень лёгкий и интересный человек, в отличие от тебя! И к тому же – не жмот! А служит, между прочим, как и ты, но медяки всякий раз не считает, с ужасом ожидая, что их на хлеб не хватит!

В этот миг запиликал нежданный звонок, и Федор обрадовался случайности, которая, возможно, прервав неприятный разговор, спасет его семейную жизнь. Фёдор умышленно включил свой телефон в громкоговорящий режим, чтобы было слышно обоим, мол, у него-то тайн от супруги нет, и сразу узнал голос Анны:

– Фёдор Александрович?

– Я вас слушаю, Анна Сергеевна. Что там еще сегодня стряслось?

– Вы можете зайти в отдел? Нужно расписаться за ознакомление с приказом?

– Может, завтра, Анна Сергеевна? Я сейчас уже далеко.

После короткого молчания последовала просьба:

– Ой, Фёдор Александрович! Начальник обязал меня получить вашу подпись именно сегодня. Он даже приказал, чтобы я домой не уходила… Может, всё-таки приедете?

– А вы скажите ему, будто я уже расписался, а я утром к вам заскочу и всё сделаю! Хорошо?

– Вы знаете… Я так не могу. Я даже не знаю, как теперь мне быть…

– Ладно, я скоро буду! – согласился Фёдор, выключил телефон и примирительно оправдался. – Видишь, сходить в садик за Сашкой вместе мы уже не сможем.

– Было бы странно! Ведь у неё такой приятный голос! – съехидничала жена. – Но я как-нибудь и без тебя справлюсь! – через минуту она хлопнула дверью.

Федор тупо уставился в стену. Он тоже должен был ехать на службу, но его волю, как и утром, почти парализовало. Он уже ничего не хотел. Слишком много сегодняшний день вывалил на него неприятностей, которые могли, пожалуй, свалится на него, по крайней мере, лет за пять.

Опять зазвонил телефон. Теперь на контакт напрашивался Глеб, но Фёдор долго не включал звук, очень уж не хотелось. Лишь от упоминания его имени в душе Фёдора начинала закипать злость. Ведь за прошедший день Глеб дважды вмешался в его жизнь и почти разрушил её. И как Фёдору удалось всё это стерпеть? Невыносимое для мужика унижение! Глеб – любовник жены! И её предательство… До сих пор невозможно осознать! Где-то ведь договорились, сначала поняв друг друга взглядами… Искали, где бы уединиться! И это она – моя Светлана! Боже мой, тоже змея! Считали меня несведущим кретином, посмеивались, встречаясь! Но стоит эту гадость впустить в себя, стоит представить все подробности, как неукротимая ревность примется разрушать душу, и уже никогда не будет прежней уверенности в себе. Даже в мелочах не будет доверия к жене, некогда любимой, дорогой, единственной… Останутся только ежеминутные подозрения – куда идёт, где была, кто звонил… И как с такими подозрениями и неуверенностями жить под одной крышей, спать под одним одеялом… Фёдора передернуло от нарисованного ему услужливым воображением, но телефон по-прежнему сигналил и вибрировал, не унимаясь.

«Чего ещё ему понадобилось? Совсем меня добить? Или в нём благородство заиграло? Предоставит мне право вызвать его на дуэль? Ладно, всё равно когда-то придется поговорить. Послушаем…»

– Фёдор? Фу! Наконец-то я тебя отловил! Ты что, забыл в какой карман телефон положил? И почему на нашем сабантуйчике не был? – стало очевидно, что Глеб основательно набрался. – А мы тебя ждали, ждали, ждали… В общем, сам знаешь, как бывает… И не дождались! А потом всё смешалось… в доме этих самых… – Глеб захохотал. – Но, может, ты сейчас подскочишь? Образовался неплохой повод! А? Федя!

– Вряд ли я с тобой смогу разделить и эту радость! – сдержался Фёдор.

– А разве уже разделял? – развязанным тоном уточнил Глеб. – Извини… Не помню…

– Если верить моей жене, то ты ее любовник! – не выдержал тяжести своей тайны Федор.

– Что? Что? Она так и сказала? – по дыханию можно было понять, что Глеб стал достаточно серьезным. Наконец, он разразился ругательствами. – Вот же дура ненормальная! Точь-в-точь, как все русские бабы! Я-то надеялся, хоть у нее мозги в порядке! Но, видимо, сам дурак, если так ошибся! Ты не верь ей, Фёдор! Я ни ухом, ни рылом! И ничем иным перед тобой не провинился! Она всё врет! Выдаёт желаемое за действительное! Или… Вы, наверное, отношения с ней выясняли? О жизни напряженно поговорили! Так ведь? Было? Вот она мину под тебя и подложила! Это она специально! Чтобы ты хоть немного о своей жене подумал, а не о мировой революции! Всё же, она не совсем глупая! Хотя – дура со всех сторон! Извини меня… Извини за болезненную для тебя откровенность! Всё-таки – твой спутник жизни! Хотя – всё равно! Кто же так с мужем шутит, которому хронически не достаёт юмора в отношении к нашей прекрасной жизни? – теперь Глеб уже легко рассмеялся.