Эпоха рыбы

– Надя! Надя! – вдруг закричала тучная женщина.

В комнату заглянула медсестра.

– Надя, ты не видела, где мои очки?

Надя взяла со стола рыжий футляр и протянула коллеге.

Очки с толстыми круглыми линзами придавали женщине комичный вид. Андрей усмехнулся, но тут же вспомнил о своем бедственном положении и опустил голову.

– Тут хирург нужен, – констатировала женщина, и тяжело шаркая ногами, ушла.

В комнату вошел молодой парень. Он окинул Андрея взглядом полным недоумения, затем взял из металлической баночки пинцет, ухватил им клеща и несколькими рывками удалил крохотное насекомое. Смазав ранку зеленкой, врач добавил:

– Если температура поднимется, сходи в свою поликлинику.

Андрей растерянно смотрел на хирурга.

– Прием окончен. Вы свободны, можете идти, – кивком указал врач на дверь и принялся заполнять журнал.

Юноша секунду помялся, затем надел рубашку и покинул кабинет, на ходу застегивая пуговицы.

Дмитрич сидел возле вагончика и широко улыбался. Андрей никогда не видел старика таким счастливым.

– Врач его просто выдернул. Выдернул и помазал спину зеленкой. Представляете, зеленкой, – задыхаясь от возмущения, начал Андрей, – ты всё знал, что ли?

– Ну, конечно, знал, – смеялся старик, – но это ничего не меняет, – добавил он уже серьезным тоном, – у меня всё равно не было зеленки, а с этим делом лучше не шутить. Зверь, тот, что на тебя напал, в наших широтах редко опасен, а вот заразу в рану может занести. Надо бы зеленку, на всякий случай, купить.

Глава шестая

Старик чинил найденный на свалке радиоприемник. Поднимая глаза, он видел в оконном стекле свое отражение. «Зачем человеку стареть?! Жил бы себе красивым да кучерявым столько, сколько ему положено, зачем же уродовать, как черепаху?!». Казалось старику, что ещё вчера он был молод и силен. Волосы поредели рано. К тридцати годам на темени появилась лысина. Иван Дмитриевич смирился, коротко остриг волосы и к своему удовольствию заметил, что новая прическа округлила лицо и добавила солидности.

Воспоминания – сокровища, которыми старик редко с кем-нибудь делился. Он вновь создавал давно ушедшие образы. Родителей он не знал. Мать умерла при родах, а отец ушел за месяц до его рождения. Бабка, заменившая Ивану всех родных, никогда его не баловала из уверенности, что только так он станет человеком, но скорее, из-за нищеты.

Чаще всего вспоминал Дмитрич первую и единственную любовь – девочку Любу, которая жила через три двора от его дома. Она старше. Белая кожа, черные волосы и синие глаза. Другие черты стираются, их вовсе нет. Люба общалась с ровесниками. Она не проявляла интереса к юному Ивану.

Скрыть от женщины чувства, сколько бы ей ни было лет, невозможно. Как зверь чувствует страх своей жертвы, так и женщине дано улавливать самые тонкие нотки симпатии к себе.

Открыть Любе свои чувства Иван не решался. В маленьком рабочем поселке, где все друг друга знают, меньше всего хотел он насмешек. Уверенность в том, что никакой взаимности со стороны Любы не может быть, прочно укрепилась в его сознании, что не мешало воображению подростка рисовать сцены их близости и взаимного счастья.

Был знойный летний вечер. Иван сидел на скамейке возле дома и в сотый раз листал апрельский номер «Техники молодежи». Люба возвращалась домой. Поравнявшись с Иваном, она остановилась и пристально на него посмотрела.

– Так и будешь сидеть?! – грубо обратилась Люба, – может, подойдешь?

Иван отложил журнал и сделал робкий шаг к предмету своего обожания. Его охватило чувство стыда за что-то, чего он не совершал, движения сковало, а выражение лица было глупо-растерянным. Попытки совладать с собой не имели успеха.

Люба взяла Ивана за руку и потянула ближе к себе. Только теперь он увидел заплаканные глаза.

– Что-то случилось?! Тебя кто-то обидел?!

– Нет. – ответила Люба уже не таким уверенным и твердым голосом.

– Просто скажи мне, я же …

Люба закрыла глаза и резким движением прижалась губами к губам Ивана. Оба замерли, дрожь неслась по их телам, не унимаясь. Рука девушки лежала на его затылке. Частое дыхание поднимало грудь под светлым сарафаном. Иван обнимал Любу жадно, но очень нежно и бережно прижимая к себе.

Взмах длинных ресниц скользнул по щеке Ивана. Люба освободилась из объятий и, сделав шаг в сторону своего дома шепнула:

– Не спеши, ещё слишком рано.

Легко развернувшись в босоножках на невысоком каблуке, стройный силуэт медленно таял под тенью лип.

Это был очень короткий поцелуй, но именно его запомнил Иван Дмитриевич на всю жизнь. Нежная рука, ласкавшая затылок, причиняла ему жгучую боль, когда опускалась ниже линии роста волос на обожженную солнцем шею. В объятиях слышал Иван учащенное сердцебиение. Миг, в который она принадлежала только ему, оказался важнее всего, что с ним случалось раньше и важнее того, что будет потом.

Глава седьмая

Обладание желаемым напрочь лишает покоя. Раньше Люба была скорее плодом воображения, чем живым человеком. Всё было по-другому. Не было страха потери. Иван долго не мог заснуть. Мысли путались: – «Что она делает? Нет, не прямо сейчас, а что она затеяла? Это какая-то игра или, может быть, она действительно любит меня? Почему плакала?».

В комнате Ивана было душно и темно. Мелкие капельки пота выступили на лбу. Он стирал их ладонью, но те появлялись вновь и вновь. В постели неуютно и тесно. Ваня поднялся, перевернул подушку и снова рухнул. Легче не стало.

Утром тело ныло, чувствовалась слабость от бессонной ночи. Иван растерянно ходил по дому. Он то примерял рубашки, то оголял торс и сухим бритвенным станком срезал щетинку над верхней губой. На месте усиков появлялись багровые пятна и исчезали, когда он умывался холодной водой. Время тянулось бесконечно долго. Волнение нарастало. Иван отчетливо представлял, как он подойдет к Любе и возьмет её за руку. Она, конечно же, ответит ему улыбкой, и они пойдут гулять. Он будет непринужденно шутить, она звонко смеяться, а поздней ночью он проводит её домой и поцелует.

Полный уверенности в том, что всё будет именно так, как, он это себе представляет, Иван шел по улице в сторону Любиного дома. Солнце уходило в закат. Предвкушение скорой встречи заставляло юношу ускорять шаг. Из-за волнения походка была неуклюжей, он несколько раз споткнулся.

Иван замер в пяти шагах от дома, в котором жила Люба, не веря своим глазам. Калитка была распахнута настежь. За окнами не было занавесок. Обычно уставленное обувью крыльцо пустовало. Всё, на что падал глаз, уродливо изменилось. Краски побледнели, листья на деревьях казались жухлыми, проступили трещины в кирпичной кладке, которые раньше Ваня не замечал. Быстро ветшал дом, лишившийся жизни.

Люба здесь больше не живет. Всё стало на свои места, и её вчерашний поступок больше не был тайной. Она раскрыла карты, потому что и не собиралась играть.

Глава восьмая

Андрей приехал непривычно рано. Старик наблюдал, как он приближался широкими шагами, на секунду остановился и вопросительно посмотрел на него. Дмитрич тяжело вздохнул и отвел глаза. Говорить было нечего и незачем – слова сейчас не играли никакой роли.

Умирал Жук – огромный, лохматый Жук, некогда сильный и злой до бешенства. «Дурной пес!» – говорили про него, но Дмитрич знал, что на самом деле никто так не думает. Говорили по привычке поносить на людях всё, чего боялись в глубине души и чему удивлялись. Некоторые просто завидовали Ивану Дмитриевичу – те, чьи псы, стоило поднять с земли камень, поджав хвост, прятались в будку. На Жука никто не смел замахнуться – бывает ведь, что и цепь рвется…

И вот теперь Жук умирал. Звериным чутьем почувствовал он неумолимое приближение смерти.

Он лежал возле своей будки с закрытыми глазами, и только едва уловимое движение шерсти над заметно проступившими ребрами говорило о том, что он дышит, что он жив.

Дмитрич коснулся рукой лохматой головы собаки и почувствовал, как та, судорожно вздрогнув, приоткрыла глаза. Помутневший взгляд был устремлен не на хозяина, а куда-то мимо, немного, вдаль. Старик присел рядом на траву, закурил, глубоко затягиваясь. Стало трудно дышать, какой-то отвратительный ком сдавил горло.

Умирал Жук…

«Как же так, без него… – думал старик, забыв про сигарету и не замечая, как огонек подобрался к пальцам.

Незаметно подкрадывалась ночь. Пес снова приоткрыл глаза и вздохнул – тяжело, как-то совсем по-человечески. Он по-прежнему смотрел вдаль. Старик вспомнил, вернее даже не вспомнил – мысль пришла неожиданно: собаки не умирают дома…

Он нащупал рукой ошейник, почти вросший в некогда могучую шею собаки, отсоединил цепь. Потом отошел к вагончику и сел на деревянный чурбан, на котором обычно колол дрова.

Собаки не умирают дома… Жук не мог идти, не мог подняться. И потому он полз – медленно, едва заметно. Полз, пытаясь притупившимся нюхом поймать какой-то одному ему известный запах. Запах далекого предка, не знавшего цепи и ошейника, не имевшего хозяина…

В эту ночь старик не спал – лежал с открытыми глазами и вслушивался в тревожную тишину.

Он вспомнил, как иногда Жук срывался с цепи, пропадал где-то по несколько суток и все же возвращался домой. Что за сила гнала его тогда, здорового и сильного, к цепи и ошейнику? И что за сила заставляла умиравшего уползать от них?

Он не знал ответа.

Не дожидаясь, когда рассветет, старик снял со стены старый дождевик, накинул на себя и вышел из дома. Небо на востоке розовело, земля дышала полной грудью, дышала влажно и глубоко. Дмитрич провел рукой по траве, набирая в ладонь росы, умылся и пошел туда, куда вечером уползал Жук.

Проходя мимо пустой будки, он споткнулся обо что-то и едва не упал. На земле холодно поблескивала цепь. Сердце старика больно сжалось – в его представлении Жук и цепь всегда были неразделимы, как нечто единое и естественное. Сейчас же, глядя на мертвую цепь, ему стало особенно тяжело.

Пес не мог уйти далеко. Он лежал на мокрой траве, вытянувшись своим большим телом, с открытой пастью, в которой тускло желтели клыки.

Дмитрич расстелил дождевик, завернул в него труп собаки и медленно, ничего не замечая вокруг, побрел обратно к дому. Мокрые растения цеплялись за ноги, было скользко, но он шел, прижимая к груди уже остывшее тело Жука – осторожно и бережно.

Под акацией он выкопал яму, опустил в нее завернутого в дождевик Жука, засыпал землей. Только теперь, бросив последнюю горсть земли, он почувствовал, как что-то в нем прорвалось, лопнуло… Слезы хлынули из глаз старика, и он, даже не пытаясь утирать их, уткнулся лицом в шероховатый ствол дерева.

Кто-то тронул его за плечо – рядом стоял Андрей. Сейчас слова были бессильны. Андрей понимал это, но все же хоть прикосновением пытался утешить боль старика.

Они стояли молча над холмиком свежевырытой земли и не пытались скрыть своего горя. Они прощались с другом, прошедшим через все беды и радости…

Утро было ясное. Солнце поднялось уже высоко, и старик чувствовал его лучи на своем лице – с каждой секундой они набирали силу, и вот уже стало припекать.

Дмитрич глубоко вздохнул и огляделся: все вокруг сияло, залитое солнечным светом. Старик знал, что тяжесть утраты еще долго будет жить в сердце, и с удивлением подумал, что это почти не огорчает его.

Глава девятая

Ночью старик долго не мог заснуть. Постель казалась жестче, чем обычно. Грубые швы на бушлате под головой давили и впивались в кожу. Мысли роились потревоженным ульем. В сознании всплывали образы из детства, иконы в бабкиной спальне, шепот её молитв и плавные движения рук, благословлявших всякий раз.

Сон долго не шел. В висках пульсировали мысли. Жизнь неслась перед глазами. Немое кино черно-белыми отрывками мелькало под закрытыми веками. Редкие отрывки были яркими и несли с собой запах. Вспоминалась юность. Деревня. Покосившийся дом. Цветет сирень, запах перебивает керосин, которым бабка заправляет лампу. Трудно дышать, спазм давит грудь.

Утро пришло тяжелым похмельем. У кровати старик нащупал бутылку, потянулся, чтобы её поднять, но уронил, и бутылка глухо покатилась по полу.

– Сука… – выдохнул дед и остался лежать неподвижно, тяжело дыша.

На столе стояла бутылка пива. Вчера старик забыл её закрыть пробкой, и содержимое выдохлось. Налитое в стакан пиво больше не поднималось пеной. Дмитрич отпил большой глоток и поморщился. В голове пронеслась мысль: «выдохшееся пиво – как вся моя жизнь, пить противно, а вылить жалко».

Слева от проходной завода стоял ларек. Тускло подсвечивалась вывеска «ПРОДУКТЫ 24». Ассортимент товаров был представлен самым скудным образом: сигареты, пиво, несколько разновидностей печенья. Скромное предложение торговой точки полностью удовлетворяло все потребности старика.

– Мне Колос и Яву, – протянул Дмитрич в окошко смятую купюру.

– Ну, собственно, как и всегда, – ответил скучный голос из окошка.

– Совсем торговли нет?

– Совсем, – отозвался скучный голос.

– Ты в Бога веришь? – почти шепотом спросил Дмитрич.

– Наверно верю, – немного оживилась продавщица, – а ты что ж, в попы собрался?

– Нет, – закончил разговор Дмитрич и забрал покупки.

В тот вечер дорога к вагончику казалась бесконечной. Шоссе, вдоль которого пролегал путь, опустело. Старика оскорбила насмешка из заплеванного окошка. Чувство беспричинной тревоги долго не отступало.

Дмитрич налил в кружку пиво, энергично отпил густую пену и закурил. Разбухшая форточка поддалась усилиям старика, который жестом, отгоняющим муху, провожал из своего жилища сизый дым. Из темноты врывался холодный воздух. Усталость наливала низкие веки свинцом.

Озноб прервал и без того чуткий сон. Форточка была не заперта. Единственная лампочка тускло освещала вагончик. Старик поморщился, ощутив в горле острую боль, захлопнул форточку и снова провалился в сон.

Бывают сны, которые реальнее действительности.

Юноша стоит на потертом пороге дома. Алыми пятнами выделяются маки на фоне травы, а в бесконечно синем небе нет ни одного облака. Звуков не слышно. Делаешь шаг, другой, бежишь. Всё вокруг движется, как в окне скоростного поезда. Останавливаешься. Через дорогу Люба садится в машину. Она плачет. Ты парализован. Нет никакой возможности пошевелиться, кричишь, но ничего не происходит. Тишина.

Дмитрич проснулся в холодном поту. Тысячи лезвий рвут горло на части. Глаза закипают, слезы блестят на поросших седой щетиной щеках.

«Это всего лишь сон» – будто кто-то шепчет на ухо.

Сил встать с постели нет, как нет и желания просыпаться.

Снова юноша стоит на пороге. В следующее мгновение он бежит по тому же маршруту и останавливается на том же месте. Нет ни машины, ни Любы.

Дмитрич открыл глаза и приподнялся на локтях, он знает, что это был уже не сон. Он не видел, как уехала Люба. Он не знал, куда и почему она уехала. Просто исчезла, а он не пытался её искать.

Глава десятая

Дверь вагончика открылась настежь. В дверной проем ворвался холодный воздух и яркий свет. Посреди этого свечения возник щуплый силуэт Андрея.

– Дмитрич, я уж думал, что ты домой на праздники уехал, а потом смотрю, замок не висит, ну значит здесь где-то.

– Андрюха, – отозвался старик, не поднимаясь с постели.

– Точно здесь, не ошибся, – с сыновней любовью отозвался Андрей. – Я витаминов привез, пятилетних армянских, – протянул Андрей как знамя бутылку «Арарата», – работы сегодня не будет, завод ещё праздничный, а я нет.

Старик оживился, опустил ноги на грязный пол и, энергично потирая руки, шептал заклинания на только что придуманном им языке, созвучном армянской речи.

– Ну, что ж ты в дверях стоишь, гость дорогой! Заходи, располагайся.

Андрей вошел, но дверь закрыл неплотно. Затхлый воздух медленно свежел. На стол лег пакет с лимоном, сырокопченой колбасой, баночкой маслин и пластиковой посудой.

Дмитрич с видом знатока изучал этикетку. Болезнь уступала место по-детски настоящему счастью.

– Тут гора нарисована, она так и называется: Арарат, – заключил эксперт и бережно поставил бутылку на стол. – Гора эта вообще-то в Турции, – продолжал старик, почесывая щетину, – но армяне эту гору своей считают и в советское время её даже на гербе своем изобразили, а Сталин…

– Все знают эту басню, – прервал Андрей лекцию, – а также, что гора эта священная, и на ней Ной ковчег швартовал после всемирного потопа.

Дмитрич резал лимон и укладывал половинки долек на тарелке.

Андрей снял пробку, налил коньяк и пододвинул старику рюмку.

– Будьте здоровы, Дмитрич, – произнес Андрей короткий тост.

Старик кивнул, залпом опустошил тару, с закрытыми глазами смакуя послевкусие.

Андрей вновь наполнил рюмки.

– Моя с мамой уехала, – заполнил Андрей тишину, – мы не женаты, да и к тому же не очень то меня её мама любит, а я её…

Маслянистые капли стекали на дно рюмки. Мужчины курили, не вставая из-за стола. Лень теплом растекалась по всему телу с каждой рюмкой всё сильнее и сильнее.

Андрей поровну налил коньяк в рюмки.

– Знаешь, Дмитрич, что Иисус мог воду превращать в вино.

– Вот это я понимаю талант! – восхищенно отозвался старик, – но вот, что получается, он же, то по воде ходил, то воду в вино превращал, да и потоп всемирный, и крестят тоже в воде. Вода, вода кругом вода, понимаешь?! Ну, ты понимаешь?!!

Андрей смотрел на Дмитрича с недоумением и уважением, одновременно не скрывая усмешки.

– Знаешь, где она прячется?

– Кто – она?

– Душа!

– Этого никто не знает, – уверенно заявил Андрей, взглядом предлагая Дмитричу наполнить рюмку.

– Ошибаешься. Ох, как же ты ошибаешься. Душа она в тебе везде. Ну, разве что может быть, в волосах её нет, ну так я с ними давно попрощался. Душа она в тебе растворена. Растворена. Человек, он же большей частью из воды состоит. Вот в той самой воде она и есть. Получается, что мы с тобой теперь родственные души.

– Ну, тогда, пойду, душу изолью, что ли, – рассмеялся Андрей и отошел за вагончик.

«Вот и я о том же, родственная душа», смеялся в мыслях старик.

Мгновенье спустя Андрей вернулся.

– Скажи, Дмитрич, если душа – вода, то почему же тогда одна вода – прозрачный родник, а другая – моча?

– Да потому, что люди так устроены. Одни – прозрачный родник, что нет силы людей таких от себя отпустить, наполняют они жизнью и силой, а другие – моча, и чем дальше они – тем меньше вони.

– Это ты точно про мою тещу будущую подметил, – заключил Андрей. Мужчины громко рассмеялись.

Коньяк кончился. Андрей, легким кивком простился со стариком и отправился на автобусную остановку.

Оставшись в одиночестве, Дмитрич погрузился в раздумья. Мысль о водяной природе души, посетившая его во время застолья, казалась ему простой и в то же время невероятной. Старик восторгался собственной мыслью: ««Никто не знает, а я знаю, где душа. Теперь понятно, как Иисус ходил по воде и про чудеса, тоже всё понятно. Если он и вправду был сыном Божьим, то кому, как не ему, иметь власть над душами, которые и есть вода и по велению его становились твердью или вином. Коньяком то, конечно, лучше было бы, но и вином неплохо».

Мысли прогнали сон. Старик вышел из вагончика, закурил и долго смотрел в небо сквозь сигаретный дым. В полной тишине мерцали яркие звезды. Медленно плыло облако. «Я знаю твой секрет, – повторял одинокий мужчина, не сводя с облака глаз, – я всё знаю».

Глава одиннадцатая

За ночь погода переменилась. Небо затянули тяжелые тучи. Крупные хлопья тяжело падали на землю и не таяли. Снегопад не прекращался. Иван Дмитриевич, не любил снег за то, что он долго тает и превращает дорогу в непролазные топи.

Со стороны шоссе что-то загремело, заскрежетало, зашипело, заскрипело. Старик натянул ватные штаны, накинул на плечи бушлат и выбежал из вагончика. Грязно-зеленый локомотив толкал товарные вагоны к мебельным складам. Поезд стал. Тепловоз отделился от вагонов и двинулся в обратном направлении, исчезая за деревьями на противоположной стороне шоссе. Единственный известный старику путь к магазину был отрезан. Обойти громадину оказалось не по силам – ноги вязли в снегу и проваливались по колено.

В адрес машиниста и его ближайших родственников неслись все известные Дмитричу ругательства, дополненные красочными эпитетами. «Ну, Андрюша, ж приедет на работу… ладно Андрюха молодой, перемахнет как-нибудь, а бетон, как же бетон привезут. Тьфу, твою, шпалы паровозной, мать». Старик со злостью пинал снег и тряс кулаками.

Два часа спустя вагоны находились на прежнем месте. С боку их подпирала густая терновая поросль, вплотную подходившая к бетонному забору. Дмитрич потоптался возле состава. Улица Тополиная уходила на запад. Идти в неизвестном направлении не было никакого желания, но когда уберут состав неизвестно, а припасы кончались. Особенно беспокоило отсутствие сахара и сигарет. Старик пошел вдоль заборов, полукруглых ангаров, бесконечных указателей и рекламных конструкций.

Стемнело. Дорога круто уходила вправо. За металлической аркой высились ряды грузовиков. Дмитрич миновал стоянку и вышел к очистному пруду. Не более чем в ста шагах от него виднелись фонари Ростовского шоссе. Снова пошел снег.

Вдоль крутого берега пруда пролегала тонкая тропинка, по обе стороны которой высились сухие стебли камыша. Старик шел медленно и аккуратно. От долгого пути ныли колени. Внезапно левая нога провалилась в пустоту. Тело, утратив равновесие, опускалось вслед за ногой. Дмитрич хватался за камыш. Тонкие листья разрезали кожу на пальцах. Еще мгновенье и он уже лежал на льду.

Старик приподнялся, опираясь на правую руку, в попытке встать. Лед затрещал. Сквозь трещины проступила вода. Снег под ладонью стал темным и плотным. Лед проломился. Дед судорожно хватался за скользкие края. Ватные штаны надулись пузырем, а бушлат камнем тянул вниз. Корка льда больше не была опорой. Сил для борьбы не осталось. Дмитрич принимал свою участь смиренно. Не было ни страха, ни боли. Только пустота и звенящая тишина, которая вместе со стылой водой заполнила уши. Подо льдом было тепло. Невидимая волна нежно обнимала. В безмолвии отчетливо звучал любимый голос: «Не спеши, ещё слишком рано». Под ногами он почувствовал твердое дно, повинуясь инстинкту, сильно оттолкнулся, всплыл и крепко ухватился рукой за камыш у самого берега.

Старик глубоко вдыхал холодный воздух и карабкался на берег. Мокрая одежда сковывала движения. Падал снег, и эхом звенело в ушах: «Не спеши, ещё слишком рано».

(история вторая)

Глава первая

«Господи, да будет воля Твоя святая, не так, как я хочу, а как хочешь Ты», шептал молодой человек стоя перед распятием. В кармане завибрировал телефон. Юноша перекрестился и вышел из церкви. На экране телефона моргал неизвестный номер.

– Алло.

– Андрей, здравствуйте, вас беспокоят из СМУ. Вы оставляли заявление о трудоустройстве и, как говорится, ваша просьба удовлетворена. Завтра мы запускаем на Ростовском шоссе производство бетонных колодезных колец. Подъехать сможете?

– Да, конечно, будьте добры, адрес.

Андрей записал в блокнот адрес, уточнил время, и на каком транспорте добраться.

Окончив разговор, молодой человек поднял глаза к небу и разочарованно произнес: «Господи, ну неужели Ты хочешь именно этого… Может, конечно, быть бетонщиком лучше, чем юристом, но…».

Андрей долго ехал в пыльном автобусе и вышел на остановке «Компрессорный завод». Он прошел мимо ресторана, затем миновал большую автостоянку и свернул на улицу Тополиную, где сразу за железнодорожным переездом высился бетонный забор, бордовые ворота с калиткой и синий вагончик-сторожка. На просторной территории стояли в ряд зеленые цилиндры с моторчиками по бокам и небольшой морской контейнер.

Из вагончика выглянул щуплый дед, постоял с минуту на пороге и зашел обратно, не произнеся ни слова. С улицы было заметно, как он притаился у окна и, думая, что его не видно, разглядывал Андрея сквозь грязную занавеску.

Перед сторожкой, на цепи сидел черный пес с седой мордой. Собачья будка казалась маленькой для её обитателя, так как большая её часть уходила вглубь под вагончик. Пес, как и его хозяин, не покидал своего убежища, потягивался, зевал и лениво следил за чужаком.

К воротам подъехал серебристый автомобиль и посигналил. Дед открыл ворота, машина проехала на территорию и остановилась возле зеленых цилиндров. Из автомобиля вышел седой мужчина с красным лицом и обратился к юноше как к старому приятелю.

– Привет, Андрей, это я вчера звонил – Владимир Петрович.

– Здравствуйте.

– Вот, собственно, производство. Технология несложная. Берешь вон ту сетку из арматуры, скрепляешь проволокой и суешь в цилиндр. Дальше привезут бетон. Перекладываешь его вот сюда, – мужчина ткнул пальцем в пространство между цилиндрами, вставленными один в другой с зазором примерно в десять сантиметров, – включаешь моторчики, – мужчина указал на рубильник, – и как только бетон осядет, выключаешь. Всё. Работа выполнена. Гуляй смело.