Не все переплывут реку

– Беги-беги, работничек. Я не оставлю в одиночестве такую девушку, – крикнул ему вдогонку Виктор, и Людмила благосклонно улыбнулась ему своей очаровательной улыбкой, решив не обижаться на Юрия. Она прекрасно понимала, что такое подготовка к кино-экспедиции.

Они поднялись с лавки и направились к проходной, на выход, оживленно разговаривая. Тем для беседы у них было предостаточно.

Запыхавшись, Юрий все же подоспел вовремя. Возле длинной фуры сновали грузчики, загружая в ее недра реквизит. Пожилой кладовщик суетился рядом, нервно поглядывая на дорогу. Увидев Юрия, закричал:

– Ты где ходишь? Список-то у тебя. Как бы, не прозевать чего.

– Извини, дядя Саша, – Юрий достал из сумки список, – все проверим, как в аптеке. Уточним. Не переживай зря.

– Ну и лады, – успокоился дядя Саша. – Нам же потом легче будет. Когда все имеется на складе, директору не к чему придраться будет. Выдал, что нужно для съемок, и ходи, поплевывай, да на девок местных поглядывай.

Как всегда перед отъездом, времени не хватало ни на что, и Юрию не удалось попрощаться с Людмилой, вернее, не до нее было в то время.

Дома, в семье, тоже все были недовольны его отъездом, предполагая, что он едет не работать, а развлекаться, да по гостиницам с девицами гулящими отираться. Настоящая работа на заводе, на стройке, а в кино одни бездельники собрались, так рассуждали его жена с тещей.

Наконец, съемочная группа погрузилась в вагоны, поезд тронулся с места, набирая ход и увозя их в Прибалтику…

Время в командировках проходит быстро, как и все хорошее. Довелось и поработать, как следует, но и погуляли они с Валеркой тоже от души.

Но вот съемки на натуре успешно закончились, и жизнь вошла в свое привычное русло: дом, работа, пришла пора и Людмиле позвонить. Соскучился он по своей красавице. Обиделась, наверное. Три месяца прошло.

Он позвонил ей на работу: уволилась ваша Соболева, давно уже. Дома ищите, или еще где, мы не знаем о ней ничего, к сожалению.

Собравшись с духом, позвонил домой: никто не подходит к телефону.

Спустя несколько дней, так и не разыскав Людмилу, Юрий как-то вышел из павильона после утренних съемок, и зашел в скверик, отдохнуть.

Где и повстречал еще одного однокашника, Генку Лебедева. Оба обрадовались, даже обнялись попросту. Чего не было с Корманом.

– Давненько не виделись. Ты где сейчас обитаешь?

– Как уволился тогда со студии, сразу денежную работу нашел. Я теперь на троллейбусе, водителем работаю. Знаешь, сколько зарабатываю? 200 рэ! – хвастался Генка. – Надоело здесь за жалкие 90 рублей сутками по цехам да павильонам бегать. С утра – декорации надо готовить. А потом на съемках до полуночи дежуришь. Жена грозилась из дома выгнать.

– Тут ты прав. У нас как: работаешь, как Илья Муромец, а получаешь, как Иванушка дурачок.

Они посмеялись, и присели на лавку в скверике, поглядывая, как мимо носятся мосфильмовцы. Кто из производственного корпуса в павильоны, а кто наоборот, или еще куда. Студия, это огромный лабиринт, фабрика, в коридорах которой легко заблудиться с непривычки.

– А ты, Юрок, не собираешься отсюда сваливать?

– Да нет, привык я, просто мне нравится здесь. Думаю во ВГИК поступать, на художественный факультет, а может, и на режиссерский.

– Размечтался. Там боссы своих сынков пристраивают, нужен ты им больно. Без денег, без связей.

– Ничего, прорвемся. Кстати, ты же с Витькой Корманом в друзьях ходишь. Где он сейчас? Никак не найду.

Генка нахмурился в ответ, собираясь с мыслями.

– Встречались мы с ним несколько раз. Давно уже. Он с красоткой одной познакомился, так все с ней под ручку, влюбился без памяти. Жену бросил, и поселился у этой Людмилы. Она тоже развелась с мужем. – Он ухмыльнулся.

– У нее однокомнатная квартира, в Сокольниках. Как-то бегут вместе, меня увидели, и к себе в гости зазвали. Ты же знаешь, Витька не дурак выпить, она тоже под стать ему. Я тогда нарезался, не помню, как до дому добрался. На автопилоте.

– Ну, и как они поживают? – Юрий был раздосадован такими новостями, не ожидал, что она так быстро забудет его с другим. И с кем? С Витькой Корманом. Он тоже хорош, однокашник хренов.

– Так у них там и мастерская заодно. Рисуют, пишут маслом этюды, картины. На пленэры ездили. Планов у них было громадье. Не жизнь, а малина. Если бы не ее муженек.

– А что, ревнует по-прежнему?

– Если бы. Да, вспомнил, Витька рассказал мне, что это ты их познакомил. Просил передать тебе спасибо при случае.

– А еще Иуда шлет тебе свой поцелуй, – усмехнулся Юрий. – Я тогда в командировку уезжал, на три месяца. Вот тут и познакомил их, на этой самой лавке. Не думал я тогда, что они так быстро схлестнутся. Кстати, Людмила мне тоже предлагала у нее жить, картины писать.

– Повезло тебе, Юрок. В рубашке родился, не иначе.

– О чем это ты гутаришь? – Юрию не до шуток.

– Муж у нее чересчур ревнивым оказался. Самбист, или каратист, тебе лучше знать. Так вот, заявился он к ней домой, пьяный, и забил их обоих до смерти. Не простил, стало быть.

Юрий озадаченно смотрел на однокашника.

– Чего рот раскрыл, не веришь? Вадим этот в бега, было, кинулся, да поймала его наша доблестная милиция. Сидит теперь на зоне.

– А они где же? – невпопад брякнул Юрий.

– Где им быть, на кладбище. Так-то вот, за любовь эту пострадать можно. Сходи в церковь, да свечку поставь. Им за упокой, себе во здравие. Ну, пока, а то заболтались, как бабы, мне домой пора, – вскочил Генка, и они распрощались.

Ошарашенный таким известием, Юрий сам не помнил, как вышел со студии, сел в свой троллейбус, и поехал тоже домой. Вдруг его пронзила острая, как бритва, мысль, что это он мог оказаться на месте Виктора Кормана. И не ехал бы сейчас домой, а лежал в могилке, на кладбище.

Он вспомнил, какие опасения и тревогу вызвало у него знакомство с мужем Людмилы. Тогда он не придал этому особого значения, а напрасно. Знать, есть судьба. И есть ангел-хранитель. Они и спасли его от такого страшного конца. И все же ему было искренне жаль их всех: Людмилу с Виктором, Вадима, их родных и близких.

Прошло время. Юрий трудился, как и прежде, на студии. За хорошую работу и ответственное отношение к своим обязанностям на кинокартине он получил приличную премию, чем расположил к себе жену с тещей. Они перестали набрасываться на него с упреками.

Может быть, им самим надоело ругаться. Только в их семействе наступила тишь да благодать, а однажды за обедом в воскресный день теща даже улыбнулась зятю, сынишка тоже перестал на него дуться.

Юрий рассказывал ему о своей работе, о съемках, тот о школе, похвастался пятеркой по поведению в дневнике. Домашние посмеялись дружелюбно над хитроумным простаком, а отец стал по вечерам проверять уроки сына, помогал ему решать задачки по математике, хотя это гораздо лучше получалось у матери. Ведь она была дипломированным инженером, а Юрий просто художником-декоратором.

Иногда он вспоминал о той давней уже встрече в метро, которая запала ему в душу. Сердце у него начинало стучать часто-часто, как и тогда.

…В вагоне, кроме них, никого не было, и Юрий преобразился: скромность, и природная стеснительность его куда-то исчезли, и он, собравшись с духом, бросился, словно на крыльях Пегаса, навстречу роковой красавице в красном костюме, как мотылек на огонь.

…………………………….

Москва. Октябрь 2015 г.

Бледная немочь

Это было во время Олимпиады, в 1980 году. Многие семьи тогда вывозили своих детей из шумной Москвы, на отдых.

Мы с женой снимали дачу для нее и нашего семилетнего сына, в ближнем Подмосковье. Если проехать по Казанской железной дороге и выйти на станции «Отдых», то справа был город Жуковский, а по левую сторону располагался дачный кооперативный поселок, в котором в основном жили писатели, их дети и родственники, зачастую настолько дальние, что сразу и не поймешь, кто кому и кем приходится.

Так вот, дачу, являющую из себя уютный дом с мансардой и верандой, увитой диким виноградом, нам сдавала одна из таких дальних родственниц одного известного детского писателя.

Когда-то он построил ее для своего брата, у того был сын с семьей, и Виктория Семеновна была мамой жены этого самого сына. Зять был пропойца, жил безвылазно в Москве, и когда умер от белой горячки, то дочка доверила дачу своей маме, надо же было на что-то проживать, и Виктория Семеновна сама находила приличных людей, и сдавала им половину дома на лето.

Дом имел два отдельных выхода, в одной половине жили мы, в другой – бабушка с внучкой.

Мы снимали у нее дачу несколько лет подряд.

Ее внучка, Ирочка, и наш шалопай Кирилл как-то сразу подружились, и были – не разлей вода. Они вместе играли то у нас во дворе, то у них. Их дружбу не омрачала ни одна ссора. Они с радостью уступали друг другу во всем.

Я работал в Москве, приезжал на дачу в выходные, а жена с сыном жили там постоянно. Иногда они тоже уезжали на день-другой в нашу московскую квартиру в сталинском доме, на проспекте Мира, где их ждала Тамара Федоровна, Олина мама. Помыться, привести себя в порядок, так как не очень любила она деревенскую жизнь, пусть даже и дачную.

Жена была коренной москвичкой с Самотеки, и без Москвы не мыслила своей жизни. Но ради сына готова была потерпеть.

Когда они уезжали, Ирочка сразу же заболевала. Ей становилось плохо, болела голова, горло, и даже тошнило, и мы все не сразу догадались, что это из-за Кирилла.

Когда Ольга с Кириллом возвращались, она сразу же выздоравливала, и мчалась к калитке навстречу, теряя тапки. На щечках появлялся румянец, она смеялась и веселилась вместе с Кирюшей, который тоже преображался рядом с ней, и вместо книгочея, читающего взахлеб днем и ночью, мы видели веселого неугомонного мальчишку.

В один из дней Ирочкина мать привезла ей из Москвы хомяка, и дети сразу же его полюбили. Они ухаживали за ним, кормили, купали в бочке с водой.

Однажды мы увидели, как скорбные Кирилл с Ирочкой сидят на лавочке и тяжко вздыхают. Недвижный хомяк лежал рядом с ними на тряпочке.

– У нас Хома умер, – горестно сообщил Кирилл.

– Мы его в бочке купали, а он захлебнулся, – пояснила Ирочка, и когда Ольга протянула руки к хомяку, в глазах у ребят появилась надежда. Они замерли в ожидании.

В руках у Ольги лежало холодное, окаменевшее тельце хомяка. Но не оправдать надежды детей было невозможно, и она начала крутить, мотать из стороны в сторону, тереть, сгибать и разгибать тельце хомяка.

Неожиданно он открыл глаза и чихнул.

Меня, как и жену, поразило это неожиданное воскрешение. Только дети ничуть не удивились ожидаемому чуду, они схватили Хому, и побежали дальше заботиться о нем.

В соседнем доме проживала весьма странная дачная семейка: муж с женой и тещей, иногда приезжал их сын-десятиклассник, долговязый и угрюмый переросток, и тогда все они щебетали и роились вокруг него, не зная, чем угодить, а он только морщился и отмахивался от них, как от назойливых мух.

Уходил в лес, и долго бродил там, не обращая внимания на то, что его близкие волновались и переживали, поджидая его с обедом или ужином наготове.

Хозяин семейства, Борис, красивый и веселый, с улыбающимся лицом и копной волнистых волос на голове, великан под два метра ростом, был из исчезающей в наше время породы настоящих мужчин; широкие плечи, с крупными руками, кулак – что голова ребенка, добряк. Обо всех он заботился, всем хотел угодить, сделать что-то полезное для дома и семьи.

Еще все спали, а он уже делал зарядку, бегал по тропинке в лес и обратно, затем, оседлав дорожный велосипед, мчался к станции, и покупал у бабушек свежие ягоды для своей любимой Танечки, иначе он ее не называл.

Она к этому времени еще спала. В полудреме выходила из душной комнаты в сад, ложилась в гамак и висела в нем, покачиваясь, время от времени прикладывая тонкую руку к бледному лбу и жалобно, болезненно вздыхая.

«С утра уже устала», – думала она, благосклонно взирая на своего огромного, бронзового от загара, мускулистого мужа, который, бросив велосипед, бежал к ней с кульками в руках.

– Танечка, а это я, прямо со станции. Вот, на, держи. Ягод тебе накупил разных, сейчас сполосну.

Он кидался к бочке с водой возле умывальника, наспех споласкивал то малину с клубникой, то смородину с вишней, крыжовник, и на блюде приносил красиво разложенные ягоды своей даме сердца, как и положено настоящему рыцарю, каким он и являлся на самом деле.

Мило улыбаясь своей доброжелательной улыбкой, за которую ее так любил муж, Танечка целовала его куда-нибудь в большое лицо, и шла по своим делам.

Была она среднего роста, изящная, даже худая, в легких кисейных одеждах, и тапочках на босу ногу. Белесые волосы обрамляли ее бледное, якобы не от мира сего продолговатое лицо, в глазах была какая-то неземная тоска, и даже божья благодать проскальзывала иногда во взгляде ее стального цвета глаз.

За все это ее и любил Борис, боготворя свою жену, и часто носил на своих могучих руках, прижимая к широченной груди.

– Танечка, луна ты моя ненаглядная, ну что еще тебе принести? Ты только скажи, радость моя.

– Да ладно уж тебе, ты не утруждайся. Мне и так хорошо. А знаешь, я бы еще курочку отварную скушала, или цыпленка, целиком, – пробуждался вдруг в ней аппетит, и Борис снова гнал велосипед по дороге на станцию, чтобы купить своей ненаглядной курочку к обеду, а лучше цыпленка, если повезет.

Глядя на эту пару, вспоминалась старая байка:

«Невзрачная жена красавца-мужа отвечает завистливым подружкам: – Когда Бог красоту раздавал, я спала. А когда начал раздавать счастье, я проснулась».

Ее мама, Алевтина Петровна, была женщиной образованной, интеллигентной. Она все видела, всех понимала, и принимала их такими, какие они есть. А что делать?

Иногда она заходила к нам, по-соседски, как к людям, вызывающим у нее доверие и расположенность. Общалась с Викторией Семеновной, разговор в основном шел о литературе, писателях и поэтах, их жизни, сокрытой от глаз обывателей.

Тут уж сама хозяйка, Виктория Семеновна, была на высоте, и выдавала на-гора секреты жизни писательских семей. Да и Ольга, моя жена, знала толк в литературе, так как работала много лет заведующей в книжном магазине, много читала и разговор поддержать могла, как никто. Пили чай с вареньем разных сортов, отдавая особое предпочтение земляничному варенью, или «царскому», сидя на уютной веранде и поглядывая на резвящихся вокруг них Кирюшу с Ирочкой.

Алевтине Петровне было приятно и тепло в нашей компании. Незаметно для себя разговорившись, она как-то поведала нам о том, что Боря с Танечкой учились вместе в одной школе, в одном классе. Сидели на одной парте. После школы поступили в химико-технологический институт, окончили. Всегда они были вместе. Никогда не ругались. Поженились.

– Мы сначала жили бедненько, даже кольца на свадьбу им пришлось купить простые, на золотые денег не хватило.

– Не в деньгах счастье, – скрасила эту часть ее рассказа Виктория Семеновна.

– Конечно, вы правы. Это из-за чудного Бориного характера мы так дружно живем, – улыбалась Алевтина Петровна, хитро поглядывая сквозь очки на слушающих ее необычный рассказ соседей. – Он и мухи-то никогда не обидит, не то, что людей. Всегда в работе, в заботах о семье. Я иногда думаю, за какие такие заслуги бог приблизил нам сначала этого мальчика, выросшего затем в такого мужчину.

– Да, Борис человек неординарный, – кивал я солидарно со всеми головой, не зная, что бы возразить для разнообразия. – Не надорвался бы только. Хотя, он мужик здоровенный, как дуб. На сто лет хватит.

Как-то раз деятельная и заботливая, но острая на язык жена очень точно окрестила висящую в гамаке Татьяну бледной немочью. С тех пор мы ее так и называли в своем кругу.

Ольга смеялась вместе со всеми, поддерживая беседу и поглядывая на мужа. Он прав, как всегда. И следила за сыном, не переутомился бы, бегая вперегонки с Ирочкой.

– Кира, пора ужинать! – возвышала она голос, и сын послушно шел к столу, за ним так же послушно шла Ирочка. Было видно, она и идет такой же походкой, как он.

И нам казалось, что детская парочка чем-то напоминает Бориса с Татьяной. Кирюша такой же битюжок, а Ирочка – бледная и прозрачная, как Танечка.

– Надо же, как они подружились. Может быть, как мои Борис с Таней будут, чем черт не шутит, – заметила Алевтина Петровна, уважительно поглядывая на видную, породистую маму Кирилла, не забывая при этом улыбнуться и солидному папе сквозь очки.

Виктория Семеновна согласно закивала головой в ответ. Она не возражала. Чего тут скажешь, это было бы просто замечательно.

Мое воображение тут же нарисовало картину, в которой взрослый и плечистый Кирилл качает в гамаке сонную прозрачную Ирочку, или мчится на велосипеде ей за ягодами на станцию, и мне стало не по себе. Мы с женой переглянулись, и я понял, что она подумала о том же.

Пару раз мы встречались все вместе, и даже пообедали сначала у них, потом они у нас, пообщались, попили чайку с вареньицем, посмотрели по телевизору закрытие олимпийских игр, и даже взгрустнули, когда Мишка взмывал в небо.

«До свиданья, наш ласковый Миша, возвращайся в свой сказочный лес…» – пели Лев Лещенко и Валентина Толкунова. Оказалось, что в Москве мы с ними тоже живем неподалеку. Они проживают в соседнем доме, в Капельском переулке.

Работают в НИИ. Инженеры. Вместе ездят на работу, и с работы, ходят по магазинам за продуктами. Алевтина Петровна дома хлопочет, по хозяйству. Да еще, помимо дочери с зятем, за любимым внуком ухаживает.

Однако, у каждого своя жизнь. Со временем мы виделись все реже. Иногда утром, выходя из подъезда, я видел мощную фигуру Бориса, пробегающего мимо нашего дома. Он махал мне рукой в знак приветствия, улыбаясь все так же широко и жизнерадостно, и несся дальше, иногда останавливаясь, и делая разные упражнения, пока малолюдно на улице, затем продолжал свой бег, исчезая между домами и деревьями сквера.

В последний раз я его видел едущим на велосипеде по дороге. Было воскресное утро, и мы с нашим терьером Тишкой гуляли во дворе дома, и в сквере, как обычно. Меня он не заметил, был озабочен чем-то. Может быть, ехал за ягодами и фруктами, или еще зачем, для своей любимой жены Танечки…

Однажды, возвращаясь домой после работы, мы с Олей зашли в наш любимый магазин «Казахстан», что рядом с метро «Проспект Мира», и встретились с Алевтиной Петровной. Но как она постарела и осунулась за то время, что мы не виделись. Хотя и старалась держаться молодцом.

– Как поживаете, Алевтина Петровна?

– Ничего, помаленьку. Танечка все прихварывает, у нее упадок сил. В санатории была, на восстановительном лечении. Но это мало чем помогло, – махнула она рукой, остановившись передохнуть. – Митя наш заканчивает химико-технологический, как и его родители когда-то.

– Ну а как Борис, что-то его не видать в последнее время, – встрял я в разговор, и пожалел об этом.

– А вы разве ничего не знаете? – вскинулась Алевтина Петровна. – Хотя, конечно. У каждого своя жизнь. Город, это не дача в поселке, он разделяет людей…

Она помолчала, оглядывая бывших соседей по даче сквозь очки. – Так умер он, уже год прошел, как похоронили нашего Бореньку. Сами знаете, какой он здоровяк был. Ничем не болел. Зимой в одном демисезонном пальто ходил, без шапки. А тут поехал на своем велосипеде куда-то, и упал вместе с ним. Инсульт. Умер мгновенно. Так врачи потом сказали.

Мы с женой молчали, ошарашенные известием.

– Ну ладно, пошла я, а то там дома Танечка моя одна, да Митя скоро придет. Обедом их кормить надо…

Мы долго смотрели ей вслед, все еще не в силах осознать и поверить в то, что услышали. Здоровяк-спортсмен Борис уже год, как на кладбище, а его болезненная Танечка осталась одна, без него. Без его поддержки и заботы.

Правда, у нее есть вполне бодрая еще мать, сын, и все же безумно жаль Бориса, и их всех.

Прошли годы. Прогуливаясь в сквере возле нашего дома-высотки, как его все называли, с неугомонным и вездесущим терьером Тишкой, мы вдруг увидели ее, Танечку.

Она шла по дорожке, о чем-то задумавшись, все такая же болезненно-бледная, тонкая, в легкой струящейся на ветру одежде, белесые волосы ее слегка поседели, но это было почти незаметно. Она мало чем изменилась. Она прошла мимо, не заметив нас.

И нам обоим вспомнилось вдруг, как часто, проходя мимо их сада на даче, мы видели ее висящей в гамаке в томной изнеженной позе, с доброжелательной, как всегда, улыбкой на лице, и ждущей, когда же это приедет со станции ее Боренька, и привезет ей разных ягод в бумажных кулечках.

…………………………….

Сентябрь 2015 г.

Виктор, в переводе с латинского – победитель

Прошли годы после того, как я закончил ВГИК, не говоря уже о той далекой, но веселой и счастливой поре, когда мне довелось обучаться вместе с группой самоуверенных, бесшабашных молодцов на курсах художников-декораторов от Госкино СССР, при киностудии «Мосфильм».

Просматривая как-то альбомы с фотографиями, я увидел на одной из них себя с Виктором Судневым: в руках у нас были кисти, на лицах застыли улыбки. Мы в то время помогали живописцам расписывать задники в декорациях, которые стояли за окнами и изображали то фрагменты природы, то здания напротив, дворы, или небо.

Я решительно снял трубку телефона. Стыдно сказать, но уже прошло года два или три, как мы не общались с ним.

– Здравствуйте. Можно Виктора к телефону?

«А кто его спрашивает?»

– Это Николай, его товарищ. Добрый день, Татьяна.

«Добрый день».

– Я давно не звонил вам, по командировкам все разъезжаю. Был на Украине, в Днепропетровске, в Новой Каховке. Вот недавно приехал из Киева. Как вы там поживаете, Виктор дома?

«Как раз сегодня ровно год, как он не живет дома».

– Вы что, разошлись? – спросил я первое, что пришло в голову. Моему удивлению не было границ. Я знал, как он любит свою жену, и сын у них растет, он так мечтал об этом.

«Если бы. Умер он, годовщина сегодня со дня его смерти. Вот, мы с сыном, Сашей, помянули его. Простились. Товарищи были, из цеха. Недавно все разошлись…»

Я молчал, потрясенный, не веря своим ушам. Как это, Виктор, и умер? Он же такой здоровяк, жизнелюб, не может быть такого, что за чушь!

«Он попал под машину на переходе. Сзади него старушка споткнулась, и он бросился на помощь, вытолкнул ее на остановку, а сам не успел, легковушка на полном ходу сбила его».

– Это я знаю. Он рассказывал мне в прошлый раз, по телефону.

«Не обижайтесь. Он гордый, не хотел, чтобы увидели его слабым, больным. А дальше все пошло под откос. Вся наша жизнь. От увечий он так и не оправился. Полгода провалялся в больнице, получил инвалидность, оказался на пенсии. Хотя он не сдавался, гири там разные, гантели. Мечтал поправиться, на работу выйти, повидаться с друзьями».

Я еще долго не мог прийти в себя от услышанного. На стене передо мной висели два пейзажа, написанные маслом, они мне нравились больше других. Когда-то мы с Виктором часто ездили по заповедным подмосковным местам, на пленэры, теперь эти пейзажи на стене – дань памяти о моем товарище, Викторе Судневе.

Это был высокий здоровяк с кротким выражением лица, и смущенной улыбкой. Таким я его увидел впервые на студии, где работал грузчиком мебельного участка, и так же, как и он, поступал на курсы художников-декораторов. Экзамены были серьезные, почти как в художественный институт; рисунок, живопись, композиция, общеобразовательные предметы, собеседование. Я успешно сдал экзамены, и в числе двадцати абитуриентов, а всего поступало человек сто, не меньше, был принят на курсы.

Вскоре мы все перезнакомились, но настоящими товарищами моими стали Виктор Суднев, Юрий Фомичев, и еще несколько бойких ребят, остальные остались просто одногруппниками.

За учебу все принялись рьяно, даже истово: во втором блоке нам выделили на втором этаже просторную комнату, где мы слушали лекции по киноискусству и материальной культуре, изучали архитектуру и комбинированные съемки, декорационное мастерство, рисовали, писали акварелью натюрморты, в перерывах курили на лестнице в отведенном для этого месте, шлялись по павильонам.

Учителями нашими были настоящие профессионалы кинематографа. Уроки живописи давал Василий Васильевич Голиков, фронтовик, инвалид войны и самобытный, яркий живописец.

Поскольку живописью я увлекался с детства, и мой отец, художник, был примером для подражания, то и результаты мои были выше других. Василь Василич, так мы звали его промеж себя, выделял меня среди всех.

– Ну, Николай, тебе и поправлять ничего не надо, молодец. Всем советую присматриваться к работам друг друга. Это помогает, – он переходил к следующему мольберту, за которым пыхтел розовощекий Владимир Лобанов, балагур и рассказчик анекдотов, но вот по части живописи и рисунка он был слаб, как младенец. Василь Василич хватал его кисти, и начинал править натюрморт, исправляя огрехи горе-ученика.