Партия

Роман Денисов

Партия

© Денисов Р. А., 2019

© Оформление ИПО «У Никитских ворот», 2019

* * *

Пролог

«Когда же принесут обед, когда же… по времени уже пора, так почему не несут?..»

Смотреть всё время в потолок становилось невыносимо. Все кирпичи и швы между ними, все оттенки, разводы, неровности были уже давно изучены. Через маленькое решётчатое окно, похожее на экран старого телевизора, сочился мутный свет, весь в хлопьях. Наверное, снаружи шёл снег. Где-то капала вода, будто молоточек стучал по одной и той же металлической клавише. Он попытался вычислить кубатуру помещения, чтобы отвлечься от мыслей о еде, но дело сразу не задалось. Во-первых, помещение было неправильной формы – старая постройка со сводчатым потолком, во-вторых, оконце в двери, называемое кормушкой, тяжело открылось, и на него поставили алюминиевую миску и кружку.

– Карандаш можно?

– Нет, – ответил человек по ту сторону.

Взяв посуду и поставив её на столик, привинченный к стене, он начал рассматривать принесённое.

Так, что тут у нас: слипшийся в комок рис, но и это была большая удача, несколько кусочков неизвестных рыбин, чай (заварка сорной травы, видимо, крапивы) и, самое главное, вот он, заваленный гарниром, выглядывает своим краешком – отрез белого хлеба! Да-да, белый хлеб, тот самый, который давали намного реже чёрного.

Надо сказать, что развитая личность способна избавляться от скуки самыми необычными способами, в том числе и тем, который выбрал обедающий сейчас человек. Вот уже больше месяца мял он в руках кусочки хлеба, отказавшись от части еды ради цели – вылепить шахматные фигуры. Сначала он, правда, задумал суицид, но, вовремя остановившись, отринул никудышную мысль. Теперь, подобно Савве Мамонтову, лепившему своих надзирателей в Таганской тюрьме, трудился он над воплощением своей идеи. Партнёров, как видно, ждать не приходилось, поэтому играть ему было суждено с самим собой.

Чтобы изготовить тридцать две фигурки, учитывая, что белый хлеб давали примерно в три раза реже чёрного, ему потребовалось тридцать шесть дней. Конечно, он пробовал поговорить с охранником о том, чтобы чёрный заменяли на белый, но это было безрезультатно. Ради чистоты эксперимента он, не без упрямства, строго решил сделать чёрные фигуры из ржаного, а белые – из пшеничного хлеба. В среднем одна пайка с малым остатком уходила на фигуру или две пешки целиком. Технологию он выработал такую: отрывал мякиш от корки (она не годилась) и начинал его разминать. Смекнув, что если смочить мякиш водой или слюной, то получается субстанция, похожая на пластилин, он действовал так: минут десять мял хлеб пальцами двух рук, потом добавлял немного воды, давил ещё минут двадцать, снова смачивал водой и последний отрезок в полчаса делил пополам финишным увлажнением, итого – час мять при трёх смачиваниях. Дальше было интересней, начиналась лепка. Первые фигурки-пешки выходили довольно уродливыми, но по мере накапливания опыта стали получаться вполне приличные изделия. Использование ногтей в работе – а ногти отросли неплохие – позволило добиться лучшего качества исполнения. В общем, если сначала на изготовление пешки далеко не высокого качества у него уходило больше двух часов, то теперь столько стало уходить на сложную фигуру. Причём рост их эстетического уровня был налицо. Например, слон выглядел не как примитивный столбик с упрощённой маковкой, а как сложная колонна с венчающим её тевтонским шлемом. Дольше всего пришлось повозиться с конём: час на субстанцию и около трёх, чтобы вылепить морду, никак она не выходила. Но в конце концов вполне похожий силуэт коня, обрезанного по шею на фигурной подставке, получился.

Работать с чёрным хлебом ему нравилось больше, так как сам материал был более пластичным, но сейчас он радостно, даже с вожделением смотрел на белый. «Ну вот и последняя фигура… белый король… пожалуй, сделаю его с короной чуть более высокой, чем у чёрного. Хотя нет, не буду».

Намяв грязно-белую смесь до необходимого состояния, он раскатал её колбаской и поставил вертикально, столбиком, по высоте получалось сантиметров восемь. Дальше ногтем отметил «голову», «туловище» и подставку-блинчик. Наметил декоративные валики, окантовки. Потом при помощи разогретых пальцев стал лепить основание, выводить тулово и мелкие элементы. Менее чем через два часа он долепливал корону. Безусловно, это была его победа. Теперь оставалось поставить фигуру на батарею и подождать часов восемь-девять, тогда хлебный истукан превращался в твёрдый сухарь.

Поскольку близилось время ужина, то ставить фигурку на батарею было опасно, могли отобрать, значит, нужно было подождать, пока принесут еду, а там через три часа отбой, выключают свет, и можно смело ставить сушиться.

Примерно так он думал, снова лёжа на шконке и смотря в потолок. А ещё не переставая терзал себя мыслью о том, почему здесь оказался. Два месяца не мог он этого понять, и никто ему не дал объяснения. Сначала заключённый громко кричал, требовал, даже угрожал, но после того как к нему в камеру зашли два исполинских охранника… Нет, они его не били, просто заглянули с дубинками, пришлось угомониться. Он просил, чтобы ему дали хотя бы отобранный телефон, позвонить успокоить близких, но получил отказ.

«Что там думают родные?.. Кафка, Кафка», – всё крутилось и крутилось в голове.

Первые четыре фигурки у него отняли при осмотре камеры, он проходил три раза в неделю. Непонятно, зачем его производили, ведь он за всё время лишь дважды выходил за пределы своего каменного мешка – в грязный душ, и не получал передач. Одежду, ту, в которой его сюда привели, а именно: джинсы, свитер, мягкие полусапоги и исподнее (пальто с шапкой изъяли) – проверяли так же часто. Один раз её забрали в прачечную, и арестант был вынужден дрожать от холода, накрывшись тонким полосатым одеялом, – в камере сильно дуло из неведомых щелей.

Сама собой приходила на ум аналогия с узником замка Иф, особенно после того, как ему сильно повезло. Ища место, где можно было бы спрятать фигурки, он досконально обследовал всю камеру. Ложе-шконка, с безобидными насекомыми и дырявым набивным матрацем, который всегда тщательно осматривали, железный вмонтированный столик, батарея в стене, классическое отхожее место (дырка с воронкой в полу), чугунный ржавый умывальник – всё! Спрятать негде. Хотя, может, в щель попробовать… пол цементный, судя по всему, недавно заливали… отпадает… стены… посмотреть между кирпичами, расковырять их? Нет… а это что? Один из кирпичей как будто шатался. С помощью цепких пальцев удалось сначала на несколько миллиметров, потом сантиметров и, наконец, полностью вытащить его из стены. В глубине открылась небольшая ниша. Пугливо косясь на дверь, он начал её осматривать. Она была неглубока, в один кирпич длиной и шириной. Засунув руку, он почувствовал пальцами что-то бумажное. Это оказалась побуревшая, прорванная в нескольких местах газетная вырезка неизвестно каких времён. Жирными буквами надпись гласила:

«…овское трёхгорное пиво

Положить в большой чугун 3 фунта шведского кисло-сладкого хлеба и 2 фунта ситного, предварительно нарезанных, обсыпанных немного солью и одним фунтом мелкого сахарного песку и высушенных, 2 фунта ячменного и один – ржан… …олода, 10 г дрожжей, разведённых в бутылке теплой кипячёной воды, влить столько кипячёной воды, чтобы масса густотой напоминала хорошую сметану, положить 2 фунта сухого хмеля, все размешать, накрыть толстой салфеткой и поставить на 5 часов в тёплое место. Затем влить 20 бутылок кипячёной воды, размешать, накрыть плотно крышкой и поставить в хорошо вытопленную печь.

На другой день осторожно…»

Тем вечером, спрятав фигуры в тайник и тщательно замаскировав щель грязью, он заснул с хитрой миной.

Но вот пришло время ужина, принесли кашу с белым хлебом, и заключённый, улыбнувшись впервые с момента работы над фигурками, съел его полностью. В девять вечера выключили свет. Поставив белого короля внутрь батареи, он лёг и тихо запел мотив, когда-то, очень давно, услышанной песни.

Подъём был в шесть часов, зажигался неяркий свет, и моргал в двери глазок. Когда охрана удостоверилась, что всё в порядке, узник подошёл к батарее и достал фигуру. Твёрдость была достаточная. Теперь оставалось только соорудить шахматную доску. Единственное, из чего её можно было сделать, – это железный столик, нацарапав на нём линии сетки.

Справив нужду, он подошёл к умывальнику и принялся чистить зубы; щётку, зубной порошок (паста не полагалась) и одноразовую безопасную бритву ему выдавали, удерживая их сумму из тех денег, которые были у него при себе во время задержания; это единственное, что ему можно было купить. Сплюнув пенную жёлтую воду, арестант, прохаживаясь по камере, дождался, когда принесут завтрак.

Каша, разбавленная чаем, скрипнув, провалилась в желудок, став частью организма. Облизав ложку, он стал царапать концом её держала сетку, спасибо, стол был покрашен бледно-зелёной масляной краской; девять горизонтальных, девять вертикальных линий, тёмный квадратик, светлый, цифры и литеры выводить не стал. Как обычно, по прошествии пятнадцати минут открылось в двери окошко, и он возвернул пустую посуду.

Итак, можно было доставать фигурки из тайника. Расставив их на произвольной доске, заключённый любовно окинул взглядом свою армию из сухарей. Месяц работы, всевозможные меры предосторожности – и вот результат: немного нестройные ряды пешек, коней, слонов, ладей и прочих чинов шахматной рати ждут начала.

Лязгнув замковым железом, открылась дверь, в камеру быстро зашли двое знакомых охранников.

– Это чё такое? – спросил квадратный, как слон, детина.

– Шахматы.

Ему подумалось: сейчас отнимут.

– Ты опять за своё, мы же уже объясняли тебе, – наливался гранатовым соком охранник.

– Да погоди ты, – вмешался второй, мало чем отличавшийся от первого, но лицом, из-за своеобразной вытянутости, больше походивший на коня. – Он «вату не катает», видишь, как сработано, шикарные фигурки.

Первый неопределённо поморщился.

– Скажи только, где прятал?

«Если не скажу – будут бить и отнимут, скажу – наверно, побьют и тоже отнимут…»

– В желудке прятал.

– То есть? – удивился Конь.

Ненавидящим, но спокойным голосом заключённый продолжил:

– Прятал, а сегодня вывел известным путём, ваш хлеб не переваривается организмом. – Он смотрел то на одного, то на другого ровным немигающим взглядом.

Несколько секунд была тишина, только в трубах привычно шумело.

Наконец Конь и Слон осклабились.

– Ну, ты юморист! Ладно, играй, только потом спрячь туда же.

Нехорошо посмеиваясь, они вышли, захлопнув дверь. Он выдохнул, вытер о свитер влажные ладони и взялся за пешку.

e2 – e4

– Я не хочу, чтобы моему сыну забивали голову средневековой агитацией. Все эти уроки Закона Божьего только отрывают детей от получения научных знаний. Зачем ему все эти древние небылицы?

– Но послушайте, Олег Петрович, ведь ваша жена сама привела Никиту на факультатив «Основы православия».

– Вы, Тамара Ивановна, завуч и прекрасно понимаете, зачем нужно сгонять детей на эти факультативы. Чем больше их там будет, тем лучше школу отметит церковь, а городская и районная администрация с ней прекрасно контактирует, тут и возможность для финансирования расширится.

– А как вы думаете, так ли уж бесполезно знание нашего предмета? – спросил священник.

– Считаю его пустым. Извините, но это честно.

– Ничего-ничего, как хорошо, что вы заговорили о пустоте. – Священник заморгал выцветшими глазами. – Видите ли, как известно, мир в основном состоит из пустоты. И то, что мы наблюдаем в макрокосмосе, присутствует и в микрокосмосе, такие же протоны – планеты, атомы – солнечные системы, клетки – галактики. А между ними пустота. Эта пустота колоссальна, она не имеет конца и начала, и она есть Творец, абсолют, если угодно, великое ничто, породившее всё. Её невозможно постичь до конца. Ну, разве только вы всеобъемлете в сознании площадь вселенной. И отвергая Бога, вы отвергаете её, а значит, и себя, так как вы сами состоите из пустоты.

– Вы как будто меня в секту хотите пригласить.

– Ну что вы, сектантство тут ни при чём, вы же хотели про науку, так вот: космос состоит, как утверждают учёные, на девяносто пять процентов из тёмного вещества, пустоты. И вот представьте себе, те же учёные создают адронный коллайдер, чтобы воспроизвести это тёмное вещество. Получается, они клонируют ту самую великую пустоту, то есть Бога, вы как думаете, Олег?

– Не ожидал услышать такой вопрос… отец Николай. Но, по-моему, многое из ваших слов спорно.

Звенит звонок. Отец Николай проворно берёт портфель с ноутбуком и спешит к двери.

– Простите, меня дети ждут, вы приходите на недельке, может, Тамара Ивановна разрешит поприсутствовать на уроке, тогда и побеседуем как следует.

e7 – e5

Лектор кашлянул, сделал глоток воды из пластикового стаканчика, обвёл взглядом аудиторию, машинально отметив отсутствующих, пригладил усы и продолжил:

– Все сколько-нибудь значимые научные открытия сделаны агностиками или атеистами – людьми, свободными от религии. На протяжении всей истории самый дремучий застой наблюдался в периоды тотального доминирования религии. Возьмём две современные господствующие конфессии: христианство и ислам. Время расцвета христианства совпало с крушением античной цивилизации, а последующее Средневековье не принесло практически ничего, кроме богословских текстов. Исламская цивилизация Аравии воспользовалась трудами доисламского периода. Да и расцвет её явил миру таких пересмешников магометанских ритуалов, как Омар Хайям и Башшар ибн Бурд. Справедливости ради стоит сказать, что сейчас Хайяма уж точно посадили бы или вообще казнили во многих странах Ближнего Востока, тогда он этого избежал. Со схоластикой, матерью аутодафе, то же самое, основу они взяли из эллинской философии, точнее, у Аристотеля. Перекроили её под свои христианские лекала. Но развитие неумолимо, и возникший позже Ренессанс – это суть отказа от церковных догм. И пусть сюжеты живописи эпохи Возрождения основаны на библейских мотивах, они так или иначе стремятся вырваться за пределы косных барьеров и границ клерикализма. В России резкий подъём творческих сил стал наблюдаться в правление Петра, который сильно ограничил церковь и способствовал развитию светских институтов. Таким образом получается, что цивилизационный процесс развития напрямую зависит от секуляризации общества и ведёт от стояния Земли на трёх китах к полёту в космос. Какие будут вопросы?

В зале коммерческого колледжа не поднялось ни одной руки, и лектор скоро закончил занятия. Студенты, вынув наушники, в которых играла очень разная музыка, от шансона до Slipknot, оживлённо и весело стали обсуждать поездку на майские к другу на день рождения. А лектор заторопился на электричку, надо было успеть на дачу. Сегодня ему привозили торф.

Кb1 – c3

Состав, скрипя колёсными парами, медленно двигался по радиусу перегона, заходя на грузовую станцию Бойня. Устаревший грузопассажирский тепловоз М62, напрягаясь всем железом, изношенным тяговым электродвигателем и дизель-генератором, тащил груз, огибая своим змеиным телом технические сооружения.

Станция Бойня находилась на ответвлении Малого кольца Московской окружной железной дороги и название своё получила от обслуживания городской бойни. В день её открытия летом 1893 года на Скотопрогонной улице жутко замычали коровы. Их вели в «мясной шалаш», как по старинке называл место убоя старик пастух, пригнавший стадо. В такт коровам шедший рядом подпасок, блажной дурачок, горько заплакал. Что-то похожее повторилось мартовским утром 1953 года, когда рёвом паровозных гудков по всей стране прощались со Сталиным.

Отрывисто просигналив, машинист улыбнулся девушке, стоявшей у крылечка изящного железнодорожного домика начала двадцатого века.

– Чего тащишь, Саш?! – весело крикнула она, и пар раннего апреля вырвался у неё изо рта.

– Да вот, контейнеры с Перово, зачем-то сюда перегнать решили! – ответил машинист.

– Приходи чай в каптёрку пить!

– Ага, Лен, сейчас, вот поставлю!

Проехав горловину станции и выйдя на нужный путь, Александр повернул ручку тормоза, останавливая поезд; лязг металла напомнил нотки из «Одинокого пастуха». Подождав несколько минут, пока температура воды и масла не снизилась до 60 градусов, выключил двигатель. Сделав всё необходимое, машинист вылез из кабины. Закопчённый зверь стоял, остывая после тяжёлой работы. Похлопав его по грязно-зелёному боку, Саша пошёл отмечаться в контору. Идя из конторы в каптёрку, он посмотрел на приведённый им поезд, состоявший из семи контейнеров на платформах. Все они были коричневого цвета, и в правом верхнем углу скромно значилась надпись «Cronos» сверху вниз.

«Вот он – отец Зевса», – отметил себе Саша.

Каптёрка была местом, где весь станционный персонал обычно пьянствовал и дул гашиш. И Саша, которому нельзя было пить и курить из-за больного желудка, ходил туда только ради Лены.

Он поначалу не понимал, как она может находиться там с брутальными мужиками, пока ему не рассказали один случай.

Недавно устроившуюся на скучную бумажную работу Лену пригласили на день рождения одного наладчика. Придя к уже изрядно разогретым мужчинам, которые тут же усадили её на самое видное место, она, ничуть не смутившись, стала пить с ними вино. Помимо мужского пола присутствовали две женщины-обходчицы, ходящие под пенсией и занятые самцами своего возраста. В разгар веселья выяснилось, что за сердце Елены бьются два претендента, как водится, самые крепкие и авторитетные среди собравшихся. Приняв решение выявить победителя без крови, они судили спор следующим образом: взяли два стакана и попросили приятеля налить доверху в один из стаканов чистый этиловый спирт, заблаговременно слитый из вагона-цистерны, а в другой – водку. Выпивать договорились залпом, соответственно, тот, кто выпивал стакан спирта, автоматически выбывал из претендентов, поскольку становился небоеспособен. Поначалу, когда стали пить из выбранных стаканов, не было понятно, у кого что. Но как только, оторвав губы и поставив пустую посуду на стол, один из мужиков начал жадно ловить ртом воздух, победитель был определён. Проигравшему быстро дали запить и положили его на диван, находившийся в каптёрке за ширмой. Выигравший счастливчик досадливо посмотрел вслед побеждённому, на диван он сегодня тоже рассчитывал. И думая, куда бы повести свой трофей: можно в смежную комнату, там учебный класс, есть парты, а можно и вовсе в душевую, – он начал слегка приобнимать Лену. Девушка, в свою очередь с интересом наблюдавшая за состязанием, теперь начала понимать его подоплёку. Когда действия победителя переросли в откровенные приставания, с поглаживанием бёдер, она резко оттолкнула своего ухажёра. Не удержавшись на стуле, он упал, чем вызвал смех коллег. Обозлённый этим обстоятельством, мужик схватил Лену за волосы; намотав русые пряди на кулак, он торжествующе посмотрел на неё. А она, недолго думая, взяла стоявшую рядом бутылку и разбила её о лоб победителя. Кисть разжала волосы, ноги подкосились, и мужик рухнул на пол. Ни на кого не глядя, Лена взяла со стола яблоко и вышла прочь.

Дверь, всегда так плотно закрывающаяся в старых зданиях, открыла просторную комнату. Здесь, за довольно широким столом, сидели люди, кто в спецовке, кто в спортивном костюме. Они играли в покер, варили пельмени в чайнике и просто отдыхали. В углу стояла Лена, она сняла чайник с электрической подставки, высыпала пельмени в большую тарелку и приветливо показала на стул:

– Садись, пельмени будешь? Тогда давай чай пить. Только прокипячу разок, чтобы пельменного привкуса не было.

– А ты знаешь, я смотрел по телику передачу о том, что есть такая кухня, в которой могут, например, лимону придать вкус свинины.

– Да брось ты! Хотя чай и кофе со вкусом мяса я часто пью.

– Ага. А ты представь беднягу повара, мусульманина, который всё, к чему бы ни притрагивался, обращал в свинину, как мифологический царь Мидас, превращавший предметы в золото и умерший от голода.

Саша сел за стол, и Лена налила ему крепкую заварку пополам с кипятком. Когда она наливала жидкость, у неё непроизвольно чуть открылся рот и локон непослушных волос выскочил из-под платка-банданы. Лена любила в свои двадцать три всё молодёжное – малиновые кеды, шапки хип-хоп, причём на ней это не выглядело странно, наоборот, как нельзя лучше подходило к её весёлому, взрывному характеру. Парень смотрел на неё, не отрывая масленого взгляда. Она это заметила, и кончики её губ приподнялись, как будто завившись в улыбке.

– Вот вам! Ни фига себе! Это как! – раздались восторженные голоса играющих.

– Лен, после того как ты его бутылкой жахнула, он теперь только выигрывает, может, и меня долбанёшь? – спросил молодой ухарь с красивыми наглыми глазами.

– Если будешь себя плохо вести. – Лукаво подмигнув, Лена села рядом с Сашей, две ямочки провалились у неё на щеках.

– Ой, буду, буду!

– Не советую, рука у неё тонкая, но тяжёлая…

– Раздавай уже…

– Ещё, нах, разок…

Гомон мужиков не мешал им разговаривать.

– Ты сейчас обратно? – Она отхлебнула чай, покусывая кружку.

– Да, в депо, надо поставить зверя.

– А ты меня покатаешь на нём?

– Покатаю, конечно.

Лена улыбнулась, и молочная жилка треснула на её нижней губе; потом вздохнула.

– Опять Ефимыч приглашал к себе кофе с коньяком попить, достал уже.

Ефимыч был начальник станции; и этот старый, но обаятельный советский жулик, вожделевший Елену, разными способами пытался завлечь её в свои широкие лапы.

Саше очень не хотелось уходить, но надо было ехать. Попрощавшись с девушкой и мужиками, он пошёл к тепловозу.

Выезжая со станции на окружную дорогу, Александр думал: «Как хорошо, что сейчас весна, это будет моя весна». Вспоминая Ленины глаза, он гудком поприветствовал проходящую дрезину.

Ему нравилась железнодорожная романтика. В детстве Саня с пацанами большую часть свободного времени проводил на путях в деревне или городе. Особенно они любили класть на рельсы всякие предметы. Один раз рижский экспресс, наехав на подложенный камень, осколком выбил глаз Санькиному другу, который за секунду до этого снял очки. Кроме мечтаний детства Сашу толкнула пойти машинистом семейная традиция – отец и дед работали на железке, да ещё одно обстоятельство, о котором говорится ниже. Дед Платон водил паровозы, электровозы и прочие «возы» разной власти: от советской, немецкой (на оккупированной Витебщине) и снова советской – до российской, при которой он вышел на пенсию с грамотой и нищими копейками. Как он сам шутил: «Вышел в отставку с мундиром и гайкой». Старик успел увидеть внука в железнодорожной форме, в армейской не позволило плоскостопие, и, порадовавшись продолжению династии, скоро помер. Ещё ранее умер отец. Мама скончалась при родах, отдав ему свою жизнь и мягкий, но порой непреклонный характер. После смерти деда Саша остался один в своей двухкомнатной квартире в выхинской хрущёвке; сюда в пятидесятых семья переселилась из Белоруссии. Был у него, правда, дядя, младший брат отца, человек оригинальный, если не сказать странный, но жил он за городом, и виделись они редко. Больше из родственников он ни с кем не знался.

Месяца четыре назад Саша решил сдать одну комнату, и теперь очень жалел об этом. Поначалу всё было вполне благополучно. На объявление откликнулась молодая не слишком привлекательная девушка с шекспировским именем Гертруда, представившаяся Герой. Через некоторое время она стала проявлять к Саше известные знаки внимания, на которые тот ответил ровно так, что Гера придумала себе необходимость опеки и заботы над ним. Это стало проблемой. Редкий выходной не проходил по сценарию: кино, «Макдоналдс», скучный секс. От природы покладистому Саше всё труднее становилось сопротивляться влиянию сожительницы, оставаться самостоятельным. Большая капля подкатилась к маленькой и вот-вот была готова слиться с ней. Кстати, Лене, с которой у него не так давно сложились тёплые отношения, он ничего не рассказывал о квартирантке, как и Гере про Лену.

Доехав до депо Лихоборы и поставив тепловоз, Саша попросил знакомого машиниста подвезти его на автомотрисе.

– До пересечения с Казанской довезу, мне как раз туда, а дальше сам, – сказал пожилой машинист.

– Спасибо, там до Фрезера недалеко, а от него до дома три станции.

– Ты чего сияешь, как жопа при луне?

– Так, на душе спокойно.

Ехали они через Лосиный Остров, со всех сторон жал мокрый, распаренный, чёрный лес, сквозь забор ветвей проглядывало солнце, похожее на увеличенную икринку лосося, и всё это так радовало, что хотелось остановиться, выйти и заорать что-нибудь бессмысленное. Дед всё время болтал, как таксист, Саша не очень вслушивался в его речь, и до него долетали только обрывочные фразы: «…ну, собаку я кушал, было дело, тут главное, чтобы она не чпоканая была… всё сны какие-то снятся, какие-то часы плавленые, маски, к чему бы это… очень я её любил, трудно без неё…»