Звук. Стихотворения и поэмы

Бор

Сменяются времена года. Но не в беломошном бору.В нём ничто не меняется. Он всегда в постоянстве неком.Только лишь белый мох– шкурой белого медведя на полу —раз в году чистится белым, как сам он,снегом.Мчатся лето, весна, зима – стороной.Стороной осень – ликом иконописным.Стороной прошли первобытно-общинный строй,рабовладельческий, феодализмы, капитализмы…И только время в бору стоит, как в графине вода,и совершенно не зависит от своего далёкого праначала.Видимо, здешнее время вообще никогданикаким таким свойством материи себя не считало.Поэтому тетерев в воздухе может встать, как ветряк,и долго стоять в раздумье – крылья провисли.Поэтому телеграфными проводами лежат на ветвяхследы прыгавшей с дерева на дереворыси.И сосны стоят, будто в каждую втиснут взрыв,будто весь этот бор, по сути, мартиролог, картотека,где в хвою сосновую с помощью римских цифрвнесены данные на каждого когда-либо жившегочеловека.1986

Тáрнога*

Костёр запалив, срежу рябинку на таганоки, глядя в огонь, буду думать, как это на нагло,что Тáрнога – это ещё и, если поближе, Таганроги, если подальше, античный город Танагра.А вспомнить, как берег над поймой крут,да об окрестных холмах-угорах зелено-кудрых,то Тáрнога – это ещё и польский град Тарногруд,и польский же город Тарновске-Гуры.А память всё выдаёт созвучия на-гора,Польша ли, Франция, суша ли, море.То-то сейчас икнулось великому Тангароа,океанскому богу полинезийцев маори.Накинув на плечи обрезанную дембельскую шинель,в вечное пламя гляжу, как слепец, неподвижен.«Речной перекат за бугром – Ниагара шумней.Триангуляционная вышка – Эйфелева башня выше!»Всей Тарноги – слово. Но чую, загад не бывает богат,такое оно и пред божием словом не струсит.Раз в детстве я слышал: всем клином врезаясь в закат,огромный, красные, странно гортанили гуси.И чу! То ль в огне, то ли в небе кричат: «Тар-но-га-а!..»Где-то сказано: «Огненнаго искушеньяне чуждайтесь как приключения для вас страннаго».Странная Тарнога. Две староверки сожглись на кожевне.И было мне знание (пусть кто-то сочтёт за бзик),что Тарнога – древнее буква-символ. Пусть не изученраспределённый во всей планете такой язык,и пусть он угадывается лишь по созвучьям.Пусть в этом былом языке всё разбивку: слова, слога,но вот и по Франции – аль в совпадении редком? —летит река Тарн, своим древние га-га-га,растерявшая древле по здешним студёным рекам.* название реки и села1986

Корова Икона

Корова Икона, белая морда с рыжей каймою,что же ты вспомнилась, скажи на милость?Сыто подойник гудел, «как перед войною».Икона, на тебя и вправду молились.Твой белый лик был бабушкой зацелован.Вымя твоё светилось в хлеву, как Иисуса тельце.Ты молоком поила даже свирепого зайцеловакота Заломайко (уши заломаны в детстве).Тебя бы по справедливости в красный угол,а ты коченела всю зиму костлявою ряскорякой.А по весне тяжело уходила от плуга,а тот планету держал как якорь.Говорят, что Будда в одном из своих превращенийна себе испробовал эту шкуру коровью.Оттого у индусов и нет скотины священней…Да не стало здоровья.А забрали Икону, мир стал для бабушки шаток.Не молиться же на молокозавод-химеру.Может, поэтому, когда ей перевалило на восьмой десяток,бабушка перешла в старую веру.1986

Третье крыло

Дева по гороскопу, я был удивлён,узнав на деле не Дева, а уже свыкся,астрономически, вышло, рождён подо Львом,а в целом уже под каким-то сфинксом.Сознанье двоит. Но не тем созвездием Близнецов,не звёздными братьями Кастором и Поллуксом.Тут Дева и Лев. А не всё ли равно в конце-то концов?…Раз ночью из Кунцева в центр я шёл по улицам тусклым.И, зеленоглазые, по-кошачьи подлащивались такси,и кошки брызгали на столбы, вальяжны, как такси пополудни.Вот тут-то, смешав свои звёзды, все беты, дзеты и кси,явилось созвездие в виде, сперва решил, блудни.У неё были волосы – как трансформатор, обмотки враздёрг,а выраженье лица напоминало крупную дождевую каплю.Она испугалась, будто это я её подстерёги сейчас изнасилую иль, на худой уж конец, ограблю.Но столько чудного в ней было воплощено,что вскоре я шёл на нею, как в ад (ну, вот ещё Данте))в квартиру, где жил двухголовый уж, пятилапый щеноки скворец, где и мебель была мутант на мутанте.Ведь это не где-то пустыня Семипалатинская мертва.Под каждый полом – ядерный полигон, лишь палас отвернёте.Стоп! А на кой мне баба с мордою льваи трехкрылым скворцом, летающим на манер вертолёта?И на что мне её вставший пописать сын,толстый, с модной причёской под свиристеля?И к чему эта ночь в обществе змей и псин —вот и матрац на полу расстелен.Но всё было проще. На кухне мы пили чай,индийский из Индии, как сказала она, «бывшемужнин»,и я был полон печали к ней, и эта печальбыло всё, что я мог ей дать, и всё, что ей было нужно.С ложечки сонного она поила скворца,а мне было муторно, что, обданы радиоактивным душем,мутируют наши органы и даже сердца,но радостно, что, нематериальные, не мутируют души.Что в городе, как в деревне, пускают переночевать.Что в людях добро всё в том же, старомодном, раскрое.Ночной этот чай, под утро едва лишь коричневат,во мне растворил моё неприкаянство городское.Она проводила меня, когда рассветсверкнул меж домов, как в зубах золотая фикса.Бывает, вам долго-долго смотрят вслед,но если в спину так смотрит кто-нибудь вроде сфинкса…В то утро первее двух первых третье крылопрорезалось у меня в спине. Сутулюсья лишь затем, чтобы удобней оно леглои очень махало, когда брожу среди тусклых улиц.Сознанье бесстыдно двоит. Опять и опятья по ту и по эту сторону ширмы, неба в звёздах.Поскольку крылу моему, как воздух, необходимо летать,а чтобы летать, ему совершенно не нужен воздух.1986

«Лист оконного стекла в раме ветхой…»

Лист оконного стекла в раме ветхойснизу пожелтел от брызг, треснул сбоку.Рядом с трещиной, стуча, бьётся ветка,словно меряясь в длину – всё без проку.Зря ты маешься, побег мой заблудший.В мае вытянешься, но перед маембудут окна мыть – ляжет тут жев пол-окна стрела сухая, прямая.Как судьба тут всё смешала, подлюга.Что-то в доме этом я неспокоен:то ли ветку оттолкнул, то ли руку,то ли трещину пустил, то ли корень.1986

Кактус

Сдвинул шторину вбок, подвязал машинально тесёмкой.Воскресенье. Зима. И весь день лишь в еде да спанье.– Кактус! Ух ты! Цветёт!За окошком позёмкапронеслась холодком по спине.Кактус, весь, весь он, как сувенир из круиза.Только в комнате стало словно пыльней и пустей.Нужно, нужно скорей к чёрту выключить телевизори убрать, наконец, перекрученную постель.Быстро под подмести, раскидать всю посуду из мойкии одеться скорей, и в троллейбус вскочить кольцевой.– Слышишь, я за тобой! И чтоб все наши дрязги замолкли!Возвращайся домой. И немедленно!Кактус зацвёл.1986

«Пред «Домом книги» лужи, как плёсы…»

Пред «Домом книги» лужи, как плёсы,и каждая будто просит: зарыбь!Штормит помаленьку в отделе прозы,в отделе поэзии мёртвая зыбь.Там продавщица – Мариша Мнишек,тут продавщица – чевой-то жуя.И сотня глянцевых тонких книжекблестит, как рыбья блестит чешуя.Вон тоже поэт, не фрондёр, не упадник.Он тоже лежал тут. А впредь? Ну что ж,не всех же нас время под жабры тяпнет,как бумагорезки разделочный нож.Нам повод погреться тут, как туристам,и снова нахохленно дальше, в дождь.Москва не такая уж альтруисткапоэтов брать на казённый кошт.Есть женщина, впрочем, с ладонью гибкой,и бог! тем темней, тем сильней дурман —взять в пальцы ладонь и уснувшей рыбкойпустить в свой холодный сырой карман.1986

«Вся только ветер, воздух, чувства…»

Вся только ветер, воздух, чувства,ты вновь одна гуляешь в сквере,и каждый день в твой дом стучусь я,лишь распахну из дома двери.И что-то будет сокровенней,и что-то станет несказанней,и рук твоих прикосновенье,как двух миров соприкасанье.Соприкасанье тел – волненье,соприкасанье душ – величье.В природе нет прямолинейнейсоприкасания различий.А мы с тобою так несхожи,когда по городу проходим:я, незадачливый прохожий,и ты – явление природы.1987

Строка в тетради

«Да, слабость и грубость родные сёстры.Добро и сила – родные братья», —я так записал в дневнике подросткоми сам не знаю, чего это ради.Потом взрослел. Получал под рёбра.Краснел от стыда и белел от злости,но всем этим чувствам, и злым, и добрым,уже не мог отказать в отцовстве.Их всех мне выпало полной мерой.Но чувствую, вот уж пора настала —в мир вышли мои и любовь, и вера,как дочери в день выпускного бала.1987

«Я ту любил, с которой спал…»

Я ту любил, с которой спал,и на селе известен сталвсем от последнего хмырядо первого секретаря.И впечатленьем потрясён,узнал я слово «импресьён»,воспринимая всё больней,что говорили мне о ней.Но смог я в бешенстве послатьсначала лишь отца и мать;плевала тихая родняна прокажённого меня.И даже друг кривиться стал:«Влюбиться в ту, с которой спал?»И ржали недруги мои:«Ну, как она там? Ну, не таи!»А та, с которой я не спал,внушала всем, что я пропал,и плёлся я, бес ей в ребро,на комсомольское бюро.А та, к которой шёл я спать,через село крадясь, как тать,не знала, как мне пособить,она могла лишь так любить.А я, воинственен и груб,тащил её на танцы в клуб,пытаясь так от всех скрывать,что с ней у нас одна кровать.Но раз она сказала: «Ой,что натворили мы с тобой!»И я немного сгорячастреляться стал из пугача.Она уехала: «Ах, как бмне жизнь была от ваших баб!И как б карьера не тю-тю,а ты, действительно, m’aimes-tu?»А я и вправду je l’aimais,но был в войсках уже к зиме,и долго внешний мир не знал,каким я был и с кем я спал.1987

«Я до отказа нагружу работой класс…»

Я до отказа нагружу работой класс,лишь бы не смотрели на меня до порыэти развесёлые колёсики глазцвета молодой сосновой коры.А начну опрос – важно, будто принимая парад,чувствую, как неумолимо иду ко дну.«Гой, ты, третья парта, первый ряд,не могу же я спрашивать лишь тебя одну!Да получишь ты эти «пять», а надо б тебе ремня.Порой один твой вопросик, и стой, учитель, балдей!Я уже знаю на опыте, что у менясердце слева, как и у всех людей».Ведь когда я коридором иду, распахнув пиджак,отпасовывая головы первоклассников, как мячи,эти же карие колёсики выкатятся вперёд на шаг:«Здрассь, Алексан Васильч!» – и не промолчи.Я лишь потом узнал: не убереглась.Её долго лечили. Не знаю, что так меня грызёт.Радостные колёсики, умные колёсики глазкатятся мимо, мимо. За горизонт.1987

«Нынче её поцелуй прерывист…»

Нынче её поцелуй прерывисттак же, как и затяжка её сигаретой,и ты свой гонор умерь, строптивец,и зря разговором её не преследуй.Зря не ломись к этой комнатке опустелойза стенкою лба в капельках пота звёздных,а лишь поцелуями считывай тело,с тонкой кожи её собирая воздух.Нынче ей в тягость каждое твоё слово.Дай волю тайне,тайной, как тайна подводного лова.Не думай, куда это всё утянет.Утром, когда ты уйдёшь, она не проснётся,и для наползающего разрываты не найдешь резона, даже резонца,и все сомнения прочь отведёшь брезгливо.Может быть, это рок пригрозил хитро вам,или где-то в ночи плавбаза нахватал пробоин,или в лондонском аэропорте Хитроурисково садился и чуть не разбился «Боинг».1987

«Пускай мне не будет иного пути…»

Пускай мне не будет иного пути,а только работа с восьми до пяти,а после работы не письменный стол —верстак, огород да коровы растёл.Сапог мой испанский, ты ногу пусти,а я отрубился, я сплю до шести.И сон мой не будет исчерпан до дна,чтоб в сон мой никак не проникла она.Не та у ней сила, не та у ней мочь,и сны о ней горько проходят обочь.Пусть бродят по улице, я им не мщу,но в дом не пущу, когда кошку впущу.Когда же я кошку впущу-таки в дом,то что-то, наверно, припомню с трудом.А после, в обед, бросив бензопилу,допомню, как брошу картошку в золу.Но злой и негибкий, как старая жердь,я буду жалеть только осени желть.А если когда и открою тетрадь,одно, как безумный, начну повторять:О, милая, лживая, чёртова ты!Тебя ни с какой не увижу черты,тебя ни в каком не увижу окне,ни в дуле, ни в проруби, ни в стаканé…1988

Вишни

Ну, ладно бы летом. Хотя бы в августе.А то ведь мы уже грезим трассами лыжными.А осенние вишни с какой-то радостистали вдруг совсем весенними вишнями.Как ни в чём ни бывало по уши в цвете,и вечер как ни в чём ни бывало их обхаживает,и вечер им тёплого солнца нацедитполные ладошки листочка каждого.Но скоро совсем взвоют вьюги неистовые,выстелют землю ровно и чистенько.Вишни руки навстречу им протестующе выставили,бледные руки из зелёных манжет чашелистиков.И цветут. Ещё звонче. В порыве своём упорствуя.Кто бы им объяснил – да попробуй скажи-ка им! —что это сама зима, как прививка противоосповая,проступает на них нежно-белыми снежинками.1989

Яблоня

Я чуть свихнуться не сподобилсяи, правда, думал, что шизе,когда вчера, сойдя с автобуса,спускался к дачам по шоссе.И встретил яблоню. Вот именно,что встретил. Прямо по землеона шла кукольно-мультфильменнона трёх подпорах и стволе.«Ты что! Ты что! Куда ты, яблоня?Назад! Вернёшься ведь. Шалишь!»Но ветви тихо и расслабленнов ответ мне прошептали: «Шиш-ш».И снова: «Шиш-ш». В субботу с фабрикина дачи люди шли – им встречьшла яблоня, теряя яблокии гордо так, что не перечь.А люди яблоки помятыес дорожки поднимали: «Что ж.Ну, раз идёт, так, значит, надо ей.Природа! Против не попрёшь».Не думал я, что так по-добромувоспримет это всё народ.Стоял я с яблоком подобранным,и яблоко не лезло в рот.И быль библейского сказанияникак из памяти не шла —обычный страх перед познаниемобычного добра и зла.1989

«Тот мальчишка спросил, был мальчишка глазаст…»