Производство знаний. Рассказы и повесть

Производство знаний

Рассказы и повесть

Екатерина Асмус

Иллюстрации Нина Лисина

© Екатерина Асмус, 2019

ISBN 978-5-4485-4635-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Производство знаний

Голова вождя

– Да поймите же вы, мы не можем ее принять!

– Но она полностью к школе подготовлена, на каком основании вы мне отказываете?

– А на каком основании девочку вашу перевели в детском саду через группу? Они там неизвестно что выдумывают, а вы куда смотрели?

– Сказали, что ребенок развитый. Нет смысла в «старшей» группе год тратить, а нужно сразу в «подготовительную».

– Развитый? И кто это сказал? А вы и растаяли! А как в школу отдавать – подумали? Нет! Вот и сидите сами с ней еще год, пока семь лет не исполнится.

– Но мне сказали, что проблем не будет, ей же семь исполняется в конце сентября!

– Сказали, ну надо же! Тут учебное заведение! И правила устанавливает РОНО!

– И что же теперь делать? Я работаю, ребенка дома одного не оставишь…

– Не знаю! Раньше нужно было думать! Никаких исключений мы не делаем, и не ждите! Ни для кого.

– Но тут недалеко французская школа, они принимают с шести, я слышала.

– Не знаю, кого они там принимают, и знать не хочу! Раз такие знающие – вот и ведите туда.

– Но дочка еще маленькая, сама ездить не сможет, а мне на работу рано, я отвезти не успею…

– Женщина! Я же вам русским языком говорю, исключений не будет! Это ваши проблемы! Все, разговор окончен.

Завуч районной школы. Кримпленовый голубой костюм. Пергидроль. Знаменитая прическа под названием «хала» на голове. Синие тени, вмазанные в морщинки у глаз и розовая помада. Почетный методист. Социальный работник в подведомственном социуме.

Бетонный серый прямоугольник школы зыблется посреди грязной лужи и глиняных валов. Район новый: пустырь, три дома. Наконец-то квартира, кооперативная. А главное – школа рядом, пять минут ходьбы. Сама Аська дойдет и провожать не нужно. Школа, правда, обычная, без всяких уклонов, но это не важно, в Советском Союзе для всех хорошее образование, слава Богу.

Лидия Сергеевна поднялась со стула.

– Спасибо. Я все поняла.

В дверях кабинета завуча она остановилась и обернулась.

– Интересно как у вас вестибюль оформлен. Мозаикой.

– А это наш директор, – вдруг оттаяла завучиха. – Своими руками выложил смальтой портрет Вождя! Удивительный человек!

– А… Понятно. Ну что ж, всего доброго!

Покинув кабинет заведующей учебной частью, Лидия Сергеевна двинулась по коридору, но не на выход, а совершенно в обратном направлении. Интуиция привела ее прямехонько к кабинету директора. Эх, была, не была! Хуже не будет. Немного помешкав, она постучала.

– Войдите! – сказала дверь глубоким басом.

Изнутри директорский кабинет выглядел шикарно – светлая велюровая мебель, массивный лакированый стол. Два больших окна с желто-оранжевыми занавесками придавали помещению солнечный и радостный вид. Несметное количество вымпелов, кубков и флажков на полках. Сам хозяин кабинета покоился в удобном кресле. За спиной у него виднелся весьма габаритный портрет Вождя в тяжелой богатой раме. Менее масштабные полотна с изображениями Вождя и его соратников, были развешены по периметру кабинета.

– Присаживайтесь, – прогудел хозяин, благодушно глядя на миловидную и элегантную посетительницу. – Слушаю вас.

– Добрый день. Я увидела внизу мозаику, поинтересовалась – кто автор. Говорят – вы. Зашла как художник к художнику. Не часто встретишь директора школы, который сам занимается оформлением.

– Спасибо, приятно услышать похвалу от профессионала! – растекся директор. – Я ведь так, по-любительски… Хотя в художественной школе учиться довелось. А вы, простите, в какой области?

– Я дизайнер. Специалист по интерьеру – скромно улыбнулась Лидия Сергеевна.

– О! Какая интересная профессия! А можно вопрос к специалисту? Видите ли, у нас здание новое, пустовато как-то, стены голые.

– А давайте посмотрим ваши владения? – внезапно предложила Лидия Сергеевна, легко поднимаясь с кресла.

– Да? А это удобно? Я отниму у вас время, вы не торопитесь?

– Нет. Сегодня у меня на работе вечерние часы. Пойдемте.

Следующие шестьдесят минут они колесили по школьным коридорам, взбирались на этажи, спускались с этажей, под непрерывную директорскую похвальбу. Школе всего год, а она уже носит звание «лучшей школы района». Совет ветеранов. РОНО. Обком. Исполком. Комитет ВЛКСМ. Все одобряют. Хвалят. Поощряют. Награждают.

Остановились под смальтовой головой Вождя.

– А у вас Лидия Сергеевна есть дети? В каком классе?

– В том-то и дело, что еще ни в каком. Нужно в школу поступать.

– Да? И в какую?

– А вот, проблема возникла – не берут нас никуда!

– Это почему же?

– Ей семь лет в конце сентября исполняется, говорят – ждите год. А она уже и читает и пишет!

– Да, что вы? Такой ребенок развитый?

– Да, вот и в саду говорили… А теперь – неразрешимая проблема.

– А вы приводите к нам! Мне способные дети очень нужны. РОНО за успеваемостью строго наблюдает.

– Я бы и рада, но отказали.

– А у кого вы спрашивали?

– У завуча, конечно, как положено, – мстительно сообщила Лидия Сергеевна.

– Ох, уж эти мне методисты. Все по букве! Но с другой стороны – правильно. Как говориться, лучше перебдеть чем недобдеть, верно? – директор засмеялся, потирая руки. – Несите документы. Прямо ко мне.

– А они у меня с собой.

– Ах, вот как? Отлично. Давайте. И приходите первого сентября. Я сам передам ваши бумаги.

– Спасибо вам огромное! Вы меня очень выручили. Школа в нашем дворе, ходить сама будет. – Лидия Сергеевна облегченно вздохнула и улыбнулась.

– Ну, конечно, о чем вы. Так, насчет оформления стендов в рекреациях мы договорились, да?

– Да, да, конечно!

– Ну, до свидания, очень рад был знакомству!

– Всего доброго! И спасибо вам еще раз!

В вестибюле, под мозаичной головой Вождя, Лидия Сергеевна остановилась, прикидывая: восемь стендов в каждой рекреации. Это, соответственно, шестнадцать на этаж: на этаже по две большие рекреации. А этажей – четыре.

Итого, простая арифметика: пятьдесят шесть бесплатных бессонных ночей!

Перстень с малиновым камнем

В рекреациях четвертого этажа бегают первоклашки. В каждом классе по сорок пять человек. Больше нельзя. А меньше не получается. Новый микрорайон большой, школа в нем пока одна. Дети дерутся портфелями, иной раз кто и зуба лишится. Катаются на скользком линолеуме, с визгом съезжают по перилам. Молодые красивые учительницы на переменках красят ногти, веки и ресницы, запершись в кабинетиках. Наставляют питомцев: «Не шалите!» Но, куда там, насидевшись сорок пять минут на уроке, дети лавиной вырываются в коридор – бегать. Со стен на шалунов сурово взирают пионеры-герои: Зоя Космодемьянская, Леня Голиков, Зина Портнова. На линейке, седьмого ноября, детишкам долго объясняли, что первые пионеры умерли в борьбе с врагами коммунизма. Малышня слышит про этих врагов каждый день по телевизору и от бабушек с дедушками. Весь мир против коммунистов. И пионеры-герои жизнь отдали в борьбе. За наше светлое настоящее и будущее. На них нужно равняться. Им нужно подражать. То есть, если что – погибнуть за коммунизм. Первоклашки готовы, как один. Уже и на отряды их разбили, чтобы воевать. Пока – не взаправду, а на всякий случай. Аська в отряде «Гренада». Его девиз: «Если партия скажет: «Надо!» – «Есть! Ответит отряд «Гренада!»

Пионеры – герои сурово смотрят со стен: не подведите, преемники! Не смотрит только Павлик Морозов. Какой-то безобразник булавкой выколол глаза его изображению.

Самый худший класс по поведению – «Е». Хулиган на хулигане. Классные дамы меняются у них каждые полгода – больше никто не выдерживает. А самый лучший класс – «В»! «Классная» у них – злая-презлая, старая-престарая. Никто никогда не видел, как она улыбается. На ее уроках стоит гробовая тишина. На переменах подшефные неизменно ходят парами по кругу. Все бегают, дерутся и орут, а первый «В» – молча, по кругу. Елена Васильевна, приземистая, почти квадратная, с неизменным шиньоном на голове, топорщащимся шпильками, словно старый ёж. В туфлях на толстых каблуках, а платье – длинный бесформенный кримпленовый мешок темно-бордового цвета. На смену такое же, но синее. В ушах Елены Васильевны крупные серьги с яркими малиновыми камнями. На толстом среднем пальце правой руки – массивный перстень, явно в комплекте к серьгам. Зимой и летом, серьги и перстень с ней, при ней. Голос каркающий, громкий – слышно издалека. Родители боятся Елену Васильевну не меньше, чем дети. Что и не мудрено, она – заслуженный учитель, методист, член партии с 1938 года. Она может сделать любому ученику столько неприятностей, сколько захочет. РОНО молится на нее – в ее классе показатель успеваемости зашкаливает. Дети никогда не жалуются на эту учительницу. Сидят тихонечко, слушают внимательно, на переменах не шалят. Феномен! Предмет зависти всех учителей младших классов. Загадка. Недоступные методики. Миф.

Миф рассеялся в 1988 году. Одна из бывших «вэшек» призналась, что за малейшую провинность каждый из них мог получить тяжеленным перстнем по голове, изо всех коммунистических сил заслуженного учителя. Под волосами синяки были не видны, а жаловаться дети не смели, опасаясь более жестокой расправы.

Елена Васильевна, как выяснилось, до войны работала в охранке.

Тело вождя

История – по вторникам и четвергам первым уроком. Аська на первом уроке обычно еще «не включилась». Подъем в восемь – и бегом, собираться. Сознание сонное, прерывистое, спасает только каждодневное однообразие действий – автопилот. Еще помогает радио: «Здравствуйте! Начинаем пионерскую зорьку!» Это значит, что нужно срочно допивать чай и доедать бутерброды. Иначе опоздаешь в школу. А все равно опоздаешь, как не крути. В последний момент портфель оказывается не собранным, или вспоминается нечто важное типа макулатуры или лыж, а то еще – нет чистых колготок, подметка у сапог оторвалась, ну мало ли… Мама уходит раньше. Помочь некому. Утешать – тоже. Бредешь под снегом и дождем в кромешной темноте по грязи и лужам, по сугробам, глотаешь мороз

Если дежурные сразу дневник не отберут, то все равно историчка изругает. Тишь школьных коридоров, при приближении к кабинету истории наполняется скрипучими надрывными звуками. Это орет учительница Варвара Андреевна.

– Идиоты! Уроды! Дебилы! – раздается громогласное. – Колония по вам плачет!

Тут обреченно всовывается в дверь опоздавшая Аська.

– Можно, Варвара Андреевна?

– О! Явилась! Ну, и что ты здесь забыла Воскресенская? Таким как ты не место среди пионеров! Ты – позорище советского государства. Кормит оно вас, поит, обувает, одевает. Учит вас, тратит на вас народные деньги! А толку? Кем вы будете, когда вырастете, а? Уголовниками, вот кем!

– Простиииите, Варвара Андревнаааа, ну простииите, – канючит будущая уголовница, топчась у дверей.

– Дневник на стол! Два за поведение! Родителей ко мне! Садись! Пусть отец придет, Воскресенская, слышь, ты?

– У меня нет отца….

– О! Безотцовщина! О чем твоя мать думала, когда тебя рожала. Как есть – станешь уголовницей!

– Он был раньше, а потом…

– Вот! Позорище! Моральный облик советского человека поганите! За вас кровь в войну проливали, а вы… Ты, Воскресенская скажи своей матери, чтобы она тебя в школу водила за ручку, как первоклашку, если ты сама не можешь никогда вовремя прийти.

Угодливое хихиканье класса, шепоток: «Шестилетка, малышня сопливая, младенчик, давай пеленочки поменяем, мамочку позовем!»

Горячий жар стыда, щеки красные. Руки ледяные. Остается только приложить лед к пламени. Но насмешники зря стараются, шум в классе – только повод для дальнейшего крика. Сейчас всем достанется.

– Ну и что ты Сергеев ржешь как конь? Думаешь, что тебя обезьяна целует и радуешься? Мартышки безмозглые!

Еще минут десять в таком же духе и начинается разбор нового материала:

«Разложение императорской России началось давно. Ко времени революции старый режим совершенно разложился, исчерпался и выдохся. Война докончила процесс разложения. Нельзя даже сказать, что Февральская революция свергла монархию в России, монархия сама пала, её никто не защищал… Большевизм, давно подготовленный Лениным, оказался единственной силой, которая, с одной стороны, могла довершить разложение старого и, с другой стороны, организовать новое».

Примерно каждое шестое слово – «большевики», примерно каждое десятое – «Ленин». Великий вождь. Строитель социализма. Вдохновитель коммунизма. Победитель царского режима. Его детское лицо с кудряшками ангелочка у каждого октябренка на груди. В железной звездочке. Или в пластиковой, если повезет достать. Его взрослое лицо в каждом кабинете – огромных размеров и в солидных рамах. Гигантские транспаранты на домах. Громадные скульптуры, изображающие вождя в различных позициях. В каждом журнале, в каждой газете – его портрет или статья о нем. Ежедневно в новостях – по всем каналам. В каждом городе многонациональной страны есть улица имени его. А то еще и не одна. Предприятия и станции метро – имени «Ленина», «Ульянова», «Ильича». Даже когда историчка рассказывает про египтян или древних греков она ссылается на строчки из трудов Ленина. И так – каждый учитель. Удивительно много написал Владимир Ильич. Аська как-то видела полное собрание его сочинений – целая стена в библиотеке. А сейчас тело вождя лежит в Мавзолее. Потому что он такой великий человек, что зарыть в землю его нельзя, словно обычного гражданина. Его нужно показывать всем желающим, пока таковые не иссякнут. А их все больше и больше, об этом говорит нескончаемая очередь, толпящаяся у Мавзолея в Москве на Красной площади, целыми днями, при любой погоде.

Аська не видела Ленина. Ей кажется – страшно смотреть на покойника.

Аскольд Семенович

Любимая математичка Аллочка уходила в декрет. Седьмой класс как-то не верил, что учительница, бывшая с ними на протяжении целых трех лет неразлучно, вдруг куда-то уйдет. Ощущение, что Аллочка принадлежит еще кому-то, возмущало детские души. Но растущий животик симпатичной молодой учительницы утверждал обратное. И вот, однажды она исчезла бесследно. Наступили безмятежные дни безделья. Замены не было месяца три. Но как-то раз, ярким весенним утром в классе возник он. Высокий, прямой. С длиннющей седой бородой, белой лохматой головой, в крошечных круглых очках, помещающихся на кончике унылого носа так, что крошечные серенькие глазки с прищуром смотрели поверх оправы. Немыслимые мешковатые серые хлопчатые штаны, какая-то нелепая рубаха, допотопные сандалеты на босу ногу… Он был похож на картинку из учебника, где изображались самые неимущие слои населения послевоенного периода. Но уж никаким образом не на учителя. С нашей, тринадцатилетней точки зрения, лет ему было примерно сто! На доске огрызком мела он накарябал «Аскольд Семенович Собакин». Класс вымер. Даже хихикать не стали, настолько это было все нелепо и никак не вязалось с настоящим временем. А между тем, учитель математики Аскольд Семенович оказался весел как птичка. Он не задавал заданий. Он не объяснял материал. Он редко кого-то вызывал к доске. А все классное время проводил в длиннейших разглагольствованиях на самые разные темы. Монолог этот проходил под мерное жужжание сорока двух детских голосов, потихоньку обсуждавших свои дела. И вновь наступили безмятежные дни безделья. Средняя школа валяла дурака, математики как бы и не было. Старшие классы, как выяснилось, тоже не утруждались этим предметом. Аскольд Семенович лихо загибал анекдотики на уроках, обращаясь преимущественно к хорошеньким старшеклассницам. Причем, анекдотики были рисковые, на грани, так сказать, приличествующих в школьных стенах. Гром грянул внезапно. Под конец года началась зачетная неделя. Аскольд Семенович радостно, по-детски улыбаясь, выставил тридцать двоек и двенадцать «трояков» особо старательным зубрилкам, которые, как выяснилось, все же умудрялись самостоятельно заниматься. Настроения ему это не испортило нисколько. Под возмущенные крики и слезы бездельников он выплыл из класса ровно по звонку, секунда в секунду. Привычки задерживаться для выдачи домашнего задания у него не было. Неизвестно, что было бы, если бы сплетня о двойках по математике у половины старших школьников, долетела бы до РОНО. Но, к счастью, внезапно в ситуацию вмешался директор, испугавшись глобальной порчи общих показателей школы. Какое объяснение произошло в директорском кабинете – неизвестно. А известно лишь то, что на следующий день, поутру Аскольд Семенович вплыл в класс с неизменной радостной и детской улыбкой на заросшем седой бородой лице и сообщил, что все двоечники получают тройки «авансом». А пересдача назначена после летних каникул. Ну, а в следующем году я уже была в другой школе. Что забавно – в математической.

И вот, на зимней заснеженной трамвайной остановке стоит – он! Без малого – тридцать лет прошло! Высокий и прямой! Длиннющая седая борода реет по ветру, белые волосы разлохмачены… В крошечных прямоугольных очках, помещающихся на кончике унылого носа так, что крошечные серенькие глазки с прищуром смотрят поверх оправы. Немыслимые мешковатые серые хлопчатые штаны, какая-то нелепая куртка, боты «прощай молодость»… Впервые я увидела его жену – крошечную, согбенную от прожитых лет и болезней, в очках с огромнейшими линзами, в безнадежно старомодном пальто. Они стояли, на фоне серой небесной дымки, как скульптурное изваяние, держась за руки, абсолютно неподвижно и спокойно. Он возвышался над ее сгорбленной фигуркой, будто столп каких-то мифических устоев вымышленной страны. Казалось, они парили вне времени и пространства, словно пришельцы из иного измерения, случайно проявившиеся в это время на этом месте. Мне нестерпимо захотелось подойти. Подойти и спросить. Но я не двинулась с места. Потом – вошла в другую дверь подошедшего трамвая.

Спросить…. «Ну, а вы-то, почему отсюда не уехали!?»

Счастливый человек

У нас, в Императорском училище глухонемых сегодня с утра все волнуются, будто первоклассники. Хотя, какие мы теперь «императорские»… Уже с восемнадцатого года мы «Петроградский Институт глухонемых»! Институт! Уму непостижимо… Нам бы питомцев своих класса бы до третьего в знаниях дотянуть. Об институтском образовании тут никто и не мечтает. Годам к четырнадцати если писать-читать обучатся, так настоящая педагогическая удача. Детишки-то запущенные к нам поступают. У нас ведь прием с семи, как в обычной школе… А до семи? То-то… В первый класс иных ребятишек чисто зверенышами притаскивают, с ними же дома совсем общаться не умеют. Так, пока обогреем, пока приголубим, а уж потом и учить. Главное ведь профессию в руки дать! Из наших воспитанников многие к ремеслу и рукоделию способны. Хорошо, если ребенок просто немой или слабослышащий. С этими еще как-то дома справляются. А остальные? Вот, к примеру, в моем классе – девять учеников. Просто глухонемых всего четверо! А еще – три олигофрена и два дауненка – Машенька и Коля. Вот, и учим всех вместе, а что делать… А тут переименовали нас в «Институт». И смешно и грешно, ей, Богу.

А Машеньку мы, похоже, не адаптируем… Придется ей, все же, в интернат… Печально! Но после истории с гербарием, мне ее тут не удержать. Приказ уже подписан, ничего не поделаешь… Хоть и просила я директора, но он ни в какую. Никак не убедить мне его, что Машенька не нарочно. Но хомячат, конечно, до слез жаль! Кто бы мог подумать, что наш ботаник, милейший Иван Валерианович ненароком причиной несчастья станет. Он им гербарий собирать задал. Мы все радовались – на дворе осень, листьев желтых, красных, оранжевых на улице сколько хочешь. А какие красивые! Детишки наши собирали, старались. Потом аккуратно так в книжки закладывали и сверху стопку из других томов ставили, чтобы растения ровно между книжных листов засохли, без морщинки. Ну, и через неделю начали вынимать листики и показывать на уроке, хвастаются, радуются, сравнивают – у кого гербарий лучше. А Машенька как свой показала, так все и замолчали… Стоим и не знаем, что делать-то? В живом уголке как раз недавно хомячиха детишек родила. Ну, Машенька и решила, что из них хороший гербарий получится. И как мы только не уследили! А Иван Валерьянович как расстроился! Просто сон потерял.

Ну, да ладно, отвлеклась я, грустное вспомнила, а сегодня-то – ежегодная проверка! Инспекция!! Будет ходить группа «товарищей проверяющих» по всему зданию, проверять чистоту, затем пообедают в столовой вместе с учениками, чтобы оценить, насколько хороша у нас кухня. И на любой урок могут зайти, без предупреждения. Только бы не ко мне! Уже три дня, как я приболела, хожу с температурой, кашляю и нос красный! Не хочется перед инспекторами в таком неприглядном виде выступать, тем более, что гнусавлю я из-за насморка. А тут ведь как? Глухонемые-то ладно. Они все равно – дактилем. А слабослышащие? Те к выговору педагога привыкают и любую чужую речь по этой самой школьной привычке потом равняют. Вот и доказывай комиссии, что у меня вообще-то нормальное произношении, а не «французский прононс». Не то получится как с Ниниш, моей подругой Ниной Павловной. Очаровательная, веселая, ребят обожала. И очень знающий педагог. Специальные курсы закончила, по психологии детей с сочетанной патологией развития. Когда папа (он у нас завучем служит, папа мой) взял ее на работу, мама не один месяц озабочено хмурила лоб. Не любит она молодых учительниц, как не крути. А детишки сразу Ниниш полюбили. Она так мило картавила! Наша мужская педагогическая половина была покорена ею поголовно и бесповоротно. И вот, нагрянула в прошлом году комиссия. Зашли к Ниниш на урок. Слушали долго. А потом с детьми решили побеседовать. А те на них руками машут, не понимаем, мол. И крючочками пальчиков перед носиками своими маячат – это по-глухонемому: «Фу, плохо говоришь!» Инспектора так и взвились – как так? Как это, мы плохо говорим? Ну, и уволили Ниниш в одночасье за ее красивую французскую картавость. С одной стороны, конечно, правильно… Потом дети не разберут фонетически грамотной речи. А с другой… Ну, где такую учительницу, слепо преданную делу, как Ниниш мы теперь возьмем, а? К нам же не идет никто, детишек наших боятся. Потому и не могу я дома поболеть, не хватает педагогов! Эх, только б не ко мне сегодня комиссия!

Однако, на каждом уроке дрожу – вдруг придут! А на переменках наши передают друг другу шёпотом, где бродят сейчас инспектора. Арочка, математик Ариадна Андреевна, недавно видела их в столовой. Говорит, вроде сидели довольные – понравилась пшенная каша с молоком. Рыбий жир сами ребятам сегодня давали, у нас принято каждому в обед ложку поднадзорно скормить, хоть и капризничают они. Но доктора тверды – слишком в двадцатых наголодались, нужно здоровье укреплять. Эдуард Наумович, историк наш, удостоился посещения. Хорошо, не начал про Египет свой любимый, а то бы комиссия про навозных жуков – скарабеев, так полюбившихся детишкам, наслушалась бы всласть. И неизвестно, что бы сделали потом с нашим египтологом. Он ведь, большая умница, его сам профессор Ипатьев, известный востоковед, брал аспирантом. А Эдуард Наумович к нам пришел. Учительствовать. Недаром папа утверждает, что педагог – это одно из самых сильных призваний. Если есть к этому делу склонность и мечта – ничто не остановит. Эдуард Наумович за месяц выучил язык глухонемых, когда узнал, что в нашем училище историк требуется. Три года уже у нас учительствует, а когда только поступил – смешной казус с ним приключился. Детки в тот день с истории ко мне пришли – руками машут, обсуждают, видно, зацепил он их чем-то. О чем, спрашиваю, рассказывал вам новый учитель. Мычат неразборчиво, так всегда, когда очень возбужденные, слова за мыслями не поспевают. Наконец Лёля – пальцами, на немом: «Про майского жука!» Удивляюсь: «Вы ж на истории были, а не на зоологии? При чем тут майский жук?» Тут Сережа вырывается вперед, отталкивая Лёлю. Замахал руками на нее, мол, глупости говоришь, отойди! Сережа – слабослышащий и говорящий. Он очень старательный, всегда пытается слова внятно произносить, хоть и трудно ему – врожденная «волчья пасть» – небо раздвоенное, мягкое, получается, словно каша во рту.

– Не майский жук! А другой. Навозный! Очень полезный жук! Человек насерит, а жук убирает!!!!

Сережа был страшно доволен, что сказал такую длинную фразу. Повторил, однако, на немом для всех. Другие кивают согласно, правда, мол, полезный жук! Говно на дороге валяется, а жук в шарики скатывает и убирает!

Вот, думаю и «история»! Вот вам и профессор-египтолог! Нет уж, придется разобраться с этим жуком – Эдуардом Наумовичем. Нашел, про что на уроке детям рассказывать! Про навозных жуков! Ну, при чем тут навозные жуки? Но, потом подружились мы и часто вспоминали эту забавную историю. А с жуком дело вскоре прояснилось: навозный жук – скарабей – один из главных Египетских символов.