Однажды. И другие рассказы

Однажды

И другие рассказы

Владимир Дараган

© Владимир Дараган, 2019

ISBN 978-5-4483-6014-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Как начинались «Однажды»

Однажды в детстве я прочитал, как одного мальчика попросили написать рассказ. И что бы он ни писал, его рассказ начинался со слова «Однажды». Я не стал оригинальничать и тоже попробовал написать рассказы, которые начинались с этого слова.

Эта книга могла бы стать автобиографической, будь у автора хорошая память. Однако в своей памяти автор не уверен, поэтому предлагает вам рассматривать эти записи как истории, которые могли случиться с каждым, кто родился во времена СССР.

Часть 1. Почти счастливое детство

Однажды в Вышнем Волочке

Однажды у бабушки на чердаке я нашел кучу книг и журналов начала 20-го века. «Ух ты! – обрадовалась бабушка. – А я-то голову сломала, где взять бумагу, чтобы кульки вертеть, когда буду крыжовник продавать».

Однажды я с родителями ехал в поезде, и меня угостили помидором. Попутчик, пожилой мужчина, напрягся и сказал, что он хочет научить меня, как надо их правильно есть. Оказалось, что помидор надо немного надкусить, а потом высосать сок. Тогда он не будет брызгаться. «Понял?» – спросил он меня. Я кивнул, пососал помидор и изо всех сил вонзил в него зубы. Мама потом долго бегала за водой, чтобы отмыть рубашку попутчика.

Однажды мне было четыре года и мама дала мне суп, сказав, что, пока я не доем, из-за стола не выйду. Я сидел и мечтал, что когда я вырасту и буду сам наливать суп в тарелку, то возьму для этого чайное блюдце.

Однажды я придумал новое блюдо. Я макал белый хлеб в чай, потом в сахар и не понимал, почему бабушка огорчается, что в доме нет колбасы и мяса. Ведь я мог питаться своим блюдом неделями.

Однажды, когда мне было пять лет, родители стали показывать меня гостям как чудо-ребенка. Гости называли день текущего года, а я говорил, какой это день недели. Секрет был прост. Я сумел запомнить дни недели первого числа каждого месяца, а дальше просто считал. Кстати, повторить сейчас этот фокус мне было бы труднее.

Однажды мама спросила, кем я хочу стать. Я подумал и сказал, что хочу стать взрослым и в конце концов перестать есть манную кашу.

Однажды я читал Чехова и захотел стать артистом. Я спросил у мамы о социальном статусе артистов – не слишком ли он сейчас низок, как это было в 19-ом веке? Мама вздохнула и сказала, чтобы я шел делать уроки.

Однажды я спросил у бабушки, почему у нее сложные отношения с соседкой бабой Дуней. «Потому что забор!» – ответила бабушка. Проблема была в ремонте забора, который разделял наши участки. Была многолетняя дискуссия: «если ты строил этот говенный забор, то ты его и ремонтируй» или: «я строил забор, так ты хотя бы чини его». Проблема была неразрешимой.

Однажды бабушка сказала: «Вот Дунька какая! Сидит, смотрит, на ребенка порчу наводит!». Соседка любила сидеть у окна, из которого был виден наш двор, и внимательно все контролировать. Когда я узнал слова «немой укор» и «всевидящее око», то сразу вспомнил бабу Дуню.

Что-то всегда проходит мимо

Утром бабушке надо было сварить в печке чугунок картошки и разделить его на три части. Одна часть была для безымянного поросенка, другая шла псу Джеку, третья – нам с дедом. Всем дополнительно полагался черный хлеб, а поросенку еще остатки вчерашнего ужина. Курам давали пшено и хлебные крошки. И так каждый день.

За всю свою жизнь бабушка была два раза в Ленинграде и лишь после смерти дедушки, уже после инсульта, переехала к нам в Пушкино. Дедушка ни разу не выезжал за пределы Вышнего Волочка.

Я лежу на диване с закрытыми глазами и вспоминаю свою жизнь в большом бревенчатом доме. Что бабушка и дедушка хотели от жизни? Что бы их сделало более счастливыми?

Бабушка

– чтобы в продуктовом ларьке каждый день продавали мягкий белый хлеб, масло и вареную колбасу;

– чтобы дедушка приносил с рыбалки не окуньков и ершей, а больших лещей;

– чтобы в саду было меньше прожорливых гусениц;

– чтобы дочки и зятья регулярно приезжали помогать сажать и копать картошку, собирать яблоки, солить капусту и грибы;

– чтобы крыжовник и яблоки можно было продавать не у проходной завода, а прямо у нашего палисадника, сидя на лавочке и болтая с соседкой Клавой;

– чтобы эти проклятые сорняки перестали расти на грядках с редиской и клубникой;

– чтобы у телевизора перестали «бежать» кадры;

– чтобы соседка Дуня перестала бы трындеть насчет ремонта забора, а сама бы взяла и починила!

Дедушка

– чтобы бабушка перестала бухтеть насчет выпивок с друзьями после работы;

– чтобы можно было ходить на рыбалку каждый день;

– чтобы найти деньги и купить мотоцикл с коляской, как у Касьяна, и ездить за грибами на нем, а не на этом чертовом поезде в четыре часа утра;

– чтобы не надо было по ночам сторожить сад от воришек, когда созревают яблоки;

– чтобы по воскресеньям хоть иногда можно было пойти с соседом в рюмочную, а не горбатиться на огороде.

И не надо им было ни виллы в Ницце, ни «майбаха», ни пентхауса, ни пляжей Карибского моря. И не было у них чувства, что вот сидят они в своем доме в дождливый осенний вечер, пьют чай из самовара, а жизнь проходит мимо.

А какого рожна мне все надо? Почему не сидится на месте? Почему к концу рабочей недели я начинаю с тоской смотреть на север? Мне даже компаса не нужно. Можно повертеться на месте, и куда мне захочется идти, там и север!

Но по пути на север я бы заглянул в старый бревенчатый дом, где раньше пахло сеном, старыми досками и дымом от самовара. Я бы сел за стол, покрытый старой клеенкой, достал из сахарницы кусок рафинада, расколол его щипцами на четыре части, положил кусочек в рот и стал бы прихлебывать чай из большого треснутого блюдца. А если бы повезло, то отрезал толстый кусок мягкого белого хлеба, намазал его желтым маслом и сверху положил бы хорошую порцию клубничного варенья.

Все случается

Если в твоей жизни не происходит ничего необычного, то это необычное можно придумать.

Бабушка всю жизнь прожила в Вышнем Волочке – посредине между Москвой и Питером. За всю жизнь она несколько раз прокатилась на поезде – навестить дочек. Ездила она в общем вагоне, и каждый раз во время таких поездок происходили необыкновенные встречи. Ее попутчиками оказывались то министры, то члены ЦК КПСС. Они рассказывали бабушке, что все скоро наладится: пенсии увеличат, а в Вышний Волочек будут привозить много колбасы, сливочного масла, шоколадных конфет и даже парного мяса.

Дедушка пил чай из блюдца, откалывал щипцами кусочки рафинада и кивал. Ему очень нравились бабушкины рассказы, даже если он в них не верил. Меня интересовали конфеты: «Мишка Косолапый» или «Птичье молоко»? Оказывалось, что министр говорил и об этом.

– «Мишка» будет, «молоко» будет, всё будет – уверенно говорила бабушка. – Скоро к нашему ларьку пристроят второй, чтобы все продукты поместились.

Министры и члены ЦК, которые ездили с бабушкой в общем вагоне, оказались правы. Пенсии увеличили, колбаса, масло и конфеты стали продаваться свободно. Вот только с продовольственными ларьками они промахнулись. Второй ларек так и не построили. На этом месте сейчас магазин с большими стеклянными витринами.

Солнечное утро

Наступает март, и я просыпаюсь утром уже не в темень, как совсем недавно, а когда за окном сияет солнце.

– Мам! – спрашиваю я, – а почему сейчас солнце, а недавно в это время было темно?

– Потому что весна, – отвечает мама. – Доброе утро!

– А почему весной солнце так рано встает?

– Потому что весной оно должно выше на небо забраться. Все, вставай! Умываться, одеваться и за стол!

Мама упреждает поток вопросов про небо и солнце. Я чищу зубы и думаю о свалившейся на меня загадке. Что-то мне подсказывает, что солнце забирается высоко потому, что вокруг тает снег.

Я ем манную кашу и продолжаю думать.

Собеседница

Я никогда не любил быть один, но иногда приходилось. Особенно у бабушки, где друзья жили далеко, и в плохую погоду все сидели по домам. Тогда я стал мысленно разговаривать с героями книг. Книг у бабушки было мало и героев тоже получалось немного. Из «Сказок народов мира» мне понравилась только принцесса. На последней странице какой-то сказки она шла под руку с принцем, который был незамедлительно заштрихован. Мне особенно нравилось принцессино платье, точнее его высокий стоячий воротник сложной формы. Вот за воротник я в нее почти влюбился и пригласил ее к себе в гости.

Сначала я показал ей мой театр, сделанный в почтовом фанерном ящике. Внутри ящик был оклеен немыслимо красивой бархатной бумагой вишневого цвета и освещался цветными лампочками из набора «Юный электротехник». На сцене стояли вырезанные из книжки Буратино и Мальвина.

– Ни фига себе! – сказала принцесса. – А ходить они могут?

Я показал ей дырку в потолке сцены, через которую, почти незаметно для зрителей, можно было проволокой двигать Буратино. Мальвину я двигать не решался, потому, что она падала при любом прикосновении.

– А как они разговаривают? – спросила принцесса.

Я что-то пропищал, стараюсь подражать голосу артиста из радиопостановки «Золотой ключик».

– А у меня есть настоящий театр! – сказала принцесса. – У нас есть костюмы, музыка… все-все-все есть! Меня мама заставляет играть роль королевы, говорит, чтобы я привыкала. Это мне пригодится.

– Лучше всегда быть принцессой! – уверенно сказал я. – Принцессы красивее.

– А ты много видел королев? – спросила принцесса.

– Четыре, – сказал я. – Пиковую, трефовую, бубновую и червовую… и все они уродливые старухи. И платья у них не такие красивые!

Принцесса поправила свой воротник.

– А где твоя спальня? – спросила она.

Я провел ее в большую комнату, которую бабушка называла «залой».

– Вот! – сказал я и показал на диван, над которым висели фотографии родственников в тяжелых черных рамах.

– Но тут даже подушки нет! – удивилась принцесса.

Я открыл скрипучую дверь шифоньера и показал ей подушку.

– У нас еще аккордеон есть! – похвастался я. – Только я играть не умею.

Принцесса присела на краешек дивана и заскучала.

– Пойдем я тебе сад покажу, – предложил я.

– Я обожаю гулять по саду! – обрадовалась она.

Вход в сад охранял Джек. Я предложил ему познакомиться с принцессой. Джек нехотя вылез из будки, зевнул, потянулся и поплелся к забору пописать.

– Экий ты невоспитанный пес! – возмутился я.

– А почему он на цепи? – спросила принцесса. – Наши собаки бегают свободно.

– А он любит за курами охотиться! – объяснил я. – И еще любит делать подкоп под забор и убегать к соседям ловить их кошку.

– Понятно! – сказала принцесса, и, подобрав платье, прошла в открытую мной калитку.

В саду она немного растерялась. Многое она видела первый раз в жизни.

– А почему у вас сливы растут среди капусты?

– Чтобы место не пропадало!

– А почему у вас так воняет?

– А это вчера дедушка куриный помет под яблони разбросал.

– А почему у вас трава на скошена?

– А чего ее косить? Коровы у нас нет. Кроликов тоже.

Принцесса еще походила немного и остановилась.

– У тебя тут скучно! Ты меня больше к себе не зови, ладно?

На том и порешили. Я взял резинку, стер то, что намулевал на принце, и больше к этой сказке не возвращался.

Короткие летние рассказы

Речка

Мне семь лет. Мы с пацанами бродим по речке и руками ловим пескарей. Речка мелкая – нам по колено. Дно песчаное, вода теплая. На берегу мы выкопали яму, туда набралась вода – это у нас называлось озером. Пескари должны там жить как в аквариуме. Вдруг я оступился и провалился в глубокий омут, о котором все забыли. Ужас! Я погрузился с головой, но всплыл, стал отчаянно бить по воде руками и вдруг обнаружил, что я не тону, а плыву.

Так я научился плавать.

Баня

Рядом с нами совхоз. Там выращивают капусту и еще что-то в теплицах. Совхозные ребята – самые уважаемые. Они везде ходят с ножами и кастетами. Даже купаться. «Совхозные» являются непререкаемыми авторитетами при игре в футбол и во время вечерних посиделок на бревнах около правления.

Сегодня они мне открыли секрет. Родители им дали деньги на баню, но они идут на речку, раздеваются, заходят в воду по пояс и моются с мылом. По реке плывут мыльные пузыри. Совхозные довольны – теперь им хватит на пиво.

Книги

Я обожаю ходить в гости к приятелю. Там масса интересного, особенно в бане. Баню никто не топит – нет любителей. Окна заросли паутиной, на лавках стоят коробки со старыми вещами. Одна коробка с иконами, в другой лежат бокалы и стопки из толстого белого и темно-синего стекла. Если их разбить, то получаются «драгоценные камни», которые можно закапывать, как клад. В других коробках старые журналы и дореволюционные книги по медицине. В журналах много фотографий царского семейства и картинок с германского фронта. Потом мы открываем медицинские книги, внимательно рассматриваем картинки и учимся принимать роды.

К Элизе

В музыкальной школе мне дали задание на лето – выучить наизусть «К Элизе» Бетховена. Мама договаривается с учительницей, у которой есть дома пианино, и уезжает с папой в Пятигорск.

Перед домом учительницы маленький палисадник с георгинами и гладиолусами. Я сижу на стуле за инструментом и смотрю в открытое окно с тюлевой занавеской. Занавеска колышется от теплого ветра, я вижу приветливое голубое небо, белые облака и листву тополей на улице.

– Не отвлекайся! – говорит учительница. – Сейчас мы будем играть самое красивое место.

Ноты у нее старые, дореволюционные. Бумага пожелтела, уголки потрескались, какие-то места помечены синим карандашом. Учительница перехватывает мой недоуменный взгляд и говорит:

– Когда я была маленькая, то тоже учила «К Элизе» наизусть и отмечала, до какого места я уже выучила.

Индеец

Мама привезла из Москвы колбасу и копченую свиную корейку. Мне отрезали кусок и отправили на улицу. Я залез на клен и принялся жевать эту вкуснятину, представляя, что я индеец и ем сырое мясо. Внизу проходит наш кот Барсик. Он смотрит на меня, принюхивается и залезает на соседнюю ветку. Я отрываю зубами кусок корейки и протягиваю ему. Теперь мы оба сидим на клене и не спеша жуем.

– Барсик – друг индейцев! – говорю я ему.

Барсик проглатывает свою порцию, смотрит на мои пустые руки и не спеша спускается вниз.

– Предатель ты, а не друг индейцев! – обижаюсь я и тоже слезаю.

Сегодня на ужин будет вареная картошка с моей любимой докторской колбасой.

За грибами

Однажды дедушка взял меня за грибами. Я плетусь по мокрой траве, спотыкаюсь о корни, проваливаюсь в мягкий зеленый мох. В корзинке у дедушки термос с чаем, вареные яйца, огурцы и черный хлеб. Я не хочу искать грибы. Я хочу сладкого чая с огурцами.

Скучно!

Летние каникулы, я живу у бабушки. Идет дождь. Сквозь маленькие окна, заставленные горшками с геранью, видны мокрые листья старого тополя. Все оставшиеся от брата книжки уже прочитаны. Я прихожу на кухню и смотрю как бабушка ставит в печку чугунок с картошкой.

– Что, скучно? – спрашивает она. – Вот погоди, я управлюсь, и мы с тобой в лавку пойдем – сегодня масло обещали завезти!

Излучение

У бабушки квартирант, его зовут Виктор. Он лейтенант, служит на радиолокационной станции. По вечерам Виктор долго пьет молоко и говорит, что это ему прописали врачи. Бабушка слушает его рассказы об излучении на станции и тихонько шепчет мне, чтобы я на всякий случай держался от Виктора подальше.

В тумане или первая охота

– Из носика чайника идет туман, а не пар! – сказал учитель физики. – Пар невидим, а когда мы начинаем его видеть, то он называется туманом.

Сразу померкла романтика комсомольских песен. За туманом не надо было далеко ехать – достаточно поставить на плиту чайник. Я сидел за партой, смотрел в окно и вспоминал далекое туманное утро, когда впервые пошел на охоту.

Я долго готовился к этому дню. Из доски было выпилено ружье. Туда, где у ружья должна быть мушка, я вбил два гвоздя, привязал к ним прочную резинку из набора юного авиамоделиста, а на место целика примотал проволокой бельевую прищепку. С вечера набрал ржавых гвоздей, которые дедушка хранил в деревянном ящике на полке в кладовке, молотком придал им форму буквы «Г» и сложил их в мешочек из-под крупы, который мне выдала бабушка. Я потренировался в саду и научился с десяти метров попадать гвоздями в ведро, стоявшее на скамейке у колодца.

Утром был туман.

– И куда ты пойдешь? – вздыхала бабушка, вынимая ухватом из печки чугунок с вареной картошкой. – Тут недолго и в Горелое болото попасть. А там, сам знаешь, даже в ясный день сгинуть можно!

– А ты бы пошел с ним, – обратилась она к дедушке. – А то вдруг чего!

– А сливы кто собирать будет? – проворчал дедушка. – Ты же к лесозаводу собиралась.

У бабушки был свой маленький бизнес. Летом она ездила к проходной лесопильного завода, где проработала телефонисткой всю жизнь, садилась на скамейку и ставила рядом корзину с рыжим крыжовником. Стакан крыжовника стоил десять копеек. Она прятала монеты в большой коричневый кошелек с защелкой в виде двух никелированных шариков, насыпала ягоды в бумажные кульки, которые она делала из моих старых тетрадей, и протягивала их покупателям. Покупатели постарше ее хорошо знали, спрашивали про дедушку и жаловались, что рыбы в водохранилище становится все меньше, да и за грибами нужно ездить все дальше и дальше.

Осенью бабушка привозила к заводу сливы или яблоки, но их покупали неохотно, и она часто привозила назад почти полные корзины. Ездила она на автобусе, где ей всегда уступали место. Бабушка сидела у окошка, смотрела на серые дома у дороги, вздыхала и украдкой вытирала слезы. Денег не хватало. Дочки помогали, но больше продуктами, которые привозили из Москвы и Ленинграда. Масло и копченую колбасу бабушка относила в подпол, где даже летом было прохладно и где всегда пахло укропом и пыльной картошкой. Вареную колбасу съедали в первый же день. Бабушка ее обожала. Она отрезала большой кусок белой булки, сверху клала огромный кружок колбасы и все это запивала чаем с наколотым сахаром.

– Как москвичам хорошо, – говорила бабушка. – Они такую вкуснятину могут каждый день есть!

Я допил чай, отломил кусок булки и засунул его в карман.

– Ты бы в тряпицу хлеб завернул, – укоризненно покачала головой бабушка. – А то раскрошится весь, его потом только курам давать.

– Ничего! – крикнул я уже в дверях. – Я побежал, к обеду приду.

В саду была калитка, которая вела на небольшие картофельные поля. Между нашим полем и соседским пролегала узкая дорожка, заросшая лебедой. Картофельная ботва уже начала ложиться, сохнуть и желтеть. Скоро все будут копать картошку и собирать ботву в кучи. Эти кучи как-то умудрялись поджигать, и тогда едкий дым стелился над полями и садами. В костры добавляли сухие ветки, огонь от веток становился выше и жарче. Когда ботва и ветки почти прогорали, мы закапывали в горячую золу картошку и ждали, когда она начнет протыкаться острыми палочками, наструганными специально для такого момента. Бабушка приносила в деревянной миске крупную серую соль и жесткий зеленый лук, покрытый белым налетом. А еще у нее в корзинке лежали большие желтые огурцы и нарезанный черный хлеб.

– Эх… – вздыхал дедушка. – Щас бы…

– Ты сначала заработай на «щас бы», – говорила бабушка, – а потом вздыхай!

За картофельными полями шла пыльная грунтовая дорога, за которой тянулся забор из колючей проволоки. Тут во время войны строили линию обороны, состоящую из бетонных ДОТов, траншей, окопов и столбов, между которыми натягивали ту самую проволоку. Огромные колючие мотки сначала лежали на краю дороги, а потом местный совхоз приспособил проволоку для забора, оградив капустное поле. Смысл этого забора был мне не совсем понятен. Местные жители давно проделали там удобные ходы, через которые выносили мешки крупных белых кочанов для засолки, для зайцев этот забор препятствием не являлся, а оленей в наших местах сроду не водилось.

За капустным полем начиналось знаменитое Горелое болото, куда бабушка ходила за клюквой и брусникой. Сейчас кусты, обозначавшие его границу, были еле видны в тумане, но я туда не собирался. Мой путь шел вдоль высокого откоса, на вершине которого темнели заросшие травой траншеи, потом откос уходил вниз, к речке, вытекающей из водохранилища, и дальше к небольшим рощам посреди лугов с высокой травой. Там я однажды увидел стаю ворон, сидевших на ветках. Ворон собралось много, наверное, около тысячи. Они непрерывно кричали, потом почти одновременно поднялись в воздух, и вокруг стало темно. Стая закрыла небо, и наступили настоящие сумерки. Я тогда очень испугался и решил, что без оружия сюда приходить нельзя. Сегодня я был вооружен и ничего не боялся.

Туман начал сгущаться. Я шел вдоль речки и смотрел как в ней поднимается вода. Это означало, что недавно открыли плотину, и потоки серой воды, пахнувшей мокрыми бревнами, которые плавали в заливе около лесозавода, ринулись в узкое песчаное русло. Примерно через час вода станет спокойной и прозрачной, а сейчас она несла на своей поверхности всякий мусор. От росы у меня промокли ноги, ружье болталось за спиной на тонкой веревке и натирало плечо. Я взял его в руки, достал гвоздь, натянул резинку и закрепил конец гвоздя в прищепке. Теперь стоит лишь нажать на нее, как гвоздь со свистом улетит вперед, и горе тому, кто встанет на его пути!

Я поднялся на высокий обрыв над рекой, поднял свое ружье, положил палец на прищепку и стал водить «ствол» из стороны в сторону в поисках врагов. Врагов не было, я стоял на обрыве один. Туман заглушал все звуки: я не слышал ни утиного кряканья, ни карканья ворон, ни журчания речки в прибрежных камнях.

– То-то! – сказал я кому-то неизвестному и пошел дальше.

Вот и рощи посреди лугов – моя конечная цель. Трава стала совсем высокой, вдоль тропинки росли лопухи с огромными репейниками. Они цеплялись за куртку, но мне было не до них. Я подходил к тополям, на ветках которых дремали вороны. Они лениво переговаривались и сначала не обращали на меня внимания. Потом, когда я подошел совсем близко, одна из ворон резко крикнула, и этот крик повторился сотни раз сначала на этих тополях, а потом и на дальних, еле видимых в тумане.

Я присел и постарался скрыться за лопухами. Вороны немного покричали и постепенно затихли. Я понял, что ближе мне подойти не удастся, и стал прицеливаться. Вороны были далеко, попасть в какую-то конкретную птицу было невозможно, и я стал прицеливаться просто в середину кроны ближайшего тополя, в надежде, что ворон много и куда-нибудь я попаду.

– Нет, далеко, – вздохнул я и начал перевязывать резинку, чтобы натяжение было сильнее.

Наконец, все было сделано. Я гвоздем натянул резинку, закрепил шляпку гвоздя в прищепке и снова прицелился.

– Аааа!

Хваленая авиамодельная резинка лопнула, больно хлестнув меня по щеке! Я схватился руками за лицо и стал подвывать, сидя на земле и раскачиваясь из стороны в сторону. Я слышал, как закаркали вороны, как захлопали их крылья и как карканье стало затихать в соседней роще.

Моя первая охота закончилась. Она же была, наверное, и последней. Я много потом стрелял из разных ружей, но никогда не стремился никого убивать.

Женька

Женька жил с матерью в соседнем с бабушкой доме. Он пил, скандалил, дрался, но когда был трезв, то любил философствовать. Через дырку в заборе я залезал к нему в сад, и мы подолгу сидели на теплых серых досках, из которых давно хотели что-то построить, но потом бросили. Женька говорил резко и категорично:

– Я вот вижу свою жизнь наперед. Ну, выпью я еще литров сто, может, даже женюсь и настрогаю детей-дебилов, набью жене морду пару раз, за грибами съезжу раз пять – и все! Больше моя печень не выдержит. А тебе надо отсюда делать ноги. Иначе ты тоже сопьешься. А если сам не сопьешься, то я тебе помогу. Точно помогу!

Женька расстегнул рубаху и задумчиво поскреб ногтями грудь. Его запястье украшала татуировка «Жека», ногти были с черными ободками.