Безусловная нелюбовь. Как семейные установки влияют на мою жизнь

В школе мне было стыдно, что у меня грязная школьная форма. Я всегда обвиняла в этом себя. Как сейчас понимаю, стирать мио вещи была ответственность мамы. А вешалось это на меня, что я виновата в том, что одежда грязная.

Ей не нравилось, как я одевалась. Она покупала одежду, не спрашивая у меня. А потом заставляла меня надеть. Использовала фразу: «Это модно». Я до сих пор это ненавижу. Если вещь модная, я её точно не надену. Как-то мы поехали к маминой подруге. Она надела на меня пальтишко, которое я не носила в обычной жизни. И берет. Я ощущала себя уродом, что все на меня смотрят. Чувствовала жгучий стыд и безысходность, потому что не могла ничего с этим сделать.

В тринадцать лет мама однажды не пускала меня гулять. Я открыла окно, встала на подоконник. Прибежал старший брат и дал мне по уху. Тогда я отрезвилась. А на следующий день утром упаковала вещи, выкинула в окно. Пошла в школу, подобрала вещи и ушла из дома. И несколько дней жила у подружек, потом по подвалам. Шла из школы, видела, что она идёт и убегала. Испытывала смешанные чувства: вину, потому что мне было жалко маму и мстительность. Я не хотела возвращаться домой. Как вернулась, уже не помню. Тогда я уже курила, дышала «Моментом».

Потом, в те же тринадцать родители уехали. Папа начал частную практику, как врач. И вместе с мамой переехал жить в Зеленогорск. А я жила с братьями. Я не знала сначала, что так будет. И когда они несколько дней не появлялись, у меня возникла фантазия, что они погибли. Я лежала в кровати и представляла, как прихожу в школу, рассказываю об этом классной руководительнице и все меня жалеют.

У меня начались пьянки. Мама со старшим братом периодически устраивали мне скандалы. А я их не слушала, была на полном протесте. Мама какое-то время приезжала, уезжала. А потом вообще перестала приезжать.

Моего первого мужа мама страшно любила. А на самом деле он предавал меня бесконечно.

У нас с мамой были очень поверхностные отношения. Я приезжала к родителям в Зеленогорск. Мамино общение было в виде претензий. Пристально рассматривала меня, придиралась к тому, что что-то не так в одежде, в причёске.

Внешнего участия родители много принимали: давали деньги, устраивали мне свадьбу. Я родила старшую дочь. До её рождения я употребляла наркотики и после рождения продолжала употреблять. Дочь первые годы жила с моими родителями в основном.

Ярко помню, когда у меня обнесли квартиру. Торчали у меня дома и пока я спала, кто-то всё вынес. Я перепугалась. Родители звонили, а я не брала трубку. Они приехали вечером. У меня короткие рукава и видно, что вены все исколоты. И мама смотрит и ничего не говорит. Потом я сказала отцу, что у меня всё плохо, что мне надо переламываться.

Теперь у нас изменились отношения. Уже в программе долгое время она звонила мне, пыталась контролировать. Узнавала, как дети накормлены, как они учатся. Я долго выстраивала границы и теперь не позволяю ей. Раньше говорила жёстко, а сейчас спокойно говорю: «Мама, давай не будем на эту тему. Я взрослая тётя, сама разберусь».

Она очень инфантильная и сейчас меня сделала мамой. Часто спрашивает меня, как надо делать это, а как другое.

Из истории Евы

Я была поздним ребёнком. Мама родила меня в 39 лет. Мои родители развелись, когда мне был год. Всю оставшуюся жизнь я росла без отца. У мамы не было мужчин. Она решила, что должна посвятить свою жизнь мне. Что она должна полностью забыть о себе. Забыть о своих потребностях и интересах и вложить всё в меня.

Отдать меня в музыкальную школу было отчасти её идеей, это была её мечта.

Она была гиперопекающей. Постоянно звонила мне, спрашивала, где я. Говорила мне, с кем общаться, с кем не общаться. Принимала за меня решения. Освобождала от ответственности по домашней работе и говорила, что потом я ещё наработаюсь. Чтоб я сейчас училась, а музыка – это мой хлеб. Рассорила меня с подругой. Сказала, чтоб та со мной не общалась, что она меня испортит.

Когда я была совсем маленькая, лет в 6—7, у меня была первая любовь. Мама запретила мне с этим мальчиком общаться. Мне было больно, плохо, чувствовала безысходность, потому что ничего не могла с этим поделать.

В подростковом возрасте я встречалась с молодым человеком, который приехал ко мне из другого города. Я познакомила его с мамой. Она была настроена против него. Говорила, что он такой плохой, врёт мне.

Мы с ней никогда не разговаривали о сексе. Мама говорила только о том, что секс – это грязно и противно. Что я не должна им заниматься, пока мне не исполнится 21 год.

Когда мама мне что-то запрещала, я чувствовала гнев, беспомощность, подавленную ярость. У меня было желание взбунтоваться, изменить всё. Но я с этим смирилась и привыкла, что у нас такая связь. Я выучила модель поведения, что могу на неё опираться, а на себя не могу, что я очень слабая без неё. У нас часто были скандалы. Периодически она была со мной ласкова, а в какие-то моменты, когда у нас случались скандалы, обзывала меня сучкой, говнюхой, проституткой. Говорила, что ненавидит меня. Были эпизоды, когда я на неё ходила с ножом, потому что хотела защититься. В моменты скандалов я не понимала, за что она так меня обзывает, потому что я ничего плохого не делала.

И в 14 лет я сказала маме, что, если она опять начнёт на меня орать, я перестану есть. Взяла с неё обещание. Но обещание не оправдалось. Я плакала, говорила:

– Ты же мне обещала, что не будешь на меня кричать.

Для меня это был сильный подрыв доверия. Потом я перестала есть, меня забрали в больницу. 6 дней не ела вообще, а до этого месяц ела мало. Похудела на 10 килограмм. Меня увезли на скорой, сказали, что ещё немножко и я бы сдохла.

В тот период, когда я не ела, мама постоянно заходила ко мне в комнату. Я говорила, что не хочу с ней разговаривать, что хочу побыть одна. Она на это реагировала криками. И как-то я решила пойти погулять, а она не давала мне выйти из квартиры. Я выломала дверь, пулей вылетела из квартиры, выбежала из подъезда во двор. Слышала, как мама в голос рыдала.

Когда меня забрали в больницу, сказали, что я могу поехать домой на выходные. Я отказалась. Я отдыхала, наконец-то, от мамы в больнице. Сначала я лежала в обычной больнице. А потом меня положили в Бехтерева в психиатрическое отделение.

Через год я наглоталась таблеток но-шпы. А до этого умерла бабушка. Маму это подкосило. Она лишилась опоры и вцепилась в меня ещё больше.

Когда мне было 16, мама умерла от геморологического инсульта. Я находилась в отрицании. Поначалу не могла плакать. Чувствовала вину. Когда у меня появилась приёмная семья, я хотела всем угодить, хотела быть самой хорошей. Я вставала в 5 утра, ложилась в час ночи. Мне казалось, что я своим поведением, своей болезнью убила маму.

Сейчас я считаю, что то, что мама умерла, дало мне большой толчок, чтоб выбраться из этого всего. Я понимаю, что мама была больным человеком, сама не выросла. Толком не могла меня любить. Любила не меня, а мои достижения. У меня выработалось убеждение, что меня не могут просто так любить. Что я должна что-то сделать для того, чтоб меня полюбили.

Отношения с отцом

Из моей истории

Писать об отце особенно непросто. Назвать его папой язык не поворачивается. Нет у меня папы и не было по ощущениям. Я его так называла, когда он с нами жил. А когда ушёл, мы всей семьёй стали называть его папашей.

Недавно мама рассказала, что ещё до того, как они с отцом зачали старшую сестру, ходили на курсы для будущих родителей. И говорили, что не будут так обращаться со своими детьми, как обращались с ними в детстве. Но вышло всё иначе.

С раннего детства я научилась считывать эмоции отца, определять, в каком он состоянии. Когда приходил с работы раздражённый, злой, безопаснее было куда-то забуриться и не высовываться. Но это не всегда удавалось. Когда в таком его состоянии я попадалась на глаза, он находил к чему придраться. Взгляд его жутким становился, как будто он готов вот-вот убить. Он начинал орать, материться. Иногда снимал ремень и грозился ударить. Никогда не бил, но страх, что он может это сделать меня не отпускал.

Однажды наказал меня за то, что я сломала зонтик. Наорал и поставил в угол в коридоре. Рядом родительская спальня. Он лежал на кровати и что-то смотрел по телевизору. Я стояла, поначалу чувствовала обиду, боль и страх. Боялась пошевелиться. А потом, когда устала стоять тихонечко повернулась, села и стала смотреть телевизор.

Когда отец ссорился с мамой, порой, в порыве ярости швырялся чем-нибудь: пультом от телевизора, тарелкой с едой. Мне было очень страшно при этом присутствовать. Я находилась в ступоре, хотела исчезнуть.

Сколько себя помню, он пытался бизнесы какие-то мутить. За шмотками в Турцию гонял, ещё что-то где-то покупал и пытался продать. Брал на это всё деньги в долг под проценты. Ещё и технику бытовую покупал на те долговые деньги. У нас была посудомоечная машина, когда многие постсоветские люди ещё не знали, что это такое. И прочие модные штуки: телевизор Philips, видеомагнитофон, музыкальный центр.

Но бизнесы не шли, долги росли, а отдавать было нечем. Когда просила у него деньги на нужды, он с наездом отвечал, что денег нет, что весь в долгах и что столько-то тысяч долларов ему нужно отдать до нового года. Как будто я в виновата в том, что он в долгах. Так чувствовала.

Как-то ехали в цирк на машине с мамой и младшей сестрой. Отец за рулём. Мама что-то сказала отцу. Он неожиданно бросил руль и начал орать:

– Сейчас на фиг разобьёмся все.

Я этот эпизод очень смутно припоминаю. Что чувствовала в тот момент, совсем не помню.

Самой пыткой для меня было, когда отец отвозил меня в интернат в Стрельне. С 10 до 12 лет. Почти каждый понедельник. У него была девятка, дико вонявшая бензином. У меня каждый раз от этого запаха голова болела. Громко матерился на других водителей. Самое цензурное его ругательство – «что ты едешь, сопли сосёшь». И ещё это считывание его эмоционального состояния. Не дай Бог лишнего чего сказать, когда он не в духе. Или обидеть случайным словом. А он очень обидчивый был. И если обижался, защищался агрессией. Как-то назвал меня дурочкой, а я его дураком в ответ. Он резко в лице изменился и напрягся, но только возмутился немного вслух, поскольку с нами ехал ещё мой одноклассник. При нём отец пытался сдерживаться. А я всю дорогу до школы находилась в сильном напряжении. И сожалела о том, что назвала его дураком.

Лет с 11 я сидела с ним рядом на переднем сиденье. А разрешено было тогда с 12 спереди сидеть. Когда нас однажды остановили ГАИшники, и спросили, сколько мне лет, отец ответил, что мне 13. Сказал мне, что с перепугу так ответил им.

Он слушал в машине русское радио и кассеты с блатняком, вроде Михаила Шуфутинского и Любы Успенской. А меня от этого тошнило. Я радио Maximum любила и рок. Но приходилось смиряться.

Бывало, отвозил меня после суточного бодрствования. Иногда мы останавливались на пол пути. Он спал часа пол. Я сидела и ждала молча в своих тревожных мыслях, а затем мы ехали дальше.

А однажды попросил меня, чтоб я рассказывала ему что-то всю дорогу. Развлекала, чтоб он не уснул. И вот я говорю, говорю сколько могу. И в какой-то момент темы иссякли. Я замолкаю. У отца слипаются глаза, закрывает их. Я в ступоре. Не могу пошевелиться и сказать ничего не могу. Через несколько секунд очухивается. Орёт на меня матом, обвиняет. А я всё сильнее в себя погружаюсь, пытаюсь заморозиться. Внутри всё сжимается в комок. Жду, когда, наконец, это закончиться. Мечтаю исчезнуть, не быть здесь. Чувствую ужас и сильную вину, что не оправдала ожидания. И ответственность за то, что мы могли в аварию попасть из-за того, что я замолчала.

Как-то родители то ли отвозили, то ли забирали меня из школы. Дали денег на нужды школы рублей 100 или 200. Я положила их в карман и пошла вверх по лестнице. Когда поднялась, не могла найти денег. Выпали где-то или стырил кто из кармана. Не важно. Когда вернулась к родителям, они спросили, отдала ли я деньги. Ответила, что у меня их нет и я не знаю, куда они делись, отец вытаращил глаза и начал орать, обвинять и допытываться. А я стояла и молчала в ступоре. Не могла слова произнести. Боялась, что на любые мои слова в ответ ещё сильнее будет агрессия.

Когда училась в начальных классах школы, родители говорили, что отец шофёром работал. В одной из школ попросили что-то заполнить и написать в том числе, кем родители работают. Я спросила у мамы, кем работает отец, потому что не была уверена. Она сказала:

– Напиши, что шофёром.

При этом я помню неуверенность, какую-то неловкость в мамином голосе, когда она это говорила.

И вот недавно, когда собирала материал для этой книги, задавала маме вопросы про детство. В том числе и о том, чем на самом деле отец занимался. И мама рассказала мне правду. Спустя больше двадцати лет. Отец тогда действительно работал водителем – возил проституток по клиентам.

А позже, когда нам, детям, говорили, что отец банщиком работал, на самом деле он стал сутенёром. Снимал квартиру, то в одном, то в другом месте. И жил там сутками, домой приезжал отсыпаться. Мама чувствовала стыд, просила его найти другую работу. А он говорил, что ему нравится.

В то время ему челюсть сломали. Нам тогда сказали, что за долги. Отец какое-то время после этого мог принимать только жидкую пищу через трубочку. Ощущения у меня от этого были двоякие. С одной стороны, было страшно, а с другой гордость чувствовала, что есть такая интересная история.

Отец всегда сына хотел, а от брака с мамой у него три дочери родились. От предыдущего брака тоже дочь.

И вот, когда мне было 12, отец ушёл от нас к другой женщине. Молодой проститутке, которая от него забеременела и родила ему сына. Когда уходил, обещал, что мы будем видеться. Обещал, что будет обеспечивать нас материально. Что мы ни в чём не будем нуждаться. И я верила поначалу, что так и будет.

Мы с младшей сестрой встречались с ним в метро. Он опаздывал часто на 20 – 40 минут. Один раз вообще не пришёл. А мы стояли и ждали. И денег с каждым разом всё меньше давал. И встречи всё реже происходили. Пока через несколько месяцев он не исчез на годы, чтобы отсудить у нас комнату.

Когда я вспоминаю об отце, чувствую холод, отверженность, обиду, гнев, страх. Позитивных чувств нет. Совсем. И к этому прибавляется грусть.

Из истории А.

Мой отец алкоголик. Когда мне было 7, отец часто, когда напивался, называл меня мудаком. Он кричал на меня, и, когда я пытался уйти, толкал на стул, чтобы я продолжал это слушать. Когда он был трезвый, затирал, что я должен защищать слабых, что я должен уметь постоять за себя, что я должен быть лидером. Должен вывести всех из класса, если вдруг начнётся пожар. Должен выбить окно стулом. И это сформировало мой невроз. Меня с 7 до 18 лет таскали по неврологам. Мне ставили диагноз – неврозоподобные состояния, эмоционально-поведенческие расстройства, нервные тики, энурез.