Шторы

Шторы

Алина Мингазова

© Алина Мингазова, 2019

ISBN 978-5-0050-4212-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Я проснулся от противного, режущего слух, писка мыши, который доносился из угла, где я, как мне помнится, оставил вчерашнюю недоеденную стряпню Хава. Вот уж не мог бы подумать, что она может сгодиться хотя бы для одного живого существа, обладающего хоть какими-нибудь вкусовыми рецепторами. Писк и легкий шорох усиливались по мере моего пробуждения, и моя головная боль нашла себе сторонников и последовала за ними.

Шторы из плотной ткани грязного желтого цвета с различными дополняющими их пятнами из-под вина, крови и кое-где, застывшей во времени, словно памятник былых хороших деньков, рвоты, не пропускают уличный свет, и я не могу сказать ни сколько примерно времени, ни даже какая сейчас часть дня. Они дезориентируют, и за это я терпеть их не могу. В жизни и так полно ситуаций и вещей, которые сбивают с толку, не хватало еще и доисторического куска ткани. Как-то в порыве гнева, не помню уже из-за чего, да и повод для злости не всегда нужен, я вцепился в это полотно и в истерике начал дергать его, извиваясь от злости, эта сволочь мне не поддавалась. Следующее что помню – это как я лежу на полу, предательски накрытый этой шторой, а на лбу у меня светится синяк от упавшей вслед за мной гардины. Она меня таки победила, а достойно проигрывать я научился еще в младшей школе, поэтому первым делом после того как оклемался, повесил своего победителя на законное место, где он провесит еще не один десяток лет. Да и Сакура обожает эти шторы. Не хочу коверкать её слова, но говорит она о них примерно вот так: «Я могу решать, когда их закрыть, а когда оставить открытыми. Я могу пригласить свет в эту комнату, а могу оставить его так и ожидать у оконных рам, когда наконец-то его впустят. И я хоть что-то могу контролировать в этой жизни. Ночь и день под моей властью. Пару движений и я становлюсь богиней». Хотя она говорит мало, получается у неё это чертовски красиво. Ее редкие речи я передаю потом как сказки, стараясь не упустить ни одной детали. Однако даже это выходит у меня безобразно, так, что однажды я поклялся ради блага этого мира и общества, прекратить разговаривать совсем и общаться со всеми путем вырисовывания на бумаге каракуль, которые я называю почерком. Это мое благое деяние потерпело постыдное фиаско. Истратив всю бумагу, а впоследствии все поверхности на которых только возможно писать: газеты, чеки, обертки, пачки от сигарет, туалетная бумага и даже часть обоев со стен нашей и без того голой кухни, я был вынужден заговорить. Хватило меня на каких-то девять дней. Дом всё еще помнит эту историю, пересказывая ее новым соседям словно легенду, в которую они конечно не верят и считают бредом. Зачастую новые соседи в нашем доме еще совсем зеленые мальчишки и их беременные, еще более молодые жены. Поэтому я на них зла не держу.

Розовые волосы Сакуры, словно щупальца мифического чудовища, торчат из-под одеяла и это единственное, что выдает ее присутствие в этой комнате. Если бы я не увидел их, то не стал бы даже проверять, поднимая одеяло, решил бы, что вот оно, свершилось, она наконец-то ушла. Каждое утро я просыпался, молясь, чтобы она ушла и чтобы она осталась. Но она всегда была здесь. Словно труп, лежала на кровати, и ничего не выдавало того факта, что она жива. Только если пристально вглядеться на поверхность пестрого пододеяльника, как будто 3D картинки из детства, можно было разглядеть подобие тела, но не более.

Я с детства боялся кошек. С возрастом, конечно, этот страх поутих, но когда я был маленьким, это была настоящая проблема. Мальчиком, я рос в небольшом портовом городке, названия которого сейчас даже не вспомню, хотя провел там свои лучшие годы жизни. И кошек там было слишком много. Когда страх мой достиг своего апогея, я даже пару месяцев не выходил из дома, притворяясь чуть ли не смертельно больным. Я даже подумывал о том, что выбрал для себя не то предназначение, и суждено мне было стать актером, хотя кого я обманываю, из меня получился бы такой же актер какой и писатель. Совершенно никудышный. И всему виной рассказ бабушки, который она пересказывала, каждый раз все с новыми подробностями и дополнениями, на свой день рождения. История о том, как одна из ее ближайших подруг умерла из-за царапины собственной сиамской любимицы. С каждым годом, по рассказам бабушки, количество кошек росло, а на ее последний день рождения, оказалось, что это была целая банда кошек, которая спланировала убийство хозяйки, чтобы получить большое наследство.

И почему-то именно сейчас мне вспомнилась эта история. Наверное, потому что Сакура так похожа на кошку. Спряталась, и мне даже не нужно лезть к ней под одеяло, чтобы понять, что сейчас она лежит, свернувшись калачиком. Единственное, что меня беспокоило, так это ее дыхание. Дышит ли она там?

Я встал. Это действие далось мне не так легко, как я предполагал и в глазах, на какое-то время потемнело. Мне пришлось присесть и подождать пока черная дыра выплюнет меня обратно на Землю. Через пару минут я предпринял вторую попытку, и она оказалась удачной. Я встал и приоткрыл шторы. Совсем небольшую щелочку. Похоже, было еще совсем рано.

Наша квартира находилась на первом этаже многоквартирного старого здания. Окна выходили на небольшое неприкаянное поле с деревьями, которые мешали обзору, словно патлы на глазах старого рокера. Но просыпаясь вот так, рано, и открывая шторы, ты словно оказывался в доме посреди лесной глуши и только за это редкое ощущение телепортации я люблю этот вид.

Теперь, когда солнечный свет добился своего и пробрался в комнату, я могу дойти до двери, не сломав себе что-нибудь по дороге. Я тихонько подошел к раскладному дивану Сакуры. Слегка приподняв одеяло, я начал вслушиваться в тишину. Порой я стоял так и по десять минут, пытаясь уловить звук, похожий на дыхание. Кажется, дышит. Нагая и умиротворенная, мне хотелось, чтобы она превратилась в статую и застыла так навечно.

Я совершенно медленно соображаю по утрам. Мне в принципе это тяжело дается, но утром, я даже могу забыть кто я, где нахожусь и что вообще здесь делаю. Поэтому я не могу обойтись без ежедневного утреннего ритуала, игру: Вспомни всех своих соседей по именам и лицам.

Когда выходишь из комнаты, похожей на удлинённую коморку с окном, попадаешь в довольно просторную гостиную, хотя слово это я считаю совершенно не подходящим. Что здесь можно увидеть? Помимо горы мусора, скомканных листов бумаги, окурков, грязной одежды, которая валяется то тут, то там и Бог знает чего еще, там стоит двуспальная кровать, детская небольшая палатка и письменный стол, такой старый, что за него лишний раз никто не садится. Стол на самом деле является нашим достоянием. Потрепанный, брошенный, грязный, исписанный неприличными словами, когда мы обнаружили его около мусорного бака на соседней от нашего дома улице, сразу поняли, это наш попутчик. Каждый из обитателей этой квартиры попал сюда таким же образом. А еще он невероятно тяжелый. Казалось бы, миниатюрный стол-книжка, но весил он порядка полцентнера. Чтобы дотащить его до нашей квартиры потребовалось несколько дней, но мы не могли бросить товарища и упорно шли к цели. Меняясь местами, мы продвигались по нескольку метров, а потом когда силы совсем нас покидали, даже не попрощавшись, грубияны что уж тут, оставляли его ждать на месте и возвращались на следующий день. Так он и стоит теперь здесь и служит нам верой и правдой, и друг к другу мы обращаемся с почтением. Еще ни одна конечность не пострадала по его вине.

У моих соседей есть одна интересная особенность, они как тараканы расползаются в маленьком помещении, каким-то образом прячутся и чтобы всех найти, нужно приложить усилия.

Обычно я начинаю сортировку по уровню бедности, точнее по ее убыванию и таким образом всегда первым в моем списке идет Хавьер.

Хавьера найти всегда легко. Он никогда не накрывается одеялом и спит всегда на одном и том же месте, никогда себе не изменяя. Даже если всю ночь он пропадает у подружек или в барах, неважно в каком он состоянии, он всегда возвращается домой, ложится на свою сторону кровати и лежа на спине, в позе трупа, засыпает крепким сном. И ни разу это его непреложное правило не было нарушено. Не знаю зачем так и почему, да и Хавьер, на самом деле тоже ответить на этот вопрос не может. Вот и сейчас, он мирно лежит на своем месте, и я безумно радуюсь такой небольшой стабильности в нестабильном мире.

Впервые я познакомился с Хавьером около пяти лет назад. Он лежал на пороге моей квартиры, и я, на самом деле, тогда очень напугался и не мог зайти внутрь. Он был явно нетрезв и был похож на человека без места жительства коих в нашем районе довольно много. Я долго стоял и смотрел на него, и ничего другого мне делать не оставалось. Хава был вдвое больше меня и тогда в своих бойцовских навыках я очень сомневался, что впрочем до сих пор и не изменилось. И хотя он довольно схуднул за время нашего с ним сожительства, невероятным образом, он все еще вдвое больше меня. Спустя час я все-таки решил, что мне нужно внутрь, начав его потихоньку двигать, он проснулся. И я увидел его глаза. Таких глаз мне еще не доводилось встречать ни тогда, ни сейчас. Голубые, глубокие, они смотрели прямо внутрь, словно хотели узнать твою самую страшную тайну. И они были очень, не знаю как правильно сказать, несчастные. Он, шатаясь, встал, отряхнулся, огляделся, не понимая где находится, и извинился. Но я не замечал ничего и просто смотрел в эти глаза, которые просили меня о чем-то без ведома своего хозяина. Совершенно неожиданно для себя я услышал свой голос, который предлагал ему зайти внутрь. Мы оба удивленно смотрели друг на друга. Я даже обернулся, думая о том, что возможно это кто-то за моей спиной говорил с ним. Он сразу же принял мое предложение. А я, пока открывал дверь, все думал о том зачем я это делаю и что мною движет. Я никогда не доверял людям, даже к своим родителям я относился с недоверием, но когда мы сидели с ним в тот день на кухне, попивая чай, я понял что возможно стена, которую я так старательно, кирпичик за кирпичиком строил вокруг себя, немного пошатнулась и начала осыпаться. Я так и не понял, как в итоге он у меня остался и когда это произошло. Это просто произошло. Также как и с остальными заложниками этого бермудского треугольника, который быстро засасывает и уже не отпускает.

Следующей моей целью был Окурок. И судя по тому, какие кривые очертания имеет детская палатка, стоявшая в дальнем углу у окна, он был именно там.

Все кто приходит в наш дом всегда удивляются двум вещам: непосредственно детской палатке и тому, как Окурок в нее помещается. Если Хава в два раза больше чем я, Окурок больше Хавы в два раза. Но все равно он каким-то образом помещается в эту красную детскую палатку, и более того спит там и нигде больше. Он оставляет открытой тканевую дверь и вырезы в виде окон, а когда переворачивается, кажется, что вот-вот случайно появится еще пару отверстий.

При первой встрече с людьми, он всегда объясняет почему его зовут именно так и никак иначе, словно извиняясь и оправдываясь. И меня это конечно тоже не обошло стороной, и я внимательно выслушал его историю. Я не могу сказать, что не был удивлен, когда он мне представился. Но уже тогда я и решил, что нашел нового соседа и никого другого мне не нужно. Он пришел точно по адресу. А история была довольно простая. Он слишком рано начал баловаться отцовскими сигаретами, спрятанными в потайном ящике в столе. Уже тот факт, что эта вещь спрятана, пробудило к ней интерес в маленькой голове моего товарища. Окурок говорил, что дымил как паровоз, а принимая во внимание его привычку преуменьшать все в несколько раз, это было действительно так. Если рассказывать вкратце, он бросил непотушенную сигарету в урну, и она загорелась. Виновника поймали и раструбили на всю округу о малолетнем вандале, который поджег мусорку, сравнив его с окурком, единственным, что останется от его жизни, если он продолжит в том же духе. Это слово к нему так прицепилось, что даже уехав из своего городка сюда, он не смог привыкнуть к тому, что люди теперь называют его по имени и добровольно вернулся к полюбившемуся прозвищу.

Осталось найти одного. Когда я огляделся и не обнаружил еще одного тела, мое сердце, как будто упало и если бы не ковер из одежды, разбросанной по всему полу, я бы услышал звук того, как оно раскалывается, достигнув деревянного паркета. Я стоял и не мог привести в порядок мысли, которые со скоростью света, одна за другой, пролетали в моей голове. Я пытался вспомнить какой сегодня день, и какой был вчера, что я делал, что делал он, что делали остальные. Может он мне говорил что-то про сегодня? Или мы с ним вчера вообще не разговаривали. В последнее время он чувствует себя хуже, чем обычно и разговаривает еще меньше чем я, а побить меня в этом деле сможет не каждый. Голова предательски не работает, засохшая каша, прилипшая к тарелке, ее переворачивают вверх дном, но все без толку. Перед глазами стоят лишь только розовые пряди волос Сакуры и ничего больше. Я даже не могу вспомнить, как выгляжу.

Я обыскал кухню, зашел в ванную, вернулся опять в гостиную. Я повторил этот марафон несколько раз. Я даже зашел обратно в свою комнату, вдруг он решил поиграть со мной в прятки с утра пораньше, и мысль эта была самой глупой за все утро.

Каждое утро мы дежурим. Договорились, как только он появился в нашей квартире три года назад, и до сих пор без ворчания и отговорок выполняем свой долг, словно это наша работа и мы непременно должны быть хорошими сотрудниками. Я помню тот день, как будто и не прошло трех лет. Кровь по всему кафелю в ванной, она не вымывалась несколько дней, испорченные полотенца пришлось выкинуть, а его мертвецки бледное лицо до сих пор стоит у меня перед глазами. Мы несколько дней не могли отойти от произошедшего и сидели у его кровати, практически не отходя, больше недели.

Бад – безнадежный романтик, оптимист, душа любой компании от богатых дамочек до завсегдатаев наркопритонов. Улыбка никогда не сходит с красивого лица и не мудрено, что все красавицы города от него без ума. Только вот узнав, что под маской прячется несчастный голодранец, они убегают. Спугнул он около сотни местных девчонок. Иногда, однако, не понятно то ли маска эта намертво приклеена суперклеем до скончания времен, то ли это настоящая его гримаса. Кажется, что он обманывает даже себя.

Каждое утро один из нас непреклонным сторожем стоит у ванной и ждет его. Такое ощущение, что когда он просыпается, он все еще спит и не понятно, что происходит в его голове. Как в принципе и все двадцать четыре часа в сутки. Но с утра он никто иной, как суицидальный маньяк. Ножи всегда тупые, хотя получается это и непреднамеренно, куча бинтов, а таблетками заведует у нас Хава и если у тебя болит голова, словно в детском саду мы играем в аптеку и он наш домашний фармацевт. Он и в самом деле фармацевт по образованию, но доводилось ему использовать свой диплом только в стенах этой квартиры, из-за чего на свет появилось огромное количество глупых шуток.

И вот именно сейчас, я не могу вспомнить, чья сегодня была очередь дежурить и молюсь, чтобы она была не моя. Я ужасный трус и ответственность за что-то пугает меня даже больше, чем портовые кошки.

Однако я не могу просто стоять здесь и думать. Первым делом нужно разбудить своих друзей. Я подошел к Хаву и начал тихонько трясти его за плечи, что не дало никакого эффекта и мне пришлось применить куда больше силы. Спустя полминуты космической тряски он все-таки приоткрыл один глаз, в котором читалось вселенское недоумение.

– Чувак, ты чего? – удалось ему выговорить хриплым непослушным голосом.

Я не знал, что ему сказать. Дать волю эмоциям и начать паниковать или все-таки объяснить ему всю ситуацию спокойно, словно колыбельную, под которую закроется единственный глаз, вниманием которого я сейчас располагаю. Поэтому я просто стоял. А что в принципе произошло? Ничего. Тогда зачем я паникую? Потому что не могу этого не делать.

Мой взгляд невольно упал на вторую сторону кровати, которая принадлежала Баду. Одеяло скомкано лежало, местами свисая с кровати, словно он пошел в туалет и вот сейчас вернется, но я знал, что это было не так. Или не знал. Хава проследив за моим взглядом, уставился вслед за мной в пустоту. Около минуты мы просто смотрели на его подушку, которая была похожа на плоский неудавшийся блин, и только потом Хава открыл свой второй глаз и с недоумением посмотрел на меня.

– Где Бад?

Я лишь пожал плечами. Мне нечего было ему ответить. Я оставил висеть этот вопрос в воздухе и просто сел рядом с ним. Даже под моим ничтожным весом, кровать начала издавать истошные умирающие звуки.

Хава привстал и оглянулся. Я следил за каждым его движением, но не мог, хотя бы примерно, понять о чем он сейчас думает. Он спрыгнул с кровати и за несколько шагов долетел до палатки. Засунувшись туда наполовину, он начал будить Окурка. Картина, которую я видел, меня забавляла. Казалось, что его пожирает очень странный треугольный монстр, и я бы расстроился, если бы меня съел именно такой монстр. Картинки того как Хава борется с ним и глупо проигрывает все крутились в моей голове. Пленка немого кино заканчивалась, и все начиналось сначала. И тут я вспомнил о своей книге. И тут уже я не смог вспомнить, когда в последний раз садился за нее и вообще о чем она была.

Не знаю, сколько я придавался своим размышлениям, но когда я все-таки решил вернуться на Землю, обнаружил, что Окурок и Хава о чем-то оживленно разговаривают. До меня долетали отдельные слова, но сложить их в целый текст, да еще и найти какой-то смысл у меня не получалось.

– Ты идешь после меня? Или после него? А я иду после кого? – нервно говорил Хава, нарезая круги около окна.

– Чувак, я не знаю. После того как мы в последний раз махнулись очередями, я уже не понимаю как мы дежурим. Уже довольно давно у нас нет расписания, странно, что этого не произошло раньше.

Неожиданно они синхронно повернулись и посмотрели на меня. Я заметил нечто странное, тусклая тень страха, крадучись, передвигалась по комнате. Он витал в воздухе, тяжелой непроницаемой пленкой оседал на поверхностях. Вдруг я почувствовал, как мне на голову надели целлофановый пакет, а руки мои связаны и я совершенно беспомощен.

Не говоря ни слова, мы начали одеваться. Я прошел в комнату, кинул взгляд на Сакуру, она, кажется, даже ни разу не пошевелилась. Я начал искать одежду, в которой можно выйти на улицу, но потом понял, что это бессмысленно. Как кто-то когда-то, кто и когда я конечно же сейчас не вспомню, сказал: В стриптиз клуб можно пойти и в пижаме.

2

– А сколько сейчас время? – этот вопрос не давал мне покоя.

Мои сожители всего лишь пожали плечами. Все-таки я был прав и еще раннее утро. Понятно было это по огромному количеству вышагивающих почти в ногу черно-белых людей. Блузки и рубашки сверкали чистотой, юбки и брюки были темнее жизни, и все выглажено так, словно сделаны эти одежды из пластика, ни единой складочки не было видно. И среди этой идеальной работающей толпы мы выглядели сумасшедшими. И именно сейчас в этой странности и неуклюжести моей жизни, ее непохожести и отличиях от этих работяг, я почувствовал силу. Силу, которая, кажется, способна меня сейчас поднять над землей. У каждого из них на руках, словно некое клеймо, сверкали дорогие часы. Вот они уж точно знают время. А нам не так уж и обязательно.

Картина была славная. Втроем мы вышагивали прямо посреди улицы, а люди опустив головы, старались на нас не смотреть. Получалось не у многих. Такой шанс посмотреть на городских клоунов и убедится в своей нормальности, получить некое одобрение того чем они занимаются и не чувствовать себя неудачниками, его нельзя упустить.

Я гордо шагал в своей старой пижаме, местами выцветшей, местами порванной, рисунок давно уже стерся и теперь каждый считает своим долгом разгадать его загадку. Догадки были разными. И дракон, и змея, кто-то отчетливо видел там мишку, а друзья Окурка, художники-авангардисты видели шедевр, подлинное произведение искусства и часто пытались уговорить меня отдать им эту футболку. Я конечно не соглашался. Она каким-то образом появилась на мне одним утром. И эта загадочность ее появления, словно аллегория жизни, представляет для меня ценность.

Хава далеко от меня не ушел и тоже был одет в подобие пижамы, но сверху он накинул огромного размера халат, которым, казалось, можно было укрыться от всех невзгод. А его модный образ дополняли разная обувь, на одной ноге красовалась красная шлепка, которая, по-моему, принадлежала Сакуре, из-за чего пальцы его выходили почти на половину, а на другой закрытый ботинок, в котором он обычно ходил в букмекерскую контору. Он считал, что именно эта пара обуви приносит ему удачу в ставках, не смотря на то, что его команда и соответственно он не выигрывала уже больше двух лет.

Среди нас, этаких оборванцев, Окурок выделялся больше всего. И не только тем, что он выше и толще практически всех кто шел впереди и сзади нас. На нем была майка с полуголой девочкой из какого-то аниме, названия, которых мой мозг просто отказывается запоминать, ссылаясь на слишком большое количество букв и не выговариваемых, но завлекающих имен героев. Я пытался. Правда. Однажды он пригласил меня в свой мир, и я был так польщен, что сидел у экрана с тетрадочкой и прилежно записывал то, что мне не понятно, выписывал характеристики и имена главных героев, чтобы не запутаться, словно готовясь к дипломной работе в университете. Но потом я все-таки сдался. Окурок меня все-таки уважал и уважает до сих пор за эти старания. Футболка эта, была его любимой и неизменно привлекала внимание публики. Она оголяла его большой живот, но ему, конечно, было плевать. Он слишком долго боролся за право любить то, что он любит и заниматься тем, чем хочет. И теперь, когда цель достигнута, он не собирается ни за что извиняться, и это словно вытатуировано на его лице характерной не сходящей гримасой.

Мы шли не быстро, но напряжение и тревога чувствовались в каждом шаге. Хава нервно выкуривал одну сигарету за другой, дым рассеивался в его смольных всклокоченных волосах и, казалось, что вот-вот он закричит, просто, потому что так хотелось кричать. На самом деле мне кажется, что сегодня была именно его очередь дежурить. Не знаю почему, но именно это я чувствовал в каждом его движении.

Стриптиз клуб, в котором работал Бад, находился не так уж и далеко от дома, но именно сейчас дорога казалась бесконечной. Люди менялись, взгляды полные отвращения оставались такими же, и мне стало ужасно одиноко, и я чувствовал, что мои друзья чувствуют то же самое. Мы все переживали, даже если пытались этого не показывать, это было очевидно. Все-таки мы были семьей. Совершенно оторванные, мы дрейфовали в этом море, а потом один за другим нашли друг друга, скрепили жалкие плоты и вместе доплыли до острова. И сейчас один островитянин потерялся где-то в джунглях и несмотря ни на что мы должны отыскать хотя бы тело.

У входа нас встретила каменная физиономия Дейва. Из двух охранников, которые здесь работали, Дейв был самым приятным, более того я считал его своим другом, и Бад тоже. Хаву было на него просто все равно, но он не отказывался перекурить с ним, а Окурок его просто-напросто боялся. Он напоминал ему одного клоуна из детства, хотя ничего хотя бы отдаленно напоминающего клоуна я в нем не видел, наоборот он пугал всех кто его встречал. Хотя, наверное, в этом и было дело. А парень он был хороший. Писал стихи, и даже имя его было известно в определенных кругах. Дейв этого жутко стеснялся, и знали о его увлечении только завсегдатаи этого заведения. Иногда, когда они уже собирались закрываться, все костюмы аккуратно разложены по полкам, полы вымыты, деньги посчитаны, а пьяные люди разошлись по домам, он вставал на сцену рядом с пилоном и читал свои стихи, да так, что все собирались вокруг него и слушали, восторженно аплодируя. Вот что происходило за закрытыми дверями с неоновой вывеской, которая гласит «Маска».

Мне всегда казалось это название очень подходящим. И не только этому заведению, но и как описанию жизни и людей в общем. Это универсальное слово, а таких, наверное, очень мало. Здесь все носят маски и приходящие и уходящие и работающие. Довольно поношенные маски всех мастей украшают уставшие недовольные лица.

Дейв вопросительно смотрел на нас, в то время как мы вопросительно смотрели на него. Кажется, никто не собирался прерывать немую сцену, нарушая планы второсортного режиссера. Однако время текло, и нервы утекали вместе с ним, скатываясь по нашим лицам струйками пота.

– Как жизнь? – начал я издалека. Он явно был удивлен внезапному визиту целой делегации.

– Как видишь, – сухо ответил он, бросив на меня быстрый взгляд, который кажется, адресовался даже не мне.