Волчья река

«Нет. НЕТ».

– Гвен?

Открываю рот, но не могу издать ни звука. Отворачиваюсь от этих воспоминаний, засовываю их поглубже, захлопываю металлическую дверь и запираю на карикатурно огромный висячий замок. Но я все еще вижу улыбку Мэлвина – одну улыбку, как у Чеширского Кота, – и смотрящий на меня мертвый стеклянный глаз камеры.

Я видела, как Мэлвин насмерть забил женщину. Он бил ее, пока от нее не осталось ничего. Я не могу вернуться туда.

– Извините, – говорю я доктору Маркс; мой голос звучит слабо и обреченно. – Я не могу.

– Всё в порядке, – отвечает она. – Вы просто слишком торо́питесь. Отпустите это. Сделайте шаг назад. Слушайте стук своего сердца. Дышите. Вам не нужно делать этого, пока вы не будете готовы, – а вы почувствуете, когда будете готовы. До тех пор вам нужно защищать себя от того, что причиняет боль. В этом нет стыда.

Я делаю, как она говорит. Я почти задыхаюсь, но когда мое дыхание замедляется, я снова здесь, у озера Стиллхауз. Воздух пахнет знакомо. Этот свежий запах сосен отсекает память о смраде гниения. Я открываю глаза и смотрю на спокойную воду озера, подернутую мелкой рябью.

Я не там. Но в каком-то смысле я так и не ушла оттуда. Может быть, я еще не готова оставить это в прошлом.

– Извините, – снова говорю я. – Я просто… я думала, что смогу сделать это сегодня. Но едва не проиграла этой памяти.

– Едва, – отвечает доктор Маркс. – Но все же не проиграли. Вам нужно прощать себе человеческие слабости. Никто не бывает сильным постоянно.

Но мне нужно быть сильной именно что постоянно. У меня есть враги, и сейчас их не меньше, чем прежде. Сила – это единственное, что стоит между этой безликой угрозой и моими детьми.

Я записываюсь к ней на прием через две недели. В течение часа мы просидим друг напротив друга, и я буду пытаться выдавить из себя этот яд. Но не сегодня, нет, не сегодня.

Когда я кладу трубку, то вижу, что закат еще не наступил, просто предвечерние тени уже сделались длинными и густыми, и я в течение секунды наслаждаюсь этой тишиной, а потом направляюсь к ящику, стоящему у поворота на подъездную дорожку. Крышка разрисована веселенькими желтыми цветочками, и хотя дети хотели написать на ней наши имена, я очень твердо сказала им «нет». Я позволила им подписать их работу инициалами, сочтя это приемлемым компромиссом. И сейчас я фокусирую внимание на этом рисунке, на мире, который он символизирует, и говорю себе, что справлюсь со случившимся.

Откидываю дверцу ящика – и вижу размытое движение еще до того, как слышу шипящий перестук. Инстинкт заставляет меня отскочить назад за миг до того, как змея атакует. Я делаю несколько быстрых, неловких шагов прочь; змеи могут ударять почти на всю длину своего тела. Она промахивается на несколько дюймов, втягивается обратно и начинает сердито завязываться узлом внутри.

Змея. В моем почтовом ящике.

Я пытаюсь усмирить неистовое биение своего сердца и непроизвольную дрожь. Эта тварь пятнистая, серая с бурым, словно лесная почва, с характерной для ядовитых гадов угловатой головой. Я не разбираюсь в змеях, но знаю, что если они гремят, то ничего хорошего это не сулит. Не знаю, закричала ли я. Вероятно.

Я набираю номер знакомого офицера Нортонской полиции – Кеции Клермонт, одной из немногих людей, которым я могу доверить своих детей. Должно быть, мой звонок застает ее в машине, потому что она говорит через гарнитуру, а к ее голосу примешивается шум дорожного движения.

– Привет, Гвен, что случилось?

– У меня в почтовом ящике змея. – Мой голос звучит на удивление бесстрастно. – Мне кажется, эта какая-то разновидность гремучих змей.

– Что?!

– Гремучая змея. В моем почтовом ящике. – Я оглядываюсь по сторонам и хватаю сломанную ветку, лежащую поблизости, сначала удостоверившись, что под ней нет дружков той змеюки. При помощи ветки захлопываю дверцу ящика, запирая змею внутри… а потом начинаю гадать, не использовалась ли эта ветка для той же самой цели. Слишком поздно беспокоиться об отпечатках пальцев, даже если б их удалось снять с шершавого дерева. – Кец, а если б ящик открыли мои дети? Господи боже…

– Она ядовитая?

– Она гремела.

– Она тебя не укусила?

– Нет. Нет, кажется, не укусила. – Адреналин в крови начинает спадать, и я чувствую тошноту и головокружение. Проверяю свои руки – нет ли на них следов укуса, – но все чисто. – Я в порядке, но кто-то должен забрать эту тварь.

– Хорошо, вот что тебе нужно сделать: держать ящик закрытым. Обмотать его скотчем, если понадобится. Я пришлю специалиста, чтобы он извлек змею. – Следует пауза. Дорожный шум становится тише. – Ты думаешь, кто-то сунул ее туда? Намеренно?

– Когда я подошла к ящику, он был закрыт, Кец. И в нем была почта. Змею кинули туда после того, как доставили почту. Если только змеи не научились закрывать за собой двери, она явно не сама заперлась там.

После этого Кеция на несколько секунд умолкает. Я слышу пощелкивание – набирает кому-то текстовое сообщение. Когда она снова заговаривает, голос ее звучит слегка отстраненно.

– Ладно, вот как мы поступим. Я попросила прислать змеелова и криминалистов. Как только змею уберут, криминалисты займутся твоим почтовым ящиком. Если нам повезет, кто-то оставил на нем свои пальчики.

Не могу представить, чтобы кто-то оказался настолько глуп, но она права – следует хотя бы попытаться.

– Хорошо, – говорю ей. – Буду ждать их здесь.

– Я уже еду.

Когда ярко-голубое небо над моей головой выцветает до тускло-оранжевого, а зелень деревьев превращается в черные резкие тени, Ланни спускается по склону ко мне. Ветер уже утих, озеро совершенно недвижно. Большинство лодок пришвартованы у причалов.

Я стою в шести футах от почтового ящика, не сводя с него взгляда.

– Мам? – спрашивает Ланни.

– Возвращайся в дом, – говорю. Я смотрю на почтовый ящик – вероятно, слегка загипнотизированно. – Я скоро приду. Мне нужно кое-кого дождаться.

– Ну… ладно. – Она не понимает, что я делаю и какие вопросы тут можно задать. – Ну что, нам начинать готовить курицу или как?

– Да, – говорю я ей. – Готовьте. Спасибо, солнышко.

– Ладно. – Ланни не уходит. – Мам, с тобой всё в порядке?

– Всё хорошо. – Она хмурится, глядя на меня. – Солнышко, мне просто… нужно немного времени, ладно? Нужно кое-что сделать. А ты иди. Скажи Сэму, что со мной всё хорошо.

Потому что я знаю, что следующим сюда спустится Сэм.

Ланни отлично понимает, что я не говорю всю правду – а я не говорю, потому что забочусь о безопасности дочери, – но в конце концов она уходит. Мне нравится этот ее инстинкт: сомневаться во всем. В будущем он ей пригодится, даже в общении со мной. И я рада, что она не осталась. Я остро осознаю – и все острее по мере того, как вокруг темнеет, – что стою здесь одна, на открытом месте, и вряд ли змея в ящике является единственной угрозой. Что, если человек, подложивший ее туда, вернется? Что, если он прямо сейчас прячется у меня за спиной? Я сдаюсь. Поспешно озираюсь по сторонам, пока моя дочь поднимается вверх по склону.

Вокруг никого нет. Я не вижу никаких опасностей.

Но это не означает, что их нет. Они просто ждут своего часа.

2. Гвен

Змеелов прибывает минут через десять. Это суровый мужчина, выглядящий так, как будто целыми неделями не выходит из леса, и мне это не нравится. Или он мне не нравится. Или все это сразу.

– Я приехал за этой змеей, – говорит он.

– Документы, – коротко говорю я.

Он моргает:

– Что?

– Предъявите мне свои документы. Я вас не знаю, и я вооружена. – Ставлю ноги в прочную бойцовскую стойку, перенеся вес на срединную линию и пружиня коленями. Я не знаю, знакома ли ему это стойка, однако взирает он на меня с подозрением. Вероятно, считает, что у меня паранойя.

Что ж, в этом он прав.

– Хорошо. – Поднимает обе руки вверх. – Конечно. Я достану документы, ладно?

– Медленно.

Он так и делает, не сводя с меня взгляда, – заводит одну руку себе за спину. Я притворяюсь, будто нащупываю свой пистолет, хотя оставила его в «бардачке» чертова пикапа и теперь мысленно пинаю себя за это. Но когда змеелов – медленно – извлекает руку из-за спины, в ней нет ничего, кроме бумажника. Он открывает его и достает толстую белую визитку.

– Положите на землю, – говорю я ему.

Он нагибается и кладет карточку на полпути между нами, так далеко от себя, как только может дотянуться. Я делаю шаг вперед и одним быстрым движением поднимаю ее; потом выпрямляюсь, чтобы прочитать надпись, при этом не выпуская его из поля зрения.

Визитка приятная на ощупь, чисто-белая, со строгой черной надписью выпуклым шрифтом. «Профессор Грег Мэйнард». Работает в Университете Теннесси. Да, не следовало судить об этом лесном отшельнике по его виду. Он – профессор биологии с пожизненным контрактом. Как странно!

– Змея? – снова спрашивает Мэйнард.

Я указываю на почтовый ящик.

– Извините за неласковый прием, – говорю ему. – Я просто… я не знаю, кто это сделал. Понимаете?

– Может быть, это была просто шутка?

– А вы откройте.

Он достает холщовый мешок и палку с крюком на конце, потом открывает дверцу ящика, зацепив ее крюком. Змея атакует. Профессор даже не вздрагивает, но, надо сказать, он стоит на точно выверенном безопасном расстоянии.

– Полосатый гремучник, – говорит он. – Ничего себе! Круто. Вам повезло, и это определенно не шутка. Во всяком случае, не добрая.

Я завороженно смотрю, как Мэйнард выманивает змею из ящика и она сползает по металлическому шесту на землю. Там он ловко прижимает ее крюком за головой и берет голыми руками – со спокойствием, которое кажется мне поразительным. Змея гремит и мечется, но он сует ее в мешок, потом затягивает горловину и надежно завязывает.

Я почти расслабляюсь, пока до меня не доходит, что для того, чтобы поместить змею в почтовый ящик, нужно обладать такими же навыками.

– Они здесь водятся? – спрашиваю я профессора.

Он кивает:

– Конечно, в лесу. Иногда я встречаю какую-нибудь из них достаточно далеко от леса, но это не слишком обычно. Возле воды чаще можно встретить щитомордника или мокасиновую змею. – Мэйнард тщательно осматривает внутренности почтового ящика, подсвечивая себе телефоном, потом говорит: – Хорошо, все чисто. Я отвезу эту красотку в свою лабораторию.

– В лабораторию? – переспрашиваю я.

– Я герпетолог. Дою змей – то есть сцеживаю яд. Так мы делаем сыворотку, – объясняет он. – Она всегда требуется то здесь, то там. Кстати, если увидите еще одну такую змею или другой вид гадюк, позвоните мне. После того как мы берем у них яд, я нахожу им хорошее местечко подальше в лесу, где они больше никого не потревожат.

Я киваю, все еще пристально глядя на него. Профессор или нет, сейчас он первый, кого я подозреваю. Хотя на кой черт ему могло понадобиться пугать меня до смерти или травить меня змеей, понятия не имею. Непохоже, чтобы у него ко мне была какая-то личная неприязнь. Я не чувствую, чтобы от него исходила враждебность.

Мэйнард как раз загружает змею в свой пикап, когда подъезжает команда криминалистов – точнее, один мужчина средних лет, в мешковатой ветровке; приехал он на старом «Джипе». Он даже без просьб с моей стороны предъявляет мне свои документы – таким заученным движением, что мог бы, наверное, сделать это даже во сне. Кстати говоря, выглядит он совершенно измотанным, однако задает мне вполне толковые вопросы и записывает ответы, потом посыпает почтовый ящик порошком для снятия отпечатков.

Пару минут спустя появляется Кеция Клермонт. Она приезжает на своей личной машине без мигалок и сирен, и я рада этому; наши соседи наверняка уже глазеют на эту суматоху вокруг почтового ящика. Я не хотела бы давать им лишней пищи для слухов.

– Привет, Бето, – говорит Кец криминалисту, и тот машет рукой, не поднимая взгляда. Она все еще одета в то, что можно считать ее рабочей формой: скромный темно-синий брючный костюм с белой блузкой, со значком детектива, пристегнутым к поясу. Пистолет спрятан под пиджаком. Если б она уже побывала дома, то переоделась бы в джинсы и удобную футболку. – Змею, полагаю, уже забрали?

– Увезли переселять в хороший дом, если верить… – Я сверяюсь с визиткой. – …профессору Мэйнарду. Что ты знаешь о нем?

– А что? – спрашивает она, потом отвечает на собственный вопрос: – Умения. Конечно же. – Качает головой: – Вычеркни его из своего списка. Поблизости живет не меньше двух десятков человек, которые отлично умеют справляться со змеями, и они с куда большей вероятностью будут точить на тебя зуб.

Нет смысла спрашивать почему, но я все равно спрашиваю:

– По какой-то конкретной причине?

Кец пожимает плечами:

– Ну, начиная с того, что ты нездешняя, приехала откуда-то.

– Я живу у озера уже…

– Нас с отцом считают чужаками, а мы приехали сюда больше двадцати лет назад, – объясняет она. – Если ты не родился в здешних местах, ты не отсюда. Некоторым и этого достаточно. Добавь к этому слухи и всякое дерьмо из Интернета… Скажу честно – это может быть кто угодно.

– Круто. – Я надеялась, что за сегодняшний день поводов для паранойи у меня станет меньше, а не больше.

Кец подходит, чтобы осмотреть почтовый ящик.

– Он крепко закрывается?

– Да.

– Эта змея никак не могла попасть туда случайно?

– Нет. И она могла укусить Сэма или детей. Просто повезло, что это я открыла ящик. Если б это был Коннор или Ланни…

– Но это были не они, – напоминает Кеция. – Так что давай сосредоточимся на том, что случилось, а не на том, чего не случилось. В худшем случае кто-то пытался убить тебя, хотя я полагаю, что окружной прокурор постарается свести все это к преступной шутке. Он не самый большой твой поклонник.

– Не смешно, – отвечаю я. – Я бы не удивилась, если б он обвинил меня в том, что я слишком долго здесь стою.

– Ну ты знаешь поговорку: хороший окружной прокурор может убедить присяжных обвинить даже сэндвич с ветчиной. Повезло, что наш не настолько хорош.

Я усмехаюсь. Кеция не из тех полицейских, которые любят пустую болтовню, но она с глубоким неуважением относится к окружному прокурору Элрою Комптону. И я тоже. Это седовласый белый мужчина, послужной список которого почти полностью состоит из обвинительных заключений в адрес чернокожих подсудимых – и это в о́круге, где процветает торговля метамфетамином и опиатами, которой заправляют в основном белые воротилы. И, естественно, он всегда требует оправдания для белых подсудимых. Они «в глубине души хорошие люди», и так далее, и тому подобное, и не важно, насколько жестокими и отвратительными были их преступления. «За них поручатся их собратья по приходу. Их родители – добрые христиане». Обычная песенка.

Это мучительно напоминает мне те годы, когда я слепо верила своему бывшему мужу-монстру, не умея – или не желая – увидеть правду, лежащую прямо у меня под носом. Иногда мне кажется, что половина мира впала в то же самое состояние отрицания. И это меня злит.

– Есть мысли о том, кому могло прийти в голову вот так напугать тебя? – спрашивает Кеция.

– Ты серьезно? Половина нортонцев до сих пор полагает, что мне сошли с рук убийства местных – начнем с этого. Не считая «троллей», сталкеров, семьи жертв Мэлвина…

– Криминальных хакеров из «Авессалома», которым удалось ускользнуть от ареста, – добавляет она. – Да, знаю. Я надеялась на более конкретного врага, потому что «почти все» – это как-то слишком много.

– Знаю. Но на данный момент это всё, что у меня есть.

Кеция постукивает ручкой по стопке листков для записей.

– Да, и не уверена, что случившееся на сегодняшней передаче улучшило положение. А как насчет той женщины – той, которая присутствовала на твоем интервью?

Я не хочу верить в это, но факт заключается в том, что изначально большинство фанатично-упорных преследователей составляли родные и близкие жертв Мэлвина. Включая Миранду.

– Миранда Тайдуэлл? Она может подсыпать мышьяк в сироп от кашля, но справиться со змеей… На самом деле мне так не кажется, – говорю я. – Но… она могла кого-то для этого нанять. Просто чтобы запугать нас.

– Судя по всему, она сделала своей миссией доказать то, что ты…

– Монстр? Да. Она приняла на себя эту миссию еще во время суда надо мной. Я просто думала – точнее, надеялась, – что она переросла это.

– Нынче на все найдется свой одержимый фанатик, – говорит Кец. – Особенно если дело дурацкое и запутанное. Извини. Не хочу этого говорить, Гвен, но…

– Да, я должна быть осмотрительной. Знаю. Я работаю над этим.

Она окидывает меня взглядом.

– Ты забыла взять, верно?

– Не забыла. Просто оставила в машине, когда пошла забрать почту.

– Машина там, – указывает Кеция. – А ты торчишь здесь, как живая мишень, ты это понимаешь?

– Я поняла это, как только застряла здесь, следя за ящиком со змеей.

Она кивает:

– Хорошо. Не делай так больше. Мне, конечно, хотелось бы, чтобы большинство здешних болванов оставляли свое оружие в сейфах, – но не ты. Тебе оно действительно нужно. Так что не забывай удостовериться, что оно при тебе.

Я натянуто улыбаюсь ей, поскольку знаю, что она права, а я сделала глупость.

– Я поняла, – говорю ей. До меня доходит, что уже совсем темно. Обычно Кец задолго до этого времени помогает отцу подняться на холм, к его хижине. – Ты уже доставила Изи домой?

– Да, и именно поэтому не примчалась сюда первым делом. Извини, но мне нужно было проследить за его безопасностью.

– Хорошо. Поедешь сейчас домой?

– К Хавьеру, – отвечает она. Хавьер – ее любовник, даже, может быть (хотя я не спрашивала), долгосрочный партнер, но живут они по-прежнему отдельно. – Эй, Бето, ты закончил?

– Закончил, – говорит криминалист и закрывает ящик с принадлежностями. – Удалось получить немного. Несколько четких отпечатков, однако они, вероятно, принадлежат либо кому-то из семьи, либо почтальону. Но, может быть, нам повезет…

– Может быть, – повторяет Кеция. – Спасибо, приятель. Удачной дороги домой.

– Тебе тоже.

Когда он направляется к своей машине, взгляд Кец внезапно смещается, и она пристально смотрит вверх по склону. Проследив за ее взглядом, я вижу направляющегося к нам Сэма.

– Итак, – говорит он, – Ланни сказала, что ты солгала, будто с тобой всё в порядке, а теперь я вижу здесь Кец, плюс еще две машины. Какого черта тут творится?

Вздыхаю. Я надеялась избежать этого.

– Пойдем в дом, – говорю ему. – Лучше я расскажу всем сразу.

По пути делаю крюк к пикапу и забираю свой пистолет; как только беру оружие в руки, я чувствую себя увереннее. Знаю, что это неправильно: оружие не обеспечивает мне безопасность, просто дает возможность нанести ответный удар. ПТСР [3], очередная ложь. Мне нужно отучить себя рассматривать оружие как средство успокоения. Для меня это необходимое зло, но это не должно означать, что я нуждаюсь в нем.

– Гвен? – встревоженно спрашивает Сэм. Я улыбаюсь ему, хотя поводов для улыбки ноль.

– Я готова, – отзываюсь. Но на самом деле – нет.

Как только мы входим в дом, я запираю дверь и включаю сигнализацию. Ланни стоит, скрестив руки на груди и сместив вес на одну ногу. Коннор даже поднимает взгляд от книги, которую читает. Они тоже ждут объяснений.

– Как дела? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал нормально. Это не срабатывает. Ланни продолжает хмуриться, Коннор качает головой, а в глазах Сэма читается, что эта попытка успокоить всех была заведомо провальной. – Ладно. Значит, так: в почтовом ящике была змея.

– Что? – выпаливает Ланни. К моему изумлению, хмурое выражение пропадает с ее лица. Сэм замирает.

– Какая змея? – спрашивает Коннор. – Мокасиновая? Я видел тут мокасиновых змей и раньше.

– Не мокасиновая. Я не хочу, чтобы вы тревожились… – Голос мой затихает, и я понимаю, что должна это сделать. – Я солгала: мне нужно, чтобы вы тревожились. Мне нужно, чтобы вы понимали: после сегодняшнего дня ситуация уже не будет такой, как прежде. Вам нужно быть очень осторожными. И впредь почту будем забирать только Сэм и я. Хорошо?

– Мама, мы всегда очень осторожны, – возражает Ланни. – Ну правда, ты же это знаешь!

Но это не так. Это не так. И меня снова подташнивает при мысли о том, что ящик мог открыть Коннор или Ланни, или даже Сэм, хотя реакция у него даже лучше, чем у меня. Мои дети считают себя вполне параноидальными. Но они никогда не будут параноиками в достаточной степени – настолько, чтобы предотвратить все, что может случиться с ними. Самоуверенность может быть гибельной.

Сэм пристально смотрит на меня.

– Ребята, дайте нам минуту поговорить, ладно? Коннор, помешивай бобы. И ты должен мне салат.

– Ладно. – Попроси об этом я, сын вздохнул бы так, словно я навалила ему на плечи половину земного шара. А вот Сэму вечно достается немедленное согласие. Я завидую.

Ланни сверяется с таймером на телефоне.

– Курица почти готова, – говорит она. – Осталось минуты три.

– Значит, достанешь ее, когда она будет готова, – отвечает ей Сэм, потом выключает сигнализацию и отпирает входную дверь. – Гвен?

Следую за ним наружу. Сейчас мне не хочется торчать на крыльце на виду у всех, и я выключаю наружное освещение. Мы стоим в темноте, пока мои глаза не привыкают.

– Что происходит? – спрашивает Сэм.

– Не знаю, – отвечаю я. – Змея в почтовом ящике, конечно, довела меня до нервной трясучки, как и то, что случилось сегодня утром. Я просто чувствую себя…

– Уязвимой? – уточняет он и обнимает меня. – Мне жаль, правда. Я знаю, что ты изначально не хотела участвовать в этом чертовом шоу, и мне жаль, что я отговаривал тебя недостаточно настойчиво. У меня было плохое предчувствие, и очень плохо, что оно сбылось. Я не думал, что они решатся устроить такое после всех переговоров и соглашений.

– Я тоже так не думала, иначе вообще не пошла бы туда. – Расслабляюсь, чувствуя его тепло, его силу. Рядом с ним я на пару минут могу отключить вечную настороженность, даже стоя под открытым небом. – Может быть, нам повезет. Может быть, кто-нибудь оставил отпечаток пальца на почтовом ящике.

– Ты так и не ответила детям, – напоминает он, поддевая пальцем мой подбородок. Вокруг темно, но не настолько, чтобы я не могла прочитать выражение его глаз. – Что за змея это была?

– Полосатый гремучник.

– Господи, Гвен!..

– Знаю. – Опускаю голову ему на плечо. – Со мной всё в порядке. Даже со змеей всё в порядке. Никто не пострадал.

Я чувствую, что Сэм многое хочет сказать по этому поводу, но сдерживается. Понимаю, что он привел меня сюда, чтобы о чем-то поговорить, – но вряд ли о змее в почтовом ящике. Странно. Обычно он без колебаний поднимает неудобные вопросы.

Я думаю о том, как это странно. Время от времени на меня заново обрушивается понимание: Сэм – брат одной из жертв Мэлвина. Исходя из любой логики, он не должен находиться здесь, между нами не должно быть… такого. Начиналось все совсем иначе: я не доверяла ему, а он был глубоко убежден в моей виновности. Понадобились время, труд и страдания, чтобы прийти к этому моменту доверия и мира. И эти доверие и мир все еще хрупки, хотя мы и сумели выстроить этот мост. Но мост не из стали – из стекла. И иногда в нем возникают трещины.

После долгого молчания Сэм говорит:

– Послушай, насчет Миранды Тайдуэлл – она… она сказала, что реально собирается делать?

– Просто снять какой-то документальный фильм. И, полагаю, распространить его повсюду или хотя бы так широко, как сможет. Рискну предположить, что он не будет хвалебным. – Я пытаюсь произнести это небрежно, но не могу. Миранда Тайдуэлл до неприличия богата и до жестокости злобна, и если она не может в реальности опустить мне на голову топор, то сделает это в переносном смысле. Она осознаёт силу информации.

– Гвен… – Сэм убирает руки с моей талии и берет в ладони мое лицо невероятно нежным жестом, от которого у меня перехватывает дыхание. – Как нам это сделать? Скажи мне. Скажи мне! Как нам защитить от этого детей?

– Не знаю. – Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы, и изо всех сил моргаю, чтобы загнать их обратно. – Может быть, мы не сумеем этого сделать. Может быть, нам придется просто помочь им жить с этим.

– Боже… – выдыхает Сэм. – Я надеюсь, ты ошибаешься. Очень надеюсь.

Он целует меня – нежно и осторожно, но под этой нежностью тлеет уголек страсти. И чуть-чуть отчаяния. Я чувствую это. Мы всегда и неизменно стоим на краю обрыва, под которым зияет глубокая темная пропасть. И сейчас эта пропасть кажется особенно опасной.

– Еда готова, – говорит Сэм. – Настолько нам всем нужно бояться?

– Сильно, – отвечаю я. – Мне нужно, чтобы и ты, и дети были настороже. – Я ненавижу это. Я ненавижу отбирать крошечный кусочек нормальной жизни, который мы выгрызли для детей. Но они должны понимать, что именно может случиться.