Черный телефон

– У Ляльки опять глаза на мокром месте. Наверное, опять ее урод?

– Разумеется! – ворчливо откликнулась Кира. – Уехал и не отвечает на звонки. Пропустил ежевечернюю эсэмэску. Теперь Ляля рисует себе апокалиптические картины: погиб, при смерти, бросил, внезапно рассвирепел!

Как мы жестоко ошибаемся в чужих мотивах… Пропустил эсэмэску! Таня была уверена, что Ляля блаженствует, когда тиран ослабляет петлю. Но нет – она страдает… Ждет весточки. Жертва страсть как боится остаться без своего мучителя. Кто придумал эту адскую игру… А ведь сегодня было столько приятных мужчин. Редкий день, когда был возможен хороший улов. Нет, Таня вовсе не была сторонницей мстительных адюльтеров. Но тонизирующих искр флирта – пожалуй. Они тебя ни к чему не обязывают и рассеивают мрачные наваждения и страхи, во власти которых была теперь Ляля.

К тому же кто не знает магию переключения внимания. Появился новый объект интереса – и старый тут же шлет запоздавшую «ежевечернюю эсэмэску»!

– О, спасибо, что помогаешь!

Леночка наводила порядок за стойкой, хотя сегодня она могла бы этого и не делать. Таня давно сказала ей, что она может ехать домой, тем более жила она далеко…

– Нет, мне лучше здесь… А как ты думаешь, Ляля со своим когда-нибудь разведется?

Таня не ожидала вопроса. И он был ей неприятен, как запах тревоги. Нам обычно не нравится трагедия того героя фильма, которого мы ассоциировали с собой, ведь так… Но с Лялькой все не столь прямолинейно. Ляля с полным торжественным именем Лионелла была совсем не похожа на Таню. Как будто. Они были разные люди, но одной женской природы. Неуютно чувствовать свое родство с жертвой. Быть может, поэтому Татьяне так хотелось иногда избежать подобных разговоров. Пуля свистела слишком близко от ее собственной кармы, хоть это мало кто знал. Внешне их жизнь с Ником… нет, у них было все совсем иначе, абсолютно! Однако глубинный нерв тоже нарывал. Но, черт побери, зачем же сразу разводиться?! Почему такие крайности?

– Я много лет наблюдала такое у своих родителей, – задумчиво продолжала Леночка. – Отец орал на маму, а она потом просила прощения. Унижалась, разве что ботинки ему не лизала, как провинившаяся собака. Я с детства не могла понять, почему тот, кто творит зло, не просто остается безнаказанным – он еще и в выигрыше. Почему извиняется тот, перед кем должны извиняться? Такая семья – самое гнусное извращение.

– Девочки, кажется, я потеряла ключ от кладовки, – встряла Кира и, как ей свойственно, вместе в ключом моментально утеряла мысль. – Между прочим, Лена, эти извращения повсеместны. Кто-нибудь в семье обязательно унижен. И кстати, не всегда женщина. Возьмем хотя бы нашу Нору. Она ж своего мужа загнала в могилу. А ведь какой чудный мужик был! Безотказный, терпеливый…

– Загнать в могилу – какой интересный приговор! – саркастически усмехнулась Лена. – Ты так говоришь – «загнала»! – только потому, что он умер раньше ее?

– Только потому, что она – мегера! Я бы умерла через неделю совместной жизни с ней. Такие люди – для идеального преступления. Они отравляют одной своей энергетикой. И их в этом никак не обвинишь. Мужское свинство – оно хотя бы очевидно. Ты знаешь, чего тебе ожидать, ты можешь приспособиться. Но если тебя тайно подтачивает нечто, которое ты даже не можешь описать словами… если диагноз так и не поставлен – то ведь смерть страшна своей неотвратимостью. Ты даже не знаешь, как тебе спастись… а где наш Додик? Надо его попросить вынести мешки с мусором…

Давида явно передергивало от «Додика», и Таня решила разыскать его сама. Он прибирался в зале и на сцене, заботливо осматривая рояль и пытаясь его закрыть. Ключ, как всегда, заедал…

– Таня, смотрите, что я нашел! Кто-то забыл свои стихи.

– Тоже мне находка. Стихов у нас тут – как грязи! Только не говори, что ты тоже поэт. Этого добра мы уже накушались, нам нужны крепкие молодцы…

– А вы послушайте:

Ты плачешь от того, что потеряла любовь?Но найти ее – нет ничего проще…Она бродит рядом, по горбатым переулкам идворам, где давно отцвел жасмин.Любовь – больная прокаженная девочка.Нет ничего проще, чем провалиться в еепропасть, рассыпаться на атомы вмучительной вспышке, разорваться в клочья.Так не плачь же… все поправимо этой вечной весной.

Интересно, кто автор, да?

Таня смотрела на детскую радость Давида и думала: «Хотела бы я так же непосредственно реагировать на волнующее художественное слово. Я-то начинаю по-стариковски представлять образ неприкаянного пьющего поэта, не умеющего писать в рифму, с плохим запахом изо рта, которому не светят премии и лавры. Потому что время сейчас такое – бесславия и тотального обветшания талантов».

– Давид, я обещаю тебе найти автора. А ты подежуришь как-нибудь за меня, ладно? И давай уже на «ты», а то я чувствую себя королевой-матерью.

Потом они болтали и сплетничали о сегодняшней презентации и о том, будет ли продаваться этот сборник и что для этого предпринимает Штопин.

– Кстати, почему вы все его так не любите? То есть я хочу сказать, в нашем коллективе его не жалуют… – поинтересовался Давид.

– Потому что он мерзкий. Приходит, говорит всем гадости – причем ведь знает, кому что больнее. Впрочем, в последнее время он прикусил язык, но вовсе не потому, что облагородился. Может, затишье перед бурей. Или теперь кишка тонка поливать грязью клуб «Грин», теперь выгоднее с нами дружить. А раньше, когда он был всего лишь библиотекой… о, сколько дерьма он выливал на здешних сотрудников. Беззащитные библиотекарши, большей частью пенсионного возраста. Или молодняк, но без мужей – так, чтобы некому было заступиться.

– А чего он прикопался? Что ему было нужно?!

– Он одержим ненавистью к бумажным книгам. И считает, что библиотеки больше не нужны. Да здравствуют электронные носители! Еще он не любит Александра Грина как проповедника ядовитого романтизма. Вообще у Штопина много патологий. Лично мне даже говорить о них утомительно. Слишком много неприятного с ним связано. Знаешь, он косвенно виновен в том… хотя это темная история, и она случилась еще до того, как я сюда пришла…

Таня почувствовала, как напряглось Давидово любопытство, и поняла, что обязана договорить.

– Из-за Штопина уволилась одна сотрудница. Очень нервная и ранимая. Оказалось, что она была больна. Вскоре после увольнения эта женщина умерла. Это был конец 1990-х. Все, что она любила и чему служила, вдруг стало ненужным. Она тяжело переживала этот слом…

– Странно, что после этого Штопина еще сюда пускают! Не понимаю, как такое допустимо – совсем некому за женщину отомстить. Нет мужа – есть братья. Есть отец… да я бы эту мразь растоптал…

Таня жалела, что заикнулась на такую тему. Могла бы предположить, что восточные крови закипят. А если бы она выложила всю правду? Правду о том, что в случае с Маликой – так ее звали, и она была с Давидом одной крови, знал бы он… Так вот у нее как раз был муж. И он… хотел отомстить. Но с некоторых пор пропал без вести. Как в воду канул. Дети объявили о розыске. Но воз и ныне там.

Но Таня вовремя остановилась… этим Давида будоражить явно не стоило.

– Тогда скажите мне, зачем этот Штопин, ненавидящий книги, участвует в их создании? Он – идеолог сборника, который мы нынче отмечаем…

– Если под идеологией ты понимаешь регулирование финансовых потоков, то да. Штопин благодаря своим связям нашел средства на издание и наверняка солидный кусок откусил себе. Простой расчет. А идею он выудил из сонма таких же прекрасных некоммерческих проектов, большая часть из которых никогда не будет рождена… Со скандинавами сработало, потому что то ли в посольстве, то ли в обществе дружбы с Норвегией… или со Швецией нашлась дружественная волосатая лапка. При особом умении можно и самую что ни на есть бессребреническую затею обратить себе на пользу. Деталей я не знаю – Бэлла больше в курсе.

С Давидом было приятно поболтать. Уборка обернулась приятным продолжением вечера. Такое бывает… За временем Таня не следила. Ее, как и Лену, не особенно тянуло сегодня домой. Ведь там – та жизнь, что одна неприятность над другой.

– Это афоризм Эдны Милли, кстати, – заметил Давид, едва пряча мальчишескую гордость за свою осведомленность.

– О, спасибо. А я ее совсем не знаю. Американка – вот и все.

– В Америке она знаменитость. Я писал о ней курсовую. Она искренняя. Ее книги сжигали в «451 градус по Фаренгейту».

– Вон оно что – ты тоже из нашего литературного гнезда!

– Отчасти. Но мне больше нравится исследовать биографии тех, кого мне нравится читать. Я хочу описать в полной мере их диагноз. – Давид смущенно улыбнулся.

– Еще один вариант «Гениальности и помешательства»?

– Да нет же. Во-первых, на гениальность я не замахиваюсь. Во-вторых, у Ломброзо нет и не могло быть о тех, кого я люблю. В-третьих, он же первопроходец. У него все сыро, наивно, эмпирически…

Пока они увлекались эмпирикой, «Грин» опустел. Но не абсолютно.

– Так, ребятушки-козлятушки! – вторглась в идиллию Кира, сквозняком ворвавшаяся из фойе. – У нас в кладовке спит пьяный! Кто его подымет? Мы, полторы калеки? Мужики, как назло, все сдулись и срыли. И шо?

– А меня вы уже не учитываете? – усмехнулся Давид. – Пьяный человек – обычное дело. Сейчас реанимируем. Только я не припомню, чтобы сегодня кто-то мертвецки набрался… Пили-то легчайшее винцо!

Таня тут же вспомнила фляжку со старинной монограммой. Хотя с чего она решила, что монограмма старинная? Бог с ней, со стариной! Просто фляжечка хранила кое-что погорячее вина. А ее владелец так скоропалительно исчез. Напился и упал? Обычное в наших краях продолжение знакомства, однако.

Снедаемая смятенным любопытством, Таня ринулась к кладовке. Но ее ловко подрезал Давид: «Пардон, но сначала лучше войду я!»

Каков джентльмен! Иди, дружочек… Кладовка была стратегически важной точкой для клуба. Она представляла собой не столько кладовку, сколько небольшую комнатку, которая в зимнее время служила гардеробом сотрудникам «Грина», а также хранилищем всякой всячины. Здесь обретались картины в ожидании своего выставочного часа или, напротив, после него, а также прочие арт-объекты. Здесь хранились моющие средства, канцелярские мелочи, елочные игрушки, писчая и туалетная бумага, потерянные вещи – словом, сама пестрота жизни соединяла на этом пятачке высокое и низкое.

– Интересно, как вообще сюда проникли посторонние? – очнулась Таня.

– Слушай… – перешла на виноватый грудной полушепот Кира. – Я в суете как-то упустила из вида, куда сунула ключ. Видимо, оставила его на стойке буфета. Там разливали вино… и, наверное, кто-то взял. На нем ведь бирка с надписью «кладовка»…

– То есть ты полагаешь, кто-то взял ключ, чтобы вздремнуть?

– Почему нет! Там есть диванчик. Я, между прочим, не раз сама на нем кемарила… Только наш пьяница с дивана рухнул.

Диванчик – громко сказано! Это была узенькая кушетка. На нем мог уместиться разве что тщедушный безумец Фунтиков, местный параноик, достойный пера Гоголя, ставший печальной достопримечательностью благодаря своей протертой и пропотевшей до смрада милицейской форме. Истинным призванием Фунтикова были нудные придирки и туманные сладостные намеки на карьеру в прокуратуре. «Опять в прокуратуре с ксероксом напряженка», – веселились библиотекари поначалу, когда Фунтиков только еще возник на горизонте с назойливыми просьбами размножить свои замусоленные бумаги… Но шли годы, как говорится, «уж полночь близится – а Герман тут и тут»…

Но черт, черт, черт! Шутки в сторону. В кладовке лежал вовсе не Фунтиков. Таня узнала его по ботинкам. Очень манерные рыжие ботинки с узкими носами, обитыми железными скобками. Да, она узнала этого человека. И ей было очень странно, что никто более не опознал «милого по походке». Впрочем, с ней были только двое – Кира и Давид. Давид не столь давний обитатель здешней тихой заводи, а Кира, несущаяся по жизни стремительным домкратом, вряд ли замечала такие мелочи…

– Ребята, это же Штопин…

Потом Таня четко помнила, что первой мыслью, пришедшей ей в голову, была смерть. Насильственная или в результате иной, высшей преднамеренности судьбы. Такие масштабные подонки умеют пить и не валяются в беспамятстве в чужих кладовках! Свой конфуз Семен Штопин обставил бы на все сто. И разумеется, не позволил бы своему августейшему габитусу так неловко сползти с ложа, опрокинув на себя вешалку с голубыми халатами уборщицы и зеленым пуховиком, чей хозяин давно затерялся на перепутьях и полустанках 90-х…

– Тот самый Штопин? – усмехнулся Давид, а Киру замкнул изумленный шок, иначе новость уже облетела бы полстолицы. Да Таня и сама была нокаутирована иронией судьбы. Но… с этим надо было что-то делать!

– Давид, откопай его! – дала Кира волю своему черному юмору и зашлась в хохоте. Таня была бы рада к ней присоединиться, но ей мешало неприятное и тягостное предчувствие, что сейчас им станет не до смеха. Мизансцена не задалась. Тем временем Давид, невзирая на женские истерики, действительно откопал бедолагу. И тщательно приводил в чувство. Но чувства оставили Семена Штопина. Давид его тряс, хлопал по щекам и даже пытался усадить, но все тщетно. А потом он пощупал пульс у беспробудного и… очень испугался.

– Я не могу найти пульс. Пора вызывать скорую…

– Матерь божья! Это ж когда мы отсюда уйдем?! – спохватилась Кира. – Я обещала Юрке…

– Понимаете… у него рана на голове. Череп проломлен. У него нет пульса. Наверное, он мертв.

К стыду своему, Таня запомнила и эту свою реакцию: не может быть, чтобы Штопин вот так легко умер! Таким злодеям надо сначала с богатырским упорством вбивать осиновый кол в грудину… Таких злодеев должны повергать сказочные герои. Кряжистые, в праведном поту. Таких злодеев не может обнаружить бездыханными столь разношерстная и нелепая компания из Тани, Киры и Давида. Их альянс случаен! Между ними – никаких связей… Нет, пожалуй, все происходящее – скверная репетиция бездарного водевиля.

– Кроме нас, все ушли? Никого нет? – быстро спросил Давид, и по Таниной спине пробежал холодок.

– Я боюсь покойников, – вдруг очень спокойно сообщила Кира. – Я знаю, что глупость, но я боюсь. А вы?

Таня мотнула головой. Она не боялась умерших. Она боялась живых. Тех, кто уже убил одного и теперь охотится за следующим. И кто может находиться рядом.

Давид словно прочел ее мысли. Хотя почему – ее? У него своя голова на плечах, и, судя по всему, он умеет ею пользоваться, раз пошел проверять черные ходы, «тропы Крысолова», как называли сотрудники «Грина» тайные переходы, что пронизывали это старое здание насквозь, как больные бронхи. «У Давида есть ключи. Он открыл дверцу, что ведет из кладовки на черную лестницу. Она ведет на второй этаж, в библиотеку. Он пошел проверять… он не боится. Бэлла доверила ему ключи. Умная Бэлла…» – Таня собирала воедино осколки мыслей, а Кира… она уже звонила в скорую. Впрочем, нет, она звонила своему мужу. А надо звонить совсем не ему… И надо идти вместе с Давидом, чтобы он не был один! Надо идти. Таня решительно попыталась встать, но ноги ее не слушались. Она провалилась в небытие.

Глава 3

Джим Бим

С того самого мгновения, как Таня услышала о смерти Штопина и попыталась не поверить в дурную весть, ее накрыло чувство вины. Одному Богу известно почему, но главным ответственным за трагическое и невероятное происшествие в клубе «Грин» Татьяна Нестерова назначила себя. Прежде всего из-за презрительной ненависти к жертве. Этим, однако, грешили многие из тех, кто присутствовали в роковой вечер. Но ведь они, все те, остальные, были свободны от обязательств, которыми была обременена Таня. Это она легкомысленно и поспешно гарантировала тревожно отъезжающей в райские итальянские кущи «пани директрисе», что все будет по высшему разряду. Они с Бэллой мирно выпивали в открытой кафешке по соседству с «Грином», и Тане тогда совершенно не хотелось думать о делах. Она размышляла о том, почему все уже побывали в европах, включая уборщицу, а семья Нестеровых дальше Крыма никуда не выезжала. И куда там Сардиния с Капри – до Турции бы доехать. Хотя здесь собака и зарылась. Желания метались от юга Франции до Ирландии, а понижать градус до Турции никто не хотел. В итоге смутный объект желания признавался материально недосягаемым, и не ехалось вовсе никуда. «Потерянное поколение», – вздыхала Таня. «Вот ты этим и займись!» – туманно отзывался Ник. Это он о том, что развлечения и путешествия должна организовывать женщина. А женщина была организатором никудышным.

Подобные рефлексии и опутывали Татьяну, когда она со старой подругой-начальницей Бэллой посиживали в кафешантане, призывая отпускные настроения для отъезжающей. Пани, как всегда, предчувствовала, что без нее нагрянет проверка или на «скандинавском» вечере сломается видеопроектор. Или еще что похуже. Но вряд ли она предполагала такое! Она, конечно, думала о смерти. Естественно! Ведь ей предстояло лететь в самолете, чего Бэлла терпеть не могла. Она собиралась объяснить Тане как своей подруге и доверенному лицу, в каких папках ее компьютера располагаются стратегически важные сведения о ее проектах. Она даже завела разговор о… душе!

– Знаешь, недавно… не помню, какая марка, выпустила духи «40 дней». Купишь их в память обо мне, если я таки разобьюсь. Хотелось бы как-то красиво исчезнуть.

– Ишь ты, куда тебя занесло! А духи при чем?

– Идея такая: ты ими пользуешься, а душа близкого человека пребывает всегда с тобой. Душа того, кто умер. Нет, я не сошла с ума, просто теперь такие выпускают бренды. Для утонченных.

Таня давно заметила, что уезжающие на отдых, чтобы не сглазить предстоящие им чудесные деньки, основательно запудривают мозги интересующимся. Например, своей нелегкой долей. Просто непосильной для бренной человеческой оболочки. Сборы, визы, самолеты – сплошная драма, а не поездка! Так что на Бэллины всхлипы Таня изображала умеренное сочувствие, храня внутри усмешку. Красиво исчезнуть – неактуально! Теперь, Бэлла Максимовна, задумайтесь, как красиво вернуться.

Даже подумать страшно, что придется звонить ей и обо всем рассказывать! А самое странное, что когда Кира кричала в трубку своему мужу – теперь кажется, что это был крик, после которого Таня провалилась в свой первый в жизни обморок, – кричала о том, что убили Штопина, то Татьяна отчетливо расслышала, как голос на той стороне ответил:

– Надо же, не думал, что она с ним разделается…

Она с ним разделается! Что это значило? И кто – она? Бэлла? Зачем ей разделываться с Семеном Штопиным, с которым она сохраняла безупречные деловые отношения, вопреки его мерзкому характеру. Он был ей полезен, он сводил ее с нужными людьми, он открыл ей путь на телевидение – благодаря его протекции она должна была в скорейшем времени рассказать о «Грине» в одной из прайм-таймовых программ. Хотя это было вилами на воде написано – Бэлла не уставала подчеркивать, что все замыслы, которые зависели от Штопина, могут в любой момент рухнуть. И тем не менее зачем ей с ним разделываться?! Дикая мысль. Надо было сразу призвать к ответу Киру, но от наплыва новой пугающей реальности Таня постыдно, словно сентиментальная кокотка, лишилась чувств, а потом началось ужасное действо – «скорая», труповозка, менты… Весь этот обрушившийся кошмар, от которого Таня пыталась отгородиться неверием, накрыл ее с головой, и реплика с той стороны телефонного разговора стала казаться призрачной, придуманной, померещившейся. Таня снова и снова захлебывалась своей виной: как она могла допустить в «Грине» такой кошмар… Все потому, что без начальницы она невесомая величина. Словно присутствие Бэллы защищало от самой смерти! Во всяком случае, при ней Кира не оставила бы ключ от кладовки на барной стойке. И в этом простая и жуткая истина – тривиальные правила могут защитить от непоправимого. Но мы и их не способны выполнить. Как дети малые без маменьки-наседки.

Таня знала, что самобичевание к добру не приведет. Что роль личности в истории не меняет ее столь глубинно. Или меняет? Все эти метания заставили ее забыть о мелочах и деталях. И только потом, когда Ник наконец привез ее домой, она начала слабые и лихорадочные попытки анализировать случившееся.

– С ума сошла?! Не вздумай лезть во все это! – пресек их муж. – Запомни, как бы там ни было – тебя это не касается! Не хватало еще чувствовать себя виноватой… тебе не должно быть никакого дела до того, кто и что сказал по телефону какой-то Кире, ясно?!

Меж тем именно Кира при всей ее внешней суетности и бессмысленных ускорениях была Тане симпатична. Она одна из немногих всегда выполняла поставленную перед ней задачу до конца и была безотказной. Просто работала она в ритме, понятном ей одной, ходила тропами, одной ей известными, и частенько выдавала результат, когда его уже не ждали. Но результат этот бывал прекрасен, и стоило ли придираться к процессу… творческому процессу, надо заметить! Кире достался один из самых тяжелых фронтов – доля единственного технаря среди махровых гуманитариев, так что работы ей хватало. Поэтому рассеянность и забывчивость были ей простительны. Тем более что высокотехнологичная стезя для Киры оказалась благоприобретенной, а изначально она была восторженным библиотекарем, родившимся в один день с Мариной Цветаевой. Словом, именно Кире можно было довериться… но Таня совершенно не знала ее супруга. Хотя не сложно догадаться, откуда он имеет свою версию случившегося. Великий Кирин движок, работавший на полную катушку, не давал ей хранить тайны. Если ей что-то было известно, то это непременно становилось известно всем – далеко не только мужу. Стало быть, истина лежала на поверхности, как злополучный ключ от кладовки…

– Ник, только не кричи на меня сейчас! Можешь просто послушать?

– Я и не кричу, я предостерегаю тебя от глупостей. Ты можешь себе навредить, я тебя знаю.

– Погоди с этим. Помнишь, когда я тебе в который раз рассказывала про хамство Штопина. И сказала, что еще одна гадость – и дам ему в морду. А ты ответил, что надо действовать умнее. Надо довести ситуацию до абсурда, до кипения, когда гадюка ужалит настоящего хищника, который от нее мокрого места не оставит. И который легко забудет об этом. Ты говорил мне: «Учись бороться с врагами чужими сильными руками. Подталкивай своих врагов к гильотине провидения – чтобы добрые люди, и прежде всего ты сама, не пострадали. Разрешай конфликт ко всеобщему удовольствию»…

– Помню. Говорил. И что же?

– Мне кажется, это и произошло. Только разве мы хотели его смерти… мы хотели, чтобы он просто оставил нас в покое.

– Горбатого могила исправит, как тебе известно, – цинично вздохнул Ник. – Я не понимаю, чего ты-то так убиваешься? Эта партия сыграна кем-то другим. Я тебя учил лишь общим принципам борьбы со злом. Зло должно быть уничтожено злом. А ты не путайся под ногами. И ты, я надеюсь, не успела ни во что впутаться…

– Господи, конечно нет! – ужаснулась Таня.

– Вот и теперь сиди тихо. Дабы рикошетом отдача не замучила. Без тебя разберутся.

– Но я чувствую ответственность! Я же обещала Бэлле, что все будет в порядке. А в результате допустила такое. Надо было следить… хотя бы за ключами! Бэлла будет в ужасе.

– Хватит обогревать собой планету и воображать себя божеством! Как будто того, кто это задумал, остановили бы какие-то ключи… у вас там полный бардак! Заходи кто хочешь, прячься во всяких закоулках, давай по башке кому хочешь. Да твою Бэллу надо гнать в шею за то, что она до сих пор не завела в клубе охрану! Ведь ходит всякий сброд… А ты еще собираешься быть перед ней виноватой! Может быть, она вас просто подставила, а сама свалила на курорт! А что, если это был ее план убрать вашего Штопина? И смылась-то она, чтобы обеспечить себе алиби. Тебе такое в голову не приходило?

Что только не приходило Тане в голову! Но к подобным версиям она была не готова. Зато к ним всегда готов драгоценный Николя, который не прочь заподозрить Таниных друзей в худшем. Ник не скрывал, что жена «с прицепом» – это не для него. Прицеп – дети, родня, друзья – только мешает. Он искал вариант незамутненных материи и духа, табула раса, прозрачный сосуд… А нашел Таню с сыном от первого брака и с глубинным предрассудком о том, что дружба важнее любви. Все потому, что она смеялась над его шутками и полюбила его первой. И не испугалась, когда почувствовала себя незащищенной. Ни с кем другим до того она не могла обозначить точку отсчета любви. А с Ником получилось. Это произошло вечером на бульваре, когда они гуляли и присели на скамейку, а рядом резвились дети, свисая с нагромождения лесенок, канатных мостиков и прочей арматуры, которая лишь издали обретала задуманную форму величественного корабля. Ник вдруг лег на скамейку и положил голову Тане на колени. И это вышло у него легко, словно они уже прожили много лет вместе, хотя они были едва знакомы и близости между ними не было. И казалось, что никогда не будет, потому что Таня знала – этот мужчина не для нее, ему нужна дива, не обремененная…