Тайна Bookового леса. Роман-открытие

– Ну, и наглец! – первое, о чем подумал Мишель, когда дверь за непрошеным гостем закрылась. – Завалиться без приглашения в шесть утра, фактически, с допросом, да еще с угрозами! – он задумчиво покачал головой – Надо будет рассказать об этом Валери! Она человек новый. Пусть будет с ним осторожнее! Но, сначала, хорошо бы узнать, что заставило Луи заявиться в такую рань? Что произошло и, причем, по-видимому, где-то совсем рядом?

Юноша оглядел комнату в поисках электронного планшета, чтобы узнать последние новости. Не смотреть же, в самом деле, очередной выпуск «Имперского обозрения», в которых правда и ложь переплетались столь же причудливо, как в голове сержанта Контроле усердие государственного служащего и желание поскорее «свалить из этой дыры». Впрочем, если бы в ней одной!

– Да, что же это такое! Куда он запропастился?

Мишель еще раз обвел комнату взглядом. Кажется, в ней не осталось места, куда он не заглянул.

– Ну, да! Конечно!

Юноша хлопнул себя рукой по колену. Ведь он сам вчера отнес планшет к Валери, чтобы показать иконы японской художницы, о которой она рассказывала. Как же ее звали? Фусако? Да, точно! Фусако. Потом они еще о чем-то говорили и даже, помнится, поспорили. Затем помирились, и он засобирался домой, потому что воскресенье у обоих выдалось рабочим.

– Получается, что планшет остался у Валери. Ну, что же! Прекрасно! Будет повод заглянуть в гости.

Мишель еще раз улыбнулся и посмотрел на часы. До начала утренней службы было менее часа, минус десять минут на утренний кофе и столько же на дорогу.

– Если поспешить, то, возможно, останется время, чтобы заглянуть к Валери за планшетом, – подумал юноша. – Все же интересно, что так озадачило Луи? Как не крути, а в этом что-то есть! Будь иначе, не стал бы он стучаться в такую рань. Уж, это, как пить дать!

Спустя четверть часа, закрыв дом и оседлав велосипед, Мишель Труве спешил к дому №17 на улице Сен-Мартен, надеясь, что еще успеет застать знакомую дома.

Зима в этом году выдалась не особенно снежная, но с характером. Пожарный пруд на перекрестке с улицей Торо за ночь подернулся тонкой корочкой льда, которая весело искрилась под лучами январского солнца, обещавшего погожий день. С чем были согласны утки, которые, видимо, попутав время года, решили устроить веселую возню. Засмотревшись на них, Мишель неловко вывернул руль и, чуть было, не свалился под колеса «Пежо» месье Салопа. 11

– Смотри, куда едешь! Деревня! – это все, что успел тот выкрикнуть и исчез.

«Деревня! – Мишель улыбнулся. – Вот и этот туда же! Сам здесь же родился и дальше Блуа, должно быть, никогда не бывал. Но стоило в прошлом месяце устроиться на работу в Орлеане, как все вокруг сразу стало . Ну, да ладно! Хорошо, что он успел затормозить!». Юноша поднял велосипед, помахал обидчику кепкой и продолжил свой путь. „деревней“

Ехать было недалеко. «Коммуна Святого Германа Парижского» или, кратко, Жермени-де-Пре, в которой несколько лет назад он поселился, была небольшой. Семь сотен жителей, в основном, стариков. Пять магазинов, обычных для любого провинциального городка. Два десятка улиц. Одна гостиница со стандартными номерами, свободными в любое время года. Мэрия с обязательными петуньями на подоконниках, и несколько кафе, слетевшихся на площадь и рассевшихся вокруг нее подобно стайке местных голубей.

Все настолько мило и, вместе с тем, типично, что, встретив подобный набор в ином городе, многим хотелось поскорее его проскочить. Так они и поступали. Если бы не одно , которое не позволило Мишелю Труве промчаться мимо, заставило приглядеться, задержаться, а затем и остаться здесь до того дня, когда он встретил Валери, и теперь не представлял себе другого места на земле, где ему было бы также хорошо. «но»

Этим была древняя церковь, базилика, молельня или, как сказали бы знатоки архитектуры Каролингов,  – все, что осталось от виллы Теодульфа, епископа Орлеана и поэта, соратника Карла Великого. О чем напоминала надпись над входом: Оратория находилась в центре городка, а, точнее, он вырос вокруг нее, и, хотя далеко не все жители ходили в храм, никто из них не представлял без него своей жизни. Как тело не может существовать без сердца. Конечно, если это не тело покойника. «но» «оратория» «Я, Теодульф, посвятил этот храм славе Божией. Пусть каждый, кто придет сюда, вспомнит обо мне».

Помнится, когда Мишель увидел базилику впервые, его сердце замерло и затем забилось снова, но уже в одном ритме с храмом, в котором все было соразмерно и созвучно, близко и понятно. Как будто он встретил старого друга, которого не видел много лет и даже считал погибшим и вдруг снова повстречал, обрел живым и невредимым.

Впечатление было настолько ярким и сильным, что Мишелю захотелось обнять храм или, хотя бы, к нему прикоснуться. Он подошел к стене, положил руку на камень и неожиданно почувствовал, как он пульсирует. Как будто под серой, многое повидавшей на своем веку, шершавой на ощупь кладкой билось живое, горячее сердце, и ему неудержимо захотелось войти внутрь и пройти туда, откуда доносились эти удивительные звуки.

Мишель бывал в храмах и раньше – в Париже и Реймсе, Орлеане и Шартре, Амьене и Бове, и сразу отметил, что, в сравнении с ними, базилика Жермени-де-Пре выглядела на порядок скромнее.

Никаких золотых орлов, саламандр, лилий и иных символов королевской власти; пухлых ангелов, похожих на перекормленных младенцев; экзальтированных святых, неестественно заламывающих руки в молитвенном экстазе; расшитых золотом гобеленов и кресел с табличками именитых прихожан – ничего этого здесь не было.

Все выглядело необычайно просто и, одновременно, уместно, соответственно не только канонам, но и ожиданиям самого Мишеля. Как будто он и был тем безымянным зодчим, что гениально воплотил замысел Теодульфа, незаметно добавив к нему что-то , личное и, одновременно, общее. Способное стать для тех, кто придет в этот мир, когда имя строителя оратории будет уже забыто, но плод его трудов устоит, переживет века. свое своим

В глубине оратории находился престол, окруженный невысокой, изящной оградой в виде вьющейся, словно струящейся по полу виноградной лозы. Здесь биение сердца слышалось особенно громко и отчетливо, и все же пульсация шла не от ограды, а откуда-то сверху.

Мишель поднял глаза и застыл в изумлении. Прямо над его головой два ангела в блестящих ризах с золотыми рипидами в руках смиренно склонились над великолепным ковчегом, заботливо укрывая его огромными крылами. Биение сердца исходило именно от них. На мгновение Мишелю показалось, будто сам воздух пришел в движение. Настолько все стало единым и проникновенным.

– Вы это тоже слышите?

Мишель опустил глаза. Рядом стоял священник средних лет, высокий и худощавый, с легкой проседью в волосах и внимательными глазами.

– Что это? – вопросом на вопрос ответил Мишель.

– Старинная мозаика. Рассказывают, будто ее первый эскиз набросал еще сам Теодульф, а уже затем специально приглашенные из Византии мастера создали это чудо. Девятый век!

– Такая древняя! Старше, чем ! Sainte Chapelle 12

– Почти на четыреста лет! – улыбнулся кюре и протянул руку. – Преподобный Жан Жюст, настоятель базилики. 13 14

– Мишель Труве, – представился юноша и почему-то решил добавить. – Искатель!

– Искатель? – удивился священник. – И что же Вы ищите?

Мишель на секунду задумался и выпалил первое, что пришло ему в голову.

– Настоящее!

Преподобный Жюст удивился еще больше. Обычно люди приходили в храм за чем-то другим – поправить пошатнувшееся здоровье, помолиться об успешной сделке или просто послушать звучание органа. И вот – на тебе! За двадцать служения это был первый случай, когда кто-то пришел в церковь за тем же, зачем когда-то пришел в нее сам отец Жан – за настоящим. Это не могло не поразить! Пытаясь скрыть волнение, кюре провел рукой по седеющим волосам и жестом предложил гостю присесть на скамью.

– Тогда Вы не ошиблись, и, если решитесь рассказать о том, что привело Вас в Жермени, то я попробую Вам помочь.

– А, если рассказ будет слишком долгим? – попытался отшутиться Мишель.

– Тогда для него понадобиться отдельная глава.

Глава 5. Мишель

Если бы кто-то попросил Мишеля Труве определить , то есть событие, начиная с которого его личность  – какой ужас! а ведь когда-то он говорил на таком языке! – Мишель, не колеблясь, назвал бы 8 мая 2229 года. «точку бифуркации» «как система стала неустойчивой относительно флуктуаций настолько, что возникла неопределенность станет ли ее состояние хаотическим, или она перейдет на новый, более высокий и дифференцированный уровень упорядоченности», 15

Почему? Что произошло в тот день? Было ли это делом случая или предначертано свыше? А, может, случившееся вовсе и не стоило того, что бы из-за него менять всю жизнь? Может, надо было просто  – что там еще, в таком случае, делают сотни и тысячи людей, которые живут без всяких «точек бифуркации», и, если в их жизни и случаются подобные «флуктуации», то после пары стаканов хорошего вина, как правило, проходят без следа. Почему же с Мишелем это ? Может, надо было выпить чего покрепче, или, просто, это была судьба? «пройти мимо», «плюнуть и растереть», «забыть и не париться» «не прокатило»

Впрочем, пора рассказать обо всем по порядку.

Не только для Мишеля Труве, для всех жителей Орлеана день 8 мая 2229 года обещал стать ярким и памятным. В этот день Империя собиралась торжественно отметить 800-летие снятия осады с Орлеана – события, коренным образом повернувшего ход Столетней войны, в ходе которой французы окончательно изгнали со своей земли англичан, вечных противников европейского единства. Тем более что с недавних пор преуспевающие англичане снова начали поговаривать о независимости от Берлина, и предстоящий юбилей был прекрасным поводом напомнить властям Английского Департамента о том, что их притязания тщетны.

Конечно, вся эта давняя геополитическая возня оставалась за кулисами, и для широкой публики все выглядело иначе. , «и другие официальные издания без устали трещали об уроках Столетней войны, призывая граждан . Что было бы правдой, будь это благо, действительно, общим. Так или иначе, юбилей приближался, выделенные средства, большей частью, были уже освоены, и Орлеану из этого даже кое-что досталось. «Mon Empire», «Deutsch Online» Global Channel» «без устали трудиться на благо общего европейского дома»

Так или иначе, весной 2229 года Орлеан оказался в центре внимания Империи, а Мишель Труве – в центре Орлеана. Колледж генерала де Голля, в котором он работал тьютором, располагался в центре города. Одни его окна выходили на площадь Мартруа с памятником Жанне д’Арк, а другие – на дом, в котором она какое-то время жила, и который теперь ожидал невиданного наплыва паломников, начальников и прочих участников торжеств. Понятно, что пройти мимо этого молодой тьютор не мог и уже давно думал о том, как его ученики могли бы ко всему этому приложиться.

Впрочем, не он один. Министерство образования думало об этом тоже и предлагало учащим и учащимся : выучить параграф, зазубрить имена и даты, провести викторину и поощрить самых успешных дипломами и дополнительными баллами при поступлении в университет, то есть теми же самыми и . Это было не ново. Подобным образом, бюрократия Империи уже давно отбирала и воспитывала свою смену. И, хотя Мишель Труве о таковых пока еще ничего не знал, однако на глубине души чувствовал, что этот путь не его и поэтому придумал следующее. «путь букв и цифр» «буквами» «цифрами»

Вместо того чтобы запугивать подопечных экзаменами, Мишель мало-помалу начал рассказывать им о девушке, что родилась в небольшой деревушке Домреми на границе Шампани и Лотарингии, в доме на берегу бойкого и веселого ручья, и никогда не называла себя Жанной д’Арк, но только Жанеттой.

За легкий и веселый нрав девушку любили все жители Домреми. Позже они рассказывали, что, когда Жанетта ходила лесной тропинкой в соседний Вотун, птицы слетались к ней и с пением летели всю дорогу, а затем терпеливо ждали ее возвращения, чтобы проводить назад. Возможно, именно там, на этой тропинке, которые местные жители прозвали «тропинкой пташек», юная Жанетта впервые услышала голоса Архангела Михаила и великомученицы Екатерины, которые предсказали, будто именно ей суждено возвести на трон нового короля и изгнать захватчиков с родной земли.

Услышав об этом, комендант ближайшей крепости Робер де Бодрикур, сначала, девушку высмеял и отправил в родную деревню, но, когда на следующий год Жанетта пришла к нему снова, все же решился отправить ее в замок Шинон, где в то время находился наследник престола, будущий король Карл VII. Бодрикур дал девушке охрану из пяти старых солдат и сказал на прощание: «Иди, и будь что будет!». И она пошла.

Путь длиной в пятьсот километров занял несколько недель. Наконец, 10 марта 1429 года Жанетта прибыла в Шинон, где наследник престола решил устроить ей проверку. Вечером того же дня граф Вандомский ввел девушку в зал, в котором собралось более трехсот придворных. Одного из них Карл посадил на трон, а сам затерялся в толпе. Но Жанетта безошибочно узнала наследника престола и объявила, что послана к нему «Небесным Королем» для того, чтобы освободить Орлеан. Пораженный, Карл отошел в сторону и долго беседовал со своей гостьей. О чем? Это так и осталось неизвестным, но, главное, он ей поверил!

Рассказ Мишеля настолько вдохновил его учеников, что они сами предложили разыграть его в лицах и почти все сделали сами: сами связались с Домом Жанны д’Арк, откуда были взяты костюмы и прочий реквизит; сами раздобыли пять десятков факелов, к счастью, не таких огромных, чтобы спалить весь актовый зал; сами нашли музыкантов и даже разучили пару танцев, впрочем, к собственному же удовольствию. Бал удался на славу!

Именно тогда Мишель впервые задумался над тем, насколько современная далека от жизни. Далека и бесплодна! Потому что все эти бесчисленные диктанты и экзамены, контрольные и тесты, олимпиады и прочие почти не касаются души. Все, на что они способны – лишь имитировать жизнь, которая со всеми ее радостями и надеждами, открытиями и озарениями, собственно и есть настоящая педагогика – « «педагогика букв и цифр» «игры разума» педагогика жизни».

Так, желая изменить своих воспитанников, Мишель Труве изменился сам и теперь уже не мог работать, мыслить, жить по-старому. Отныне они все делали вместе. Вместе проникали в осажденный Орлеан. Вместе радовались снятию осады. Вместе освобождали замки Луары. Вместе присутствовали за мессой в Реймском соборе, где 17 июля 1429 года Карл VII торжественно вступил на престол.

Юная пастушка из Домреми исполнила все, что было ей предначертано и… стала не нужной. Конечно, не Богу и Франции, а королю и его придворным, которые вскоре сдали храбрую девушку в плен бургундцам, а те, в свою очередь, англичанам, устроившим над ней неправедный суд. Процесс возглавил епископ города Бове Пьер Кошон, который вел себя откровенно лживо и подло. Жанна была обвинена в ереси – ношении мужской одежды и 30 мая 1431 года, всего через два года после освобождения Орлеана, сожжена на площади в Руане. Ее последние слова были обращены к Кошону: «Епископ, я погибаю из-за Вас и вызываю Вас на Божий Суд!». Прах мученицы был рассеян над Сеной, и только спустя четверть века ее доброе имя было восстановлено. Суд признан незаконным, приговор принародно разорван на части, а имя Кошона покрыто позором.

И снова Мишель Труве думал, что воспитывал своих подопечных, а оказалось, что он образовывал самого себя. Разбуженная рассказом о жизни Орлеанской девы, мысль, подобно маленькой птичке, взлетела ввысь, к облакам и неожиданно ударилась о вопросы, выше которых раньше она никогда не залетала. Почему король не попытался освободить свою спасительницу? Почему так долго молчала Церковь? Как в Кошоне и других ее служителях могли так причудливо переплестись вера в Бога и вопиющая бесчеловечность? Как сама Жанна смогла все это преодолеть и не озлобиться, не возненавидеть короля, его слуг, народ, Церковь и Самого Бога?

Мишель не помнил, кто из его воспитанников предложил вырастить лилии – цветы с родового герба Жанны д’Арк, чтобы затем возложить их к памятнику на площади Мартруа. И надо же! Все с этим согласились! Хотя, прежде, никто ничем подобным не занимался. Словно, по мере знакомства с жизнью Жанны, ее легкий и веселый нрав, смелость и вера в достижение недостижимого, каким-то необъяснимым образом, передались подопечным Мишеля.

И вот настало 8 мая 2229 года. На излете ночи, пока город еще спал и видел сны, студенты выпускного курса во главе со своим тьютором собрались на набережной Луары около моста Жоржа V, чтобы в первый и, возможно, последний раз вместе встретить рассвет. Утро выдалось прохладным, и ветер задувал так сильно, что юношам пришлось поделиться со своими спутницами пиджаками. Но никто не простыл и, к общей радости, все удалось сделать так, как было задумано. Несмотря на массу намеченных мероприятий, площадь Мартруа еще не была оцеплена полицией, и им удалось подойти к памятнику Орлеанской деве и возложить цветы. Первыми в Орлеане, а, может, и во всей Империи. Несмотря на сквозившие нотки грусти, расходились в самом добром расположении духа, мечтая о том, чтобы такие встречи стали доброй традицией.

Вернувшись, Мишель успел чуть прикорнуть. Ночь выдалась бессонной, и долго уговаривать себя не пришлось. Однако вскоре он уже снова был на ногах и привычным маршрутом направился в колледж. Проходя через площадь Мартруа, Мишель обратил внимание на двух рабочих в рыжих робах, которые какое-то время задумчиво стояли у памятника. Затем один из них подошел к пьедесталу, на котором лежали выращенные студентами лилии, сгреб их в охапку, отнес к контейнеру для уличного мусора и выбросил. Также поступил и второй. После чего рабочие, вооружившись метлами, идеально зачистили территорию вокруг памятника, сели в машину и уехали.

Все произошло так быстро, что Мишель, наблюдавший за рабочими с другого конца площади, ничего не успел сделать. Настроение было окончательно испорчено, а вместе с ним и день, который так замечательно начинался. Мишель откровенно недоумевал, кому могли помешать принесенные студентами цветы? Впрочем, уже вскоре все прояснилось, и открывшаяся правда не могла не поразить.

Обычно Мишель не смотрел телевизор. Не собирался и на этот раз, но скрыться от него тем вечером не удалось. Ведущие новостей на всех каналах наперебой рассказывали о торжествах, подчеркивая, что  – дикторы неизменно выделяли интонацией это слово – При этом на экране возникало изображение пьедестала, который был девственно чист и, казалось, счастлив видеть высоких гостей из Берлина. «первыми» «первыми возложили цветы к памятнику Орлеанской деве Государственный секретарь Иозеф Готт и сопровождавшие его высокопоставленные лица».

Так вот зачем рабочие сгребли и выбросили в помойку выращенные студентами лилии! Мишель почувствовал себя обманутым, даже хуже того – преданным. Почувствовал, что, как когда-то Карл VII использовал Жанну д’Арк, чтобы прийти к власти, также и сейчас, спустя восемь веков, Империя использовала Мишеля и его учеников в своих целях. Использовала их отзывчивые души и горячие сердца, жажду знаний и пока еще нерастраченную способность сопереживать высокому, чистому, настоящему. Чтобы затем, когда придет время, выбросить все это и их самих на помойку, также как сегодня она выбросила их цветы. Молча, безучастно и беспощадно.

Что думала об этом сама Империя, не известно. Практически с детства, сколько помнил себя Мишель, она занимала в его сердце, едва ли, не главное место и теперь, когда она умерла – а случилось именно это! – в его сердце, как будто, образовалась дыра, такая большая, что ничто не могло ее заполнить. Могло ли быть иначе? В какое время и какой стране? Ответы на эти вопросы еще только предстояло найти. Как? Этого Мишель не знал, но понимал, что должен отправиться в путь, не откладывая. Пока сердце не смирилось с неправдой, рана не затянулась, а душа не обросла жирком. И он решился!

На следующий день, тепло простившись со своими учениками, Мишель Труве забрал документы, оседлал свой велосипед и отправился… в деревню Домреми, чтобы затем пройти путь Орлеанской девы до Реймса и Руана. Никуда не спеша, заглядывая в попутные соборы и храмы, размышляя о главном, питаясь от своих трудов, благодаря за каждый кусок хлеба, улыбку и доброе слово. Он уже начал подумывать о монашестве, которое теперь, после нескольких лет странствий, казалось Мишелю наиболее близким к той настоящей жизни, которую он искал.

Пока три года назад не заглянул в Жермени-де-Пре и не встретил здесь, сначала, преподобного Жюста, а затем Валери. Неожиданно ощутив такую поразительную близость, что все его приключения и искания показались подготовкой к этой встрече. Все в ней сошлось, слилось, соединилось, срослось, и, по мере того, как они открывали друг друга, становилось крепче и нерасторжимей. Однако волнение той первой встречи не прошло, не исчезло совсем, и при приближении к дому Валери его сердце по-прежнему начинало биться сильнее.

Вот и сейчас. Заприметив знакомый дом, Мишель притормозил и спешился, прислонив велосипед к невысокой ограде, обвитой диким виноградом. Была половина восьмого. Обычно в это время Валери была уже в пути, тем более в понедельник. Однако могло и повезти, на что позволял надеяться припаркованный у дома . Renault

Мишель поднес руку к звонку и замер, заметив в окне чей-то силуэт. Он осторожно выглянул из-за ограды. Так и есть – на кухне, за столом, повернувшись вполоборота вглубь комнаты, сидел молодой мужчина и с кем-то беседовал. С кем? Этого он не видел. Но более всего юношу возмутил тот факт, что незнакомец сидел за столом с голым торсом. Словно Мишель был обманутым мужем, который, вернувшись домой, застал супругу в объятиях любовника.

Неожиданно мужчина повернулся и посмотрел в окно. Мишель спрятался за ограду, а, когда выглянул снова, увидел то, что лишило его последней надежды. Человек, стоявший в глубине комнаты, сделал шаг и вышел на свет. Это была Валери! В домашнем халате, с чашкой кофе в руке она стояла у окна и о чем-то беседовала со своим гостем. Так, словно они были уже давно знакомы. Иначе, откуда он взялся в столь ранний час, на ее кухне да еще в таком виде?

Мишель почувствовал, как на лбу выступил холодный пот. Нет! Он не был поражен увиденным – он был им убит! Как тогда, восемь лет назад, на площади Мартруа. Стараясь остаться незамеченным, юноша сделал несколько шагов вдоль ограды, взял велосипед и медленно пошел с ним по улице Сен-Мартен к базилике. Еще не зная, что это не конец, а лишь начало истории, в которой, как в кривом зеркале, многое кажется совсем не тем, что есть на самом деле.

Глава 6. Чего не могут машины?

Валери открыла глаза и, бросив взгляд на часы, резким движением откинула одеяло и села в постели. Как неудобно! Она проспала! Никогда, право же, прежде никогда такого не случалось! Поскольку, ложась спать, она всегда заводила будильник, и была уверена, что также поступила вчера. Так и есть! Будильник был поставлен на половину седьмого, но почему-то не сработал.

«Странно! – девушка отложила часы и, набросив халат, вышла из спальни. – Теперь им доверять нельзя. Придется купить новые! Но это потом, а сейчас нужно позвонить в больницу и предупредить, что я опоздаю», – подумала она и, войдя на кухню, чуть, было, не вскрикнула от неожиданности. За столом сидел незнакомый молодой мужчина, который был одет лишь наполовину и смотрел на нее так, словно эту ночь они провели вместе. Рослый и сильный, черноволосый, с тонкими и, одновременно, мужественными чертами лица и торсом атлета, словно высеченным из мрамора, незнакомец был необычайно хорош собой.

– Доброе утро! – гость улыбнулся, и в уголках его глаз сверкнули морщинки. – Я бы с удовольствием приготовил Вам кофе, но по-прежнему не чувствую ног. Простите!

– Батлер? Пол Батлер? Так, значит, это был не сон? – в голове Валери, подобно кадрам немого кино, пронеслись события прошедшего дня. – Но почему я ничего не помню?

– Это фенокард! Вы сами попросили меня дать вчера что-нибудь успокаивающее.

– Да, уж! – замялась девушка. – Извините, но мне надо срочно позвонить. Кажется, сегодня я впервые опоздала на работу!

– Не беспокойтесь! Я никуда не уйду.

Гвардеец посмотрел на непослушные ноги и неловко улыбнулся так, словно хотел попросить у хозяйки дома прощения за все хлопоты, что доставил. Это настолько не вязалось с его внешностью воина – клона, специально созданного для того, чтобы преодолевать любые, даже самые невероятные трудности, что, набрав номер больницы, Валери решила никуда сегодня не ездить и взять отгул. Все равно выйти на работу вовремя она уже не успевала.