Храм любви. Книга первая. Надежда

В подобных случаях из подсознания являлся прежний неизвестный человек, пытаясь убеждать его в мыслях. «Может быть, он и прав», – говорил он себе, убеждая в необходимости не только Храма, но и отдельного интернационального государства, Империи любви, наподобие империи Ватикана, как в самой отдаленной реальности. Конечно, он по-прежнему относил это к неким фантазиям и продолжал отмахиваться от них.

Что-то подобное этому появлялось у него еще при исполнении интернационального долга в Афганистане, но тогда мысли были мимолетными, обусловленными кровавыми ужасами войны. Степень его любви к своим собратьям и стране определялась степенью его жестокости в бою. Однако то, что любовь больше интернациональна, чем национальна, он был убежден и тогда, и сейчас.

В мыслях он по-прежнему называл ее пленительной страстью здравого ума, призванного Богом объединить мир на каком-то общем согласии и интересе. Размышления о том, когда бы ни смерть и страх, а любовь и добро дарили право на власть, все-таки не покидали его. Убеждался в мыслях, что интернациональную политику и идеологию может проводить в полном объеме только интернациональное государство или сознание, воспитанное в подобном. Только оно может приговорить к смерти неопределенное сознание и Царство неопределенного знания. Законы существующих национальных государств всегда отторгали возможность соединения разноликой морали и единого соответствующего права. Единое мнение и различные связи в согласии без противоречий, в нормах приличия, путеводной звездой к любви не сияли, это постоянно разрушала вражда народов и борьба элиты за свою самость. Однако последнее время для него проблемы любви как проблемы мира и всего сообщества людей волновали уже меньше всего

– Если на этом уже сейчас можно что-то заработать или просто не разориться, – говорил он сам себе, – то все-таки надо искать приемлемые формы.

В этом он пытался найти что-то, что уже есть в любовных формах других стран, и идти вперед.

Ему в душе и втайне от всех нравился свой проект Храма, не возможной золотой жилой, а красотой и возможной масштабностью традиций и любовных обрядов, которые начал изучать. Так, обратил внимание, что в Китае существует прокат невест и родителей. Не оставил без внимания и послеразводные обряды успокоения и вселения надежд, что он со временем думал как-то использовать. В некоторых странах существовали и конкурсы красоты не только дам, но и мужчин. Задумываясь и над подобными явлениями, заметил, что во время проведения их молодежь мужского и женского пола, выступая друг перед другом с танцами, песнями и играми с древних времен, приобщались к общению и миру. Каждый мог проявлять свою любовь к своему избраннику или избраннице не только по внешней, но и по душевной привлекательности. Одни раскрывали в этом свою духовную значимость, а присутствующие зрители оценивали, определяя лучших, и обожествляли их, наделяли привилегированными правами.

«Интересные традиции, а если что-то подобное сформировать как ритуал обязательного общения и представления, по их оценке, неких льгот в кафе любви и за участия в мероприятиях общения, то это может быть стимулом, – размышлял он. – Значит, в моем заведении можно было бы сделать и так, чтобы люди искали свою гармонию». Именно поиск этой гармонии должен был, по его намерению, стать религией заведения и может даже человечества, в которой оно потеряет смысл к агрессии в хаосе произвола и сможет реализовать свой инстинкт веры в любовь.

Предполагал в фантазиях, что когда-нибудь могут появиться и роботы, заменяющие любовных партнеров и даже детей для обучения родительским обязанностям. В этом случае их не нужно будет кормить и тратить свое время на воспитание, а интеллектом и послушностью они могут быть выше живых представителей. Возможно, настоящих детей будут уже скоро воспитывать только специалисты и очень любящие родители, заслужившие это право. Однако так или не так, может быть или совсем не быть, но все это необходимо приводить в единую систему, и если это делать через веру в неких храмах святости, то это лучший выход решения любовных проблем.

В таком подходе современном могут появиться и дизайнеры любви, семьи и общения. Для того же, чтобы человечество не забыло историю развития натуральной любви, им нужны будут примеры, обряды и история морали, как и новые ее варианты, которые исключили бы стрессы и трагедии, порождаемые любовью. В этом без музея традиций и примеров – понимающе убеждал себя он – обойтись будет нельзя. Все лучшее и возможное планировал так или иначе при необходимости воспроизводить в сводах своего Храма.

Претендентами на освещение могли быть не только демонстрации разных традиций народов мира. Полезным могло быть и искусство раскрытия женственности дамами, что как цветы неба и сердца представляют гетеры в Греции, гейш Японии и абсарки из индийской мифологии. Подобные им представители могли бы помогать бороться с мужским и женским одиночеством. Ими можно было исключать душевные трагедии и не только. Кроме этого, в таком интимном общении могли бы исключаться имущественные претензии. Современный же интим законен только в браке, при котором сразу возникают имущественные и нравственные проблемы. Вот тут как ни крути, с божественной правовой доступностью и отношения любовной страсти без традиционного брака могли бы как-то быть узаконены. Усмехаясь над своими мыслями, говорил себе: «Здесь хоть кишки вороти, хоть яйца рви, а танцующие небес цветы будут нужны для святого общения с рассказами и демонстрацией верности и любви. Ныне в некоторых странах подобные представители не считаются проститутками, а многим ставили даже памятники, как фавориткам знати. И почему что-то из этого общения в каких-то формах нельзя воспевать для всех? А для подчинения этой стихии разуму и счастливому сотворению жизни, кроме веры и Храма, ничего не подойдет».

Ради этого он вновь и вновь останавливал бег своих размышлений, боясь, чтобы любовь у него из обоснования Храма невольно не превратилась в политику борьбы за счастье человечества, хотя так или иначе бессознательно уже думал о моральной революции. Не подозревая также, что ковыряется в политической жиже, в которой боялся утонуть и предпочел такие дебри не раскрывать, а скрывать под более-менее благородными делами. «Делай, что возможно и что по силам, и будь доволен», – говорил он себе. Однако однажды бес дернул его, и он как-то обратился к одному видному политику и талантливому человеку его времени, пытаясь пристегнуть нехилого финансового компаньона к идее создания Храма любви.

– Какая галиматья, – ответил один из его секретарей, выслушав его рассуждения. – С такими идеями к нам еще никто не обращался. У нас есть предложения и лучше, и доходней.

От такого категоричного ответа ему стало больно и как-то не по себе, но это повторилось и с другими, к кому он обращался:

– Нашей прикормленной аристократии что не в дар карману, то как горох по барабану, – говорил он, скорее успокаивая себя, так как они, боясь выглядеть странными, не хотели видеть и выгоды. – Не каждый способен перепрыгнуть через бездну душевной нищеты, – добавлял он, оправдывая себя за неудачи. Однако продолжал упрямо идти к своему тайному замыслу, собирая все, что могло бы стать экспонатами для Храма. В душе отрешенно говорил:

– Неужто это люди того поколения, которое хочет изменить Россию и мир в лучшую сторону? – и не находил ответа. – В этом деле, похоже, и мало званных, и мало избранных. Что-то такое, кажется, было сказано Иисусом по подобному поводу.

Однако жена стала замечать его переживания, так как он стал иногда рассуждать наедине сам с собой, и попросила общего знакомого поговорить с ним.

– Нет, это бред, – сказал ему он, уяснив его затею. – Ничего не получится, слишком громоздкая цель, да еще и с действующими церковными конфессиями конфликт можешь получить. Стяжать святой дух, подвергая сомнению догматические основы святости, церкви реального мира, тебе не простят. Чтобы человечество стало свободным от предрассудков в любви, ну зачем? Этим ты не вскружишь головы. Какие тараканы в твоей голове. Тебе это надо? Да и не с нашими финансами такую бадью разводить. Живи проще в середнячках и не залезай в «непонятную». Сейчас более легкие деньги под ногами лежат. Ты же крутишься, и деньги имеешь, и так каждый. Ну, интимный магазин организуй, если эта проблема волнует или школу любовной гармонии, но без веры. Пригласи сексологов, психологов, подбери литературу, ученики найдутся. Только вот этот пафос стремления к величию может тебя выбить из твоей струи и разорить в ноль. Пойди в церковь, поставь свечку и забудь эти мысли. Эта орбита вращения не для таких мало могущих господ, как мы. Если тебе кого удастся заинтересовать, то тебя, как пуговицу, пристегнут к чужому парадному пиджаку, и только.

Он действительно опять зачастил в церковь и серьезно думать некоторое время об этом перестал. Молился обычно долго, как бы успокаивая свою душу от безысходности. Пытаясь освободиться или окончательно утвердиться в своих замыслах, которые до этого наполняли его пустую душу каким-то поиском. Ему казалось, что после каждой молитвы за его спиной уже не вырастали крылья, а наоборот, отрубались желания, как части его конечностей. Однако от себя было не уйти, и продолжал терзаться душевными переживаниями.

– Хотя, по большому счету, причем тут моя душа? – говорил он, молясь как-то перед иконой. – Государство наше тоже отступило от своей идеи, став, по сути, мещанским монстром, и управляется куда ни плюнь такими же педантичными мещанами или идейными скопцами. Однако вряд ли кто от этого плачет, хотя тоже полного спокойствия и удовлетворения найти не может. Однако, что это я вижу? Только свои глобальные мечтания. Вот и Боже над ними вроде как плачет. Ну, мои страданья – это горечь по трудно решаемому смыслу жизни.

Так с горечью вопрошал он по несовершенству мира с идейным выгоранием элиты в нем что-то менять.

– А твои что значат? – опять вопрошал безответно он.

Мать Богородица из-под риз безответно смотрела на него, будто качая головой. Ему казалось, что по иконе, как и по его душе, текли слезы, как бы призывая к смирению со своей судьбой.

– Пусть это мне не кажется, плачет, значит, по делу. Слезы – это благое явление, они как некое очищение от греха.

Только такового у себя не находил и лишь в этих видениях обвинял небесных повелителей.

– Даже боги в бессилии и безысходности страдают за этот мир, омывая слезами его безрассудность, – шептало ему воспаленное от раздумий сознание. – Каждый день убивают, как на настоящей войне. Убивают плоть святой красоты и романтику жизни меркантильностью и прагматичностью борьбы за выживание. Красоте духовной, как и истине, не осталось места. Люди, призванные своим положением изменять судьбу мира, привнося в ее красоту, оказались не способны перешагнуть за границы обыденного круга наживы, чтобы в нем выразится и скрыться от безлико властвующего «я». Почему же боги отстранились и не могут исправить это?

– Может быть, их сознание, – шептал уже он сам перед иконой Христа, – не готово принять мой святой зов любви, к которой призываешь ты. Ты же извне, с небес, должен управлять сознанием всех. Видимо, управляешь так же моим, нагоняешь думы, а зачем? Хоть создал этот мир с насильем, призываешь к любви. Значит принуждение всех к любви – это твоя воля и право. Где же она, твоя божья воля с влиянием на разум? Вот уже я и за тебя, и за себя посылаю молитвы за всех жаждущих твоего обещанного мира. Хочу, чтобы они дошли до политиков, правительств и народов. Во имя всего святого! Дай им силу разума зрячих праведников! Пусть перешагнут через ограниченность своей жизни, наполни их души святой мечтой и помоги мне сотворить на земле задумку твою. Пусть в нем будет жить религия настоящего земного счастья, зовущая и к душевной, и к телесной радости. Пусть она дополнит наши религии новой надеждой непотусторонних желаний и станет не религией обязанностей, а сокровенной религией прав на реализацию земного счастья, через познание себя и соединение со своей божьей природой плоти и духа.

Подобные просьбы или полусознательные молитвы в его устах часто были скрытой причиной его внутренних сомнений и посещения церковных служб. Жена этой религиозности совсем не стала понимать и стала думать, что у мужа пошли какие-то психические отклонения, как у многих афганцев после ранений в военных кошмарах, которые им пришлось пережить. Сначала она смеялась над ним, говоря ему, что он молится Богу, а думает о грехе. Бог его никогда не поймет и не внемлет и за это даже может наказать, но с этими странностями постепенно смирилась.

Всю свою жизнь, которую он прожил в коммунистическом режиме, это была погоня за званием в иерархии власти, где инициатива не очень-то одобрялась, а педантичность была ее основой. С падением этого режима свобода с безденежьем бросили его в пустоту и заставили думать.

В перестроечное время, после Афгана, он организовал кооператив, потом – фирму, где постоянных членов было не более трех человек, и в личном плане вроде бы обогатился. Имел две машины, купленные у военных, две дачи, молодую жену и жил свободно, не так чтобы на широкую ногу, но не в чем особенно не нуждался, а радости этого счастья как бы и не чувствовал. Чего ему не хватало, он и сам толком не знал. Ему стало ясно, что он, по сути, как был, так и остался по образу существования мещанином при той и этой власти. Мелкие бытовые интересы и развлечения. Обидно за себя никогда не было, но это осознание, что богатство в могилу с собой не заберешь, стало напоминать о себе, когда идея Храма стала задевать его самолюбие. Отступление от захватившей его идеи для его военной души было некомфортным. Посещая церковь, он как будто беседовал с Богом.

Время шло, дети подрастали. Жена на его странности: сбор различных сувениров и фактов любви из истории мира – не обращала внимания. Частые посещения церкви и одновременно повышенный интерес к интимной литературе уже тоже перестал удивлять. Ей было все равно, только бы в доме был покой и деньги. Сколько зарабатывал муж, она никогда не знала. Одно время он чуть было не разорился, но как-то выкарабкался, и семья больших трудностей от этого не испытывала.

Сколотить достаточный начальный капитал для большой раскрутки не получалось. Отряды различных мошенников то обманывали липовыми акциями, то с жильем, то с предложением покупки заграничных курортных апартаментов. С каждым годом работать приходилось все труднее и труднее. Крупные фирмы постепенно вытеснили таких, как он, мелких посредников. С этими ежедневными заботами идея Храма все-таки его не покидала, и однажды за гроши приобрел списанный дебаркадер.

На нем он стал разворачивать что-то вроде интеллектуального кафе с музеем любви. При этом он предполагал организовать не просто кафе, а интеллектуально-игровое купе-кафе с оригинальной формой общения и культурного отдыха. Предполагал, что интеллектуальное общение требует уединения только с понимающими тебя друзьями или с какой-нибудь интеллектуальной фонотекой. Такое купе-уединение – это для него было необходимым условием, где посторонние взгляды и интересы любопытства окружающих мешать были не должны. «Значит, вариант купе – это дополнительный вариант, обязательный к общему залу», – убеждал он себя. Тут ему ничего нового сотворять не приходилось – так, приват-кабины были во многих развлекательных заведениях. Ему же хотелось их упростить и сделать кабинами творческого уединения.

Для реализации этого подхода с открывшейся возможностью на дебаркадере он планировал в каждом купе установить компьютер для уединенного общения. Каждый посетитель мог бы создавать на нем свой сайт, где желающие могли бы раскрывать и показывать свое творчество. Это уже могли бы переносить и на большой экран в общем зале. Творчество планировал разрешать и на теле, и с телом, как Храмом своей души. Посмотреть уже интимное творчество можно было бы только за деньги. Таким образом, кафе должно было помогать создавать такие сайты, чтобы разврат не хватал за горло и совесть не отрубала головы.

Так как в этом подходе без зала свободного общения обойтись было невозможно, он подумывал о необходимости заранее предусмотреть среду занятий в общем зале. «Даже небольшой зал на дебаркадере для организации вечеров знакомств, творческого общения со свободным микрофоном и свадеб меня бы устроил. Такое точно не разорило бы, – говорил он себе. – Такое можно было бы даже сдавать и на этом зарабатывать. Рекламой и стимулом, естественно, могли служить различные откровения, а музей любви в исторической перспективе мог быть приманкой и познавательным развлечением».

Для этого он собирал и заказывал различные экспонаты и образцы великого проявления любви в истории общества. Однако он решал не только показывать любовь современников как факт и то, чем и как она жила в своей истории. Другой возможности для реализации своих интересов он не видел, но это могло быть только по началу дела. В процессе дальнейших размышлений он все-таки склонился к мысли, что сможет вытянуть идею, если в своем Храме любви организует службу счастья, которая будет развивать любовное общение граждан, но как это сделать, чтобы не скатиться в разврат и при этом искоренить проституцию как проказу, полностью не понимал. Несмотря на это, в реальности своей затеи уже почти не сомневался.

По своей упрямой натуре он еще больше стал считать, что оправданием дел может быть убеждение, что душевное родство на основе великих чувств всегда лежало основным краеугольным камнем счастья и его дела. Поэтому служба счастья с кафе и музеем любви была ему и окружающему его миру людей более понятна. Считая так, он как будто открыл себе новый глаз и отрезвел от своих прежних сомнительных раздумий, но полностью раскрывать свои замыслы кому попало не считал нужным.

Это не позволяло ему выглядеть уже довольно серьезным типом, так как подтверждало наличие нормального человеческого мышления с поступками на сколачивание капиталов. Меркантильная хватка была основным мерилом зрелости любого человеческого поведения в окружающем обществе потребления, где успешность и счастье были таким же товаром. Даже глупость в нем, если она приносила кому-то деньги, таковой не считалась. Окружающие могли только позавидовать и сказать, что ему золотая моча ударила в голову.

Когда убедился в своей правильности намерений и их необходимости, сказал себе:

– Теперь вперед. Вперед и только вперед, и пусть уже дело подскажет, что приживется, а что нет, но уже не в уме, а в конкретном заведении. Буду надеяться, что и другое, и большее придет со временем набора практического опыта. Если в обыденной жизни люди не видят внутренний мир друг друга и современные центры досуга тоже не стремятся к раскрытию их внутренней природы, то тут свободная ниша. В их структурах все пущено на самотек, то это и надо исключить. В лучшем случае внешнее восприятие, по которому и предполагаются знакомства в них, зачастую обманчиво от того, что не нацелено на духовность, и потому ведут к мимолетным и ошибочным, ничем не гарантированным отношениям. Я постараюсь заполнить эту нишу пустоты душевным наполнением во имя любви, – окончательно решил он. – Чем не благородная цель? – задавал он по этому умозаключению уже вопросы себе. – Если хорошо продумать, то все можно будет решить.

Таким образом, в своем Храме любви он намеревался создавать как можно больше условий для возникновения духовного общения. Необходимость этого для получения взаимности, рожденной на настоящих, а не обманных ощущениях чувств, для него казалась законным делом. При этом он хотел, чтобы в его Храме была полная диктатура любви от женщин, как ее творцов жизни и любви, но без возрождения матриархата, а все строилось бы на отношения согласия, как условия семьи будущего мира.

«Как ни крути, подобные центры любовных отношений с воздаянием и даром любви за покаяние и очищение по духовной значимости через самовыражение, с музеями любви, могут быть везде и оправдывать название Храма любви. И почему такая инновация не может стать поддержкой от государства? – спрашивал он себя. – Мораль должна стать основой права, а оно – формой общественной любви, а не только его проклятьем и карой. Мораль же, как зеркало души, должна быть в руках веры, и отделять государство от веры любви нельзя. Значит, должна быть общая единая вера у всех стран мира, которая не отрицала бы существующие ныне формы. Тогда всегда бы светило солнце любви для единого мира и без дыма войн. В таком подходе такие заведения могли бы стать и международным трендом, и финансовым условием для публичного раскрытия духовного мира, каждого гражданина и ощущения своего счастья и счастливого Мира. Похоже, нашему государству ныне не до этого и недосуг. «Ну что же, пойду потихоньку сам. Иначе механизма нового общения на духовных формах стяжания любви с согласованными эталонами морали и совести никогда не будет».

Этим в последнее время он жил, играя на своей гармошке дум, как одинокий гармонист на селе у своего забора, чем-то подпевая делами, пока не встретил свою роковую любовь.

Глава 2. Встреча

Не каждая встреча в радость,

А порой мимолетна на малость,

Но, став искрой большого романа,

Освятите, чтобы болью не стала.

– Мужчина, скажите, к какой платформе подойдет электричка? – спросила Арабеса стоящая на платформе девушка с гитарой. Она улыбнулась и лукаво посмотрела на него.

Все женщины рано или поздно осваивают разговор глазами. Этот взгляд обольщения, как по этой науке, стрелой амура пронзил его воображение, приглашая к большему общению.

Он усмехнулся и, с интересом оглядев ее с ног до головы, ответил:

– Для такой красивой девушки электричка может остановиться на той платформе, на которой она захочет. Ей достаточно махнуть рукой приближающемуся поезду – и ах, кони встанут у ее ног, как такси у светофора.

– Сейчас наговорите.

– А вам, сударушка, куда?

– В Москву, разгоняю тоску.

– Оно и похоже. От одного взгляда на вас тоска исчезает. Голубые волосы, голубые глаза, голубая мини-юбчонка и еще что-то вроде штанин до колен, держащихся на подтяжках из-под юбки. Это что, мода сейчас такая?

– Это, собственно, подарок от богатой фантазии для поражения мужского воображения. Я голубая роза – леди желанная или королева мечты, как голубая куколка Барби. Сейчас если из серой массы не выделишься, не пройдешь по лезвию разумного, тебя не заметят. Вот почему и серьга на пупке, но когда это не надо, я не надеваю.

– Громкая заявка. Только сейчас и этим уже не удивишь. Когда-то женщины, чтобы удивить мужчин и выделиться из своей массы, надели брюки. Сейчас это так обыденно, что порой девушка в юбке выделяется уже из брючной толпы.

– Не люблю женщин в брюках. Мне кажется, они в них теряют женское лицо. Настоящая женщина на выход брюки не наденет, если это ей не надо по роду деятельности.

– Так ваш голубой авангард голубой мечты – это тоже род деятельности?

– Реализация мечты должна быть смыслом деятельности и частью каждого уважающего себя человека.

– В реализации мечты и смелости вам отказать трудно, одно ожерелье на груди чего стоит. Сами собрали?

– Да.

– Красивое и с цветами, они как живые, да и вы сами как цветочек – можно нюхать и целовать с ног до головы.

Последние слова он произнес, наклонившись над самым ее ухом и почти шепотом. Уже отпрянув от нее, извинился за сказанную дерзость.

Она улыбнулась и ответила, что не восприняла это за дерзость, а наоборот, ей даже было приятно это слышать.

– Однако чувствуется, что вы модельер-самоучка. Больше смахивает на орхидею голубой ориентации, а волосы родные?

– Родные – темные. Я в действительности черная орхидея с голубыми глазами.

– А на голове тоже такие? – усмехнувшись, пошутил он.

– Там, на что вы намекаете, у всех темные, кроме альбиносов, стыдно в вашем возрасте не знать. Однако и там у женщины могут быть любые, если это будет голубой мечтой мужчины.

– Да… а вы, девушка, как ходячий кроссворд, можно часами глядеть и разгадывать, все интересно и все загадочно. Вон какой красивый пупок с красивым пирсингом, а ниже, наверно, еще красивей. Приходится только воображать, какая там мечта прячется, – полушутя продолжал он.

– Это полезно, особенно мужчинам вашего возраста – стимулирует жизненную энергию.

– В прошлые века дама из-под платья слегка ножку покажет – мужчины в экстаз приходили, а сейчас вот и пупок светится солнышком, и на спине всего два шнурка, а потом и говорите – насилуют, а кто виноват?

– Ну, только не женщина, – возразила она. – Раньше поцелуи были запретом. Поцелуй прилюдно считался неприличным занятием. Даже первый поцелуй увидев на экране в кино, люди плевались и говорили, что ничего позорнее для взора не видели. Танго, вальс раньше тоже считались непристойными танцами. Даже балерины танцевали в длинных юбках. Обнаженное для обозрения тело и страсть являлись позором общества. В джунглях женщины ходят почти обнаженными, и это считается в порядке вещей. Границы нравственности у всех, видимо, разные.