Граф Соколов – гений сыска

– Христианская доброта в практической жизни, увы, не всегда хороша!

Аполлинарий Николаевич возразил:

– Однако, папа, сила в доброте великая. Вот тот же Андрей Свиридов… Я оставлю историю о нем… на десерт.

Девичий хор, согласно порядкам старины спрятанный в кустах, согласно затянул:

Во саду ли, в огороде,Девица гуляла…

Официанты принесли новую перемену: перепелов, жаренных на вертеле, фазана в сметане, шницель «Вальс Чайковского»…

Соколов посмотрел на Диевского:

– Николай Григорьевич, у тебя, как лица начальственного, много, поди, баек припасено. Расскажи, сделай обществу наслаждение. Ну, как ты знаменитого Куренкова ловил?

Все замолкли, ожидая рассказ. Старший официант, заложив за спину левую руку, с привычной ловкостью разливал вина. Остро пахло сухой хвоей. Было хорошо, как редко бывает в жизни.

Погоня

Пристав Диевский, разогретый вином, живо начал рассказ:

– Ныне имя страшного убийцы Куренкова известно каждому. О нем много писали газеты. Мне же пришлось охотиться за ним еще лет десять назад. Куренков из крестьян, но закончил сельскую школу, ходил в реальное училище. Оптовую торговлю винами Александра Белова, что на Маросейке, помните? Его туда конторщиком приняли, на хорошем счету был. Фотографией увлекся, удачные снимки делал. Одевался под барина. Но стал на бега ходить, много проигрывать, а из кассы – того, денежки начали пропадать. Белов его расчел. И вскоре, здесь же на Маросейке, Куренков ограбил лавку оптических приборов Шоровского. Куренкова дворник местный в лицо знал, схватил, но тот вырвался, дворника табуретом шарахнул и скрылся. По всем полицейским участкам было разослано описание внешности грабителя.

Прошло месяца два, но Куренков, подобно невидимке, растворился в громадном городе. И вот однажды на закате сентябрьского воскресного дня шел я по Солянке. Вдруг смотрю – из пивного зала Василия Перова выходит крепкого сложения, хорошо одетый человек, в белой сорочке, галстуке, тростью помахивает, костюм прекрасного покроя, может, шил у Жака или у самого Анатолия Гришина в Столешниковом переулке. Однако по манере держаться, по расхлябанной походке, по сутулости угадывается в нем простолюдин.

Но я прошел бы равнодушно, ежели этот субъект не вел бы себя нервно. То оглянется, то возле зеркальной витрины потрется – изучает ее отражение. Ясно – опасается наблюдения.

Вдруг субъект стал переходить дорогу, лицом ко мне повернулся. Жесткие иссиня-черные волосы зачесаны назад, лоб узкий. Овал лица квадратный, нос прямой. Ушная раковина треугольная, оттопыренная. Шея короткая, грудь широкая, рост выше среднего. Ведь это совпадает с приметами разыскиваемого Куренкова!

Оглянулся я: ни городового, ни дворника. Только слоняется рвань разная, ведь Хитровка с ее ночлежками и трущобами в двух шагах. На помощь этих головорезов рассчитывать не приходится. Скорее наоборот… Тип наверняка вооружен, а я нет. Ну, думаю, уйдет! А тип уже заметил мое внимание к нему. Остановил извозчика, вспрыгнул в коляску. Что делать? Другого извозчика, чтобы проследить, не вижу. Тогда я рванулся, догнал коляску и ухватился за рукав типа. А он меня по лицу – хрясть! А сам соскочил, задал деру. Ну, я за ним! К Спасо-Глинищевскому переулку тип не побежал, его там наверняка дворники схватили бы. Тут какая-то шпана проходила, крикнули ему: «Мотай в соляные склады!» Тот и нырнул в подземный лабиринт, где бесконечные темные переходы, а по случаю выходного – ни души, даже фонари керосиновые не горят. Сторож и тот, как потом выяснилось, не вышел на службу по причине запоя.

Как быть? Подобрал я отрезок трубы, спрятался за выступ. Полчаса жду. Совсем уже темно, ни живой души вокруг, только крысы между ног шуршат. Холодно стало, зуб на зуб не попадает. Что делать? Спущусь в лабиринты, он или ускользнет, или меня укокошит и опять же скроется. Вдруг мысль пришла – остроумная. Ору: «Эй, браток, легавый слинял, канай наверх!»

Что бы вы думали? Слышу в темноте осторожные шаги. Вот и мой голубчик нарисовался, головой повертел туда-сюда. Я его обрезком трубы ка-ак шарахну – он и брык, без чувств распластался.

Дернул я на Солянку, стал свистеть, прибежал городовой, мы типа в участок приволокли в наручниках. Действительно, Куренковым оказался.

– И большое наказание тогда этот человек понес? – спросил старый граф.

Диевский вздохнул:

– Выпустили его за отсутствием доказательств вины! Дворник, которого он – табуретом, был свидетелем единственным. Про отпечатки пальцев мы тогда и не слыхали. Попади он в тот раз на Сахалин, так и не произошло бы трагедии в Малом Ивановском переулке, которой, кстати, заниматься пришлось Аполлинарию Николаевичу. А вскоре меня повысили в должности – стал приставом.

Соколов коротко хохотнул:

– Вот, Николай Григорьевич, какая несправедливость: ты трубой – по голове, и тебе – повышение в должности. А если бы я такое, не приведи господи, сделал, так все газетки захлебнулись бы в злобных ругательствах: «Ах, опять этот граф-злодей!»

Отозвался Ирошников, усиленно налегавший на шампанское:

– Вам, Аполлинарий Николаевич, нет нужды трубой действовать. У вас кулаки что тебе пудовые гири.

Все улыбнулись, Диевский простонародно расхохотался и потребовал:

– Аполлинарий Николаевич, расскажите вашу историю, как вы Куренкова допрашивали! Право, господа, дело такое, что его впору в пособие по уголовной тактике заносить.

Четыре трупа

Соколова на этот раз упрашивать не пришлось. Он, неспешными глотками потягивая крымскую мадеру, начал историю:

– Однажды в полицию обратился этот самый Куренков, проживавший на полюбившейся ему Солянке в пятом доме по Малому Ивановскому переулку во владениях купчихи Анны Кучумовой. Куренков, страшно взволнованный, притащил за собой еще двух свидетелей, каких-то мужичков-ремесленников, и рассказал, что в начале восьмого утра пришел в пивнушку Перова, где гулял до обеденного часа.

«Я ведь откровенно с вами объясняюсь, – говорил мне Куренков, – дело тут плохое, мокрое. Нынче насчет выпитого ошибся в расчете и малость пошумел с одним посетителем. Владелец трактирного заведения Василий Андреевич Перов разнервничался и кричит: „Чтоб, чиж паленый, духу твоего здесь не пахло!“ Я и вот эти мои кумпаньены, а еще теперь сбежавшая приститутка Феня пошли ко мне выпить, потому как в тумбочке бутылка водки дожидается. Пришли, а там на полу – кругом одни трупы, четыре, так сказать, экземпляра. Мы как злодейство обнаружили, сразу к вам, осведомить-с!»

* * *

Жил Куренков в полуподвальном помещении, где тридцатилетняя вдова сдавала рабочим койки. Когда мы спустились туда, то увидали совершенно жуткое зрелище. Вдова распласталась в громадной луже крови возле окошка. Ее двенадцатилетняя дочь Соня лежала зарезанной возле дверей. На спинке металлической кровати висели два сына вдовы, задушенные полотенцами, – четырех и пяти лет. Возле убитой вдовы стоял выдвинутый из-под кровати сундучок. Он был открыт, и вокруг валялись медяки.

Мы приступили к осмотру места преступления. Куренков помогал нам с необычным энтузиазмом. Он по своей охоте подробно рассказал об образе жизни убитой, о круге знакомых, о том, что трамвайный кондуктор Еремеев был ее любовником, и весьма ревнивым…

И указывает на сундучок, крышка которого раскрыта и кругом медяки раскатились:

– Дело ясное: Еремеев с нее деньги требовал. Она полезла в чужую скрыню, а там – копейки, вот Еремеев со злобы и порешил всех.

Весь этот энтузиазм показался мне подозрительным. Допросили мы по отдельности Перова и тех двух приятелей, которых Куренков в квартиру привел. Они подтвердили, что Куренков безотлучно с раннего утра находился в пивной, много пил, жаловался на резь в желудке, раза три в туалет бегал, проигрался на бильярде, хвалился своими любовными похождениями.

Медик Павловский, в свою очередь, по состоянию трупов определил, что смерть наступила где-то в полдень. Спрашиваю Куренкова:

– А когда вы утром из квартиры уходили, кто здесь оставался?

Он назвал двух-трех человек и добавил:

– Дети еще на своей половине дрыхли, а покойная вдова попалась мне на крыльце. Она разговаривала с дворником Мартыновым. У меня после вчерашнего было сильное изнеможение. Средство от такого недуга мне известно. Вот я и пошел к Перову, чтобы поправиться. А дворник Мартынов ехидничает: «Опять покатил бельмы заливать?» Я ему – вежливый резон: «Почтенный вы мужчина, Мартынов, но только моя выпивка в ваше рассуждение не должна входить». Спросите, он мне не даст соврать.

* * *

Время было позднее. Трупы мы в полицейский морг к Лукичу отправили. Я приказал, чтобы принесли пиво и бутерброды. Угостил Куренкова. Против него у меня не было никаких улик, и все же внутренний голос говорил: «Виновен!» Объявляю:

– Спасибо вам, Куренков, следствию вы очень помогли. Но только дело хитрое, боюсь, трудно его распутать будет.

– Это точно, Еремеев человек самый паскудный.

– Распишитесь здесь, на протоколе.

Куренков с явным наслаждением закрутил роскошную подпись и направился к дверям. Я, словно между прочим, спросил:

– Чуть не забыл, Куренков, что в руках у Софьи было, когда она домой вернулась, – корзина или баул?

Куренков живо откликнулся:

– Да ничего, порожние у ней руки были!

И вдруг он осекся, поняв, что проговорился. У него начался приступ нервического хохота:

– О-хо-хо! Ну и ловко вы меня подцепили!

И далее самым простым и спокойным тоном рассказал, что у него в тот день и впрямь болел живот и он раза три бегал в туалет, который на улице. Пропил все деньги, а «нутро своего требовало». Тогда он пошел на хитрость: сказал, что отправился в туалет, а сам припустился домой, чтобы обокрасть сундучки рабочих и быстро вернуться в трактир. Когда обнаружат пропажу, то у него верная отговорка: он целый день безотлучно провел в трактире. Все удалось блестяще. Никто не видел, как он проник в заборный лаз и через черный ход вошел в квартиру. Когда начал обшаривать сундучки, вдруг вернулась хозяйка. Она сказала, что заявит в полицию. «Вскипела тут во мне злоба, аж все нутро затряслось. Ну, думаю, курва, в единый миг тебе предел жизни поставлю. Выхватил нож и по самую рукоять ловко всадил!» – хвастливо заявил Куренков. А тут – как нарочно – на пороге Софья.

…С девочкой убийца расправился безжалостно. Уже хотел бежать, как услыхал веселые детские голоса. Это, на свою беду, вернулись сыновья вдовы. Куренков опрокинул их и одновременно придушил руками, а затем, еще дышавших, повесил на вафельных полотенцах…

(Сделаю маленькое авторское отступление: в моем распоряжении следственные фотографии участников этой трагедии. Страшная картина: малыши, висящие на спинке кровати с задранными вверх детскими личиками. И сам Куренков, вполне приличный на вид человек, в хорошем костюме, со спокойным, почти доброжелательным выражением лица.)

– Ради чего этот изверг пошел на столь страшное преступление? – спросила жена Рацера.

– Я этот же вопрос задал убийце, – сказал Соколов. – Тот промямлил: «Она мое мужское достоинство оскорбила! Я ухаживал за ней, на Троицын день коробку ландрина подарил, а она, лярва, любила не меня, а Еремеева. Когда это произошло, думаю: вот теперь за все отыграюсь – сразу!» – «Эх, Куренков, женщины любят богатых и сильных, а на тебя смотреть неприятно: пьешь много, бегаешь от работы. На себя обижаться надо».

Суд приговорил убийцу Куренкова к бессрочной каторге.

– Тяжелая история, – тихо сказал старый граф. – И ты, Аполлинарий, после этого все еще станешь возражать против сурового наказания преступников?

Соколов мягко улыбнулся:

– Простите, папа, но, по моему мнению, христианская доброта порой должна превозобладать над наказанием. – И он повернулся к гостям: – Согласитесь, господа, что только доброта может исправить к лучшему заблудшего человека?

Жеребцов взмахнул рукой:

– Безусловно, достаточно вспомнить случай с ювелиром…

– Свиридовым? – подхватил Соколов. – Да, пример весьма показательный. И я готов поведать вам эту историю.

Странные обстоятельства

– Я люблю повторять, что работа сыщика напоминает игру в шахматы, где первый ход принадлежит преступнику. Сыщик обязан быть умней и проницательней преступника, тогда он всегда поставит мат – злодей получит свое.

Соколов на мгновение умолк. Свет «Селадона» ярко освещал крупное мужественное лицо сыщика, сделавшееся вдруг печально-задумчивым. Он продолжил:

– Но бывают случаи, когда духу не хватает сделать последний ход, наказать порок. История, о которой вам поведаю, случилась в мой первый год переезда из Петербурга в Москву. Поселившись в громадном доме у Красных Ворот, я по субботам порой захаживал на Сухаревскую толкучку. Здесь среди разного хлама можно отыскать за бесценок хорошую картину, по невежеству наследников выброшенную вместе с мусором, или редкий том – мечту коллекционера. Помните трактирщика Григорьева, имевшего на Сушке заведение в подвале? Так он целую библиотеку редкостей собрал на книжных развалах. Был случай, когда какой-то пьяница ему притащил кипу царских указов, подписанных Петром Первым и им же правленных!

– А еще карманников на Сушке – что стаи воробьев на овсяное поле слетаются, – сказал Жеребцов.

– Верно, ходят туда как на службу, – согласился Соколов. И продолжал: – Проходя мимо калачного ряда, я обратил внимание на прилично одетую барышню лет двадцати пяти. В одной руке она держала над собой кружевной зонтик от солнца, а на локте другой висел ридикюль. Последний был почему-то раскрыт, и оттуда выглядывал уголок кошелька.

«Надо сказать барышне о неловкости», – решил я и уже было двинулся к ней. Но вдруг во мне заговорил профессиональный сыщик. Я подумал: а не воришка ли развязал ридикюль? Решил: надо малость последить. Окинул взором прилежащее пространство: где специалист по чужим сумкам и карманам?

Да будет вам, дамы и господа, известно, что карманный вор всегда имеет приличный вид, одет исправно, чисто, но неброско. Вор не должен выделяться из толпы, а вид его обычно вызывает доверие. В руках его вы не увидите ни зонта, ни перчаток, ни трости.

Рацер вставил:

– Эта профессия требует свободных рук.

– А какие пальцы у карманника высокого класса – ну, прямо-таки Рахманинов! Они необыкновенной длины, узки, выхолены. Такой мастер всегда действует в одиночку.

– Почему? – удивилась любознательная супруга Диевского.

– Ваш муж, сударыня, подтвердит, что настоящий вор-карманник, мастер экстра-класса, или, как его зовут в уголовной среде, щипач, всегда полагается лишь на себя, и сообщник для него – ненужная помеха. Зато заурядный карманник работает на пропуль, то есть, вытащив кошелек, он спешит передать его своему сообщнику.

– Понятно, – мотнула головой супруга Диевского, – чтобы не застукали с поличным.

– Совершенно верно, сударыня! Вдруг я увидел, что к барышне приблизился юноша лет двадцати. Он был скверно одет, лицо с тонкими, даже благородными чертами, серое от дурного питания, хранило печать несчастной жизни. Никаких профессиональных воровских признаков в юноше я не обнаружил.

Неловким движением он запустил в ридикюль руку, вынул кошелек и уже было направился прочь.

– Стой, братец, – говорю и от души улыбаюсь. – Что нашел – чур, на двоих.

Страшно смутился юноша, залился краской, мямлит:

– Простите, Господа ради…

– Просить прощения у закона будешь! – И обращаюсь к барышне: – У вас, сударыня, из ридикюля ничего не пропадало?

– Ах, и впрямь развязался… Откуда у вас, молодой человек, мой кошелек?

– Этот молодой, симпатичный на вид человек – воришка. Он похитил кошелек. Пройдемте в участок, это недалеко, в Глухаревом переулке. Там составим протокол, вы будете свидетельницей, а кошелек вам вернем.

Барышня замахала руками:

– Какой такой участок! В этом кошельке лишь какие-то копейки. – С укоризной посмотрела на юношу:

– У вас, молодой человек, такое хорошее лицо, а вы… Неужели не стыдно?

Заплакал мой пленник:

– Простите, крайняя нужда толкнула… Вижу, сумка открыта, и я… того.

Я схватил за ворот воришку и цыкнул на него:

– Работать надо, тогда нужды не будет по сумкам лазить. Сейчас городовой тебя в участок сведет.

– Мать у меня больная, кушать ей нечего. Ради нее…

– А теперь тебя в тюрьму посадят, так ей легче будет? Хватит канючить. Эй, городовой!

Вдруг барышня, которая сама вот-вот расплачется, лезет в карман, достает рубль, протягивает его юноше:

– Возьмите, пожалуйста, молодой человек, купите маме покушать.

Тот, несмело поглядывая на меня, взял рубль:

– Благодарю вас, сударыня, я при первой возможности верну.

Вспылил я:

– Да что же вы комедию тут разыгрываете: один несчастный, другая – добрая фея, а я – беспощадный злодей. Так, что ли?

Кругом народ толпится, молодого человека тоже жалеют.

Барышня предлагает мне:

– Давайте сходим к молодому человеку домой, убедимся, что он правду говорит. Если не соврал, так и отпустим его. Для первого раза.

Спрашиваю:

– Ты, похититель чужого добра, где живешь?

– Рядом совсем, в Большом Головином переулке! Ходьбы – всего ничего… Это в доме купчихи Глушковой.

Барышня обрадовалась:

– Все сразу прояснится! Я в туберкулезной лечебнице Эрлангера фельдшерицей служу, это на Большой Якиманке. Зовут меня Екатериной Ниловой. Может, помощь какую больной окажу.

Мы направились в Большой Головин переулок, а за нами шествовала толпа любопытных.

* * *

Глухо зашумев, пробежал по верхушкам деревьев ночной ветерок. Над лампами кружились и, сгорая, падали ночные мошки. Крепче запахло прелой хвоей и грибами.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.