Подреберье

«Подреберье»

Оглавление

Подреберье

Встраивайся в ландшафты

Чувствуй.Можно

По линии Гринвича

Перебирай камни

Костры и звезды

Крестики-нолики

Июльский пирог

В храме

Папе

Фонарщиком стать

Чай

Чуешь

Сердце Пармы

Трепет присутствия

Чук-Чук

Разбегаешься

На территории верящих и творящих

Пангея

Будь

Подреберье

Будто бы осень глубокая,

вовсе не август месяц.

Строки бумажными лодками

плавают в лужах. Если…

Если сквозь ветер съежатся

легкие в подреберье.

Пей мою нежность ложками

с чаем масала. Верь мне.

Верь мне. Такая тактика.

Молоко разливать под кожею.

Очень серьезная практика.

Подреберье свое разъеживать!

Встраивайся в ландшафты 

Встраивайся в ландшафты

горных материнских утроб,

песочной морской халвы.

Говорят, что к искавшим

себя… У леса с шершавых стоп

листья льнут и немного коры.

Вписывайся в границы

древних кедровых хребтов,

бобровых залежей мха.

Говорят, что искриться

зрачок у древесных богов

и подмигивает слегка.

Пришвартовывай таз

на диваны с подводных толщ,

на коряги-кресла и табуреты из ила.

Говорят, что прямо сейчас

ключами с подземных почв

поднимаются высшие силы!

Чувствуй. Можно.

Лес сегодня болотист и вязок.

Так, что можно оставить кроссовок.

Предосенний, тягучий и мягкий.

Вглубь пробравшись, приносишь ворох…

Ворох чувств. Для каждого есть здесь место.

Проживать до предела честно.

Чувствуй. Можно. Можна-а-а-а. Разносит эхо.

Явственно дышать, обращаться смехом,

несущимся между деревьев. Йехо-о-о.

Протянуться недровым рыком,

когтями буравя земные стыки.

Отпускать беспробудное да безликое.

Петь, спустившись в логово живота,

щупать лапами мякиш опоры.

Смоляною слезой стекать по стволам,

очутиться в просторном и новом…

Где живо трепещут крылья,

Аутентичные, многожильные…

По линии Гринвича

Мысли проходят по линии Гринвича,

от нуля оттолкнуться стремятся.

На летящем и стынущем

глобусе согревают бунтарские танцы.

Чайной ложкой океаны размешивать

грезят уснувшие люди.

Постулаты, законы здешние:

«Дорогих и счастливых не судят».

Чувства проходят по линии Гринвича,

признаны и отпущены в море.

В коридорах его волны взвинчивать

Святостью грешных и вольных.

Перебирай камни

Перебирай камни, как четки

на галечном берегу.

Камни перебирай, как ноты.

Внуки своих стариков ведут

омыть исхудавшие стопы.

Морщины на них – скопление троп,

пройденных и наполненных светом.

Бьет в караталы закатный поток,

ширится магмово-медным.

Перебирай камни, как четки

на галечном берегу.

Камни перебирай кротко.

Близятся звуки агу, агу

и оседают звонко.

Сколько ты будешь разгадывать суть?

Ныряя в природное ретро.

Внуки своих малышей несут,

Умыть проступившим рассветом.

До заката всегда один день.

Береги его.

Костры и звезды

Костры и звезды. Звезды и Костры.

В монгольском небе брешь у облаков.

Оттуда выпав, звезды вниз ныряют.

В каньон Хэрмэн и остров Нуурын.

В монгольских землях стаи степняков,

под их мозолями горит песка пергамент.

Ступать и верить. Верить и ступать.

В монгольских водах сулугунная луна,

на языке её соленый вкусный диск.

Медвежьего ковша большая рукоять

в ладони Тенгри ласково легла,

он ей черпает млечности кумыс.

Крестики-нолики

Крестики-нолики чертятся на песке

веткой потертой ивы.

Там у воды, где льды разошлись совсем,

лодки-бродяги живы.

Крестики встали в тугую диагональ.

Крестики побеждают.

Там у весны за плечами старик-февраль

снежно скрипит ножами.

Нолики встроились в четкую параллель.

Нолики побеждают.

Там на лице у веснянки малой-апрель

светится дирижаблем.

Руки родные устроились на плече,

солнце пророчит ничью.

Может, останемся здесь на ночлег?

Лодки-бродяги нас ждут.

Июльский пирог

Раскидать по траве клубки,

вместе с нитками лета распутаться.

Пироги из июля пеки,

чтоб в начинку свежайшая улица

после ливня стекала с руки.

Не насытишься, не надышишься,

только легкие раздразнишь.

Растянуться могучими мышцами

за пределы, где песни слышаться.

Как до Оби стремится Иртыш.

Песни звучные, песни теплые,

как из детских далеких снов.

Травянистым душистым обликом,

из июля пирог, как облако,

тает в ритме танцующих ног.

В храме

Проступают сквозь штукатурные трещины,

обрамленные солнцем, утром обещанным,

глаза их. Хранители ясности и покоя.

Края их одежд стекают зелеными волнами.

В них отчетливо скрыто что-то такое…

Тысячи лет светящее и исконное.

Он приходит к ним, ныряет доверчиво в ясность,

молча смотрит и ничего не просит.

Просто дышит. Ловит блики и краски

и мурашки по тросам через кожу и кости.

После… в портфеле сердца внегласно

улыбку Марии и Иисуса домой приносит.

Папе

В этом мае поют пронзительней

целители птицы в лесу том,

где земля теперь его одеяло лоскутное.

Сосны – здесь стражи-смотрители.

Колокольный доносится звон,

А вообще тишина и нелюдно.

Кама – рядом звенящая бирюза,

берег ее истоптали отчаянно кеды.

Нет, никак не выразить, не сказать.

Колесо сансарово крутится без обеда.

Неизменно течет река. Глаза

времени новый отрезок отмерили щедро.

В том лесу детские голоса

идут поздороваться с дедом.

Фонарщиком стать

Он был тогда крохой упрямым

с взъерошенной чудо-челкой.

Под синенькой сшитой мамой

рубашкой смело и звонко

кроху-мечту носил. Фонарщиком стать.

На раз, два, четыре, пять…

Дарить по солнцу каждому фонарю,

подогревать их светом замерзших кошек.

Уставших прохожих встречать нарочно.

Взбираться по лестнице к небу у города на краю.

Он немного опоздал для мечты,

на сотню лет родился позже.

Фонари теперь самодостаточны и точны,

не нужны фонарщики больше.

Кроха вырос, теперь банкир,

забыл про того мальчугана.

Но под синей рубашкой что-то звенит,

о чем-то весьма упрямо.

Как-то шел с работы, никем не замечен.

Тьма улеглась на аллее пантерой.

Бунт фонарей случился в тот вечер:

«Электричество – не наша вера…»

И тогда он будто попал в портал,

керосинку и спички нашел. Фонарщиком стал…

Чай

Чай пузыриться, дымится огонь,

В чае том травы с пьянящих долин,

Есть травяной тайный закон,

Людям вещать, когда чай налит.

То, что случается в этих местах…

Вот развевается бурая ткань

и превращается в жгучих коней.

Всадник на них – сила и стать,

кони несутся быстрей и быстрей.

В доли секунды сметается страх…

Вот разлетается племя из птиц,

в темень врезаются клювом речным.

Было чуть раньше кругом девиц,

тени рисующих в хвойной ночи.

В доли секунды взметает тоска…

Вот раздвигаются пальцы из веток.

Два вострых метких глаза

смотрят. По здешним приметам

путь открывают не сразу.

То, что так ценно, придется искать…

Вот разливается сонный поток.

Время баюкать будень.

Чай тебя ждет, только сделай глоток.

Прежним уже не будешь…

Чуешь

Чуешь, ту самую силу, которая дремлет,

пока к ней не обратишься,

пока к ней не прикоснешься,

не позовешь,

не споешь ей песню.

Она обитает в том самом месте,

в которое ходишь редко,

боясь всколыхнуть,

потревожить,

прийти не вовремя,

быть ей незваным гостем.

Она каждый раз принимает без тени злости,

обняв мудрым взглядом,

руку кладет на сердце.

И ты обретаешь то, что так важно помнить,

отдав благодарный поклон неведомой и огромной…

Сердце Пармы

У Вогульского камня кони рассвета ждут,

по утру расстелется долгий нелегкий путь.

Наступает время, новый искать приют.

Только ветер внутри завывает, скулит чуть-чуть.

И Перо Тайменя на небе уже зажглось,

хороводы водят духи всех здешних мест.

Пошатнулась будто немного земная ось,

сжался крепче в руке деревянный нательный крест.

Хороводы утихли, духи ушли тайком,

засверкали в рассветных лучах мечи.

По туманному морю кони плывут средь гор,

только слышно сердце земли стучит…

Трепет присутствия

Обережный круг из перьев вернувшихся птиц

сохранит святое и сокровенное.

За пределами светотворящих зарниц

привечают весну-вселенную.

В каждом птичьем пере скрывается знак,

зашифрованы рунные линии.

На священной березе девичий обряд,

ленты вьются лилово-синие.

Люди чествуют силы, что глаз не узрит.

Не уловит слух, лишь предчувствует.

Расплетает свирель вековые узлы,

Зарождается трепет присутствия.

Чук-Чук

Чук-Чук надевает маску, что всех страшней.

Его не узнают деревья, поля и горы.

Он сам не узнает себя, ни души, ни отросших клешней.

Отправиться в Чуколесье на поезде скором.

Он всех распугает, соседи сбегут из купе,

а проводница прольет из граненого чай.

Он хлещет чифир, не терпит заморский матэ.

Когда на то треба, умеет рубить с плеча.

Чук-чук искупнется в костре с бороды до пят,

Дымок костровой его самый лучший парфюм.

Немного безумен и грешен, немного свят.

Еловая бабочка, классный парадный костюм.

В места Чуколесья вступает, пройдя невозврат.

Та маска нужна, чтобы было не страшно бояться.

Увидеть себя, не свернув на тропинку взгляд.

«Решайся быть мудрым» шепчет внутри Гораций.

Есть встречи, куда не возьмешь никого с собой,

Туда не берут слабонервных, родных и знакомых.

Он будет испытывать силу, рождаться в свой честный бой,

Вернётся назад повзрослевшим и обновленным.

Разбегаешься

Разбегаешься и как себе ПЛЮХ

в лужу большую со звездами.

Твой от радости пьяный дух

счастье плещет брызгами-гроздьями.

Разбегаешься и как себе ВАХ.

Замираешь, красота кружит голову.

Необъятный eё размах,

заключаешь в объятия все стороны.

Разбегаешься и как себе ЗЮХ

в поезд, что мчится бешено!

Улыбнутся тебе тихо вслух

И не спросят: «какого Лешего??»

Разбегаешься и как себе БАХ

в море родное любящее.

Ты стремишься на всех порах

очутиться в нем дико танцующем.

Весь, окутанный с головы до ног,

этим миром, его приветствием.

Пропуская небесный ток,

По земле совершаешь шествие!

На территории верящих и творящих

На территории верящих и творящих

смыслы, сказания, звуки, сердечный город.

Любят бумажные письма, смеются чаще.

Время свивает гнезда, звенят глаголы.

Свет прорастает в ребрах, ключицы шутят,

что открывают дружно любые двери.

Ставит плетень хозяин из честных прутьев,

вестник несет послание мудрой ели.

Быть, проявляться, резвиться, дышать, чудесить.

С каждым глубоким вдохом и близким взглядом,

С каждым рассветным звуком, чутьёвым шагом.

Не торопись никуда, ты уже на месте…

Пангея

Пангея разделится,

но в клетках материков

останется память о том единстве.

Старинная мельница

ребрами жерновов

зерна историй вбирает по-матерински.

Из них получается

пряный добротный хлеб,

усыпанный тмином и кориандром.

Пангея, как странница,

отправила части свои в разбег.

Сначала были Лавразия и Гондвана.

Хлеб островом радужным

делится на столе,

кусками отмерив надвековые вехи.

Пангея – прабабушка.

И здравствуют на земле

шесть внучек ее, богатые на рельефы.

Будь

Вдребезги рушатся окаменелости.

Руки стекают с щек, целостность

новым звучит саундтреком,

Где-то внутри реки

потоками.

И твердоногие

рушатся глыбы, курум распадается

на курумнят, на частицы, послания,

на камушат, на мельчайшие точечки.

Так, чтобы засветло! Сердцу захочется…

Трогать мир.

И…

Вширь…

И…

Вглубь…

Будь…

В оформлении обложки использована фотография Светланы Казиной, https://vk.com/photo144983366_339203996