Сталин. Маршал, победивший в войне

Вот записи бесед с Бенешом 2 и 3 января 1944, записанные моей канцелярией

«1. Впечатления о Советском Союзе.

Бенеш удовлетворен своей поездкой в Москву. Он был там хорошо принят. Благодаря знанию русского языка и знакомству с политическими деятелями он имел возможность вести многочисленные и откровенные беседы с ответственными руководителями. Он неоднократно видел Сталина, беседовал с ним и во время официальных заседаний, и при личных встречах.

Русские руководители прежде всего производят впечатление людей, осознавших свою победу и исполненных решимости довести дело до конца. СССР в значительно большей степени, чем западные державы, уверен в том, что именно он сокрушил Германию. Он осознает свою огромную экономическую и военную мощь. Создается впечатление, что победившая революция гораздо больше озабочена закреплением своих завоеваний, нежели тем, чтобы продолжать революционное развитие. Наблюдается большое националистическое течение (в частности, на Украине и в Белоруссии).

Население живет в трудных условиях; роскошь изгнана; солдаты питаются хорошо; самое необходимое есть повсюду; транспорт получил огромное развитие; что касается армии, то поражает ее обеспеченность большим количеством вооружения и прекрасными кадрами.

Бенеш обращает внимание на сближение между Советами и православной церковью. Отделение церкви от государства, конечно, остается в силе, но вместе с тем есть стремление использовать в национальных интересах большую притягательную силу и влияние церкви. Бенеш убежден, что Советы будут стремиться договориться с Ватиканом в отношении католического населения, которое перейдет под их власть. Он полагает, что при наличии желания со стороны Ватикана легко может быть достигнут компромисс.

2. Русско-чехословацкий договор.

Президент напомнил об этапах выработки русско-чехословацкого договора. Переговоры начались с Богомоловым в марте 1943 г. Именно Бенеш обратил внимание Советского правительства на целесообразность официального выступления против «Dran nach Osten». После того как в принципе это предложение было принято, он сам по просьбе русских сформулировал соответствующую статью договора. Что касается статьи о Польше, то включить ее предложил Бенеш, но он хотел, чтобы сформулировали ее русские. Чтобы предотвратить возражения со стороны Идена против заключения договора, Бенеш просил Молотова, чтобы он во время Московской конференции ознакомил государственного секретаря Соединенных Штатов Корделла Хэлла и министра иностранных дел Великобритании Идена с проектом договора. Корделл Хэлл сразу же выразил свое согласие. Иден не мог возражать.

Бенеш подчеркивает, что независимость и целостность Чехословакии полностью гарантированы. С Москвой достигнута всесторонняя договоренность по вопросу о границах (приняты домюнхенские границы, урегулирован также словацкий вопрос, вопрос о Закарпатской Руси и о Судетах).

3. Польский вопрос.

Россия считает, что вопрос о польских границах урегулирован. Она намерена вернуть себе Белоруссию и Восточную Галицию и иметь границу с Закарпатской Русью. Это не значит, что по некоторым пунктам русские не готовы пойти на уступки и отказаться от того направления линии Керзона, которое определяется германо-русским договором. Они не собираются ни уничтожить Польшу, ни включить ее в состав Советского Союза. Но для них приемлема лишь такая Польша, которая не будет враждебна по отношению к ним. Они получат удовлетворение, поскольку англичане и американцы в общем предоставили им полную возможность обсудить вопрос с поляками с глазу на глаз.

Это не значит, что Москва категорически высказывается против всех членов польского правительства в Лондоне. Напротив, Бенеш советовал русским договориться с премьер-министром Миколайчиком, и Бенешу недвусмысленно, хотя и конфиденциально, было заявлено, что не исключена возможность сформирования правительства, которое включало бы в свой состав наряду с деятелями, находящимися в самой Польше, также и некоторых членов эмигрантского правительства. Во всяком случае, русские согласны с тем, чтобы Польша была широко компенсирована на Западе. Восточная Пруссия не будет немецкой – впрочем, в этом заинтересована Россия, – а Силезия станет польской.

Станислав Миколайчик – 2-й Председатель Правительства Польши в изгнании 14 июля 1943 года – 24 ноября 1944 года

4. Югославия и Балканы.

Что касается Югославии, Бенеш с удовлетворением отмечает, что русские согласны, чтобы Югославия продолжала существовать. Если сербы и хорваты будут враждовать, то они будут делать это внутри единого государства. Это вовсе не предопределяет окончательную позицию Советского правительства в вопросе о внутренней организации югославского государства.

На вопрос, отстаивает ли Москва союз всех южных славян, в том числе и болгар, Бенеш отвечает, что выяснить это ему не удалось. Вообще говоря, он не верит в подобное намерение русских, по крайней мере в настоящий момент.

То же самое и в отношении Турции. Хотя президент и отмечает, что русские раздражены происками турок, они отнюдь не намерены предъявлять каких-либо претензий в отношении Проливов.

5. Венгеро-румынские отношения.

Судьба Венгрии, видимо, решена. По мнению Бенеша, сама Венгрия не в состоянии развиваться в должном направлении. Ей недостает способных политиков, и она неизбежно сталкивается с величайшими трудностями, ибо в период между двумя войнами в Венгрии не была проведена аграрная реформа. Какими бы ни были превратности ее внутренней политики, Венгрия не сохранит за собой ни тех территорий, которые отошли к ней от Чехословакии, ни тех, которые к ней отошли от Югославии.

Относительно Румынии Бенеш может совершенно конфиденциально сообщить, что Манну просил его быть посредником между ним и Сталиным и что он получил от Сталина заверения, что в случае венгеро-румынского спора из-за Трансильвании Россия примет сторону Румынии.

6. Германский вопрос.

Остановившись на перечисленных вопросах, президент Чехословакии подчеркивает, что не следует все же думать, будто Советы намерены урегулировать европейские дела по своему усмотрению, а англосаксонским союзникам останется лишь согласиться с их решениями. В частности, Бенеш уточняет следующее: хотя в Москве преисполнены решимости разбить германскую военную машину и лишить Германию возможности предпринять новую войну в течение жизни нескольких поколений, хотя русские решили дойти до Берлина, они ни в коей мере не намерены предвосхищать методов, посредством которых Германия будет обезврежена. Напротив, они заверили Черчилля и президента Рузвельта в том, что в Германии ими не будет самостоятельно проявлено никакой инициативы. Политика в Германии явится результатом совместно принятых решений. Относительно возможного территориального расчленения Германии у Москвы также нет какого-либо заранее обдуманного намерения.

7. Позиция в отношении Комитета освобождения.

Бенеш не скрывает, что сейчас в Москве имеется тенденция занять по отношению к Комитету освобождения сдержанную позицию. Такая позиция, возможно, вызвана сдержанным отношением англосаксонских союзников, но дело, конечно, не только в этом. Имеются некоторые сомнения в отношении условий дальнейшего развития Франции. Пойдет ли Франция по пути своего обновления до конца или же там опять разгорится борьба между двумя равными по своим силам лагерями, которые будут нейтрализовать друг друга и парализовать политику страны? Бенеш отметил эту сдержанность Москвы. Он указывает, что такая же неуверенность влияет и на политику, которую Чехословакии приходится наметить на будущее и которая побудила его лично совершить поездку в Москву. Для него не было иного выхода, поскольку нет твердой уверенности в том, что возрождение Франции окажется устойчивым и длительным».

***

Итак, Бенеш информировал меня о своих переговорах в Москве. Он обрисовал Сталина как человека, сдержанного в речах, но твердого в намерениях, имеющего в отношении каждой из европейских проблем свою собственную мысль, скрытую, но вполне определенную. Затем Бенеш разъяснил мне свою политику. «Взгляните на карту, – сказал он. – Русские подходят к Карпатам. Но на Западе союзнические войска еще не готовы к высадке во Франции. Значит, именно Красная Армия освободит мою страну от немцев. И для того, чтобы я мог сформировать нашу администрацию, я должен войти в соглашение со Сталиным. Я и сделал это, да еще на таких условиях, которые не затрагивают независимости Чехословакии. Ведь на основании нашей с ним договоренности русское командование нисколько не будет вмешиваться в наши политические дела».

Перейдя к общему положению страны, президент стал мне доказывать, как он делал это уже не раз, что Чехословакия может возродиться только путем союза с Москвой. Он водил пальцем по карте и восклицал: «Вот Судетская область, которую нам надо отобрать у немцев. Вот Тешин, на который зарятся поляки. Вот Словакия, которую венгры мечтают опять забрать себе, – там монсеньер Тисо уже создал свое сепаратное правительство. А ведь завтра Восточная Германия, Польша и Венгрия будут в руках Советской России. Стоит ей поддержать их претензии – и неизбежно последует расчленение Чехословакии. Как видите, союз с русскими для нас совершенно необходим».

Я попробовал было напомнить о возможности обратиться к Западу, но Бенеш отнесся к этому очень скептически. «Рузвельт, – сказал он, – хочет договориться со Сталиным и после победы увезти поскорее свои войска домой. Черчилль очень мало беспокоится о нас. По его мнению, линия обороны Англии – на Рейне и в Альпах. Как только он этого добьется, его уже ничто не будет волновать, кроме Средиземного моря. В отношении нас он готов равняться на позицию Рузвельта, получив за это некоторые преимущества на Востоке. Как мне известно, в Тегеране, с общего согласия, ни слова не было сказано о Чехословакии. Правда, существуете вы, генерал де Голль, строитель твердой и сильной Франции, необходимой для европейского равновесия. Если б вы не появились после поражения, больше не было бы надежды на свободу Европы. Поэтому никто так горячо не желает вам полного успеха, как я.

Но приходится убеждаться в том, что Вашингтон и Лондон не очень-то ему способствуют. Что же будет завтра? Да следует еще вспомнить о том, что французский парламент дал отставку Клемансо, лишь только окончилась война. Когда весть об этом пришла в Прагу, я сидел за работой с великим Масариком. И обоим нам пришла одна и та же мысль: «Это самоотречение Франции!»

Мнение Бенеша о позиции Вашингтона и Лондона в отношении советских стремлений уже подтвердилось в польском вопросе. Чем ближе Красная Армия подходила к Варшаве, тем яснее выступало намерение Москвы оказывать свое влияние на Польшу и изменить ее границы. Уже угадывалось, что Сталин хотел с одной стороны присоединить территории Литвы, Белоруссии и Восточной Галиции, а с другой – расселить поляков до Одера и Нейсе за счет немцев. Но не менее ясно было, что хозяин Кремля намеревается учредить на Висле режим по своему усмотрению и что англосаксы не собираются наложить тут свое вето.

Поляков снова охватили неприязнь и страх, которые внушали им русские. Весною 1943 они официально – с некоторой видимостью оснований обвинили их в том, что три года назад они уничтожили в Катынском лесу десять тысяч военнопленных польских офицеров. Сталин в негодовании порвал дипломатические отношения с Польшей. В это время, то есть в июле 1943, генерал Сикорский, возвращаясь из Египта, где он инспектировал войска Андерса, погиб в результате воздушной катастрофы, происшедшей в Гибралтаре. Этот выдающийся человек пользовался достаточно большим престижем, чтобы усмирять страсти своих соотечественников, и достаточно большой международной известностью, с которой приходилось считаться. Он был незаменим. Сразу же после его смерти кризис в отношениях между Россией и Польшей принял характер острого конфликта.

Однако новое польское правительство устами своего главы Миколайчика обещало, что после освобождения власть в Варшаве будет учреждена в таком составе, который гарантирует Москве добрососедские отношения. Что касается границ, то он не отвергал заранее никаких проектов, а только заявлял, что этот вопрос может быть разрешен лишь при заключении мирного договора. Миколайчик дал приказ вооруженным силам Сопротивления сотрудничать с Советской Армией. Наконец, он обратился к Соединенным Штатам и Англии, желая покончить с разногласиями и прийти к решению всех вопросов, повисших в воздухе.

Но эти миролюбивые настроения не нашли отклика в Кремле. Наоборот, недовольство русских все усиливалось по мере их продвижения. В январе, по случаю вступления своих войск на польскую территорию, Советы опубликовали декларацию, согласно которой так называемая «линия Керзона» должна была стать восточной границей Польши, а состав лондонского правительства полякам полагалось полностью изменить. В то же время заботами русских был сформирован польский армейский корпус, глава которого – Берлинг – не признавал власти законного правительства; а в Галицию вслед за советскими войсками явился образованный в Москве Польский комитет национального освобождения под председательством Осубка-Моравского.

Было очевидно, что поддержка англосаксами польской независимости была весьма шаткой. Рузвельт, которому в этом году предстояло вновь выступить в качестве кандидата на президентских выборах, держался в польском вопросе осторожно, сообразуясь с чувствами поляков, имевшихся среди его избирателей. Но можно было предугадать, что, как только выборы останутся позади, он не захочет связывать руки Сталину. Англичане оказались менее послушными, но было весьма вероятно, что поскольку они равняются на американцев, то в конце концов, по сути дела, уступят, соблюдая, однако, некоторые внешние приличия.

В самом деле, Черчилль и Иден, произнося всякие хорошие слова в защиту независимости Польши, торопили Миколайчика с поездкой в Москву. Посещение состоялось 1 августа – в то самое время, как Советская Армия подошла к Варшаве, а в городе подпольная польская армия под командованием генерала Комаровского, именуемого «Буром», начала действия против немцев. После героических боев поляки были раздавлены и обвиняли русских в том, что те не оказали им никакой помощи и даже не разрешили английским самолетам воспользоваться советскими базами, чтобы производить оттуда боевые вылеты для поддержки защитников Польши. За несколько дней до этого польские министры, прибывшие в Москву, услышали от Сталина и Молотова совсем не обнадеживающие ответы на свои просьбы и были уведомлены в том, что между Советским Союзом и Польским комитетом национального освобождения заключено соглашение, которое предоставляло Комитету право управлять освобожденными территориями.

***

Наше правительство не в состоянии было помешать этому порабощению Польши. Раз мы не действовали совместно с нашими великими союзниками в области дипломатии и не участвовали на равных правах в выработке общих для всех нас стратегических планов, как же могли бы мы добиться от западных держав, чтобы они заняли определенную политическую позицию и приняли определенные решения, которые наверняка спасли бы независимость Польши и в то же время обеспечили бы России ту границу, какой она требовала.

Лично я считал вполне приемлемой идею Сталина компенсировать Польше ту ампутацию, которой ее территория подвергается на востоке, приобретением ею земель Пруссии и Силезии. Я хотел только, чтобы неизбежная при этом переброска населения производилась с полной гуманностью. Но я считал необходимым воспрепятствовать намерению Сталина установить в Варшаве диктатуру его почитателей. Я думал, что если бы Америка, Англия и Франция перед лицом всего мира пришли совместно к определенным выводам, и если бы они стали действовать согласованно в этом направлении, влияя на советское и польское правительства, и если бы они в дальнейшем предоставили судам Запада доступ в порты Балтийского моря, а русским судам – в порты Северного моря, то в конце концов им удалось бы возвратить свободу благородной и мужественной Польше. Но перед требованиями Советской России Америка предпочла молчать. Англия искала формулу. Франция в этом вопросе не имела права голоса.

Однако же был случай, когда мы оказали помощь польскому правительству. Речь идет о значительном золотом запасе, который Государственный банк Польши в сентябре 1939 доверил Французскому банку, а тот в июне 1940 переправил его в Бамако. В марте 1944 Комитет освобождения по настоятельной просьбе правительства Миколайчика решил возвратить полякам их золото. Богомолов не преминул обратиться к нам с настойчивыми заявлениями о необходимости отсрочить передачу золота, а в конце концов попросил у меня приема и тогда сказал мне: «Советское правительство заявляет решительный протест против передачи польского золотого запаса эмигрантскому правительству Польши в Лондоне. Ведь завтра оно уже не будет правительством Польши».

Я ответил, что пока оно еще является правительством, что оно признано всеми нашими союзниками, включая и Россию, что по его приказу польские войска в настоящее время сражаются в Италии рядом с нашими войсками и что, наконец, я не понимаю, по какому праву Советский Союз вмешивается в дела, касающиеся только Польши и Франции. Богомолов ушел, не скрывая своего неудовольствия.

28 апреля 1944 у меня состоялась беседа с Богомоловым, записанная моей канцелярией. Привожу выдержки из нее.

«…Богомолов отмечает, что недавно в алжирской газете «Эко д’Альже» была напечатана карта военных действий, на которой Польша указана в границах 1939 г., из чего можно заключить, что таковы соответственно и границы Советского государства. Между тем вопрос о советских границах разрешен конституцией и не может быть решен иначе.

«Мое правительство поручило мне, – говорит Богомолов, – заявить протест против опубликования этой карты, которая находится в противоречии с советской конституцией».

Генерал де Голль прежде всего указывает, что правительство не считает себя ответственным за карты, публикуемые в «Эко д’Альже». Но поскольку Богомолов ставит вопрос о границах именно таким образом, ему должно быть известно, что советско-польская граница 1939 является единственной, о которой в настоящее время мы располагаем официальными сведениями. Правительство Советского Союза никогда не информировало нас о каком-либо международном соглашении относительно изменения этой границы. Мы даже точно не знаем, как решился для него вопрос и определило ли оно окончательно свои намерения на этот счет.

Если бы вместо границы 1939 мы опубликовали какую-нибудь другую границу, польский посол на другой же день явился бы с протестом. А ведь мы союзники Польши, точно так же как и союзники Советского Союза.

Я не раз говорил вам, заявляет генерал де Голль, что мы хотели бы, чтобы Советский Союз и Польша пришли к соглашению. У нас нет ни желания, ни возможности вмешиваться в это дело, но мы очень хотим, чтобы оно было урегулировано.

Богомолов говорит, что СССР считает вопрос урегулированным. СССР не требует никаких гарантий, ибо он ни в ком не нуждается, чтобы гарантировать свои границы: он располагает силой советских армий, которые победоносно освобождают его территорию.

Генерал де Голль подчеркивает, что он рад тому, что войска Красной Армии успешно освобождают территорию Советского Союза.

Богомолов выражает сожаление по поводу того, что мы недостаточно признательны Советскому правительству и недооцениваем его доброе отношение к нам. Между тем формула признания Комитета освобождения Советским Союзом значительно шире той, которая была принята другими державами.

Генерал де Голль признает достоинство формулы признания Комитета освобождения правительством Советского Союза. Однако он обращает внимание советского посла на то, что подобно тому, как гарантия советских границ, как сказал Богомолов, определяется мощью советских армий, точно так же признание французского правительства зависит прежде всего от французского народа. Дипломатические формулы играют здесь второстепенную роль.

К тому же формула признания – это одна сторона вопроса. Гораздо больше нас интересует, как признание выглядит на практике.

Генерал де Голль напоминает, что СССР признал Французский комитет национального освобождения как «представителя государственных интересов Французской республики». В настоящее время ведутся переговоры с участием СССР по вопросу о мирном урегулировании в Европе. Мы знаем, что в Лондоне работает Европейская комиссия.

Мы слышали о том, что в Тегеране состоялась конференция. Однако Советское правительство, подобно вашингтонскому и лондонскому правительствам, не информировало нас ни о цели, ни о ходе переговоров. Неужели же «государственные интересы Французской республики» не связаны с мирным урегулированием в Европе и в первую очередь с будущей судьбой Германии?

Богомолов ссылается на то, что существует сомнение относительно значения работ Европейской комиссии, после чего он прощается с генералом де Голлем».

***

Позиция Америки по вопросам послевоенного устройства Европы окончательно прояснилась после моей поездки в Вашингтон. Я прибыл туда 6 июля 1944, во второй половине дня. На пороге Белого дома меня встретил, приветливо улыбаясь, Франклин Рузвельт. Рядом с ним был государственный секретарь Корделл Хэлл. После чая мы с президентом долго беседовали с глазу на глаз. Такие же беседы мы имели с ним и в последующие два дня. Меня поместили в Блейр-хауз, старинное любопытное здание, которое американское правительство обычно отводит для своих гостей. Завтрак в Белом доме, происходивший в торжественной, но сердечной обстановке, обед у государственного секретаря, обед у военного министра, прием, который я устроил в нашем посольстве – во временной его резиденции, так как здание, в котором помещалось и будет в дальнейшем помещаться французское посольство, для нас еще закрыто, – все эти празднества служили поводом для встреч и бесед с политическими и военными руководителями, соратниками президента.

Корделл Халл – Государственный секретарь США с 4 марта 1933 года по 30 ноября 1944 года

Президент Рузвельт в наших беседах старался не касаться никаких жгучих вопросов, но широкой кистью рисовал политические цели, которые он надеется достигнуть благодаря победе. Его стремления казались мне грандиозными, но внушали тревогу за судьбы Европы и Франции. Изоляционизм Соединенных Штатов Америки президент считает большой ошибкой, отошедшей теперь в прошлое. Но он бросается из одной крайности в другую и хотел бы установит систему постоянного вмешательства посредством международных законов. Он полагает, что четырехчленная директория Америка, Советская Россия, Китай и Англия – урегулирует проблемы всего мира. Парламент Объединенных Наций придаст власти «большой четверки» демократический вид. Но для того, чтобы не отдавать в распоряжение трех из этих держав почти весь шар земной, эта организация, по его мнению, должна будет потребовать, чтобы в различных странах мира были устроены базы американских вооруженных сил, причем некоторые из них необходимо расположить и на французской территории.

Рузвельт рассчитывал вовлечь таким образом СССР в объединение, которое будет сдерживать ее честолюбивые стремления и в рамках которого Америка может собрать свою клиентуру. Он знает, что из четырех великих держав Китаю Чан Кайши необходимо его содействие, а Англия из опасения лишиться доминионов должна согласиться с его политикой. Что же касается сонма средних и малых государств, Америка будет иметь возможность воздействовать на них путем оказания им материальной помощи. Наконец, право народов располагать своей судьбой, поддержка, оказанная Вашингтоном, наличие американских баз породят в Африке, в Азии, в Меланезии новые суверенные государства, которые увеличат собою число стран, обязанных Соединенным Штатам. В свете подробных перспектив даже важные вопросы, касающиеся Европы, – а именно участь Германии, судьба привисленских, придунайских и балканских стран, будущее Италии – кажутся ему второстепенными. Ради счастливого их разрешения Рузвельт не согласится пожертвовать гигантскими замыслами, которые он мечтает осуществить.

Рузвельт рисует мне свои планы. Я слушаю его и думаю: «Как это характерно для людей: идеализм прикрывает стремление к могуществу». Президент, впрочем, вовсе не излагает свои мысли, как профессор, развивающий определенные положения, или как политик, разжигающий страсти и корыстные интересы. Он рисует легкими, тонкими штрихами, рисует так хорошо, что трудно решительно возражать этому художнику, этому соблазнителю. Однако я отвечаю ему, что, по моему разумению, такой план может угрожать Западу большими опасностями.

Рузвельт считает Западную Европу величиной второстепенной, а разве этим он не подрывает то дело, которому хочет служить, дело цивилизации? Неужели для того, чтобы привлечь на свою сторону Советы, необходимо будет в ущерб польским, прибалтийским, дунайским, балканским странам дать Советской России преимущества, угрожающие общему равновесию? Кто поручится, что Китай, пройдя через тяжелые испытания, в которых выковывается его национализм, останется таким, каков он есть сейчас? Я первый говорю и думаю, что державы, владеющие колониями, должны отказаться от прямого управления ими и устанавливать там режим ассоциации, но разве не является истиной, что освободительное движение нельзя направлять против этих держав, иначе оно вызовет в неорганизованных массах ненависть к иностранцам и анархию, опасную для всего мира.