КОМА. 2024. Вспоминая Джорджа Оруэлла

Раньше Вознесенское кладбище, расположившееся на высоком холме и огороженное невысоким железным забором, хорошо просматривалось с дороги. Теперь же оно было скрыто высокой бетонной стеной.

Мара заехала на пустующую стоянку. Мы вышли из машины и направились в сторону широких глухих металлических ворот.

– Здесь почему-то закрыто, – разочарованно проговорила я.

– Не волнуйся. В воротах есть калитка. Она никогда не запирается.

Мара, как всегда, оказалась права. Калитка была чуть приоткрыта, а недалеко от нее на перевернутом ведре сидела растрепанная неопрятная старуха. У ног женщины стояли корзины со свежими садовыми и полевыми цветами. Я очень удивилась, когда узнала в торговке Григорьевну, женщину, продававшую цветы точно на этом же месте еще двадцать с лишним лет назад. Сейчас ей, наверное, было лет шестьдесят пять. За эти долгие годы Григорьевна разрослась вширь, а одутловатое синюшное лицо выдавало в ней запойную алкоголичку со стажем. Казалось, что старуха словно приросла к этому маленькому клочку земли. Она напомнила мне старое дерево, которое вырвать с этого места можно только с корнями, глубоко вросшими в землю.

– Здравствуйте, Григорьевна, – Мара приветливо поздоровалась с торговкой и принялась рассматривать яркие астры, георгины и хризантемы.

– И вам, девки, доброе утро. Если оно, конечно, доброе, – просипела старуха.

– Женя, тебе выбирать, – обратилась ко мне Мара, – мне нравятся вот эти бордовые георгины. А тебе?

– А я хочу полевые. Дайте мне, пожалуйста, вот эти ромашки и эти рудбекии.

– А почему не спрашиваешь, сколько они стоят? – прищурилась торговка.

– А мне без разницы. Сколько скажете, столько и заплачу.

– Хорошо, коли так.

Григорьевна бережно вытащила из корзины приглянувшиеся мне цветы и пробурчала:

– Дай, сколько можешь. У меня тарифов нет.

– Спасибо, – поблагодарила я и протянула старухе десять талеров.

– Много, – строго констатировала торговка. – Пяти будет достаточно.

– Как хотите, – не стала спорить я и подала женщине пятерку.

– Не горюйте там, девки. Скоро все там будем. Там хорошо.

Григорьевна молниеносно выхватила купюру из моих рук и принялась шарить по карманам своей необъятной грязной куртки в поисках кошелька. А мы с Марой направились к калитке. Войдя в нее, я остановилась в полной растерянности:

– Марочка, здесь все так изменилось… Боюсь, что не найду быстро место, где…

– Не волнуйся. Я найду. После твоего отъезда, я регулярно приезжаю к твоим. То старую листву соберу, то памятники вымою.

– Спасибо, дорогая, – я искренне обняла подругу и почувствовала, как на глазах наворачиваются слезы.

– Идем, Женечка. И не плачь. Все же хорошо. Даже если бы я и не приезжала сюда, здесь все равно бы все было в полном порядке. Сейчас Послушники следят за кладбищами. Считается, что мы не должны делать эту работу и ухаживать за могилками родных.

– А как же память? Связь поколений?

– У нас отняли и это. Теперь всех кремируют и хоронят людей без привычных обрядов и застолий.

– Почему?

– Потому что на это имеют право только Высшие, – отрезала Мара.

Мы шли по дорожке, покрытой серой тротуарной плиткой. Вокруг было очень тихо. Только шелест листвы и щебетанье птиц нарушало покой давно ушедших из жизни людей. Эта, как мне пояснила Мара, территория старого Вознесенского кладбища уже была закрыта для захоронений. Здесь, как и везде было чисто, аккуратно и даже как-то торжественно. Трава и кустарники аккуратно пострижены. Цветы, принесенные скорбящими родственниками, стояли в специальных высоких вазонах. Ограды и кресты выглядели только что выкрашенными. По пути Мара рассказала мне, что устроиться Главным Смотрителем Кладбища в нынешние времена очень сложно и фактически теперь эта должность передается по наследству. Очередной Декрет ГГ обязал привязать Смотрителей к этой работе навечно, чтобы в местах захоронений всегда был образцовый порядок. А Средние, занимающие эту должность и не возражали. Слишком уж прибыльной и непыльной была эта работа. Простые люди готовы были отдать последние деньги, чтобы их родственники были похоронены как положено и в хорошем месте. Многие бронировали места задолго до своей смерти, потому что ни у кого не было уверенности в завтрашнем дне.

Когда мы приблизились к ограде, за которой были захоронены мои родные, сердце защемило от боли. С высоких гранитных памятников на меня смотрели серьезные лица родителей, погибших в чудовищной автокатастрофе незадолго до моего отъезда. Портреты на памятниках были выгравированы талантливым художником-профессионалом и сходство с родителями было столь поразительным, что в первый год после их смерти я не могла спокойно смотреть на их лица. Теперь же это чувство вновь вспыхнуло внутри меня, и я заплакала.

Мара молча наблюдала за мной, не решаясь высказать слова поддержки и сочувствия. Эту долгожданную встречу с родителями я должна была пережить и прочувствовать сама, как и смириться с чувством вины за то, что оставила их здесь одних.

Я поставила цветы в вазоны и поцеловала дорогие мне лица, а потом тяжело опустилась на скамейку и закурила. Я курила и переводила взгляд с одного памятника на другой, страдая от ранней утраты и жизни без самых дорогих и близких мне людей. Но в то же время, я была рада, что на моем пути встретился Свенсон и стал мне не только мужем, но и отцом тогда, когда я в этом очень нуждалась.

– Знаешь, Женя… – Мара присела рядом со мной и взяла за руку, – только не обижайся… Я иногда думаю, что это даже хорошо, что свои родители не дожили до сегодняшнего дня.

– Почему? О чем ты? – раздраженно спросила я и вырвала свою руку. – Как это может быть хорошо? Они могли еще жить и жить!

– Да. Могли. Но как?

– Я не понимаю. Объяснись, Гольская! – сказала я резче, чем хотела.

– Вот представь себе, что родители твои живы. Ты живешь за границей и у тебя нет возможности их вывести из страны. Они получают мизерную пенсию, не смотря на долгие годы безупречной работы или службы. Этой пенсии хватает только на скудную еду и оплату жилья. А когда им исполняется 65 лет их обязуют переселиться в Приют Покоя. Так теперь называются дома для престарелых. И если у них здесь нет близкого человека, которому они могли бы передать свое имущество, то в этом случае все переходит государству. В собственность государства. Хотя мы понимаем кому на самом деле… Пенсия стариков уходит на их содержание в приюте, дешевые лекарства и кое-какую одежонку. Условия проживания там страшные: холодно, голодно, нет медицинского обслуживания и надлежащего ухода. Старики не могут помочь детям и внукам, хотя и там продолжают работать. Но и дети не могут помочь старикам, сами еле-еле сводят концы с концами. А если, не приведи Господи, кто-то заболевает тяжело, то несчастным предлагается переселиться в ЛК.

– Постой! – встрепенулась я. – Где-то я уже слышала эту аббревиатуру. Точно! Серега говорил, что он избежал ЛК и очень был рад этому.

– И было чему радоваться. ЛК – это Ликвидационные Камеры.

– Что? – ужаснулась я.

– Ну, не в прямом смысле этого страшного словосочетания. Это обычные больничные палаты в Приютах Покоя, тюрьмах, больницах, где осуществляют эвтаназию.

– Ты шутишь, – прошептала я.

– Какие уж тут шутки, – голос Мары звучал глухо и даже как-то отстраненно. – Так вот… Еще представим, что твои родители дожили до семидесяти пяти, но еще крепки и бодры. Но они уже не могут шить, вязать, что-то мастерить. В общем, выполнять легкий труд, полезный государству и, заметь, к тому же бесплатный. Тогда им предложат ЛК в добровольно-принудительном порядке. И никто! Слышишь, никто не помешает назначенному врачу (палачу) отправить на тот свет немощного и больного старика. Хотя, чего тут лукавить, многие старики, прожив несколько лет в Приюте, сами хотят умереть. Но в этом случае за эвтаназию они должны заплатить. Они должны получить разрешение на смерть по собственному желанию за деньги!

Глаза Мары вновь засветились уже хорошо знакомым мне блеском ненависти и неприятия страшной действительности. Но она продолжала:

– А еще я с ужасом думаю, что уже не за горами то время, когда и мои родители подвергнуться этой бесчеловечной процедуре. У меня они уже забрали Игоря, скоро заберут Ладушку и родителей, которые прозябают в Приюте для Средних и Низших. Только здесь, в Приютах Покоя, нет разделения на классы. Так скажи мне, подруга, как мне не завидовать твоим родителям? А? Вот почему ты не видела на улицах Неверска пожилых людей. Вот почему мы ни разу не говорили о моих стариках. Теперь ты понимаешь?

– Прости, Мара, я не знала…

– О! Ты не знаешь еще многого. У нас даже одно время по людям ходили разговоры, что есть установка выявлять Списанных Граждан: тяжело больных, зараженных СПИДом, гомосексуалистов, взрослых и детей с психическими отклонениями и увечьями, не поддающихся лечению. Люди скрывают своих стариков, детей и больных родственников. Они жертвуют своими собственными жизнями, чтобы спасти близких. Некоторые семьи перебираются в глухие и заброшенные деревни. Работоспособные члены семьи нанимаются батраками к зажиточным сельчанам, или чтобы как-то выжить, занимаются собирательством. А еще государство без зазрения совести уничтожает младенцев, если после рождения у них выявляют какие-либо патологии. Нация должна быть здоровой! Вот лозунг, которым они прикрываются.

– Но это же геноцид!

– Да, чистой воды. Но все молчат. Нашим людям можно все скормить, и они все проглатывают. Тихо, безропотно, покорно. И все это не касается Высших. ГГ в этом году исполняется 75 лет, и он намерен пышно отпраздновать свой юбилей. С парадами, массовыми гуляниями, фейерверками, с шикарными банкетами для Высших, с песнями и плясками. И он не собирается в ЛК, как и многие другие Высшие. Их жизнь отличается от нашей. Голод и нищета – это не про них. У них своя самая современная медицина, свои лекарства, свои больницы и шикарные условия для полноценной жизни. И если ты захочешь, я покажу тебе как у нас разделяют людей на сословия и после смерти. Всех, без исключения.

Мара бросила на меня быстрый взгляд и отвела глаза. А я почувствовала неимоверную усталость. Мои благие намерения принимать здесь все как есть мгновенно превратились в прах. Погружаясь все глубже и глубже в окружающую меня страшную действительность, я понимала, что, или сойду с ума, или совершу какую-нибудь непростительную глупость. Но был и третий вариант: присоединиться к Гольскому и его друзьям. И сейчас этот третий вариант, показался мне самым верным и единственным.

– А знаешь, Мара, – уверенно сказала я и поднялась со скамьи, – покажи мне то, что ты хотела. Только дай мне пять минут попрощаться с родителями.

– Хорошо, – ответила Мара и вышла за ограду.

А я, склонила голову и мысленно рассказала родителям о своей жизни и попросила прощение за долгое отсутствие. А потом простилась с ними. Я чувствовала, нет, я знала, что больше никогда не приеду в это место последнего пристанища самых дорогих для меня людей. И, наверное, Мара была права. Они свободны и не испытывают на себе все ужасы настоящей жизни. Их души парят где-то там, высоко в небесах, и охраняют меня и мою семью от бед, невзгод и разочарований. И так будет всегда. Я нахожусь под мощной защитой моих ангелов. И мне нечего бояться. Я в безопасности.

Я еще раз поцеловала любимые лица и быстрым шагом, не оглядываясь, поспешила к Маре. Она поджидала меня в конце дорожки, разбивающей кладбище на секции.

Мы покинули территорию старого кладбища и спустились с холма. Там, где когда-то расстилалось бескрайнее колхозное поле, теперь стояло одноэтажное здание крематория с высокой трубой. Сейчас она не дымила. За крематорием поле было разделено на три сектора, огороженные такими же бетонными стенами, как и старое Вознесенское кладбище. Не трудно было догадаться, что находится за этими высокими стенами. Взглянуть на некрополь для Высших нам не удалось. Моповец, охранявший вход в последнее пристанище местной элиты, был готов пропустить меня, но не Мару. Я не стала бросать ее одну. Я легко могла представить себе бюсты усопших, памятники из дорогого гранита и скульптуры, символизирующие скорбь и печаль, находящиеся за высокими неприступными стенами. А вот на территорию других секторов мы попали без проблем. На одном свой последний дом находили Средние и Низшие. Здесь, прижавшись друг к другу, располагались поросшие аккуратно подстриженной травой холмики с простыми деревянными и железными крестами. На крестах висели таблички с именами и датами рождения и смерти похороненных людей. Кое-где можно было увидеть цветы, иногда конфеты. А третий сектор кладбища, поражал своей полной обезличенностью. Ровные ряды невысоких силикатных столбиков, с выбитыми на них надписями «Послушник», «Послушница», «Неопознанный Лишний» или «Неопознанная Лишняя» простирались куда-то вдаль. Замурованные в серых надгробиях вместе с прахом имена, даты рождения и смерти, принадлежащие когда-то живым людям, носившим их, навсегда останутся безвестными, никогда не существовавшими и канувшими в вечность.

Мне оставалось лишь посочувствовать безымянным мужчинам, женщинам, детям и их родным. И беда этих людей заключалась в нежелании что-либо изменить в своей жизни. Апатия, пассивность, выученные безразличие и страх держали их в крепких тисках, не позволяя видеть истину. А еще всю безнадежность и никчемность их жалкого существования.

Мы в каком-то оцепенении стояли у самого входа и не решались идти дальше. Я услышала, как подруга захлюпала носом. Мне и самой хотелось выть от представшей перед нами картиной. И в эту минуту природа решила поплакать вместе с нами. Неожиданно пошел дождь. Холодный и сильный. Не сговариваясь, мы побежали к стоянке. Но когда мы забрались внутрь «Элли», дождь так же неожиданно прекратился и из-за довольно мрачной тучи выглянуло солнце.

20.

– Да-а, прямо скажем, картина жуткая, – протянула Гольская. Она смахнула слезы и пригладила руками мокрые волосы. Затем Мара повернула ключ зажигания, и приборная доска засветилась. Мотор тихо заурчал, давая нам понять, что мы можем ехать.

– А погодка-то в последние годы бьет все рекорды непредсказуемости, – выдала я и удобно устроилась в кресле.

– Теперь куда? – уже бодрее спросила Гольская.

– В магазин, – уверенно сказала я. – Закупимся продуктами для обеда и ужина. Все-таки Серега придет в гости. Что будем готовить?

– В магазине и определимся.

– Я согласна. И чтобы нам не нервничать, вези нас в свой магазин.

Мара кивнула, благодарно соглашаясь с моим предложением. Разделяться мы не хотели, а испытывать унижение, как в универмаге и кафе больше не собирались.

– Едем на Ленинскую?

– Да, – подтвердила я и задала вопрос, который напрашивался сам собой: – А где сейчас родители Павла? Они тоже в Приюте?

– О, нет! Они в полном порядке. Господа Гольские благополучно проживают в огромном доме на берегу очень красивого озера. Под Столицей есть большой элитный поселок под названием Соколиное гнездо. В этом райском местечке проживают бывшие высокопоставленные чиновники, заслужившие шикарные государственные особняки и высокие пенсии, которые нам и не снились.

– Круто.

– Еще как круто!

– А почему они не помогли вам, когда с Игорем случилась беда? Он ведь их внук.

– Для них слова сын, внук и внучка, ничего не значат. Для них имеет значение только их статус и собственное благополучие. Вспомни, как в свое время они сопротивлялись нашему браку. Они же хотели для Пашки совсем другого. Не женитьбы на простой девчонке, а карьеры чиновника и высокого поста. Вот и затаили обиду на его непослушание. И случай ткнуть сына в грязь и плюнуть ему в душу им представился очень подходящий. Особенно на этом настаивала свекровь. Она всегда отличалась жестокостью, властностью. Да и отец Павла самодур каких поискать. Только они мастерски это скрывали от других, притворяясь благородными и порядочными людьми.

Мара говорила без особого энтузиазма, и в ее голосе не было ни злобы, ни обиды, словно эта болезненная тема перестала ее волновать уже давно. Вот только родителей Павла подруга ни разу не назвала по имени и отчеству, и это говорило о том, что она не простила чету Гольских и вряд ли когда-то простит.

– А Паша поддерживает с ними отношения?

– Увы нет. Господа Гольские отказались от него, когда мы шагнули в Низшие. Мы тогда остались без их помощи. Только мои родители старались как-то поддерживать нас. Когда забрали Игорька, Паша попросил у родителей денег на его выкуп и содействия в этом деле, ведь у них в Неверске осталось много друзей и приятелей, которые могли помочь. Но Гольские отказали Паше в этой просьбе, мотивируя тем, что им не с руки заниматься проблемами Низших и они не хотят запятнать свою репутацию безукоризненных государственных служащих, якшаясь с отбросами общества. Паша тогда очень обиделся на них. И очень рассердился. С того времени он сильно изменился. Стал нервным, злым. Ему практически одному пришлось бороться с системой и вытаскивать меня из психушки. Я даже не знаю, как мы выжили тогда. Но я ему очень благодарна за то, что не бросил меня и боролся за Игорька до последнего.

– Но почему он не нашел меня? Почему не попросил помощи? Вы ведь оба прекрасно знаете, что я бы сделала все, что в моих силах, – озабоченно спросила я.

– Ну нашел бы он тебя? И что? Ты все равно ничего бы не смогла сделать. Средним и Низшим нельзя получать денежные переводы из-за границы. Иметь валюту нам строго запрещено. Валюта – это прерогатива Высших. А для нас один доллар или евро в кошельке означает срок и немаленький. Это просто чудо, что нам все же удалось найти работу и мы смогли вновь стать Средними. Мы тогда начали жить заново и родили Ладу. Но ты, Женечка, не думай, что мы бросили Игорька на произвол судьбы. Мы навещаем его и заботимся о нем. Он знает, что мы его родители и что мы очень любим его.

(«Да. Подлость и бессердечие некоторых людей не знает границ. И как ни странно, подонки процветают, а хорошие люди вынуждены страдать. Но если бы родители Павла были другими, то вряд ли бы поднялись по карьерной лестнице так высоко»).

Я вздохнула с облегчением, когда мы наконец подъехали к большому супермаркету на Ленинской. На стоянке у входа в магазин было мало машин. Это и понятно. Понедельник, рабочий день. У служебного входа стояло насколько грузовых машин, ожидающих разгрузки. Грузчики таскали внутрь склада упаковки с минералкой, а строгая тетка зорко наблюдала за рабочими, постоянно подгоняя их. Из широко распахнутой двери едва слышно доносилась приятная мелодия и прекрасный голос дикторши, объясняющий жителям Солнечногорска как хорошо и здорово им живется.

Этот супермаркет был выстроен совсем недавно специально для Средних, о чем и возвещала яркая табличка у входа. Изнутри торговый зал выглядел как-то неопрятно. Правда в холле, девчушка лет двенадцати шаркала мокрой тряпкой по цветной плитке, с усилием орудуя деревянной шваброй.

Я не сдержалась и шёпотом спросила у Мары:

– Это Послушница?

– Нет. Эту девочку родители выкупили. Ей разрешили работать, но продолжать обучение в школе она вряд ли сможет – слишком отстала от сверстников. Выкупленным детям можно работать уборщиками, курьерами, официантами и даже служить в армии. Помнишь мальчика-официанта в кафе? Так вот он тоже бывший Послушник. Понимаешь, бывшие рабы трудятся там, где востребованы рабочие руки или им дают работу, к которой они были приучены в ДДС.

– Ясно. А можно я еще спрошу? – осторожно поинтересовалась я.

– Ты хочешь спросить, чем занимается Игорь? – догадалась Мара.

– Именно.

– У него есть строительная специальность. Он маляр и штукатур.

– Это же, наверное, хорошо.

– Может быть…

Мы неторопливо прохаживались по залу магазина, присматриваясь к продуктам и ценам. В итоге решили сделать отбивные и сварить красный борщ, а на ужин налепить пельменей. На удивление выбор продуктов был большой, но их качество оставляло желать лучшего. Однако время поджимало, и мы, быстро наполнив корзины, поспешили к кассе. Мы выложили продукты на ленту, но раскрашенная кассирша с невероятным начесом, прежде чем сканировать ценники, вяло произнесла:

– Предъявите чипы.

Мара привычно поднесла правую руку к идентификатору, стоящему рядом с платежным терминалом. На идентификаторе высветились буква зеленая буква «С». Затем эти телодвижения осуществила и я, и когда на маленьком табло красным загорелось «В», кассирша округлила глаза и растерянно сказала:

– Женщина, вы же можете обслужиться в другом магазине.

– А я хочу в этом, – грубовато сказала я. («Господи, как мне надоел этот дурдом!»)

– Рассчитываться будете карточкой или наличными?

– Наличными, – ответила я и открыла портмоне.

Кассирша принялась за работу, а Мара молча наблюдала за ней и ехидно улыбалась.

Когда мы отошли от кассы, то громко рассмеялись. («Все же смех – это лучшее лекарство от всех бед!»). Быстро покинув супермаркет, мы закинули пакеты в багажник.

– Бедная тетка, наверное, испугалась, что дама из Высших пришла с проверкой, – предположила Мара.

– А я думаю, что она просто была в недоумении, как это можно покупать еду сомнительного качества у них, когда можно затариться по высшему разряду в другом месте.

Беззлобно подтрунивая над бедной женщиной, мы уселись в «Элли» и уже совсем скоро были дома.

До возвращения Павла с работы, мы с подругой переделали кучу дел. И навели чистоту в квартире, и пельменей налепили и обед приготовили. Все спорилось в наших руках. Часам к семи пришел домой Гольский. Пашка был не один. Он явился в сопровождении Ныркова. Я была рада видеть Серегу. Мы по-дружески обнялись, и Серега поинтересовался:

– Как госпожа Свенсон отдохнула сегодня?

– Отлично. В трудах и заботах, – улыбнулась я.

– А я вот, целый день бездельничал и скучал.

– Зато развлечешься игрой в покер, – вставил Пашка. – Женька покажет тебе, как нужно играть. Она мастер каких поискать!

– Ну уж нет. Это я покажу ей как играют настоящие профессионалы, – откликнулся Серега.

– Ребята, я предлагаю дождаться Ладу и не садиться ужинать без нее, – встряла Мара и все с ней согласились. – Мужчины могут пока побездельничать. А лучше… приготовьте-ка, мальчики, все к игре. А мы с Женей накроем стол. Пельмени уже можно варить.

А спустя минут двадцать зазвонил мой смартфон.

Я бросила нож, которым нарезала хлеб и удивленно произнесла:

– Интересно, кто бы это мог быть? Олафу звонить еще рано…

– Сними трубку и узнаешь, – улыбнулась Мара.

– Алло, – сказала я в трубку.

– Евгения Ильинична Свенсон?

– Да.

– С вами говорит майор МОП Кузнецов. Вам надлежит завтра явиться в Столицу.

– Зачем? – растерялась я.

– Вас желает видеть Главный Идеолог Страны Бельская Анна Станиславовна. Она будет ждать вас в своем доме к 12-00. Прошу не опаздывать. Запашите адрес.

– Говорите, я запомню.

– Улица Горького, дом 2. Поселок «Грачи-2». На въезде буду ожидать вас я. Вам все ясно?

– Яснее некуда, – ответила я и услышала короткие гудки.

Я опустила руку и оглядев друзей, оторопело произнесла:

– Кажется меня пригласили в гости.

– Кто? – спросил Павел.

– Бельская.

– Что? – не поверила Мара.

– Да… дела, – пробормотал Серега и добавил: – Женя, тебе надо ехать обязательно. От таких приглашений не отказываются.

– Но на завтра у нас с Марой были другие планы, – расстроилась я.

– Не переживай, Женечка, мы съездим туда, когда ты вернешься, – уверенно сказала Мара.

– Разве это можно сделать в другой день?

– Да, Женя, можно, – сказал Павел. – И не стоит злить Бельскую. Надо узнать зачем ты ей понадобилась. Это важно.

– Я понимаю.

– А я могу тебя отвезти. Я знаю этот поселок как свои пять пальцев. Сам жил там. Заодно жену бывшую навещу. Надеюсь, что меня туда еще пропустят, – предложил Сергей и вопросительно уставился на меня.

– Я согласна. Мне с тобой будет спокойнее.

– Отлично. Только выедем пораньше. Мало ли что в дороге приключится. Бельская любит пунктуальность.

21.

За ужином и игрой в покер я постоянно думала о предстоящей поездке в Столицу. Я терялась в догадках, за каким чертом я понадобилась Бельской и как она узнала, что я нахожусь в Неверске. Впрочем, мое пребывание в родном городе для нее, конечно же, не является секретом. Вопрос в другом: почему она хочет видеть меня и что ей от меня нужно?

Естественно, эти мысли отвлекали меня от игры. Горка моих спичек таяла с астрономической скоростью. Серега ехидно улыбался и беззлобно надо мной подтрунивал. Он выигрывал, разбивая в пух и прах мечту Гольского о том, что я одолею заносчивого зазнайку.

Спустя час мои муки прекратила Мара, предложив прерваться на перекур. Мы переместились в кухню, а Лада все это время сидевшая в гостиной на диване с ноутбуком в руках, неохотно отправилась спать.