Близкая даль. Книга 1-я

– Нормально написано… – буркнул Бортников.

– Душа болит, когда я вижу такие цифры, ты уверен, что это окончательный результат? – Дубов ткнул карандашом в итоговую цифру отчета, отчего на бумаге в этом месте образовалась дырка.

– Конечно.

– Может, мы чего не досчитались? Где агроном? Договаривались же, что сегодня все подытожим…

– Обещал быть…

– Вот всегда так: Ванька есть – Маньки нет, Манька есть – Ваньки нет… Ладно – пошли! Надо еще раз все проверить.

– Перт Иванович, сколько можно?.. – возмутился счетовод.

– Не ворчи, сходи на конюшню, вели запрячь Буяна и каракули свои не забудь…

Епифан сунул в карман отчет и, стуча кирзовыми сапогами по деревянному полу, направился к выходу. «Надо зайти домой, – подумал мужчина, – предупредить, чтоб к ужину не ждали, пока все проверим – будет за полночь. Устал я, так устал, что сказать не могу. Удивляюсь деду Антосю – мужику за восемьдесят, а трудится, словно двужильный… Странная штука жизнь: одного не заставить работать, а другой и на смертном одре жалеет, что не все успел сделать». Епифан дошел до дома, открыл калитку и вошел во двор. У курятника, опираясь на суковатую палку, стояла старуха-мать. Голова женщины была покрыта цветастым платком, в левой руке она держала ведерко с зерном, а правой насыпала корм в деревянное корыто. Бортников подошел к женщине и недовольно произнес:

– Вам, я смотрю, все не сидится… Неужто больше некому кур покормить? Посидели бы, отдохнули…

– Я только и делаю, что отдыхаю, – ответила женщина. – Ты, случаем, не заболел?

– Нет, а что?

– Непривычно видеть тебя дома в это время…

– Я на минутку – сказать, чтоб к ужину не ждали.

– Старая песня, – ухмыльнулась старуха, – не жалеешь ты себя, сынок. О себе не думаешь, так хоть о семье побеспокоился бы – днями ведь тебя не видим.

– Что поделать – работа такая… – вздохнул мужчина.

– Знаю я твою работу – все казенное добро считаешь, а коль такой грамотный, то и мои годки сосчитал бы – помру, а ты и знать не будешь…

– Что вы, мама! Рано вам об этом думать… Внуков надо на ноги поставить, дождаться, чтоб семьями обзавелись, правнуков вам родили…

– Знаю, что мне недолго осталось, – махнула рукой старуха, – цыганка нагадала, а еще сказала, что для всех грядут лихие времена, и что умру я не на твоих руках, чужие люди глаза мне закроют…

– Нашли, кого слушать, – недовольно произнес Епифан.

– Цыганку слушать, может, и не следует, а вот священнику нашему не доверять не могу, он еще в семнадцатом говорил, что отступление от веры до добра не доведет…

– Не перестаю, мама, вам удивляться… – покачал головой Епифан, – то цыганка что-то наплела, то священник религиозной чепухой голову задурил – плюньте! Чему нас партия учит? Что религия – есть опиум для народа, так что не слушайте никого, благодарите рабоче-крестьянскую власть, что ни в чем не нуждаетесь, и вообще, в каком свете вы меня выставляете… – Бортников с укором посмотрел на женщину, он понимал, что ей трудно привыкнуть к веяниям новой жизни.

«Старое дерево скорее сломается, чем согнется, – вспомнил народную мудрость мужчина, – к чему человек с детства приучен, того и придерживается всю жизнь».

– А цыганка не только к нам заходила, – продолжала старуха, – она и у других в деревне была и всех о наступлении суровых времен предостерегала.

Епифан с сочувствием посмотрел на мать и едва не прослезился. «Доверчивая, словно дитя, – подумал мужчина, – до седых волос дожила, а верит всему, что ей скажут».

– Ладно, пойду я, потом поговорим, – ответил мужчина.

– Ступай, разве тебя удержишь… – махнула рукой женщина и, насыпав зерна в корыто, пошла домой.

Епифан проводил женщину взглядом и поспешил выполнять поручение Дубова. «Достанется мне от председателя… – переживал мужчина. – Ждет, что вот-вот вернусь, а я и от дома не отошел». Бортников прибавил шагу и вскоре дошел до конюшни. До 1917 года она принадлежала пану Родкевичу. Хозяин любил лошадей и не жалел средств на их содержание. Старый конюх Иван Череда, неоднократно бывавший с помещиком за границей, вспоминая былые годы, говаривал: «Живут же люди!.. Я такую красоту видел, что вам и не снилось…» Выражение лица старого конюха становилось грустным, на какое-то время он замолкал и погружался в воспоминания. Старик давно мог оставить работу в колхозе, но из-за любви к лошадям ежедневно приходил на конюшню. Лошади чувствовали его любовь и беспрекословно слушались. Вот и теперь взору счетовода предстала умиляющая сердце картина: старик сидел на березовой колоде и поил из ведра долгоногих жеребят. Не обращая внимания на корыто с водой, стоявшее невдалеке, жеребчики, словно малые дети, тыкались носами в морщинистые ладони Череды. Конюх похлопывал их по гладким спинам, гладил по головам и тихо приговаривал:

– Красавцы мои, пейте водичку – она особой силой обладает, напьетесь – глядишь, силенок и прибавится, растите, радуйте старика – уж очень хочется увидеть вас во всей красе – стройными да холеными…

Бортникову не хотелось нарушать идиллию, но в конторе его дожидался председатель, поэтому счетовод подошел к конюху и произнес:

– Добрый день, Иван Митрофанович, все любимцев балуете… Нечего сказать – хороши, по всему видать – добрые кони из них вырастут…

– Здорово, Епифан! – улыбнулся старик. – А ты все никак колхозное добро не сосчитаешь – который раз к нам заходишь, видать, что-то в твоих подсчетах не сходится…

– Словно в воду смотрите… – вздохнул счетовод. – Столько дней над отчетом корпел, думал, даже лягушек в пруду сосчитал, а Дубов говорит, что я что-то упустил, прислал сказать, чтоб Буяна запрягли – хочет хозяйство объехать и еще раз сам все проверить.

– Буян с Василием в Заречье, там сегодня запарка… Дубов сам сказал: «Возьми Буяна и приобщи его к делу – нечего ему у конторы стоять». Так что пусть Петр Иванович не сердится – не во что мне запрячь бричку.

– Обрадовал ты меня… – почесал затылок счетовод. – Я рассчитывал в контору в бричке вернуться, но раз все кони в работе, значит, придется пешком все обходить. Ладно, пойду – дел невпроворот.

Бортников пожал старику руку, Череда ойкнул и с улыбкой заметил:

– Силен, ты, Епифан, если б не знал, что в конторе работаешь – никогда б не поверил. Ну и хватка у тебя… Ладонь крепкая, как клешня – тебе не счетоводом быть, а землю пахать надо.

– Прости, Митрофаныч, – смутился Бортников, – не рассчитал…

Епифан спустился с пригорка к дороге, остановился, еще раз глянул на старика и, махнув издали рукой, поспешил в контору.

ГЛАВА 10

ОЗАБОЧЕННАЯ НЕДОМОГАНИЕМ завуча, Гаршина не могла взять в толк, каким образом в школьной аптечке могло оказаться слабительное. Не найдя ответа на волнующий ее вопрос, женщина решила спросить об этом Гурьеву. «Клара Ефимовна укомплектовывала аптечку, поэтому знает, кто и зачем положил туда слабительное…» – рассудила женщина. Передохнув у здания правления колхоза, учительница разулась, взяла туфли в руки и продолжила путь босиком. Дойдя до дома Головановых, Светлана Владимировна задумалась: правильно ли она делает, что обращается за помощью к знахарке? «Абраму Романовичу это не понравится, – подумала женщина, – но что поделать? До города далеко, фельдшера в деревне нет, а Клару Ефимовну надо спасать…» Учительница открыла калитку и вошла во двор – на скамейке, под сенью плакучей ивы сидела Федосья. Волосы женщины были заплетены в косу и уложены улиткой на затылке, плечи покрывал шерстяной платок, на коленях стояла плетеная корзина со свежесобранными травами, а невдалеке паслась ее любимая коза.

– Кормилица, лекарка, вся, как есть, полезная… – нахваливала односельчанам любимицу знахарка, – козье молоко, масло, творог – все полезно, даже шерсть козы лечебным эффектом обладает.

В деревне к опыту старой знахарки относились по-разному: одни считались с ее мнением, другие относились к ней настороженно и с опаской. Голованова принимала это спокойно и никому свой образ жизни не навязывала. С ранней весны до поздней осени она собирала лечебные травы и коренья, сушила их, делала порошки и настойки и, чем могла, помогала людям. Федосья разбиралась не только в природных средствах врачевания, но и в людях. Ей никого не надо было представлять. Взглянув на человека, женщина могла рассказать о нем многое. Зная это, Светлана Владимировна разволновалась. Сердце учительницы учащенно забилось, щеки залились румянцем. Гаршина хотела поздороваться с хозяйкой, но вместо приветствия что-то нечленораздельное просипела. Федосья оторвала взгляд от корзины с травами и с удивлением посмотрела на учительницу. Гаршина понимала, что ведет себя странно, но ничего поделать не могла. Женщина предприняла повторную попытку поздороваться с хозяйкой, но и она закончилась полным провалом.

– Здравствуй, дочка! – видя замешательство учительницы, произнесла Голованова. – Ты совсем запыхалась… Случилось что?

– Угу, – с трудом выдавила Светлана.

– Ты ведь не со своей проблемой пришла – о ком-то близком беспокоишься… – пристально посмотрев на женщину, произнесла старуха.

– С завучем нашим плохо, – перебарывая волнение, ответила Гаршина.

Федосья отставила в сторону корзину и на какое-то время углубилась в себя.

– Вредное она что-то выпила, вот и мается, бедолага… – помолчав, произнесла старуха.

– Похоже, что по ошибке ей дали выпить слабительного, – пояснила Гаршина.

– Да, не позавидуешь… – покачала головой старуха, – не волнуйся, все обойдется, сейчас я тебе дам снадобий. Пусть Клара Ефимовна их примет, если через пару часов не станет лучше – просите в колхозе подводу и везите ее в больницу. Тогда уже не моя, а врачебная помощь ей будет нужна. От расстройства кишечника и помереть ведь можно…

– Правда? – ахнула учительница.

– Если вовремя ничего не предпринять – и от простого пореза человека может не стать… – ответила знахарка, после чего встала и пошла в дом.

Оставшись одна, Гаршина окинула взглядом подворье. Двор был чисто выметен, хозяйская утварь – аккуратно сложена под навесом, вдоль плетня плотной стеной росли плодовые деревья, среди которых особо выделялась высокая груша. Дорожка от калитки до крыльца дома была вымощена досками, а в палисаднике радовали глаз подсолнечник и мальвы. «Трудолюбивые люди…» – мысленно отметила учительница и с интересом стала рассматривать жилище знахарки. Дом Головановых был большой и добротный, в каждой стене было по три окна, над крыльцом на резных деревянных столбах был сделан козырек, украшенный резьбой, а крыша покрыта деревянной черепицей. Входная дверь дома скрипнула, и на крыльцо с корзиной в руках вышла знахарка.

– Собрала я тебе того-сего на скорую руку… – произнесла Федосья. – Это – порошок. Пусть Клара Ефимовна его примет, только предварительно очистит желудок. Как это делается, думаю, вы знаете…

Гаршина кивнула головой.

– Скажи, пусть как можно больше пьет воды с добавлением золы или березового угля, – продолжила знахарка. – Здесь, – Федосья развязала небольшой полотняный мешочек, – сушеные груши, отвар из них обладает хорошим закрепляющим свойством, пусть заваривает и пьет, а коли некогда сделать отвара – пусть хоть горсточку так погрызет, худа не будет. Это, – знахарка развязала следующий тряпичный узелок, – сушеная земляника, истолки ее в порошок и смешай по вкусу с медом – пусть примет несколько раз в течение дня. А это, – старуха протянула учительнице глиняную кружку, прикрытую льняной салфеткой, – настойка дубовых листьев на самогоне, его нужно пить по одной ложке натощак. Может также принять настой полыни или пожевать просто свежую ее траву, думаю, пока хватит, и пока организм не придет в норму – пусть ничего не ест. Поняла?

– Да, – кивнула Светлана.

– Ступай… Знала бы раньше – сделала б отвар из ржаных отрубей или овса, а так пусть лечится тем, что дала.

– Спасибо, Федосья Корниловна, я побегу…

Знахарка проводила гостью до калитки и, глядя ей вслед, произнесла:

– Молодая, а смышленая… Эх, кабы мне в молодые годы была возможность выучиться грамоте, я б обязательно стала доктором…

Федосья подошла к козе, отвязала ее и подвела к лавке.

– Постой здесь, сейчас я тебя подою, – ласково произнесла женщина.

Коза заблеяла, словно понимая, о чем с ней говорят.

– Все-то ты понимаешь… – улыбнулась старуха, – только говорить не научилась…

Женщина погладила любимицу по лбу, над которым грозно возвышались острые, словно ножи, рога, принесла ведерце и принялась доить козу.

– Умница, сколько молока принесла… – ласково приговаривала женщина. – Скоро внучка из школы вернется, мы ее свежим молочком напоим. Вырастет – станет агрономом, будет нам из города гостинцы привозить. Ты любишь полакомиться вкусненьким, я знаю…

Войдя во двор школы, Светлана Владимировна встретилась с Галиной Кудрявцевой. Женщина подметала дорожку перед входом в здание и сердито ворчала: «Налузгали семечек, а мне убирай – только и занимаюсь этим с утра до вечера. Надоело – уволюсь, пойду работать в Дом отдыха. Там люди культурные, они себе такого не позволяют…» Увидев учительницу, уборщица оперлась на длинное древко метлы и произнесла:

– Наконец-то! Клара Ефимовна несколько раз о вас спрашивала. Я не знала, что отвечать – вы убежали, ничего не сказав…

– Некогда было… Она все еще там? – Гаршина кивнула в направлении орешника, росшего в конце школьного двора.

– А где ж ей, горемычной, быть?.. Вы, случайно, не к Головановой бегали?

– К ней. Все, что нужно, принесла, – Светлана показала корзину со снадобьями. – Вы, случайно, не знаете, где можно раздобыть березовых углей?

– У меня в бане, а сколько нужно?

– Думаю, что горсти хватит.

– Сейчас принесу, – ответила уборщица и, поставив метлу к забору, побежала домой.

Гаршина проводила женщину взглядом и поспешила на помощь завучу. Учительницу поразила перемена, произошедшая в облике женщины: лицо ее заметно осунулось, щеки впали, а кожа приобрела мертвецки-бледный цвет. Гурьева сидела на табурете под кустом орешника и держала в руках пустую кружку, рядом на березовой колоде стоял чайник с кипятком и ведро с водой, а чуть поодаль на траве сидели старшеклассницы. Увидев учительницу, школьницы обрадовались и побежали ей навстречу. Тамара взяла из рук женщины корзину со снадобьями и стала их рассматривать.

– Сколько здесь всего… – подивилась девушка.

– Как Клара Ефимовна? – поинтересовалась Гаршина.

– Пока ничего утешительного, мы принесли ей кипяченой воды, она промыла желудок, а в остальном – все без изменений, хотели отвести ее домой, но она так ослабла, что еле держится на ногах, – вздохнула Зинаида.

– Бедняжка… – покачала головой учительница.

– Гольдман настаивал, чтоб мы шли домой, но мы не послушались… – призналась Фаина.

– Надо же было за ней кому-то ухаживать, – взволнованно произнесла Настя.

Девушка взяла из рук завуча кружку, налила из чайника кипяченой воды и поднесла к пересохшим губам Гурьевой. Женщина сделала несколько глотков, отстранила руку ученицы, прислонилась спиной к стволу старого орешника и закрыла глаза.

– Бедная Клара Ефимовна, – взволнованно произнесла Роза. – Если б вы видели, как ей было плохо, до сих пор не могу прийти в себя. – Девушка подошла к Тамаре и заглянула в корзину. – Что здесь? – полюбопытствовала Роза.

– Девчонки, дайте человеку пройти… – одернула подруг Анастасия.

Девушка растолкала подруг, плотным кольцом обступивших учительницу. Гаршина взяла у Коржаковой корзину и подошла к завучу.

– Как вы, голубушка? – поинтересовалась женщина.

Гурьева открыла глаза.

– Это вы, коллега… Как долго вас не было… – еле слышно произнесла завуч.

– Не так долго, как вам показалось, – ответила Гаршина. – Сейчас мы вас вылечим…

– Я уже не чаяла, что дождусь вас, думала – умру…

– Что вы… – перепугалась Гаршина. – Сейчас примете порошок, и сразу станет легче.

– Вы у бабушки моей были? – поинтересовалась Зинаида.

– Да.

– Здорово! – просияла девушка. – Теперь Клара Ефимовна обязательно выздоровеет! Бабушка знает толк во врачевании…

– Хорошо бы, – вздохнула Гурьева.

В это время послышались шаги, и к зарослям орешника подошла Галина Кудрявцева. В руках женщина держала ложку и тарелку с березовыми углями.

– Вот и я… – отдышавшись, произнесла женщина.

Гаршина всыпала в кружку порошок, который ей дала Федосья, развела кипяченой водой и протянула завучу:

– Выпейте!

Гурьева заглянула в кружку и недоверчиво посмотрела на коллегу.

– Что это? – поинтересовалась женщина.

– Ваше спасение… – ответила учительница.

Завуч выпила, сморщилась и произнесла:

– Фу, горечь какая…

– Ничего, лишь бы помогло, – успокоила ее уборщица.

Гурьева вздохнула, но отметила, что рези в животе стали меньше. «Надо же, – удивилась женщина, – кто бы подумал…» Светлана выждала время, бросила в кружку несколько угольков, растолкла их ложкой, залила кипяченой водой и дала выпить пострадавшей. Завуч подозрительно посмотрела на коллегу и поинтересовалась, что это.

– Березовый уголь. Федосья Корниловна сказала, что он поможет… – ответила учительница.

– Уголь так уголь, – махнула рукой завуч и, пересилив себя, выпила содержимое кружки.

– О… уже и щечки порозовели, – подбодрила женщину Галина.

Спустя время Светлана Владимировна дала принять пострадавшей еще одну порцию угля, после чего поинтересовалась, сможет ли Гурьева дойти до дома.

– Не век же мне здесь сидеть, – вздохнула завуч и, облокотившись на руку учительницы, попробовала встать.

Однако, почувствовав слабость, снова села.

– Нужно позвать мужчин, – предложила Кудрявцева. – Анисим Иванович и Георгий Константиновича сейчас на стрельбище…

– Придется звать их, сами мы Клару Ефимовну до дома не доведем, – ответила Светлана.

– Мужские плечи крепче девичьих, – кивнула завуч.

– Тогда я сбегаю, позову их, – выпалила Кудрявцева и поспешила за помощью.

– Нехорошо, если они меня здесь застанут, – расстроилась Гурьева.

Старшеклассницы подхватили завуча, кто – под руки, кто – за талию, подняли с табурета и поставили на ноги. Продолжая поддерживать женщину, они медленно двинулись к школе. Гурьева с благодарностью смотрела на школьниц и чувствовала, что с каждым шагом слабеет. Наконец в глазах у женщины все помутилось, и она взмолилась:

– Все, больше не могу…

Гаршина спешно подставила ей табурет и поняла, что разумнее будет дождаться мужчин. «Слишком большая разница в весе», – подумала учительница и опустилась на колени рядом с коллегой. Только сейчас Светлана поняла, насколько устала. Учительница взглянула на девчат, увидела, как тяжело они дышат, и приказала старшеклассницам идти домой.

– Что вы! – запротестовали ученицы. – Мы не можем вас оставить. Вдруг понадобится помощь? И вообще – мало ли что может произойти…

– Ступайте, скоро подойдут Рогозин и Полуянов, – попыталась образумить учениц Гаршина.

– Дождемся их – тогда и посмотрим, – ответила Фая.

– Хоть бы они скорей пришли… – закрыв от усталости глаза, прошептала Гурьева. – Простите, что я доставила вам столько хлопот…

– Вовсе нет, – ответила Настя. – Мы давно хотели поговорить с Георгием Константиновичем и попросить у него разрешения участвовать в стрельбищах.

– Вам это надо? – еле слышно прошептала завуч.

– Конечно, мы тоже хотим научиться стрелять, – ответила Роза.

– Как помогать работать в колхозе, так нам можно, а как учиться стрелять, так считают, что нам это ни к чему… – насупилась Фаина.

– Вы правы, – согласилась Гаршина. – Но это будет решаться не сейчас, главное – довести Клару Ефимовну до дома и убедиться, что ее жизни ничего не угрожает.

– Верно, – кивнула Зинаида, – Может, сбегать поторопить их?

– Не надо, одного посыльного мы уже отправили, – ответила Светлана.

ГЛАВА 11

УРОК ВОЕННОЙ ПОДГОТОВКИ был любимым предметом мальчишек местной семилетки. С огромным вниманием они слушали учителей, рассказывавших о долге перед Родиной. Для деревенских мальчишек это были не просто слова, каждый ощущал себя защитником Отечества, готовым без раздумий отдать жизнь за свободу родной земли. Каждый юноша, достигнув соответствующего возраста, считал своим долгом сдать нормативы БГТО (Будь Готов к Труду и Обороне), ГТО (Готов к Труду и Обороне), стать членом организации ОСОАВИАХИМ (Общества содействия обороне, авиации и химическому строительству), научиться стрелять, метать гранату и разбираться в азах воинской науки. На уроке, который назывался «Марш», школьники готовились к службе в Красной Армии. Научиться стрелять из мелкокалиберной винтовки и носить на груди значки «Юный Ворошиловский стрелок» или «Ворошиловский стрелок» мечтал каждый школьник.

К месту стрельбищ шли строем. Пионерские галстуки, словно алые языки пламени, трепетали на ветру, придавая маршу школьников особую торжественность. Голосистый запевала старательно выводил строевую песню, парни синхронно ударяли о землю ногами и дружно пели: «На границе тучи ходят хмуро…» Мальчишки чеканили шаг и, не обращая внимания на лай деревенских собак, шли к реке. Они были счастливы, что вырвались из стен школы и хоть какое-то время не будут видеть ненавистного Гольдмана. Невзирая на юный возраст, каждый из них мечтал совершить подвиг и навеки вписать свое имя в историю.

Место стрельбищ представляло собой хорошо выкошенный участок луга, где на расстоянии двадцати пяти и пятидесяти метров от установленной границы на вертикальных деревянных столбах были закреплены дощатые щиты, к которым прикреплялись мишени. Место стрельбы было обозначено барьером, выложенным мешками, наполненными речным песком, над которыми на деревянных столбах был сделан навес, предохранявший учеников и преподавателей от палящих лучей солнца и дождя. Спустившись к реке, мальчишки разделились на две группы: старшеклассники выстроились в шеренгу недалеко от места стрельбы, а ученики средних классов во главе с Полуяновым занялись изучением мелкокалиберной винтовки. Рогозин вызывал из строя старшеклассников, давал им команду занять позицию, ученики производили выстрел по мишени и возвращались в строй. Когда Кудрявцева добежала до реки, до слуха женщины донеслась команда учителя:

– Рыжаков, на позицию!

Виктор вышел из строя, подошел к месту стрельбы, взял в руки винтовку и взглянул на физика.

– Как я вас учил? – напомнил Рогозин. – Ноги раздвинь шире, приклад крепко прижми к плечу, курок нажимай плавно – тогда точность попадания будет выше. Помните, что во время стрельбы из боевого оружия отдача будет во много раз сильнее. Понятно?..

– Так точно! – ответил Рыжаков.

– Заряжай, целься… Огонь!.. – скомандовал Рогозин.

Прозвучал выстрел. Перепуганное воронье, истошно каркая, хаотично заметалось над лугом. Галина вздрогнула и, опасаясь попасть под пули, закричала: «Не стреляйте, свои!»

Учитель обернулся и дал команду прекратить стрельбу.

– Рыжаков, положи винтовку и встань в строй! – распорядился учитель.

– Что случилось? – спросил он у женщины.

Полуянов отошел от группы младших учеником и, дав им указание стоять смирно, подошел к коллеге.

Кудрявцева пришла в себя от испуга и на одном дыхании выпалила:

– Я за помощью… Клару Ефимовну нужно отвести домой. Мы с девчатами пробовали это сделать, но она такая тучная, что ученицы просто выбились из сил…

– Хорошо, сейчас придем, – кивнул физик и дал команду ученикам разойтись. – Николайчук, собери патроны и сложи в коробку. Рыжаков! Сними со щита мишень, подпиши и положи в общую стопку. Стригунов! Забери мишени и отнеси их в учительскую. Седельский! Подбери пустые гильзы, сложи в коробку и неси в школу. Остальные – поправить мешки с песком, после чего можете быть свободны. Результаты стрельбы обсудим завтра.

Рогозин подошел к позиции, взял винтовку и, клацнув затвором, проверил патронник. Убедившись, что он пуст, мужчина вернул затвор в прежнее положение и надел винтовку на плечо.

– Георгий Константинович, можно я понесу винтовку? – попросил Седельский.

– Оружие я тебе доверить не могу, за каждого из вас я отвечаю головой. Пойдешь служить в армию, там наносишься оружия, а пока – это дело старших…

– Георгий Константинович, я аккуратно… – не отставал Колька. – Вы же только что убедились, что патронник пуст…

– Нет – значит, нет! Если у тебя ко мне больше нет вопросов – будем считать, что разговор закончен.

Рогозин подошел к ученикам, убиравшим на позиции, и, убедившись, что его указания выполнены, подошел к Полуянову – учитель как раз завершал урок…

– Дегтярев! – обратился к худощавому пареньку географ. – С такими успехами ты любому врагу не помеха, чего ты возишься?..

– Здесь что-то заело, – сконфузившись, пролепетал мальчишка, пытаясь втиснуть деталь винтовки в узкое отверстие.