Логово зверя

– Как кстати! – проговорил Паша, взглядывая на спутника и одновременно кивая на высившийся невдалеке дом.

Юра, глядя туда же из-под сдвинутых к переносью бровей, утвердительно качнул головой.

– Ну да. Обсушиться нам не помешает.

– И передохнуть, – прибавил Паша, чуть подбросив оттягивавший плечи пузатый рюкзак, – в нормальных условиях.

С этими словами он, не дожидаясь товарища, двинулся было в направлении одинокого лесного дома, но вдруг резко остановился и вслушался. Юра, также уловивший какие-то неясные звуки, тоже навострил уши. Несколько мгновений они, замерев, прислушивались к доносившемуся откуда-то из глубины леса треску ломаемых ветвей, глухому топоту и словно бы чьему-то тяжёлому дыханию. Было совершенно непонятно, что это такое, каково происхождение этих звуков, однако разгадка, очевидно, была близка, так как таинственные звуки приближались и становились всё более явственными.

И через секунду кустившиеся справа от них густые заросли внезапно раздвинулись, и на поляну выскочил огромный лось. Выскочил, на миг замешкался, точно выбирая, куда бежать дальше, и, увидев расстилавшееся впереди открытое пространство, ринулся, быстро переставляя длинные светло-серые ноги, наперерез через поляну. Друзья машинально отпрянули, когда в нескольких шагах от них пронеслось массивное туловище, покрытое грубой чёрно-бурой шерстью, с короткой мощной шеей, высокой холкой и крупной горбоносой головой, увенчанной ветвистыми лопатообразными рогами.

Быстро пробежав поляну и достигнув её дальнего края, лось перепрыгнул через густевшие там невысокие кусты и спустя мгновение, мелькнув напоследок тёмным бесхвостым крупом, пропал между деревьями. Ещё некоторое время слышались приглушённый топот и треск сучьев, но и они вскоре стихли вдали. И лишь после этого приятели, немного ошеломлённые неожиданным появлением лесного великана, перевели дух и переглянулись.

– Ф-фу! – протяжно выдохнул Паша, проведя рукой по слегка побледневшему лицу. – Чёртов сохатый! Разбегался, козёл!

Юра чуть-чуть улыбнулся и попытался пошутить:

– Думаю, он обиделся бы за козла.

– Да пошёл он! – уже не сдерживаясь, воскликнул Паша и сделал неприличный жест вслед убежавшему животному. – Поганый лосяра! Чуть в штаны не наложил из-за него.

Юра тоже посмотрел туда, где минуту назад исчез опрометью пронёсшийся мимо них лось, и, вдруг чуть нахмурившись, вполголоса произнёс:

– Кажется, он был испуган не меньше нас.

– И чего он испугался? – спросил Паша. – Нас, что ли?

– Да нет, не нас. Нас он, похоже, даже не заметил. Что-то сильно напугало его там, в лесу.

После этих Юриных слов они воззрились на высившуюся рядом плотную зелёную стену из густо переплетённых ветвей и листьев, из-за которой прянул незадолго до этого громоздкий лесной обитатель, и на короткое время примолкли, вслушиваясь в глубокую, безбрежную тишину леса, слегка нарушавшуюся лишь мерным, однообразным шелестом дождя, к которому они уже так привыкли, что начинали воспринимать его как неотъемлемую, неотделимую часть этой тишины.

– И что ж, по-твоему, могло так испугать его? – промолвил Паша чуть погодя, понизив на всякий случай голос. – Волки? Медведь? Или, может, охотники?

Юра пожал плечами.

– Понятия не имею. Всё, что угодно… Но это ладно, бог с ним, с лосем, – резко поменял он тему, вновь переведя взгляд на черневший неподалёку бревенчатый дом и мотнув в его сторону головой. – Для нас сейчас гораздо важнее познакомиться с хозяевами этой берлоги, – если, конечно, таковые имеются, – и убедить их пустить нас обсушиться и обогреться.

И он вышел из-под елового навеса под дождь и скорым шагом двинулся в сторону одинокого, с виду нежилого дома, приютившегося на лесной опушке.

Паша поплёлся за ним. Правда, далеко не так стремительно и целеустремлённо, как напарник. Пашу, как и накануне вечером, снова стали обуревать тягостные раздумья и сомнения. Перед мысленным взором одно за другим возникали недавние события, невольно складываясь в стройную, по-своему логическую цепочку и обретая внутреннюю связь. Сначала он сбился с дороги и забрёл совсем не туда, куда намечал, чего с ним, опытным путешественником, давненько уже не случалось; потом неожиданная встреча на пустынной просёлочной дороге с растерзанной полуголой девицей, нёсшей какой-то зловещий бред; затем оглушительный рёв, принёсшийся из тёмных лесных глубин и перепугавший его до смерти; потом смутная тень, почудившаяся ему – а может быть, и увиденная им – возле палатки. А теперь ещё этот словно взбесившийся лось, промчавшийся мимо них так, будто за ним гналась свора охотничьих собак. Но ведь не от них же в самом деле он улепётывал во весь опор? В лесу, как и прежде, царили тишина и покой. Ни лая, ни воя, ни шума погони. Тогда что же вселило в сохатого такой панический страх? От чего он бежал как угорелый? Что так испугало его там, в непроглядной лесной чащобе, которую встревоженный Паша продолжал окидывать напряжённым, озабоченным взглядом?

И снова всплывал главный вопрос, со вчерашнего вечера не дававший ему покоя: а случайно ли всё происшедшее и продолжающее происходить с ними? Не звенья ли это одной цепи? И не связано ли всё это с кем-то таинственным и грозным, о котором упомянула окровавленная полубезумная девушка? Может быть, конечно, и нет. Может быть, это разрозненные, изолированные события, между которыми нет никакой связи. Однако под влиянием всё усиливавшейся тревоги возбуждённое Пашино воображение заработало вовсю и начало усиленно и небезуспешно искать эту возможную связь, которая помогла бы сцепить всё случившееся с ними за минувшие сутки воедино.

Думая свои смутные, тревожные думы, Паша сам не заметил, как пересёк вслед за товарищем обширную поляну и остановился возле уединённого дома. Пару минут они стояли и внимательно рассматривали его, медленно переводя взгляды с вросшего в землю фундамента до полукруглого конька высокой двускатной крыши, по которому разгуливала взъерошенная мокрая сорока, то и дело с любопытством поглядывавшая на стоявших у подножия дома незнакомцев. Бросались в глаза старость, ветхость и явная заброшенность лесного жилища. Брёвна, из которых были сложены стены, – громадные, толстые, будто высеченные из цельных стволов, – покривились, потрескались, почернели от времени; маленькое оконце, тоже какое-то скособоченное, с треснувшим по всей длине стеклом, было так загажено и покрыто таким плотным слоем пыли и грязи, что, вероятно, пропускало внутрь лишь очень немного дневного света; облупленная, источенная червем дверь едва держалась на проржавевших петлях и, казалось, только ожидала момента, чтобы слететь с них.

– Да-а, лачужка ветхая, хотя и большая, – высказал по итогам осмотра своё мнение Юра. – И явно нежилая. Причём давно.

Паша согласно кивнул.

– Угу. В таком сарае разве что бомж согласился б жить.

– А так как бомжи – городские жители и в лесах не обретаются, – подхватил его мысль Юра, – то делаю вывод, что дом необитаем и мы можем войти.

– И чем быстрее, тем лучше, – заметил Паша, подняв глаза на блёклое, обложенное тяжёлыми свинцово-серыми облаками небо, с которого продолжала сеяться бесконечная противная морось. – А то я уже промок насквозь.

– Ничего, сейчас обсушимся, – сказал Юра и подошёл к двери.

На пороге он на секунду приостановился, словно охваченный коротким раздумьем, но затем, решительно взявшись за ржавую, висевшую на одном корявом гвозде ручку, отворил дверь, которая отреагировала на это протяжным жалобным скрипом, и заглянул в открывшуюся перед ним тёмную глубину, сразу же ощутив пахнувший на него оттуда, точно из подвала, запах сырости и гнили. Помедлив опять пару мгновений, он переступил порог и, осторожно ступая по скрипучему дощатому полу, двинулся в глубь дома. Передвигался медленно, почти наощупь, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте, лишь слегка рассеиваемой слабым мутным отсветом, едва-едва пробивавшимся сквозь небольшое, заросшее грязью окошко. И всё более ощущал наполнявший помещение затхлый, удушливый дух, к которому отчётливо примешивался какой-то кисловатый, прогорклый запах, происхождение которого Юра пока что не в силах был определить.

Шедший за ним следом и задержавшийся в сенях Паша, пошарив невидящим взором по объятой сумраком внутренности дома, в которой пока не было видно ни зги, тихо присвистнул:

– Ну и темень! Да ещё и вонь к тому же! Тут бы проветрить не помешало.

– Н-да, – откликнулся Юра. – Смрад тот ещё! Судя по запаху, можно было бы предположить, что бомжи здесь действительно живут.

Паша, продолжая пялиться в темноту, ухмыльнулся.

– Одичавшие лесные бомжи!

Юра покивал и, снова втянув носом разлитый кругом спёртый, застоявшийся, пропитанный зловонием воздух, скривился.

– Шутки шутками, но похоже на то, что тут в самом деле кто-то обитает.

Улыбка мгновенно улетучилась с Пашиного лица.

– То есть как это «кто-то обитает»? – произнёс он слегка дрогнувшим голосом. – Кто?

– Пока не знаю, – ответил Юра, остановившись посреди помещения и внимательно оглядываясь. – Но смердит явно чем-то живым… Точнее, кем-то.

Наступило молчание. Друзья не переставали озираться кругом, и их глаза, немного привыкшие к этому времени к полумраку, начали постепенно различать окружавшую их обстановку. Она была крайне скудна: слева от двери – приземистый громоздкий комод; под окном – низкая продолговатая скамья; у противоположной стены – большой грубо сколоченный стол на толстых ножках, на котором высился чёрный закопчённый горшок, и такой же тяжеловесный стул с широким сиденьем и высокой спинкой; в углу, справа от окна, был навален целый ворох несвежей соломы, тонких веток и жухлой листвы – именно оттуда, как показалось приятелям, исходил тот тяжёлый неприятный запах, который они ощутили, едва очутились здесь. Рядом с этой непонятно как оказавшейся тут гниющей растительностью приткнулась к стене печка, когда-то, вероятно, белая, а ныне покрытая густым слоем копоти и грязи, почти ничего не оставившим от первоначальной белизны. А сразу за печкой, в самом дальнем и тёмном углу, смутно угадывалась деревянная лестница, ведшая, очевидно, на чердак.

Обозрев всё это не один раз и поняв, что ничего интересного они тут больше не высмотрят, приятели вопросительно поглядели друг на друга.

– Ну, что делаем? – промолвил Юра. – Будем располагаться?

Паша вновь огляделся и передёрнул плечами.

– Ну-у, не знаю, – с сомнением протянул он. – Тут и прилечь-то негде… Не на соломе же этой вонючей!

Юра усмехнулся.

– Ну да, не Гранд-Отель, конечно. Чуть поскромнее. Но особого выбора у нас нет. Или ты опять под дождик хочешь?

– Не хочу, – буркнул Паша, взглянув на тёмно-серое, с рыжеватым оттенком оконное стекло, по которому медленно стекали тонкие грязноватые струйки. – Но как же мы тут останемся, если ты сам сказал, что здесь кто-то живёт? Мы тут расположимся как у себя дома – и вдруг является хозяин. То-то он обрадуется!

На Юрином лице опять заиграла слабая, чуть усталая улыбка.

– А может и обрадуется, – предположил он. – Ему ж наверняка скучно одному в этой глухомани. А тут вдруг гости! Какое-никакое развлечение.

Паша снова, на этот раз немного нервно, дёрнул плечом и проворчал сквозь зубы:

– Ага, офигеть как обрадуется! Задохнётся от счастья.

После этого они вновь умолкли, задумчиво поглядывая по сторонам и слушая однотонное шуршание дождя, глухо доносившееся снаружи.

Затем, словно набредя на какую-то мысль, Юра, не говоря ни слова, подошёл к прятавшейся в самом тёмном углу дома деревянной лестнице. Остановившись, посмотрел наверх, на черневший в потолке квадрат, потом потрогал лестницу, проверяя её прочность, и, наконец, скинув с плеч рюкзак, стал медленно подниматься. Перекладины опасно пошатывались и отчаянно скрипели, точно протестуя против напряжения, которому они, по-видимому, давно уже не подвергались. Но всё же они выдержали его, ни одна не треснула и не подломилась под ним, и он благополучно достиг потолка, где постарался открыть люк, ведший на чердак. Тот некоторое время не поддавался, и при каждой попытке приподнять его Юру обдавал целый дождь мелкого мусора, которого он безуспешно пытался избежать, уклоняясь то в одну, то в другую сторону и втягивая голову в плечи. В итоге в волосах у него вскоре застряло и завалилось за шиворот множество опилок, кусочков трухлявой древесины, сухих комочков птичьего помёта и ещё какой-то дряни, о происхождении которой он старался не думать.

Однако Юра с присущим ему упорством, стиснув зубы и бормоча сквозь них глухие ругательства, не оставлял своих попыток пробиться наверх, и его усилия в конце концов увенчались успехом. Массивный тяжёлый, хотя и заметно подгнивший от сырости люк, наконец, с тихим треском подался и приоткрылся, а затем, отталкиваемый крепкой Юриной рукой, растворился настежь и откинулся в сторону. Перед Юрой открылось небольшое квадратное отверстие, слегка освещённое поступавшим откуда-то бледным притушенным светом, и он, ничем больше не задерживаемый, хватаясь за осклизлые, чуть обсыпавшиеся края открывшегося проёма, взобрался наверх и через секунду пропал из поля зрения Паши, всё это время с интересом наблюдавшего за действиями напарника.

Последовала короткая пауза, после чего сверху, будто издалека, раздался приглушённый Юрин голос:

– Давай, лезь сюда. Кажется, я нашёл то, что нам надо.

Ещё более заинтересованный, Паша, следуя призыву товарища, также освободился от рюкзака и с теми же предосторожностями, что и Юра, вскарабкался по скрипучей, чуть пошатывавшейся лестнице. Оказавшись наверху, рядом с приятелем, огляделся. Чердак был довольно просторный, ограниченный двумя покатыми сторонами кровли, соединявшимися вверху, на высоте примерно трёх метров, толстой поперечной балкой, на которой, с подозрением поглядывая на незваных гостей, сидели дикие голуби. Здесь было гораздо светлее, чем внизу: через небольшое слуховое окно, – или, вернее, просто отверстие, так как стекла в нём не было, – внутрь вливался белесый рассеянный свет, озарявший заляпанные голубиным помётом стены и балки и покрытый густым ворохом изжелта-серой соломы дощатый пол.

– И это, по-твоему, то, что нам надо? – сморщив нос, несколько разочарованно протянул Паша.

– Да, именно. Ляжем тут, – совершенно серьёзно, без тени усмешки произнёс Юра, указывая на покрывавший чердачный пол пышный соломенный ковёр. – Чем тебе не постель? Мягкая, уютная, душистая.

Паша, ещё раз оглядевшись, брезгливо поморщился.

– А тебя не смущает, что тут, как бы это сказать помягче, птичками всё загажено?

– Смущает… немножко, – признался Юра, сохраняя на лице серьёзное, невозмутимое выражение. – Но у нас выбор невелик: либо там, внизу, на вонючей подстилке, либо в лесу, под бодрящим дождиком, либо здесь, на этой соломке. Она, кстати, достаточно свежа, – видать, на ней отродясь никто не спал. Так что мы, возможно, будем первыми.

– О, какая честь для нас! – хмыкнул Паша. – Первыми опробовать такое роскошное ложе!

Но Юра не поддержал этот насмешливый тон и как ни в чём не бывало продолжал:

– А почему бы и нет? Мы же сталкеры как-никак, а не туристы. И за удобствами не гонимся. И, как сказано в уставе, должны стойко переносить тяготы и лишения сталкерской жизни… Так что будем устраиваться!

И, наклонившись, он потрогал устилавшую пол солому, которая действительно оказалась достаточно свежей и чистой, а значит вполне пригодной для того, чтобы послужить постелью для двух усталых путников.

Но, прежде чем улечься, Юра, мгновение подумав, подошёл к открытому люку и спустился по лестнице вниз. Через несколько секунд он снова появился наверху, таща за собой свой рюкзак.

– Нафига он тебе здесь? – спросил Паша.

Юра чуть повёл плечом.

– Да мало ли… Чужой дом всё-таки. Надо быть начеку.

Паша тоже ненадолго задумался, а затем последовал примеру напарника – спустился вниз и вернулся с рюкзаком.

– Заодно и под голову будет что подложить, – заметил он, подтаскивая рюкзак к месту, которое облюбовал себе для отдыха, поблизости от окна.

– О, точно! – поддержал Юра, поднимая кверху указательный палец. – Устами младенца глаголет истина.

– Пошёл ты, – вяло огрызнулся Паша и, наскоро устроив себе «постель», растянулся на мягком соломенном ложе.

Юра, повозившись ещё минуту-другую, устроился рядом.

Какое-то время они лежали молча, слушая шум дождя, доносившийся со стороны леса, и особенно отчётливо слышный здесь стук капель по поверхности крыши. И глядя на продолжавших сидеть наверху голубей, которые, вероятно быстро привыкнув к присутствию посторонних, перестали обращать на них внимание и принялись чистить себе перья, оглашая при этом чердак глуховатым воркованием.

– А они не нагадят на нас? – немного погодя с беспокойством спросил Паша, видимо только что в полной мере осознав эту опасность.

Юра чуть усмехнулся.

– Они ещё не сообщили мне о своих планах… Но полностью исключать такой возможности я бы не стал. Птицы, чё с них взять.

Паша пробурчал что-то и ещё пристальнее уставился на расположившихся под самой крышей голубей, каждое мгновение ожидая от них внезапной атаки. Однако время шло, а ничего подобного, вопреки его опасениям, не происходило: птицы спокойно, с важным видом сидели на своём «насесте», занимались своими птичьими делами и, похоже, и не думали причинять какие-либо неудобства прилёгшим отдохнуть гостям. Их протяжное монотонное воркование, напротив, действовало на приятелей успокаивающе, баюкало их и навевало сон. Паша уже спустя несколько минут почувствовал, что у него слипаются глаза, и лишь одна тревожная, всё это время не дававшая ему покоя мысль не позволяла ему окончательно капитулировать перед настойчиво подступавшим сном и погрузиться в его нежные объятия. Не отрывая понемногу мутневших и заволакивавшихся туманом глаз от угнездившихся под кровлей голубей, он медленно, растягивая слова, проговорил, или, вернее, прошептал:

– И всё-таки… есть ли у этого дома хозяин?.. И что, если он вдруг придёт?..

Но Юра не ответил ему – он уже спал, повернувшись на бок и подложив ладонь под голову. Убедившись в этом, Паша понимающе кивнул и перевёл взгляд на окно. Пару минут смотрел на проплывавшие по небу тяжёлые, взлохмаченные сизые тучи, на чуть покачивавшиеся вершины деревьев, на мелькавшие в мглистом сероватом воздухе тонкие серебристые нити дождя. И, слушая его нескончаемый размеренный шёпот, понемногу смежил веки и незаметно для себя уснул.

V

Паша проснулся, ощутив страх. Непонятный, необъяснимый, беспричинный, будто всхлынувший из каких-то тёмных, потаённых недр и впившийся ему в сердце острым, саднящим жалом. И оно заныло, заметалось, заколотилось лихорадочно и смятенно, точно ему вдруг тесно стало в груди. Паша тихо простонал, приоткрыл рот, как если бы ему не хватало воздуха, резко мотнул головой – и очнулся.

И первым, что он увидел, была луна. Большая, идеально круглая, сияющая. Бледно-жёлтая, с чуть уловимым золотистым отливом. Она находилась как раз напротив чердачного окна, как будто заглядывала в него. И весь чердак, за исключением самых дальних углов, был залит её призрачным голубоватым светом, делавшим всё каким-то нереальным, ускользающим, зыбким, будто привидевшимся во сне.

Но это был не сон. Паша отчётливо чувствовал, что сон закончился, что это уже явь. И по-прежнему ощущал таинственный страх – тем более загадочный и непостижимый, что был непонятен его источник. Паша усиленно пытался разобраться в своих ощущениях, недоумевая, чего же он, собственно, боится? В чём причина его страха? Ведь вроде бы для этого нет никаких оснований… Или всё-таки есть?

Одолеваемый этими смутными, путаными чувствами, Паша, хрустя соломой, беспокойно заворочался и повернул голову, чтобы взглянуть на лежавшего рядом приятеля и выяснить, спит ли он или тоже уже пробудился.

Однако рядом было пустое место. Только смятая, раскиданная солома и рюкзак. Юры не было.

Удивлённый и обеспокоенный Паша приподнялся и огляделся вокруг. И сразу же увидел своего друга. Тот сидел у него в ногах. В напряжённой позе, сгорбившись, чуть склонив голову и пристально, неотрывно глядя на Пашу, будто сверля его взглядом. Пашу сразу же поразило неподвижное, точно застылое, мертвенно бледное лицо приятеля – в холодном, неживом лунном свете эта бледность, почти прозрачность кожи выделялась особенно явственно – и его остановившиеся, круглые, как два пятака, глаза, в которых отчётливо читался невыразимый, дикий ужас.

Внутри у Паши всё задрожало. Он понял, что произошло – и, очевидно, продолжает происходить – что-то жуткое, катастрофическое, выходящее из ряда вон. То, что он сам имеет привычку бояться чёрт знает чего и благодаря своей неуёмной фантазии сплошь и рядом придумывает себе всякие страхи, по большей части пустые и беспричинные, – тут нет ничего удивительного, он сам знает и признаёт за собой эту слабость. Но Юра – совсем другое дело: он менее всего склонен бояться чего-нибудь или кого-нибудь; чтобы напугать его, нужно очень постараться. И вот, судя по всему, кому-то это удалось.

Но кому же? Ведь они здесь одни. Паша пробежал глазами окрест и убедился, что чердак пуст. Кроме них двоих и голубей, мирно спавших на своей балке, тут не было ни души. Так чего же тогда испугался Юра? Отчего эта смертельная бледность на его лице и ледяной, панический ужас в его глазах, словно он увидел призрак? Справившись с волнением, Паша открыл было рот, чтобы спросить друга, что с ним…

Но не успел. Едва увидев, что он собирается что-то сказать, Юра ещё более округлил свои и без того широко распахнутые глаза и прижал палец к губам. А затем, оторвав палец от губ, приподнял его и замер, точно призывая товарища к вниманию.

И только тогда Паша услышал наконец то, на что не обратил внимания до этого. Услышал чьё-то дыхание. Тихое, приглушённое, отрывистое, но всё же достаточно отчётливо уловимое в разлитой вокруг мёртвой тишине. Прислушавшись внимательнее, Паша различил и некоторые другие звуки, сопровождавшие это тяжёлое хрипловатое дыхание, – какие-то смутные шорохи, поскрипывание, сопение и даже как будто невнятное бормотание.

Несколько секунд Паша усиленно соображал, что всё это значит. Пока до него не дошло, что в доме – там, внизу – кто-то есть. Вероятнее всего, неведомый хозяин лесного жилища, вернувшийся домой и не подозревающий, что в его отсутствие к нему наведались незваные гости. Или подозревающий?..

От этой мысли Паше почему-то стало не по себе. По спине тонкой змеящейся струйкой пробежал холодок. Он вновь обратил растерянный взгляд на бледного, оцепенелого Юру, не сомневаясь, что тому, вероятно, известно что-то такое, чего не знает пока он сам. Заметив его вопрошающий взор, Юра снова прижал палец к губам, а затем указал им куда-то вниз.

Паша посмотрел в указанном направлении. Но поначалу ничего не увидел в разлитом вокруг сумраке. И лишь вглядевшись как следует, различил узкую продолговатую щель между досками, в которую сквозил рассеянный лунный свет. Этот слабый, едва уловимый отблеск проникал снизу, из дома.

Паша опять вопросительно взглянул на друга. Тот утвердительно кивнул, сделав одновременно предостерегающий жест. Паша медленно и предельно осторожно, стараясь двигаться бесшумно, подполз к щели в полу и припал к ней лицом.

И в первые мгновения ничего не мог разобрать, кроме мутного, едва брезжившего мерцания, наполнявшего нижнее помещение. Паше вообще сначала показалось, что там по-прежнему никого нет. Но чуть погодя он убедился, что ошибается. Чем дольше и пристальнее он вглядывался, тем отчётливее начинал различать в полумраке, лишь слегка тронутом неверным лунным отсветом, что-то огромное, массивное, чёрное, как сама тьма, постепенно обретавшее контуры человеческой фигуры. Контуры смутные, нечёткие, размытые, но всё же достаточно различимые и мало-помалу обраставшие всё новыми деталями.

Да, это был человек. Или, во всяком случае, что-то похожее на человека. Гигантское, грузное, мощное, занимавшее, казалось, едва ли не половину помещения. Он сидел на стуле, положив громадные, длинные, как у обезьяны, руки на стол и чуть склонив такую же громадную гривастую голову, крепко посаженную на широкие могучие плечи. Он был настолько огромен и необъятен, что, наверное, если бы он встал, то упёрся бы головой в потолок.

Но даже не это – не эти внушительные, впечатляющие размеры – было самым поразительным и пугающим. Куда более невероятным и шокирующим было другое, чего Паша не заметил сразу. Но в конце концов заметил. И едва окончательно удостоверился в увиденном, почувствовал, как холодеет у него внутри, а на голове шевелятся волосы.

Незнакомец был покрыт шерстью! Весь, с головы до пят. Длинной, чёрной, густой, клочковатой, свалявшейся. Это была его одежда, его шуба, облекавшая его исполинское тело плотным ворсистым покровом, сквозь который не проглядывало ни сантиметра кожи. Никакой другой одежды на нём не было. Да ему, пожалуй, и не требовалось…