Искра

Я опять забрался в палатку к Юленьке, и мы сразу приступили к страстному делу. Было жарко, неудобно, но все равно так приятно, что валились с ног мы оба дня – и утром и вечером, да и ночью. Она стонала, выгибалась, прижималась каждые удобные моменты; позволяла трогать ее когда угодно, и я ей, разумеется, по логике вещей – вестимо.

– Почему ты так ненавидишь Землю? – спросила Юля, поглаживая меня по потной волосатой груди со свежим шрамом, про который я когда-то забыл.

– Я даже не знаю, с чего начать… Вот тебе пример: я первый вещий раз влюбился даже не на Земле, а здесь, в Аду-2, причем на второй день, если не в первый. – Хотя, можно сказать, что это был не первый раз, но все равно уникальный.

Она долго смотрела мне в глаза, я поцеловал ее, и она, прижавшись ко мне еще сильнее, продолжила:

– А «Ад-1» – это Земля?

– Пока не решил. – Я боялся нарваться на долгий ненужный философский разговор, в котором мы бы вышли либо с ничьей, либо победа была бы за мной, но с некоторой ценой. Так что я глубоко вздохнул и замолчал. Но не умолкала Юля:

– Ты и людей ненавидишь?

– Подсознательно. – Выпалил я. – Они везде; они повсюду; они управляют Землей, и все на ней устроено в соответствии с их природой. Я ненавижу больше их природу – винить их не за что – в основном логичны. Так что, наверно, немного ненавижу и их, но не всех, разумеется… Есть достойные представители нашей расы.

– Врешь, небось – не «немного».

Видимо, я и в правду уже старый, или поколение сейчас там такое растет – еще более убитое, чем мое. Либо конкретно именно ей досталось. Или же я просто устал, и этот слегка укоризненный, подозрительный тон меня утомлял.

– Как думаешь, я забеременею? – сменила она, наконец, тему.

– Совершенно невозможно сказать. Хотя, я почти уверен…

– Скажи просто, что на душе, – перебила она меня.

– Уверен на восемьдесят, нет – на сто процентов, что забеременеешь, а вот когда и от кого – вопрос. От условий многое зависит: какой спектр солнечного света, какая атмосфера, какая гравитация, всякие стрессы – это сплошная терра инкогнита… Но любое существо же привыкает к новым условиям. Люди – чуть ли не лучше всех. Так что все будет хорошо. – Я поцеловал ее. – А ты хочешь ребенка?

– Ты такой милый. Успокоил – «от кого»… – с вялой улыбкой заметила она. Я только после понял, какую чушь сморозил. Затем она выдержала паузу, вздохнула и продолжила еще тише:

– Хорошо, что мы с тобой встретились… Жаль твои мочки. – Она надула губки и сделала обиженное лицо, нежно потрогав уродливую красную блямбу на моем ухе. – Не больно?

– Ничего, в них все равно были угри.

– А что если я не хочу беременеть в этом идиотском мире? – спросила она скорее себя.

– Я вообще думаю, что надо нам держаться и говорить, что мы вместе. А беременность будет еще одним фактором, чтобы от тебя отстали со всякими тяготами и приставаниями. Вдруг они просто хотят понаблюдать за нами?

– Здесь так мажет по земле. – Она улыбнулась и развела руки. Это правда, даже у такой гравитации есть забавные моменты. – Как думаешь, отсюда можно увидеть Землю?

– Если есть большой телескоп, то можно.

– Где она? – произнесла она с ноткой надежды, как будто кого-то другого.

– Думаю, там. – Я указал пальцем перпендикулярно земле.

– Почему там?

– Мне туда смотреть удобнее.

– Как думаешь, мы сможем вернуться?

– Сто пудов будет такая возможность. – Тут я не врал – я действительно в это верил.

Наступила долгая пауза. Она вздохнула и сказала:

– Мне страшно…

Внутри что-то заныло. Я чувствовал ее страх, но не мог ничего сделать: ни поддержать, ни пошутить, ни сказать сколько-нибудь приятную правду. Мне тоже было страшно. Единственное, что я придумал, это покрепче обнять ее.

«Пусть пеленою нас укроет, от всего защитит и всем поможет».

После этого детка скатилась в дрему, а я опять начал пытать себя ненужными мыслями. Правильный ли выбор я сделал, если уже сейчас почти готов поджать хвост и просить вернуть нас. В принципе, девчонку встретил – к чему здесь дольше мариноваться? Да еще с риском, что она в урода психологического и физического превратится.

Ночью меня разбудили интересные звуки. Я поднялся на колено, прислушался и даже не сразу понял, откуда именно они доносятся. Это была музыка! Юлька тоже проснулась и стала прислушиваться. Мы решили выйти из палатки и глянуть.

Метрах в ста пятидесяти от нас, вокруг костра, несколько чингар пели хором, притом и мужчины и женщины. Барабаны, флейты, другие духовые инструменты, напоминающие звучанием ни то орган, ни то баян с поющими бокалами, хотя вряд ли ими являющиеся. И, подумать только – горловое пение! Не представляю, сколько они репетировали, чтобы добиться такого звучания, в котором все сливалось воедино настолько органично, что ни один элемент не выделялся едко. Словно основной задачей была именно однородность.

Мы подошли поближе, чтобы полюбоваться. Девушки и парни играли и на струнных и на погремушках. Даже прислушиваясь к какому-то определенному инструменту я не успевал понять, как вообще это может сочетаться с остальным. Многие музыканты прикрыли глаза, а на их лицах застыла улыбка блаженства. Надо было идти обратно, но не хотелось отрываться. Единственное, чего хотелось – чтобы Божественная музыка уносила мою душу в те благие места, в которых, я уверен, парят только свободные духи. Начала кружиться голова, и я присел неподалеку.

Когда Юля, сумевшая выстоять перед пением сирен, дотронулась до моего плеча и позвала, я послушно проследовал за ней.

Глава 3

С утра нас позвали на кормежку, а потом к Генералу. Подниматься по всем этим ступенькам на тридцать метров было пыткой. Черт, да для меня на Земле-то на десятый этаж подняться пытка! Ведь могли бы какой-нибудь, хотя бы примитивный лифт на противовесах сделать, но нет – видимо, на то и расчет: чтобы все мы чувствовали, как он высоко, и как тяжело до него дотянуться. И чтобы ноги тренировались. Но зато перед последним этажом, в слепой зоне, мы с Юленькой остановились, чтобы поцеловаться. Мы прятались от посторонних взоров. Мне лично было все равно – я уверен, что кто угодно бы все понял с одного взгляда.

Я вновь нашел еще один положительный момент: в конце всегда ждет награда. Конец тяжкого пути, облегчение, перевод духа, преодоление обезоруживающей преграды и беседа с этим «товарищем». Хотя, после такого пути на эту награду почти начхать, но вот вид оттуда открывается изумительный. И ветерком обдувает – прям блаженство. Так что я их простил.

Сначала Генерал поговорил с Юлькой. Та ушла со смурным лицом. Затем он через стенку телепатически позвал меня к себе на балкон. Жаль, что опять на тот же – не самый удачный символизм.

– Как ощущения после убийства себе подобного?

– Я уже мочил людей… – Я все еще по привычке иногда говорил некоторые слова вслух. Хорошо хоть, что быстро замечал. – Можно много говорить и много думать, но не вижу смысла. Хотя мне пришла забавная мысль: я еще и от потенциального конкурента избавился.

– В чем он с тобой конкурировал? – без особого интереса спросил Генерал.

– Работа или должность достается только одному; со стола все расхватывают с огромной скоростью – едва успеешь сообразить и добежать до чего-то вкусненького. Да и извечная борьба за самок. Еще несколько минут, и он бы уже прохаживался с Юленькой, заставляя ее краснеть или смеяться, а вечером или ночью вообще бы уже трахал, как пить дать. Меня жизнь на Земле научила нескольким правилам: «Кто успел – тот и съел», «в большой семье забралом не щелкают», «человек человеку – волк», «живем в законе джунглей» и так далее. Нужно быть готовым чуть ли не кусок от чьей-нибудь ляжки оторвать, лишь бы по головам подняться. В детстве даже игра такая была: стульев меньше, чем детишек, и нужно успеть хоть какой-нибудь стул занять, а проигравший остается стоять униженный. Я уже тогда думал: «отчего это родители и прочие взрослые с улюлюканьем поддерживают эгоизм и унижение?».

Генерал лишь улыбнулся.

– А что за музыку играли вчера ночью? – вспомнил я.

– Песня для душ. Чтобы им было хорошо.

– Чудесная.

– Надеюсь, ты успел натрахаться с Юлией… – перешел он к делу.

Фиолетовое небо нахмурилось, загородив еще более темными тучами оранжевое солнце, и поднялся ветер. Моя любимая погода.

– Сомневаюсь, что это возможно, – смело, честно и без капли сожаления ответил я, зная, что за проявление джентльменства мог получить пощечину, от которой бы отлетел.

– С сегодняшнего дня увеличиваю ваши тренировки: теперь полный набор. Сержанты и капитаны введут вас в курс дела. И еще: с сегодняшнего дня регулярно сдаешь семя и кровь. Ступай в доильню – тебя ждут.

Мне не послышалось? «Доильня»?

– Стоп, погодите-ка, а-а, у меня есть вопросы…

– Иди. Сейчас же, – проявился его недовольный тон.

Пара сержантов внизу перехватила меня и повела в какую-то темницу с кроватями и цепями, утопленными в каменные стены.

Слава богу, я хоть был здесь один. Ну кроме этих двух кретинов, от которых я легко мог сбежать, если бы был толк.

– Снимай, – буркнул один из сержантов, потянув меня за балахон, который, несмотря на свою скромность, уже начинал мне нравиться.

Я снял, и в голове только одно: «Хоть бы не геи, хоть бы не геи!».

Вдруг в темницу зашло несколько чингарок в светло-коричневом и черном нижнем белье, и от сердца немного отлегло. Я облокотился на стену с закрытыми глазами и выдохнул.

Девушки с относительно спокойными лицами подошли поближе, а сержанты приковали мои руки к цепям. Дамы посмотрели на сержантов, как бы говоря: «Видите? Послушный». Те переглянулись, грозно посмотрели на меня – как будто я, прикованный в одних трусах, представляю опасность, – и ушли.

«Вот так-то, ушлепки, у меня хотя бы секс будет, а вы завидуйте!».

Ноги приковывать не стали. Чингарки сняли с меня трусы и сами разделись догола.

Меня начали трогать и ласкать, и поначалу было немного неловко. С меня аж пот покатился. Но затем я заметил, что некоторых из них я уже видел среди медсестер, да мы и находились в их блоке, так что я понял, что я в надежных руках.

Я пошире расставил ноги, и потянулся к одной губами, пока остальные колдовали внизу. Они массировали мои мускулы, водили по всему телу, кое-где даже сжимали, щипали и царапались, улыбались и тихонько хихикали, но я ничего смешного не видел.

В похвальном состоянии держали свои тела! Я тянулся к их упругим выдающимся особенностям инстинктивно. Пока меня трогало и массировало, бог знает, сколько сексуальных рук, и терлись, то о ноги, то о живот большие смуглые груди, я целовался то с одной, то с другой, покачивая тазом, чтобы «втереться в доверие». В общем, разум мой помутился. На секунду всплыла в памяти Юлька, но я подумал, что отработаю.

То руками, то ртами, – сила сжатия увеличивалась, и две из них держали наготове что-то наподобие воронок. Я уж даже перестал всматриваться, кто из них красивее – столько сексуального, разгоряченного мяса – хотелось всех и сразу, притом, чем больнее – тем лучше.

Девушек было пять, они целовали мою грудь, проводя по ней рукой. Можно и без зрения, по одному касанию понять, сколько в нем желания. «Взвешивали мешочек» мой внизу, стимулируя нужные им процессы, так что никак кроме доильни это назвать было нельзя.

Когда стало невтерпеж, я сказал им по-чингарски: «Сейчас конец!». Одна из пятерки подставила свою воронку и сцедила все туда. Затем она легла на кровать и залила содержимое в себя, оставаясь лежать на спине с согнутыми ногами.

Я не собирался останавливаться на достигнутом, и сказал, чтобы они продолжали. Я не сильно задумывался, на каком языке я говорю: возможно, синонимами их языка, возможно на русском, возможно вообще телепатически, возможно, было достаточно просто потянуться к их лицам. Они слегка брали меня за горло и все равно целовали, произнося что-то. В любом случае, в этой ситуации недопонимания не было.

Когда меня, весьма умело и влажно, возбудили второй раз, я стал натягивать цепи, брякая ими, и смотря то на цепи, то на суккубов. Пара девушек осторожно отстегнули узы.

Я тут же направил их руки куда надо, поцеловал ту, у которой тоже была воронка, прижал ее к кровати и принялся за нее. Вот – что называется «поддержкой»! Именно так мне и нравилось: когда все натурально, и множество рук страстно желающих меня женщин ласкает меня в ожидании. Они буквально выжимали все мое тело.

Намедни я в третий раз лишился мерзкой «чистоты», а сейчас первый раз лишался ее в групповом плане.

Когда очередная красотка застонала совсем громко, ворвалась стража, и, увидев происходящее, приставили мечи мне к горлу. Я лишь поднял от нее руки вверх, и, так как ничего больше не мог с собой поделать, потихоньку продолжал свое грязное дело тихой сапой, как будто, чтобы никто не заметил, что творится.

Дамам удалось прогнать этих глупцов, и я еще больше вошел в раж, сжимая девушку в разных местах все сильнее.

Под конец я повернул медсестричку в любимую позу и сделал то, зачем они пришли. Так, как они и хотели. Так же, как я делал с Юлей.

Вновь я выдохся. Девушки пытались меня возбудить, а я лишь наслаждался моментом. Когда я понял, что ждать пришлось бы слишком долго, я сказал: «Надо идти. Еда, тренировка». Еще не переведя дух, я поцеловал их разочарованные мордашки и стал одеваться. Некоторое время я жалел, ведь здесь бывает гораздо хуже, и торопиться точно некуда. Хотя вскоре себя простил.

Краем глаза я заметил, что те красотки, что не лежали на кроватях, все еще дуются. Мне всегда было неприятно обламывать людей, во всяком случае, если не за дело. Так что я немного наклонил голову, улыбнулся им и сказал что-то вроде: «Завтра вижу». Откуда-то, была уверенность, что они поняли именно то, что я хотел сказать.

***

Дальше опять действовал по плану. Зашел в лазарет; у меня странным полупрозрачным шприцом взяли немного крови из вены. Я вспомнил, что и у них тут могут быть страшные заболевания, типа ВИЧ или сифилиса, а потом почему-то уже подумал, что мне все равно здесь подыхать. Да и, глядишь, лекарства кое-какие есть. Конечно, они могут на меня подействовать даже в минус. Но я также догадывался, что моя ДНК уже меняется.

Меня щедро накормили полусырой рыбой. Хотя, что это я так неблагодарно и пренебрежительно? Ради меня, пока еще никого, выделили грамм четыреста относительно безопасно приготовленного улова невероятно полезных существ. Да и кто не любит рыбу? Особенно если это не минтай, и на губах не остается чешуя, и кость не застывает в горле.

Трапезу сжигать меня послали на стрельбище. Чтобы я научился из лука уничтожать плавающую рыбу, которую потом можно будет поглотить. Тетиву этого лука в пору вдвоем натягивать. Затем шло метание ножей каждой рукой и из наклона, и в приседе тоже. Я люблю неестественно извиваться, но тут выбора не было – по ногам били и всячески мешали. Хотя на результате это слабо сказалось.

Затем шла езда верхом на лошади. Следует отметить, что лошади у чингар тоже были немного спрессованные: более мощные, со зловещими глазами и костяными наростами, словно щитки или чешуя, закрывавшими лоб и грудь. А еще клыки. Не знаю уж, насколько хорошо это их защищало, учитывая, какое здесь все мощное.

Меня учили успокаивать ее, седлать и ездить сначала медленно. В Самаре я один раз катался на старом ленивом пегом пердуне втридорога на холоде ради девушки с низкой социальной ответственностью, но мне все равно понравилось. Здешняя же лошадка с радостью понесла меня чуть не с самого начала галопом в бирюзовый лес. Глупцы сзади смеялись, а у меня от такого галопа и ветра в харю аж щеки дрожали. Но я дотронулся до ее загривка, нежно погладил, дотронулся справа у основания шеи, закрыл глаза и прошептал: «Тихо». Спустя сотню метров она остановилась, осмотрелась и поскакала назад.

Затем шел проклятый бой с солдатом. Опять. Только с каждым разом они наступали все рьянее. Сначала со щитом, затем на двух мечах. Я опять проиграл и там и сям. Причем проиграл, как всегда, потому, что боялся нанести слишком серьезную травму противнику. Я точно мог бы один раз раздробить кости ступни противника, но лишь сделал вид, что собираюсь, чтобы сразу же продолжить атаку.

После боя шел бег с прыжками через бревна с параллельным метанием ножей на добивание. В общем, из меня точно собирались сделать терминатора, и взялись за это основательно.

Тут следует сделать ремарку. На нашей родной планете только за несколько выстрелов из лука придется платить, как будто вымаливаешь жизнь. Здесь же мне не только предоставили эту возможность бесплатно, но – я чувствовал хотели, чтобы я научился. Как бы и что бы здесь ни творилось, я должен быть благодарен за неоценимый опыт.

Ну и в заключение, после сытного белкового ужина, который я сожрал, не вдумываясь, что там вообще лежит, мне предстояла битва с капитаном. О физической выносливости даже говорить было лень. Слава богу, мне предстояла борьба ментальная. Казалось бы, многие бы увеличили влажность штанишек от самой мысли, что с моим разумом сейчас будут заниматься любовью не так, как я хочу. Но я достиг именно того состояния, когда с красной паутиной на теле выходишь в предбанник из парной, которая давно превратилась в преисподнюю. Выходишь, и садишься на деревянную скамью, чтобы насладиться безмятежностью, гармонией, безмыслием и знанием того, что от тебя валит пар, в самом деле, как от демона из ада.

Один из капитанов подошел ко мне в своих дьявольских латах и снял шлем. На вид – как обычный чингарин, только чуть повыше, почти лысый – с седеющим хохолком посередине.

Он спросил голосом, похожим на мой, где я хочу биться. Я ответил, что хочу в тихой, темной и укромной библиотеке.

Взгляд его скользнул вниз по диагонали, и он ответил, что мне туда нельзя… Но раз ему можно и выше, то ради первого раза он позволит противнику выбрать территорию сражения. Я понял, что в дальнейшем, скорее всего, не раз прокляну, но и не раз восхвалю эту расу. Честь. Даже у меня она хромая.

Когда мне удавалось проводить в центральном зале Крепости больше двух минут, я часто садился на скамью, смотрел вверх, на этажи, которые мне предстоит посетить, и вслушивался. В основном, чтобы впитывать их язык и узнать, какую участь они мне или нам готовят. Временами возникало ощущение гармонии, когда «говорили» даже стены. «Частички эхо», гармоники. Словно воздух здесь плотнее, и звук распространяется лучше.

Как бы там ни было, я знал, что где-то здесь точно есть центр знаний. Так и оказалось: мы поднялись на второй этаж, отворили тяжелую коричневую клепаную дверь, и за ней раскинулась внушительного размера библиотека. Она изгибалась по периметру башни. Кое-где горели свечи, и сидела пара сержантов. Капитан быстренько всех выгнал и провел ладонью.

Я выбрал самое удобное место – где свет давала только одна свеча. Я затушил ее, и сел в этот угол в позе лотоса, зажавшись, как побитая собака.

Капитан, недолго думая, сел на стул в метрах от меня и началось.

Я сразу ввел себя в медитативное состояние, и, чтобы не заснуть, каждые две секунды напоминал себе, что рядом существо, состояние которого желательно изменить в любую сторону.

Капитан начал наводить на меня иллюзии. Только в таком, ослабленном, но конгруэнтном состоянии, я смог их воспринять. Это были всплески зеленой и фиолетовой пыли, летящие в лицо. Поначалу инстинктивно хотелось защитить глаза. Однако вскоре мне это показалось слишком слабым, и я хотел большего, но сразу осекся: я слишком молод, глуп и не подготовлен. Я должен быть осторожнее.

Он явно услышал мой вопрос о его возрасте, но проигнорировал. Затем я начал «скидывать книги с полок», чтобы вызвать в нем негодование.

Он поймал пару, – видимо любимые, – на остальные ему было наплевать. И он быстро отпрянул, проехав на стуле метра три, не падая.

Поняв, что я, словно бешеный ребенок, готовый уничтожить все окружение ради победы, прочувствовав мою слепую ненависть, он резко выкинул в меня красный клинок знакомого капитанского двуручника, только в несколько раз больше. Я на нечто подобное и рассчитывал.

Увернувшись от лезвия, я все же сделал вид, что мною пробило стену башни. Но вот только за пределами башни царила кромешная тьма. И когда капитан «спрыгнул вниз», он был на время слеп.

Скорее всего, я откуда-то знал, либо установил правило, либо запрограммировал его, где он должен приземлиться, и что будет делать дальше. Потому что, пока он зажигал факел, «я» успел подкрасться и окружить его со всех сторон, обмотать десятком рук, зажав шею, рот, нос, глаза и уши. Он сразу все руки раскидал, продолжал ломать прибывающие и рвать несуществующие пальцы, но здесь, на песке во тьме – черт разберешь, что происходит.

Через несколько мгновений он замолчал, и присел на одно колено. Я сказал: «Надеюсь, это ничья», и позволил себе глубоко вдохнуть. Вскоре и он проснулся в этой прекрасной библиотеке. Он глянул на меня с ненавистью:

– Это было на твоей территории. В следующий раз…

– Спасибо за урок, – перебил я его, встав и поклонившись ему, словно сэнсэю.

Он пару раз пожевал губу и ушел. На то, что я до сих пор находился в запретной зоне, ему было все равно.

Глава 4

Потчевали нас годно и на убой. Я, как бесполезно качающийся алкоголик со стажем, это оценил. Тем, кто с качалкой сталкивался только в плане сгибания пальчика, ковыряющего в носу, вряд ли это оценить. Даже те, кто заботился только о наборе мышечной массы, все равно ничего не смогут противопоставить жалкому и бесплодному труду грузчика – это вещи совершенно разные. Тренировки только изнуряли, не давая взамен почти ничего. Например таскание, прыжки и приседы с бревном на плечах, пока тебя лупят тросточками. Это раздражало и отвлекало, отнимало больше сил. На что бы они ни намекали, о таскании их раненых туш не могло быть и речи – пусть подыхают.

Как говорил классик: «Это была боль-боль-боль». Самая сильная боль заключалась в том, что я не успевал даже помедитировать (хотя и этому надо учиться от двух до двух миллиардов дней), чтобы ускорить регенерацию, и хватало меня в лучшем случае на один раз порадовать любимую. Конечно, она тоже валилась с ног, и были «доярки», но я все равно чувствовал себя немного неправым или бесполезным. И это притом, что я заходил в Юлину палатку внаглую, почти не скрываясь.

Зато в бою мне удалось достичь существенного успеха. От стрел закрываться я научился очень быстро. Во-первых, гораздо страшнее, и организм выдирает из генетической памяти умение мгновенно и точно реагировать. Во-вторых, я и раньше замечал за собой хорошую способность блокировать удары. Возможно это как-то связано. Далее шли подводные камни, вроде недооценки угрозы, так что я относился к проблеме по-своему.

Но и помимо этого я стал периодически срубать одного солдата, то выбивая меч из руки, то полоснув по оной, что мне засчитывали, как победу. Для этого не надо быть Шерлоком Холмсом, коим тщатся быть многие ничтожества на Земле. Просто в какой-то ситуации вдруг видишь дерево возможных вероятностей. Одна из ветвей – «подкрашенная правильным». На самом деле, «правильны» всегда несколько, просто с оговорками и погрешностями. Может быть, можно сказать, что с оговорками правильны все.

Я постепенно учился их языку. Не знаю как – просто слышал на боковом фоне; порой сопоставлял с происходящим, порой подсознание само ассоциировало. Эти гаденыши, став болеть за обоих из нас, подсказывали обоим. Например, когда я начинал делать непростительно замысловатый удар мечом, противнику кричали: «Храм!». Оппонент и так все сделал правильно, но это значило, что я раскрылся. Короче, как «наши западные партнеры».

Теперь после одного выбывшего, выходил второй солдат, которого одолеть у меня не хватало выносливости. Однажды меня ударили тупым лезвием меча по голове. Я быстро отошел, задрожал, пытаясь успокоиться и подавить накативший жар. Я бросил меч и ушел в лазарет без спроса. По пути меня стошнило.

Я боялся сотрясения. Хотя до этого мне казалось, что я боюсь остановки сердца. Детки меня тщательно осмотрели, уложили на койку и наложили компресс. Одна медсестричка, проходя мимо и коварно улыбаясь, потрогала меня за гениталии и ушла. Хотя я ей показывал, что просто хочу поцеловаться. О времена, о нравы.

В лазарете оставили одну лампу, как будто готовились к моему погребению. Вскоре и она потухла. Внутри ламп обычно горели аналоги наших таблеток для розжига, только с пролонгированным эффектом. Ночуя там совсем один, я стал медитировать на восстановление. Я вспомнил, что незадолго до ухода с Земли разрезал сухожилие мизинца, из-за чего не мог согнуть последнюю фалангу. С тех пор я по-новому взглянул на то, насколько хрупко и ничтожно человеческое тело. Я понимал, что бить человека тем более нельзя, а то станет инвалидом на всю жизнь от легкого касания, что может повториться и со мной. Любые страдания стали мне противны патологически. Но теперь я здесь, а палец как новый, такой, каким всегда и должен быть.