Волчья ягода

Ближе к вечеру, когда я совсем обессилела, мне показалось, что скрипнула входная дверь. Я вся напряглась, вглядываясь в темноту спальни, откуда хорошо просматривалась гостиная, чтобы увидеть входящего Вика…

Бледный луч, похожий на лунный, высветил на фоне белой, с матовыми стеклами двери тонкий девичий силуэт. Ну конечно, это пришла девушка Вика, и сейчас наконец-то я увижу и его…

Но ничего подобного не произошло. Девушка, закутанная во что-то прозрачное и светлое, вдруг повернулась в мою сторону и посмотрела, как мне показалось, прямо мне в глаза… Я вскрикнула и тотчас замолкла от подступившего кашля… Мое горло к тому времени уже представляло собой сплошную рану, я боялась глотнуть и оттягивала этот момент…

Это был призрак моей сестры, Милы. Она двигалась мне навстречу и протягивала ко мне руки. Она была красива, как бывают красивы покойники. Белое лицо, прозрачное тело, струящиеся по плечам волосы…

– Привет, сестричка… Как дела? Ты еще не забыла меня?

Я нашла в себе силы протянуть руку и включить лампу. Привидение сразу же исчезло, словно его и не было. Похоже, у меня начались галлюцинации, вызванные высокой температурой, а может, и общим психическим расстройством.

Время от времени мне хотелось плакать, и я пыталась, вызывая жалость к себе, выдавить хотя бы слезинку, но у меня лишь сдвигались к переносице брови, раздувались ноздри, а настоящего плача и, тем более, рыданий уже не было.

Коротать длинный вечер при свете было куда спокойнее, хотя почему-то временами начинало звенеть в ушах, словно внутри головы включали тихий моторчик…

Конечно же, после того, как мне уже во второй раз явился призрак сестры, я теперь думала только о ней. Я вспоминала нашу жизнь втроем в С. – Мила, я и Вик.

Мне сейчас трудно определить ту временную грань, которая отделила мою жизнь БЕЗ ВИКА от жизни С ВИКОМ. Потому что, исключая первые минуты моего неприязненного отношения к тогда еще неизвестному мне парню, явившемуся в наш дом в качестве сожителя Милы, его присутствие доставляло мне радость. Во-первых, у меня появилась возможность достаточно убедительно продемонстрировать всю ту разницу между мною и сестрой во всем, что касалось (во всяком случае поначалу) быта. Я всегда знала, что мужчина ценит в доме хорошую еду, чистоту и комфорт, а потому изо всех сил принялась просто-таки совращать вечно голодного и поэтому раздраженного Вика сытными обедами и ужинами. Причем я взяла с него слово, что Мила, которая пропадала где-то целыми днями, фотографируя для местных газет, и у которой вечно не было времени, чтобы что-нибудь приготовить для своего возлюбленного, никогда не узнает о наших совместных трапезах. И как ему было не держать своего слова, когда я просто купила его пельменями да борщами. Мила, возвращаясь поздно вечером продрогшая и тоже голодная, сначала подолгу отогревалась в ванне (Вик жил с нами с осени по весну, когда на улице было холодно, быть может, поэтому у меня в памяти они ОБА всегда мерзли), а уж потом, закутавшись в длинный, до пят теплый халат, сидевший мешком на ее хрупком теле, принималась поджаривать хлеб и варить кофе… И этим она собиралась насытить своего Вика! Я была в шоке и несколько раз пыталась поговорить с ней на эту тему. Я объясняла ей на пальцах, что Вик бросит ее, если она не перестанет вот так по-свински относиться к своим женским обязанностям, на что всегда получала приблизительно такой ответ: если бы ему не нравилось, он бы уже давно ушел, а если он такой голодный, то пускай обедает в городе, там полно дешевых кафе и столовых… И Вик, разумеется, уминал гренки с чашечкой кофе и даже делал вид, что ему нравится такой ужин. Оно и понятно – почему бы не подзаправиться во второй раз, тем более что не так давно с моей и Божьей помощью он съедал большой кусок мяса, полсковородки картошки и миску салата.

Я не знала, какие между ними были отношения и что связывало эту странную пару (странную, потому что я до сих пор не могу понять, как можно было вообще жить с моей сестрой – образчиком наплевательского отношения к мужчинам вообще и Вику, в частности), но, когда после ужина они запирались вдвоем в спальне, меня охватывало жесточайшее чувство обиды и досады прежде всего на самое себя. Я недоумевала, что движет мною и заставляет заботиться о Вике. Безусловно, он нравился мне как мужчина, и даже при том, что у меня был Игорь, сексуальные отношения с Виком могли бы только обогатить мою эмоциональную жизнь. Представьте себе, сколько новых чувств и переживаний испытали бы мы оба – Вик и я, – стань мы любовниками! Одно дело любить в открытую, как это было у него с моей сестрой, а совершенно другое – хранить подобные отношения в тайне! Я бы… точнее, МЫ обманывали бы эту худосочную мышь, как про себя называла я Милу! Эта мысль кружила мне голову… И дело тут не в моей порочности, а в той несправедливости, благодаря которой она пользовалась Виком, не имея на него, в сущности, никаких прав. Я больше чем уверена, что Вик решился на то, чтобы жить с ней, лишь из-за собственной бытовой неустроенности. Я знала, что до того, как перебраться к нам, он жил со своей матерью в крохотной комнатке, и когда его мать собралась выйти замуж, он начал подыскивать себе комнату… Тут-то на горизонте и появилась Мила с квартирой, нежным молодым телом и огромным желанием заиметь мужчину в собственность… Но ведь квартира принадлежала не только ей, стало быть, у меня на Вика были приблизительно такие же права (если не больше).

Но я не всегда думала о Вике. Только когда мы вдвоем оказывались дома и мне доставляло удовольствие заботиться о нем… Ведь у меня был Игорь и была собственная, никак не связанная с моими домашними, жизнь. Кроме того, я, находясь в должности конкурсного управляющего одним обанкротившимся предприятием, пускала его вполне законным, надо сказать, образом с молотка, надеясь поиметь с этого приличную сумму… И все бы ничего, если бы бывший директор этого предприятия не обратился в прокуратуру с тем, чтобы пресечь мои слишком уж рискованные операции по распродаже имущества автопарка…

Если бы не Игорь, который первым предупредил меня об этом, вряд ли мне удалось бы избежать если не ареста, то уж скандала во всяком случае. По совету моего покровителя я, прикинувшись тяжелобольной, подала заявление в местную администрацию с тем, чтобы меня освободили от этой должности, после чего, что называется, ушла на пару месяцев в тень. Игорь, который всегда был против того, чтобы я вообще работала, поскольку его сильно огорчали любые мои неудачи, но прекрасно знавший меня и понимавший, что я не смогу сидеть без дела и мне необходимо как-то самореализовываться, обещал устроить меня финансовым директором в одну крупную коммерческую фирму, занимавшуюся продажей компьютерной техники. И он бы устроил, в этом я нисколько не сомневаюсь, если бы остался жив…

Его убили, а вместе с ним убили и мою мечту. Мы собирались пожениться и уехать за границу. Мы много работали, чтобы осуществить наши планы. Но его отняли у меня. И в моей жизни образовалась брешь, пустота, которую мне необходимо было заполнить новым мужчиной. И хотя я понимала, что после Игоря вряд ли мне удастся найти человека такого же полета, Вик тем не менее показался мне наиболее достойной кандидатурой. И дело не только в его красоте и обаянии, которых было в избытке. Он был умен, в нем, как и во мне, и в Игоре, билась та золотоносная авантюрная жилка, без которой я просто не мыслила свою дальнейшую жизнь. Я всегда знала, что в нашей стране, соблюдая законы и ожидая перемен извне, никогда и ничего не добьешься. Поэтому всегда действовала так, как считала нужным, проворачивала свои дела со свойственным мне стремлением к риску и, надо сказать, не без удачи. Но, когда у меня был Игорь, я понимала, что лишь благодаря его поддержке я имею право так отчаянно подставлять свою голову под прокурорский меч. Не будь его, вряд ли я ходила бы с высоко поднятой головой и вела себя более чем дерзко с представителями местных властей. Я продавала зерно, сахар, водку, автомобили… Я собаку съела на продаже акций местной телефонной станции, которая, будучи монополистом, творила в городе что хотела, взвинчивая до абсурдной цифры абонентскую плату и делая на таком простом процессе, как установка или перенос телефонов, баснословные деньги. Мне потребовался всего один месяц на то, чтобы найти на генерального директора – этого телефонного монстра, Карсавина Ивана Петровича, такой компромат, что он готов был принять любые мои условия, лишь бы выкупить у меня горячую видеокассету… Старый кобель сожительствовал со своей тринадцатилетней падчерицей, которая за определенную плату согласилась помочь мне в съемках их очередного свидания…

А условия мои были следующие: ему предлагалось организовать филиал своей телефонной станции, своеобразный центр, который должен был якобы заниматься ЛИШЬ УСТАНОВКОЙ ТЕЛЕФОНОВ. А так как желающих обзавестись нужным аппаратом в городе было больше чем достаточно, то идея организации такого центра была подхвачена администрацией на „ура“. По моим указаниям было образовано акционерное общество, акционеры которого, то есть будущие владельцы телефонов, должны были купить акции на довольно солидную сумму с тем, чтобы потом получать на них дивиденды. Мощная реклама, средства на которую дал Карсавин из своего кармана, сделала свое дело. Тысячи и тысячи отпечатанных бланков, подкрепленных фальшивыми печатями „альтернативной телефонной компании“, были проданы жителям города по высоким ценам.

Словом, деньги были приняты (в кассе сидели нанятые на время совершенно случайные, взятые прямо с биржи безработные женщины, которые за мизерную оплату заполняли бланки), разделены между мною, Карсавиным и тем чиновником из городской администрации, который дал „добро“ на осуществление этой идеи. Но если Карсавин понимал, что после того, как городу станет ясно, ЧТО же произошло на самом деле, и акционеры кинутся громить офис несуществующего центра, ему придется бежать, и на этот случай у него уже были куплены билеты и оформлены визы в Германию, то чиновник, получив свою тысячную процента (он, на мое счастье, оказался надутым индюком, ничего не смыслившим в подобных делах), был арестован, и по делу о создании центра было возбуждено уголовное дело.

Что касается меня, то следов моей деятельности не смог бы найти ни один самый дотошный следователь, занимающийся этим громким делом. Мне принадлежала лишь идея, в остальном я действовала чужими руками. Карсавин сбежал, и я была уверена, что он будет молчать. А на чиновника мне было глубоко наплевать.

Деньги я отдала Игорю, поскольку знала, что он сумеет наварить на них в десятки раз больше. По сравнению с тем, сколько зарабатывал он на своих аферах, мой „гонорар“ казался лишь студенческой стипендией, не более…

Его убили спустя неделю после того, как я привезла ему „телефонные“ деньги.

День его смерти – самый черный день в моей жизни…»

* * *

Кризис наступил только на третью ночь, когда ей уже начинали слышаться голоса, когда не было сил ни погасить лампу, ни зажечь ее, хотя хотелось то того, то другого, в зависимости от появления призрака ее сестры…

Музыка, завораживающая, сопровождающая то блаженство, которое охватило Анну перед тем, как ей оставалось сделать последний шаг в неизвестность – в смерть ли, в продолжение жизни, – напоминала звучание органа на фоне мощного симфонического оркестра. То была музыка Баха, несомненно. Она уже где-то и когда-то слышала эту музыку…

Потом ей показалось, что комната опрокинулась и с огромной скоростью несется куда-то в пропасть… Судорожным движением ухватилась за простыни, казавшиеся ледяными, и закричала, проваливаясь в бездну.

…Очнулась она, завернутая в мокрую простыню, словно в кокон. Все вокруг нее было мокрым и липким. Кризис миновал. Хотелось пить.

А Вик так и не пришел.

Однажды, когда она спала, постепенно набираясь сил, ей показалось, что дверь открылась и в комнату вошел кто-то в белом. Но это был уже не призрак. Это была реальная женщина в светлом домашнем халате, которая, увидев лежащую на постели Анну, сначала вскрикнула, а потом, присмотревшись повнимательнее, ахнула и зажала рот рукой.

Они узнали друг друга. Женщину звали Дора, но Вик обычно называл ее дурой. Она жила этажом ниже и всегда при встрече с Анной здоровалась. Поговаривали, что Дора отравила своего парализованного мужа, чтобы облегчить его страдания, а заодно и свою собственную жизнь. Ей было за сорок, но выглядела она значительно старше из-за чрезмерной полноты, внешней медлительности и какой-то основательности.

– Вы… Анна? – спросила Дора, дрожащей рукой пытаясь включить верхний свет.

– Пожалуйста, не включайте, а то я ослепну… – прошептала Анна, давясь слезами от внезапно нахлынувших чувств: ведь она впервые за эти дни увидела перед собой знакомое лицо!..

– Это вы… Если честно, то я вас с трудом узнала, даже не узнала, а догадалась…

– Вот теперь включайте свет… – и Анна, прикрыв глаза ладонью, ахнула, когда перед глазами у нее вспыхнул огненный шар.

Она несколько минут слезящимися глазами смотрела на Дору. Та же, в свою очередь, видела перед собой почти призрак той яркой и красивой женщины, какой она помнила свою бывшую соседку. Она знала от Вика, который нанял ее после отъезда жены убирать квартиру, что Анна вышла замуж за иностранца и уехала за границу. Кроме того, Дора не могла не знать, что Анна в свое время была объявлена в розыск, но потом, по словам Вика, после того, как ею были представлены необходимые документы, подтверждающие ее невиновность и то, что она стала жертвой чужих финансовых махинаций, ее оставили в покое. Кажется, она даже поменяла гражданство… И вот теперь Дора вдруг увидела ее полумертвую, с серым, осунувшимся лицом, запавшими потемневшими глазами и свалявшимися грязными волосами в его, ВИКА, постели! Это было невероятно! И она бы никогда не узнала Анну, если бы не интуиция… Дело в том, что, хотя Вик никогда не был святым (а Дора довольно прилично успела его изучить за эти три года и находила, что он мужчина хоть куда, но только немного скрытный), он никогда не приводил женщин к себе домой. Дора знала, где он бывает и с кем, поскольку не раз по его телефонному звонку ездила за ним и привозила его домой после какого-нибудь затянувшегося застолья, и уважала за то, что он не пьянствует у себя дома. И только недавно в его жизни появилась более-менее постоянная женщина, по имени Татьяна, но и она еще ни разу не ночевала в этой квартире. Вик сам ездил к ней и иногда оставался у нее ночевать.

Дора, женщина весьма чувствительная и склонная к сентиментальности, решила, что Вик не приводит к себе любовниц, чтобы не осквернять постель, на которой он спал со своей бывшей женой. Дора была уверена, что Вик продолжает любить Анну до сих пор. Быть может, из-за женской солидарности, но скорее из-за чувства огромной симпатии к Анне, образ которой за эти три года окутался тайной и приобрел романтический ореол, Дора, увидев на постели женщину, безошибочно определила, что это именно Анна.

– Я знаю, вас зовут Дора… Вы наша соседка. Как хорошо, что вы пришли, я жутко простыла и просто погибаю здесь одна… Вы не знаете, где Вик?

Дора не могла вот так с ходу рассказать ей о существовании Татьяны. Будь увлечение Вика недостойным внимания, она бы, может, и сказала. Но Татьяна, которую она видела мельком всего несколько раз, показалась ей вполне серьезной молодой женщиной, достойной Вика. Больше того, Дора хотела бы, чтобы Вик женился на ней. Возможно, отсутствие собственной личной жизни сделало Дору неравнодушной к чужим судьбам. Кроме того, Вик за последние три года стал для нее единственным близким человеком, ведь, кроме того, что он был просто симпатичен ей, он еще и хорошо оплачивал ее труд.

– Я не знаю, где Вик, может, уехал куда… Но вы-то, бедненькая, на кого же стали похожи? Что же это такое с вами стряслось? Почему вы не позвонили и не предупредили о своем приезде?

– Да так уж получилось… – волнуясь, ответила Анна, пытаясь приподняться с постели. – Ночью у меня был кризис, жар, я лежу вся мокрая… Вы не могли бы помочь мне…

– Я сию же минуту вызову врача! – с жаром воскликнула Дора, подсаживаясь к телефону и боясь, как бы Анна вообще не умерла на ее глазах.

– Ни в коем случае, – взмолилась Анна и от ужаса закрыла лицо руками: не хватало только еще, чтобы ее обнаружили и арестовали… – Прошу вас, Дора, не вызывайте врача. Мне уже лучше. Просто должно пройти какое-то время, чтобы я пришла в себя. Я сильно простыла в Москве, у меня была высокая температура, но теперь-то она спала… Вы не могли бы принести мне чистые сухие простыни и пижаму Вика?

Часа через полтора Анна уже лежала на чистой постели, одетая в теплую пижаму бывшего мужа, и пила принесенный соседкой куриный бульон. И хотя она была еще очень слаба, но все же чувствовала, как силы постепенно возвращаются к ней.

– Вон, как у вас щечки разрумянились… Завтра я помогу вам помыть голову, и вы снова станете такой же красивой, как прежде… Так какими же судьбами вы оказались в Москве? По делу или, извините, соскучились по своему благоверному? Ведь он у вас такой хороший, такой умница, деньги зарабатывает, себя и квартиру в чистоте содержит, уважительный такой… И чего это вы с ним развелись? Потянуло за границу?

Правильно Вик называл ее дурой, дура, она и есть дура, а никакая не Дора, подумала Анна, стараясь не придавать значения услышанному. Она ничего не ответила, как если бы и не расслышала заданные Дорой вопросы. Она пила маленькими глоточками бульон и вспоминала дни, проведенные с Виком. И вдруг очнулась от какого-то громкого звука: это Дора, решив, что с больной случился столбняк, поскольку она застыла без движения и никак не реагировала на ее голос, закричала, чтобы привести Анну в чувство.

– Что это вы так пугаете меня? – Дора, склонив голову набок, внимательно смотрела Анне в глаза. – Разве можно так?..

– У меня уши закладывает… А что Вик, у него есть женщина, у которой он ночует?

Дора покраснела. Она не знала, что и ответить.

– Он иногда ночует на работе, вы же знаете, у него кафе, а там много работы…

– Дора, я повторяю, у него кто-нибудь есть? Вы молчите… Ну что ж, я все поняла. Только напрасно вы делаете вид, что ничего не знаете. Вы думаете, я ничего не соображаю? Ведь у вас есть ключ от этой квартиры, это во-первых, во-вторых, в квартире, как вы и сами отметили, довольно чисто. Стало быть, убираете здесь именно вы. А если вы вхожи в дом, значит, должны знать нравы хозяина. Он женился и переехал к жене?

– Они еще не женаты, но она особа в высшей степени положительная, кажется, биолог по образованию и работает в лаборатории, ставит какие-то опыты на мышах… Я видела ее. Внешне так, ничего особенного, но глаза добрые и одевается скромно. Вы уж извините, что мне приходится говорить вам об этом. Ведь вы предпочли бы, чтобы ваш муж был один…

– Дора, не говорите глупостей! Прошло три года, и я не настолько глупа, чтобы не понять, что мужчина, которого бросили, имеет право устраивать свою личную жизнь так, как ему этого хочется. Другое дело, что он мне нужен по делу. Из-за него я и не смогла улететь домой… Как вы вообще, Дора, здесь живете?

– А что такого? У нас уже начали топить, внизу магазин построили, ваш муж платит мне приличные деньги, так отчего же мне здесь не жить?

Анна покачала головой и только что не покрутила пальцем у виска: до чего же глупа милейшая соседка!

– Я спросила про Россию вообще, – пояснила она. – На меня напали в подземном переходе, отобрали сумку, в которой лежали все деньги и билеты… Теперь понятно, о чем я говорю?

– А вы не ходите по городу, когда темно. У нас здесь почти никто не ходит, как стемнеет, это в центре много людей… Опасно стало жить, что верно, то верно. У двух моих приятельниц есть газовые баллончики… Жизнь стала трудной, но если жить правильно и не высовываться, где не нужно, то все будет нормально… Зато в магазине продают разные тропические фрукты, рыбу, мясо… Видите, как меня разнесло?! А что?! Ведь кроме как вкусно поесть у меня и радости-то никакой в жизни не осталось. Вот телевизор разве…

– А что же вы замуж не выйдете? У вас, извините за прямоту, хорошая квартира, любой холостяк будет только рад сойтись с вами, к тому же вы такая симпатичная женщина… – Анна говорила едва слышно, однако голос ее, словно под высоким сводом, звонким гулом отдавался в голове и отнимал последние силы.

Она испытывала благодарность к Доре за ее заботу, а потому сочла необходимым сказать ей что-то теплое и простое, что говорят в таких случаях женщины, желая выказать свое расположение.

– Вы практичная женщина, сразу видно, – улыбнулась Дора и взяла из рук Анны пустую чашку из-под бульона. – Но мне, если честно, никто не нужен. У меня был муж, и я знаю, что это такое – быть замужем. Я так с ним измучилась, что решила: все, с меня хватит, поживу теперь для себя. Одно жалко – детей у нас нет. Но не думаю, что все те, у кого есть дети, уверены в том, что дети похоронят их как следует и, что самое главное, будут заботиться о своих родителях при их жизни и особенно болезни… Дети, как правило, эгоистичны…

– Дора, вы не принесете мне телефон, чтобы я могла позвонить… – прервала соседку Анна и тут же осеклась, представив, как любопытная Дора будет подслушивать ее разговор с Гаэлем. Нет, это невозможно! К тому же телефон Вика до сих пор может прослушиваться ФСБ.

– Я могу позвонить, – предложила услужливая соседка, сгоравшая от нетерпения узнать, с кем же намеревается пообщаться Анна.

– …в аэропорт, – продолжала Анна, – чтобы узнать рейсы в С. Я собиралась проведать свою сестру…

– А у вас есть сестра?

– Есть… Но только мы давно не виделись, поэтому было бы неплохо сначала позвонить ей…

Ей вдруг стало жарко при мысли, насколько реально то, о чем она только что сказала Доре. ПОЗВОНИТЬ МИЛЕ! Как же она раньше не сообразила?! В С., в квартире, которая им досталась от родителей и где они прожили столько лет, навряд ли изменился телефон…

– Дора, наберите, пожалуйста, код… Записывайте, – и Анна, откинувшись на подушки и прикрыв глаза, принялась диктовать код и номер ее родного телефона. – Записали?

– Конечно… Я мигом.

И Дора принялась набирать номер.

– Длинные гудки, – заговорщически прошептала она, протягивая Анне трубку. – Говорите…

Трубку сняли на другом конце провода, и Анна услышала незнакомый и довольно низкий женский голос.

– Добрый вечер… – проговорила она в страшном волнении, как если бы звонила на Тот Свет. – Как мне поговорить с Милой Рыженковой? Ведь это Мичурина восемнадцать, квартира шесть?

– Послушайте, я не знаю, кто вы… – произнесла каким-то странным голосом женщина, – а потому мне трудно сообразить, ЧТО ИМЕННО я должна вам сказать…

– Это звонит ее сестра, Анна… – выпалила она и замерла, прислушиваясь к ударам собственного сердца: ведь она не имела права раскрываться, держа в руке трубку телефона, принадлежащего именно Вику. Она забылась…

– Сестра? Тогда и вовсе непонятно… – голос женщины звучал так, как если бы она говорила в картонную трубу, приглушающую громкость. Или же у нее просто-напросто был насморк. – Вы меня слышите?

– Слышу, конечно… – Анна начинала терять терпение. – Так где Мила?

– Она умерла, деточка… Еще два года тому назад, кажется…

– Умерла?.. – Анна почувствовала, как волосы на ее голове зашевелились. – Но как это случилось?

– Не знаю… Кажется, ее сбила машина.

– А кто же тогда вы?

– Мы купили у вашей сестры эту квартиру, сначала долго снимали, а потом выкупили… Так что вы уж там сами разбирайтесь…

Короткие гудки. Анна, опустившись на подушки, почувствовала, как слезы горячими потоками потекли к вискам…

– Что случилось? – Дора присела к ней на постель. – Что-нибудь с вашей сестрой?

Анна посмотрела на нее, но ничего не ответила. Да и что она могла сказать этой чужой женщине, так раздражающей ее своими толстыми розовыми щеками, кисловатым запахом тела и неестественно вытаращенными от чрезмерного любопытства глазами?

Ей не хватало воздуха, ей не хватало того внутреннего стержня, который сломался в ней, едва она сошла с трапа самолета здесь, в Шереметьеве-2, четвертого октября тысяча девятьсот девяносто восьмого года, когда приехала на Солянку хоронить свою единственную сестру Милу…

Анна отвернулась к стене и разрыдалась.

Глава 4

Она не помнила, сколько времени прошло с тех пор, как ее привезли в этот дом. Здесь не было окон, а потому о приближении ночи она узнавала лишь по своим слипающимся векам, непреодолимому желанию спать и раздающимся откуда-то сверху звукам музыки и громким крикам. Но это в своей прошлой жизни она с наступлением ночи ложилась спать, а здесь, в этом аду, жизнь в это время только начиналась…

Сейчас придет человек и принесет еду. Ей, зверю, посаженному на цепь, не разрешают даже помыться, не говоря уже о том, чтобы почистить зловонное дно клетки, залитое кровью и молоком…