Гирей – моё детство

Прячась от внезапно налетевшей грозы, наткнулся в доте на дядьку Андрея. Он, скорчившись, притулился к стенке и плакал. Из его рассказов помню: он плакал во взрослой жизни, когда прощался с женой, медовый месяц продлился всего неделю, когда получил известие о рождении дочери, когда перед штурмом Праги получили известие о капитуляции Германии. Слёзы не спутаешь с каплями дождя.

Тронул его за плечо. Он отнял руку от лица и узнал меня. В трезвом виде, что бывало очень редко, он не замечал нас, пацанов, и не имел с нами никаких дел. Когда он опьянён до «двухсот граммов» – мы становились лучшими друзьями, и он часами мог рассказывать про войну…

– Перерезать горло – плёвое дело. В одно мгновение набрасываешься коршуном, закрываешь рукой рот, поднимаешь голову к звёздам, и острый нож сам входит между хрящей. В этом деле есть одна гадость: у некоторых фрицев, вероятно, успевают испугаться, резко подкашиваются колени, увлекая за собой тело, а голова в руках и горло открывается, фонтанируя воздух и кровь… брызгая в лицо, залепляя глаза… Оттираться – терять драгоценные секунды, приходится бежать по еле уловимому топоту разведчиков… а коридор – то узкий, полшага в сторону – напорешься на мину. Хрен со мной, но операция может провалиться…

– Дерёшь когти без оглядки. Повернёшься посмотреть на фейерверк – застынешь очарованный, а каждая секунда бега увеличивает шанс на жизнь. Уже слышна свора немецких овчарок и топот солдат. Нужен рывок – ещё полста метров до речки. А за ней легче будет… Взрывы и вспышки света, озаряющие облака, наполняли восторгом, подгоняли нас к речке, а там ждёт машина – до самого фронта… и уже за своим бруствером ещё целый час можно было любоваться салютом.

– Часовой оказался чересчур нервным, долго и шумно брыкался. Зато компания в хате была спокойной. Вероятно, крымские вина погрузили их в невозмутимый сон. Мы вошли, только один офицерик был способен распоряжаться собой – он бесстрашно, но деликатно предложил мне стакан с вином… лицо невинного мальчика. Хотелось забрать его с собой… но здесь были птицы покрупней – полковник с тупорылым лицом. Собрав все документы и оружие, мы погрузили тела, пьяные и сонные, в погреб… вместе с мальчиком. Ребята увезли полковника с трофеями, а мне досталась задача прикрытия. Через пять минут заурчала наша машина, а здесь сохранялась тишина…Еще минута ожидания, за это время обратил внимание, что фрицы научились пользоваться нашими гранеными стаканами… Тишина сохранялась, когда вошёл в лесополосу и когда, пройдя с километр, повернул за гору, а потом загудело, засверкало… Жаль мальчишку… добираться до наших одному скучновато.

– Война – грязь, от которой очиститься невозможно, если она осела в душе, покрыла плотным слоем сердце, нет зашиты для всего организма… Очищение возможно только перед Богом, но нас отучили верить в него.

В сильном опьянении дядя Андрей не видел и не замечал никого в этом мире. Сейчас он был слегка пьян, на лице отразились отрешённость и безысходное одиночество. Когда он увидел меня, его лицо разгладилось и потеплело.

Ему хотелось сказать что‑то важное, что обязательно должно отразиться на моей судьбе.

– Колян, сынок, жизнь не женщина, её не соблазнишь лаской и словами. Для неё надо отдать всё, но и тогда она разборчива, – поучал, находясь в неудобном положении. Вероятно, отогревался, меняя холодный опыт на теплое сочувствие.

– Думалось: соскребу с души грязь – перескажу виденное и пережитое. Слушали… а потом надоел – принимали за нытье и хвастовство. Оставаться наедине с грязью – задыхаться в кошмаре… спасала водка. Иногда казалось, что с отнятой рукой отняли душу, а телесные раны – это разрывы моей чувственности… есть радостное ощущение жизни, и вдруг падение в пропасть – нежелание жить. Война заставила всмотреться в ужасное нутро смерти, выработала безразличие к умирающему телу врага. А преодолевать безразличие к жизни, как ни странно, помогало оружие, умение владеть им и ненависть к фашистским выродкам. Поняв это, понял и другое… Жена Анюта – сильная женщина. Она перенесла больше, чем я на фронте – к нечеловеческому напряжению и смерти можно привыкнуть. На «большой земле» силы отбирают горе и страдания… и неумение ждать… Коля, когда научишься ждать, преодолеешь всё на свете… Я этому не научился и не принёс Анюте счастья…

Пару лет Андрей жил в одиночестве – решился не мучить жену и детей. Его стали видеть реже шляющимся по улицам Гирея. Говорили: прикупал на всю пенсию самогона и харчей и не вылазил из своей конуры до уничтожения всего запаса.

Однажды по пьянке произошло возгорание: сгорела хатёнка, обгорели ноги до костей, но жизнь не остановилась. После госпиталя его без ног на коляске-платформе определили в Дом инвалидов. Существующей обстановки он выдержал чуть более месяца – там не было возможности выпить, и, самое страшное, стали лечить от этого желания. И он сбежал… без коляски…

Через семь дней первой его увидела соседка – он заполз к ней во двор через огород. И, зная её сговорчивость, попросил стакан самогона и сходить за Нюркой. Соседка ушла, Андрей с жадностью выцедил первачок и… больше никто не видел его живым.

Взгляд из будущего

Славное и горькое слово «Война»! Не видел её, но она жила во мне с осознанного детства своими последствиями: изуродованной землёй и людьми, славными и трагическими воспоминаниями, рассказами очевидцев о мужестве и героизме, подлости и предательстве.

Война своей реальностью задела меня напряжённостью труда в 67‑м году, когда Израиль пытался «оторвать» часть Египта, а мы, солдаты Советской Армии, и днём и ночью , отправляли Насеру оружие возмездия.

Война коснулась, задев сердце и душу в 68‑м на земле Чехословакии, где каждый куст и травинка кричали о вреде ввода наших войск в таком огромном количестве…

Война! Не ощутил напрямую и «Афган», и межнациональные конфликты, и чеченскую компанию, но понял необходимость случившегося и не всегда стратегически продуманную политику руководства страны.

Война! В ней о гуманизме много лжи, правда только одна – есть враг человечества… Священных войн тоже не бывает, ибо в любом убийстве нет святости.

Мой жизненный опыт и анализ калейдоскопа политиков, мелькнувших перед моими глазами, позволяют сделать удивительный вывод: для политиков, жаждущих власти любой ценой, есть только одно безопасное место – тюрьма.

Мы ищем справедливость… Даже в войне. Но её НЕТ – это выдумка свободолюбцев и властолюбцев, живущих по принципу: «Разделяй и властвуй». Поэтому в любые времена верны слова замечательного человека: «Люди, будьте бдительны!»

В беседке под белой акацией у Михалыча

Тётя Мотя держит пачку сталинских облигаций и размышляет: «Красивые бумажки… но что‑то ж можно из них сделать? Пойду к Михалычу,поспрашаю… и давно не общались».

Михалыч с Лёхой раскрывали очередную философскую тему, а точнее, Лёха пытался заинтересовать и раскрутить Михалыча граммов на сто сливовицы из алычи.

– У нас изобрели водородную бомбу, – ворковал Лёха, – всё в пыль и пепел… и люди, и железобетонные сооружения – не остановит такое оружие людей от гадостей жизни. Надо изобрести такую бомбу, чтобы уничтожить врагов, но ничего при этом не разрушить – врагов нет, а всё вражеское – твоё.

– Дурак ты, Лёха, тебе главное хапнуть… Нужна такая бомба, чтоб уничтожило всё, что создано руками человека… а голые люди в пустыне, но с мозгами нашего времени… и, может быть, поймут – нельзя людям враждовать… что на хитрую задницу всегда вырастит хрен с винтом… Во! Мотря идёт! Что‑то интересное нам поведает.

– А, самогончику принести не догадалась…

– Ты подумай, если у тебя есть думалка, а не языкотрепный аппарат… Чёй‑то я тебе за так самогон разносить буду?

– Лёха, как все гирейцы, любит преувеличить свои возможности и уравнять их со своими желаниями – он ещё ничего не заработал… ничего умного не сказал.

– У Лёхи самое умное «дай»… но я к тебе, Михалыч, с вопросом… Чё делать с «замороженными» облигациями?

– Проще простого – разморозить, то есть сжечь…

– Михалыч, а серьёзно…

– Другой вариант: заклей все щели в туалете – дуть не будет и в жару прохладно…

– Чё‑то не так…

– Всё так, Мотя, Хрущёв всё сталинское изводит…

– Видно, Никита, та ещё подлюка змеиная , хочет народ смыть в клозет…

– Думаю так… Никита скоро надорвётся, – воодушевился Лёха.

– В каком смысле?

– В том‑то и дело, что нет никакого смысла в том, что он творит… от подъёма целины – заработает грыжу… от кукурузы – гастрит… от бега за Америкой – хруст в костях и одышку… оправдываться будет словесным поносом.

– Лёха, бьёшься головой об стенку? Извилины потребовались? Не надо анекдоты выдавать за свои мысли.

– Я свободен даже тогда, когда меня пошлют на хрен… но я туда не пойду – найду другое место.

– Понятно, Лёха! Не любишь семачки жарить…

– Не люблю, обжечься можно…

– Не‑а, Лёху в коммунизм не возьмём, – дополнила тётя Мотя, – он спереди вроде порядочный, даже скромный, но сзади посмотришь – удивляешься, сколько в нём дерьма!

– «Коммунизм на горизонте»… Движение к горизонту не уменьшает расстояние – он всё время удаляется, как любая выдуманная идея или цель.

– Когда Лёха трезвый, он скулит о мерзостях режима, не понимает, что самостоятельному человеку не страшен никакой режим, а противны те, кто скулит против режима.

– Режим выращивает особый сорт чиновников, которые лишают людей свободы… свобода нужна всем!

– Что чиновник? Пролез по служебной лестнице, умостил свою задницу… и работает на себя. Чем больше свободы у чиновника, тем он наглее… и никакой деятельности. Требование для них: никакой свободы, меньше прав, но больше ответственности.

– Не‑ет! Михалыч, сталинские времена прошли… на дворе «оттепель»… в Гирее расцвело воровство…

– Гирейцы не воруют – они берут своё в своём государстве, а сажают тех, кто берёт лишнее или бесцеремонно расхищает социалистическую собственность. Короче, от свободы с ума сошли – вникуда ушли.

– Свобода…

– Молчи, сучий потрох… свободы нет, не было и не будет – она в дурных головах…

Напряжённость решила снять тётя Мотя, видно было, что Лёха стал поджимать уши и шевелить копчиком:

– Это ж надо, на какую высоту суку подняли… Смотришь, так и человека в космос запустят.

– Это не при нашей жизни, Мотя…

– Поют же: «…и на Марсе будут яблони цвести…»

– С высоких трибун говорят: «…коммунизм на горизонте…» – горизонт вижу, коммунизма там нет.

– За горой спрятался, – уточняет Лёха.

– Или вот загадка, Михалыч, сын младший учит уроки… задумался… прашиваю: «Чё учишь?»… Охренела, услышав ответ: «Квадратный трёхчлен» – квадратный Змей Горыныч?.. Таких не встречала…

– Главное, Мотя, в ночь не представляй, а молодёжь разберётся…

– А старший… ещё в школе учился, сидит смеётся, спрашиваю: «Что читаешь? Гоголя или Чехова?» А он: «Географию… есть государство Непал, а там живут непальцы и «непалки». И заливается смехом… причём здесь пальцы и палки?

– Тут, Мотя, просто – когда «палка» не работает… Поняла?.. Продолжать не буду.

– Вот именно, Михалыч, когда нет Бога в душе – в голове сплошной разврат…

– И опять всплывают коммунисты…

– В правильном направлении движение, Алексей, считай, что приз в твоих руках.

– Да, Сталин дал отмашку церкви, а этот… разрушает… в общем, тоже из географии: есть Камбоджа со столицей Пномпень, и есть Хрущёв пень пнём.

– Смешно, но на приз не тянет… Может, Мотя выручит?

– Тёть Моть… бутылочку?

– И опять в долг?… Ну, пойдём, потрясу по сусекам…

Михалыч смотрел им в след и удивлся увиденному и пришедшей на ум мысли: одна пчёлка – трудяга, второй – стрекоза… точнее, стрекозёл… К этому разнообразию людей привыкаешь, и делается скучно. Почему?

Люди, не имеющие развития, становятся настолько понятными и привычными, что их не замечаешь.

* * *

Как утверждает Лёха Маслов, «все люди разные: у кого‑то прыщ на заднице, у других кадык на горле». Но это не относится к женщинам. По Лёхиному определению, «они все одинаковые».

– Женщины – игрушки для развития мужского ума. Отсутствие ума превращает мужика в игрушку у женщины, как Саню Козюлю. Бабы – пустое место, плод воображения мужиков при «спермотоксикозе», когда безгрудая,с кривыми ногами видится королевой. Баба – это гадюка на теле мужика.

Был бы Лёха серьёзным человеком, а не отрыжкой природы, можно было бы ответить по‑мужски, а так посмехуялись и разошлись… Ему не докажешь – для него своя сопля солонее, чем у других.

Дурак – понятие расплывчатое. Он обладает множеством способностей или, по‑другому, многогранен. Дурак всегда раб своих желаний, но никогда не будет рабом чужих желаний. Он согласится с чужой удобной для него мыслью, но не подчинится ей. Над дураком бессмысленно смеяться – станешь придурком.

А вот над идиотизмом необходимо смеяться, тогда он не прилипнет и не одолеет.

Взлетают, чтобы парить высоко в небе или чтобы упасть. Но Лёха никогда не будет парить и никогда не упадёт – он не способен взлететь.

Рассказывают. Когда Лёха был немножечко женат, сидел он на завалинке, читал «Правду». Подошда жена.

– Лёш, надо дойти до магазина, после вчерашнего дождя вся моя обувь сушится.

– Возьми мои галоши…

«Вот сучонок!» – молча злится жена.

– Кстати, где вчера тебя черти вечером носили?

– Ты тоже заметила чертей?

«Пора не замечать… надо заканчивать с этакой жизнью, похожей на сон», – думает жена, напяливает в последний раз мужнины галоши и топает до магазина.

Слабый «тиран» – он домашний тиран.

Анекдоты о гирейцах от Саши Козюлина

– Навстречу телепается Лёха, обиженный, синяк под глазом, спрашиваю: «От кого обломилось?» – «От Зинки… говорили, что весь Гирей переспал с ней…» – «И ты видел очередь?» – «Нет… но получил ответы на поставленный вопрос». – «Вывод? Значит не весь Гирей, а только определённая Зинкой часть».

– Лёха – тот ещё философ, не понимающий истинной вечности и мгновения… и с трудом понимает, что такое работа. Вечность для него – это часы трудового дня, мгновения – дни отпуска.

– Ваня Рубцов и Витя Суслов в железнодорожном «красном уголке» смотрели телевизор: с экрана выступал круглолицый с бородавками. Гирейцы смеялись, разбрызгивая слёзы. Вдруг им заламывают руки и выводят из помещения:

– «Чё смеётесь над товарищем Хрущёвым?»

– «Вань, я же говорил, что это не Райкин». – «Во, Витёк, лажанулись… жаль, не досмотрели до конца… Хряк среди свиней – умора».

Приходит к Ване Голикову страховщик:

– «Товарищ Голиков, давайте я вас застрахую».

– «А не пошёл бы ты сам без страха к нему…»

Воспоминание прошлого

Всматриваясь в себя в пятилетнем возрасте, видишь комок страхов. Один из них – страх темноты, который помню, как появился. В девятимесячном возрасте, как сейчас помню, активно и шустро ползал и всегда натыкался на невидимые мной преграды, набивая шишки. Поэтому убирали все предметы на моём пути (может быть, зря, возможно, в том возрасте смог бы увидеть действительность, какая она есть, а не обманывать себя абсолютной свободой).

В тот памятный день одна из сестёр, следившая за моими передвижениями, собрала невостребованные стулья и поставила их в соседнюю комнату, прикрыв дверь.

Меня увлекла полоска света за дверью. Толкнул дверь – она легко поддалась, и полоска света увеличилась. Когда она закончилась, раздался грохот, стало темно и страшно.

«Кричал, как резаный», – рассказывала мама… Каким образом мне удалось приоткрыть дверь и заползти в неосвещенную комнату, никто не видел. Мой крик, падающие стулья, и вновь закрытая дверь, предупреждали: возможно, мой крик из‑под вороха стульев (позже мама допытывалась, которая из «трёх» додумалась штабелировать стулья – призналась, как всегда, старшая, получив очередную взбучку).

После охов и ахов и отсутствие ответа вопрос «что делать?», мама решила вопрос о том, как делать… Вручила фонарь самой младшей, послав с улицы посветить в окно, оценить обстановку: стулья упали рядом, и дверь можно было приоткрыть, не поранив меня, освободив из темноты и от страха.

Страх темноты «застрял» во мне вместе с пронзительным криком… а маме теперь было легко «загонять» меня с улицы до наступления темноты. Проснуться ночью и находиться в страхе до утра, когда каждый звук вырисовывался в ужасную картинку, было нестерпимо.

Героическое преодоление этого чувства продолжалось до двенадцати лет… испытал влюблённость… и этот страх пропал сам собой, но ещё с десяток лет неожиданно наступившая темнота вызывала дрожь.

Взгляд из будущего

В школьные годы интуитивно протестовал против любого воспитания… Не вникал в суть его, но мне хотелось быть самостоятельным, и это желание жило во мне с тех пор, как себя помню.

И когда в три года бродил по улицам Гирея, попадал в неизвестные мне закоулки… выбирался самостоятельно из них, возвращаясь домой… Поэтому, находясь в незнакомом городе, редко задаю вопрос: Как пройти…»

И когда в пять лет без чьего‑либо присмотра переплыл Кубань… испуг пробрал на том берегу – люди на пляже виднелись далеко и, казалось, не заметили моего поступка. Но само желание преодолеть страх и самостоятельно вернуться на свой берег, сохранив силы, можно сравнить с подвигом.

И когда в шесть лет Василий Иванович дал задание написать строчку параллельных чёрточек и показал на доске, как это должно выглядеть. Я выполнил задание по-своему.

Проверку начал с меня…

– Балбес, я сказал: чёрточки, а не зигзаги, дуги и прочую белиберду… Домашнее задание: написать тебе пять строчек, всем – по три, а тебе, Бестолочь, пять. Если из пяти наберётся три кривых – будешь стоять в углу и думать. Может, стоит тебе прийти в школу на следующий год как положено?

Надуваюсь, напрягаюсь, исписал целый тетрадный лист, избавился от «зигзагов и дуг», но строчка не получается ровной… Долго смотрел на неё… внезапно пришло озарение: параллельность это не только не пересечение чёрточек, но и равное удаление их друг от друга по всей длине… Четвёртая строчка получилась ровной, кривизна даже на одну строчку не набиралась…

– Что тебе, мерзавец, сказать?.. Ты настоящий боец… и в угол не поставишь, и в первом классе не оставишь.

Я шёл на вокзал поглазеть на киоск «Союзпечать» и что-нибудь купить, но увидел медленно идущий товарняк. Внезапно возникло желание прокатиться до вокзала, чтобы не топать пешком. Поезд, разогнавшись, без остановки докатил меня до Армавира.Я испытывал страх от неизвестного и одновременно захватывающее веселье.

Редко, но выпал мой счастливый случай: на путях армавирского вокзала пыхтел парами паровоз пригородного поезда «Армавир‑Тихорецкая» с остановкой в Гирее. Только на гирейском перроне облегчённо вздохнул, почувствовав, будто это всё мне приснилось.

Я шёл на Кубань купаться, но дорогу перегородил медленно идущий состав. Появившийся тамбур вызвал желание перескочить преграду в движении, но его удобства звали доехать туда, куда довезут. Спонтанное решение всегда принимается самостоятельно, но об ошибках такого решения мы узнаём позже.

Впоследствии пришло понимание, что желание идти против всего – это противостояние не только методам воспитания, но и его идеологической направленности.

Знания сами по себе воспитывают, но тонкую грань в воспитании знаниями привносит Учитель… что я чувствовал на протяжении всей моей жизни.

Анекдоты о гирейцах от Саши Козюлина

Спрашиваю у Лёхи: «Что ты делаешь в праздничные дни?» Он отвечает: «Самогон глушу». «Примитивно праздники превращать в будни». – «Шурик, ты не прав… Для меня питие самогона всегда праздник!» – «Тогда, Лёха, ты герой!» – «Шура, без понтов, ни один фотограф не сможет снять миг, когда я отвернусь от налитого стакана – такого мига не будет».

– Почему Светка «убежала из‑под венца» от Лёхи? «Умный» Лёха… олух, похвастался, что как мужчина должен посадить дерево, построить дом и вырастить сына. Светка представила, что всю жизнь придётся ухаживать за каким‑то вонючим деревом, убираться в тяп‑ляпошной хате и кормить двух баранов… Ох‑охох! Лучше съездить в Сочи, где можно «стричь» баранов, получая удовольствие. А Лёха потерял всякое желание быть мужчиной… «Жить, созерцая!» – стало его девизом.

* * *

Весна 54‑го ранняя, в отличие от прошлой – снежной и затяжной. Год без Сталина, а всё как прежде. Взрослые, кто не пристроен к постоянной работе, вербуются на Дальний Восток – на рыбные промыслы за «длинным рублём».

Парни и девчонки после окончания школы мечтают о городах – подальше от колхозных полей и личных огородов.

Есть новое – комсомольский призыв! На целину! Хотя за Гиреем немеряно непаханого чернозёма, но тракторов не хватает.

К удовольствию родителей, учителей и участковых милиционеров пацаны перестали «тарзанить». Но стали «гурзить»… после выхода на экраны фильмов «Смелые люди» и «Застава в горах» исполнитель главной роли Сергей Гурзо стал кумиром для отважной пацанвы… и как быть без «Орлика» – лучшего жеребца страны? Теперь негодовали работники тех колхозов и совхозов, имеющих конюшни, – к утру многие лошади были загнаны и непригодны к работе.

«Чёртов бугор» приобрёл более шумную ноту… В Гирей протянули электричество. Скрипучий патефон заменили кричащими проигрывателями. Бабка Черненчиха, прослушав несколько благозвучных мелодий, прекратила борьбу с обитателями «чертовки».

И что не так, как в прошлом году? Смотрю и вижу намного больше. И теперь никто не скажет: «Молчи, малой, рано иметь своё слово, за пять лет ещё не все слова выучил».

Мог часами у тёти Лены рассматривать китайские картинки. Красочные, сочные с удивительно точными линиями. Линии нерукотворные. Такие краски и линии может подарить только солнце… и чувствуешь, счастье, когда восходит солнце.

Анекдоты о гирейцах от Саши Козюлина

– Макс Павлович имеет мнение, что в душе гирейца, как в балалайке, три струны: патриотизм, алкоголизм и пофигизм, но как мне видится, это всё о Лёхе, как думаешь, это тебе?

– «Всё, больше не стригусь у жидовской морды… мамка обкарнает – красавцем буду». – Обиделся? Правду сказал Павлович, мне нечего обижаться – это не про меня.

Витя Гуров мчится на велике в Гулькевичи. Жмёт с усилием на педали – поднимается в горку на виадук через железнодорожные пути. На середине виадука, опершись на перила, стоял Лёха Маслов и пристально смотрел вниз. Витёк останавливается и задаёт вопрос:

– Чё, Лёха, шпалы считаешь? – Лёха бровью не повёл.

– Чё, ждёшь, когда товарняк помчится, вагоны считать будешь? – молчание.

– А‑а, плюёшь вниз и считаешь, за сколько секунд долетит? – глухое молчание.

Витя машет рукой и продолжает путь дальше, со свистом спускаясь с горки… и на прямой слышит жалобный зов Лёхи… Круто разворачивается, жмёт на педали и взлетает вверх. Лёха спокойно спрашивает:

– Витёк, катишь в Гулькевичи?

– Да! – выдавливает запыхавшийся Витя.

– На обратном пути подхватишь?

– Минимум через три часа…

– Тю… через три часа… своим ходом через час дойду, а через три… самогон пить буду.

– Бля, столько времени потерял… Ну, ты, Лёха, и козёл…

– Только козлы теряют время, а моё со мной.

* * *

Лето. Мне три года. С любопытством и восторгом наблюдаю разгрузку машины. Из‑под лопат рабочих сыпались разные по форме, величине и цвету камешки, создавая удивительное звучание (через год увижу море и обалдею от бесконечного изобилия камушек, а рокот волны и грохотание камней будут притягивать и звать к себе ежегодно).

Я прикипел к этим камешкам, и хотелось о них знать всё, благо, папа был рядом – он руководил разгрузкой и «следил» за мной.

Папа с улыбкой и смехом отвечал на все мои вопросы и даже на тот, как они получаются.

– Они растут…

– Как картошка? – мне приходилось видеть посадку: по две картошки (в три года научился считать до трёх) и под кустом вырастает много‑много.

– Как картошка, – смеялся радостно папа.

В свои планы папу не посвятил. Нашёл укромное место, выкопал лунку и «посадил» три белых камешка. Через много времени – папа трижды брал меня купаться на речку, это случалось только по выходным, – я откопал свои камешки и… О! Чудо! Их «выросло» много и разных… и чем глубже копал лунку, тем больше находил камешков.

Переполненный восторгом и радостью прибежал к папе. Он тоже радовался и хвалил меня (отчего родилось первое лёгкое сомнение), мы смеялись, рассыпая «выращенные» мною камешки… Мама бурчала: «Нанесли мусору», – но с лица не сходила улыбка.

Вдруг мне вспомнилось, что от посаженной белой картошки вырастают белая, от розовых – розовые… Мой восторг пропал: не было белых камешков, кроме трёх, были голубые, серые, красные – я увидел неправду и разревелся. Папа что‑то говорилнепонятное для меня, но я чувствовал неправду, кричал; «Нет!» и ревел, проливая лужи слёз.