Выбор

Мама тоже выглядывала в окно и со сложным чувством замечала отцу:

– Как-то это плохо сочетается: все наши здесь, а они там вдвоём сидят.

Отец, переживавший, что всё дочери не по вкусу, отвечал, оправдываясь:

– Ты же знаешь, мы не могли иначе.

Но на него созерцание добродушного Алена, терпеливо ожидавшего приглашения, действовало ободряюще:

– Скоро он тоже станет – «наш».

Наконец Лену причесали, накрасили, нарядили и сфотографировали со всеми желающими, а к Алену спустилась большая, уже немного выпившая толпа, – загадывать загадки. Взяв себя в руки и улыбаясь обнимавшим её гостям, Лена во всём винила Алена – сама не понимая за что. Когда он вошёл к ней в комнату, влюблённо улыбаясь, она смотрела на него со злостью, и, выпив бокал шампанского, только сухо клюнула в губы. Сейчас она признавала, что он хотел свадьбы не больше её, но раз она не смогла переубедить своих родителей, просто согласился с ними; Ален искренне радовался именно браку.

От холода на плечах появились мурашки. Лена потёрла пальцами по левому плечу, и шероховатость гусиной кожи позабавила её. Она сделала глубокий вдох, оказалась в комнате, снова громыхнув дверью, и вернулась на кухню. Ален провёл ладонью по проходящим мурашкам:

– Ты чего морозилась?

– Мозги проветривала. На улице веселее, кстати, чем из окна кажется. Может, оденемся потеплей и гулять пойдём?

В городе основные улицы завешаны вывесками магазинов, постоянно увеличивающихся в размерах и яркости. В дождливый день нет прохожих, но из громкоговорителей непрерывно несётся реклама и популярная музыка. Старый город ещё чувствуется в переулках, где стоят деревянные дома с искусными резными крыльцами и ажурными наличниками, но они кренятся, шатаются; многие дома половинчатые – одна сторона рассыпается, храня прежний облик, другая укреплена, отремонтирована и покрыта сайдингом.

– Почему у нас не запретят, как в Москве или Питере, такое уродство!?

– Не знаю, – ответил Ален, – может, эти здания не представляют ценности?

– Но если нет ничего лучше, надо хранить то, что есть. Не так, разве?

– Конечно, так. Только об этом мало кто думает.

Они вышли к набережной.

– Суббота, а нет никого, – заметила Лена.

– Никто кроме нас не догадался, что гулять под дождём веселей, чем смотреть на него. Одни мы молодцы.

– Да это не дождь совсем, гадость какая-то. Пошли домой.

– Почему? Давай проверим, может прокат катамаранов работает?

– Ну их. Пошли домой.

Дождевая пелена не спадала и в июле. Ален и Лена всё лето провели в городе. Лене предложили отпуск в октябре – она согласилась. Ален был свободен два месяца, вышел на работу в последнюю неделю августа, но с 1 сентября уже не мог отлучаться.

Осень началась солнечная, жаркая, насыщенные длительными дождями листья на деревьях были зелёными и свежими. До середины октября длилось настоящее лето. Оборвалось оно резко: за сутки температура упала до нуля, многие, по привычке вышедшие утром в рубашках и тонких кофтах, вынуждены были вечером вызванивать домашних и просить встречать на остановках с осенними куртками и пальто. Солнце исчезло; в воздухе замелькали острые снежинки.

Ален предложил жене:

– Может быть, сдвинешь на неделю отпуск, чтобы начало ноября захватить? Я смогу в осенние каникулы выбраться: съездим куда-нибудь?

Лена согласилась, но ничего не сделала, вышла в отпуск с середины октября, и с наступлением холодов перестала выходить из дома. Она долго спала по утрам; просыпаясь, лежала в постели и читала книгу, пока Ален, думая, что она спит, бесшумно сидел на кухне. Вставала она около полудня, вместе с Аленом ела, а когда он уходил на работу, вновь ложилась, и окончательно вставала к двум или трём часам. Через день она готовила по случайно взятым из интернета рецептам, и у неё удачно выходили довольно сложные блюда. Вечером Лена открывала мужу дверь, ужинала вместе с ним и снова бралась за книгу.

Через две недели, в понедельник утром, Лена проснулась рано и ушла на работу, но вернулась спустя два часа. Ален ещё не ушёл, и, услышав открывающуюся дверь, забеспокоился.

– Лен, ты чего? Заболела?

Лена снимала сапоги, не глядя на Алена. Раздевшись, прошла на кухню, Ален за ней; сели. Лена вдохнула и чуть замерла, словно готовясь говорить долго, но только сказала:

– Я уволилась.

Такой простой ответ развеселил Алена.

– Ого! Здорово ты! Давно пора было.

– Да? Ты не удивлён?

– Ну, удивлен немного. Просто не ожидал. А так, круто, давно пора.

– Хорошо, что ты согласен, – задумчиво ответила Лена.

– Да о чём говорить-то, я всегда согласен с тобой! – Ален улыбался, –Пошли отмечать сегодня? Сначала в кино, потом сядем где-нибудь.

– Если хочешь… а ты успеешь с работы?

– На поздний сеанс успею. Тебе не нужно рано вставать, значит можно позже ложиться.

Лена улыбнулась:

– Ради этого я и бросала работу.

После фильма зашли в кафе рядом с кинотеатром. Чувствуя какой-то необычайный голод, заказали целую пиццу, большую, очень пышную, и по два стакана пива.

– Моя будущая работа, – пошутила Лена.

– Тогда ты, возможно, сможешь бесплатно пить пиво.

– Ну вот! И вставать не надо рано – одни плюсы.

Разговаривалось легко, как на первом свидании, на котором вдруг узнаёшь, сколько у вас общего. Пиццу не доели, забрали в картонном коробе с собой, но не выдержали и продолжили есть в такси, один кусок на двоих, прячась от взглядов водителя.

Дома, уже почти засыпая, Лена почувствовала – Ален хочет что-то сказать. Он заговорил неуверенно:

– Знаешь. Я всё боялся… чего-то. Иногда казалось, что ты…

Ален сбился и замолчал. Потом договорил обычно и бодро:

– Здорово сегодня было! Спасибо тебе.

Лена ничего не ответила.

В следующие дни Лена вставала так же поздно, почти не встречаясь с Аленом по утрам, но вечерами он не давал ей прятаться за книжками, придумывал общие занятия. До этого, ослабленный догадками, он пускал всё на самотёк и позволял Лене отстраняться, боясь назойливостью только толкнуть, запустить что-то. Отказавшись от сомнений, он, наоборот, не давал Лене задумываться, всё ещё боясь её мыслей.

Что ничего избежать не получилось, Ален понял сразу, когда Лена спросила.

– Можем поговорить?

Она встретила его с работы, он только успел раздеться.

Ален кивнул. Ему захотелось лечь. Представился шум падающей струи в ванне и тепло, которое расходится по телу. Но он прошёл в комнату и сел рядом с Леной.

– Что?

Ленино лицо дрогнуло, словно распалось, и собралось вновь несчастным и жалким. Нетвёрдым плаксивым голосом она продолжила:

– Ален! Я хочу уехать. В Москву. Хочу попробовать что-то.

Ален снова кивнул.

– Пойми меня, пожалуйста. Я закончила универ – сразу вышла на работу. Жила с родителями – вышла замуж, стала с тобой жить. Я ничего не делала сама. И правда – мне дико надоел Тамбов!

– Не любишь меня? – спросил Ален, рассматривая, как узор линолеума складывается и по длине, и по диагонали.

Лена схватила его за руки.

– Я не об этом, Ален! Я люблю тебя!

Ромбы на полу смешались – от перепада напряжения у Алена брызнули слёзы. Он закрыл глаза, улыбнувшись, покачал головой. Потом посмотрел на жену:

– Лен! Не умеешь ты информацию подавать – я до смерти напугался. Конечно, давай переедем. Но надо хотя бы месяц подождать, чтобы мне замену успели найти. Сложнее ведь в середине года. Квартиру что, сдавать будем?

Лена свела брови, на лбу пролегла глубокая вертикальная складка.

– Ален…ты можешь остаться в квартире до конца года. Потом спокойно уволишься, и приедешь ко мне.

Для Алена всё качнулось третий раз.

– Ты хочешь поехать без меня? – уточнил он.

– Да, – ответила Лена, – но только на время, ты потом приедешь ко мне…

Ален не дослушал. Он пошёл в ванную, машинальным движением провёл щёткой по эмали и вывернул кран с горячей водой. Не дожидаясь, пока ванна наполнится, сел на дно и не моргая стал смотреть на струю воды. Тепло медленно поднималось по телу. Ален прикрыл глаза, но тут же открыл, дёрнувшись – он на мгновение уснул и перед глазами замелькало что-то жуткое. Он снова уставился на воду. Вспугнутая шальной мыслью, к нему ворвалась Лена, но увидев его сидящим, исчезла. Он услышал её рыдания и прибавил напор. Воздух густел. Запотевшее зеркало казалось серым.

– Пожалуйста, не вздумай съезжать с квартиры, – сказала Лена, когда муж вышел из ванной.

Они два года прожили в этой квартире, всю семейную жизнь, но принадлежала она Лениным родителям. Ален не понял – он не мог сейчас думать о квартире.

Между разговором и отъездом было пять дней: Ален и Лена почти не разговаривали. Как Ленины родители приняли эту новость, Ален не знал; он увидел их только на вокзале: они стояли сердитые, обиженные. Там он впервые представил, как они вдруг станут ему чужими людьми. Родители ушли до отправки поезда, наспех поцеловав Лену. Потом он наткнулся на них, выходя с вокзала: они ждали Алена у выхода в город, пригласили в гости, но не настойчиво, и подвезли домой.

Когда объявили отправление поезда, Лена прислонилась к Алену и заплакала. Он обнял её.

– Я просто уезжаю, это все ерунда, – бормотала Лена.

– не уезжай, – хотел попросить Ален, но просипел что-то невнятное – в горле у него стоял ком.

Они остались одни на перроне, Лена целовала Алена, сжимала ему ладони и твердила:

–Я всего лишь еду первая. Мы с тобой вместе. Летом переедешь ко мне. Я всего лишь еду первая.

Ален отвечал на поцелуи и пожатия, но не мог произнести ни слова. С родителями Лены он тоже молчал. Почти всё время говорили родители, обсуждали какие-то пустяки; обращаясь к Алену, довольствовались его кивками.

А Лена стояла возле окна в начале вагона, смотрела на удалявшийся город и шептала: «Что я делаю, что я делаю…»

Проводница, нестарая женщина с грубым толстым лицом не смолчала:

– Чо плачешь-то!? Приедет твой жених. В Москву все едут.

Она не заметила кольца, не поняла, что Лена оставляет мужа, которого сама любит, и который любит её, и едет в неизвестность, без особых причин и цели. Лена не стала ничего говорить, прошла дальше в вагон, забралась на вторую полку и лежала без сна и слёз до Москвы.

Утром она написала Алену: «Я в Москве. Я больше жизни люблю тебя». Он не ответил, и к горечи от мысли, что он её не простит, примешалось что-то приятное – наказание словно уменьшало её вину. Когда он позвонил – его голос был прежним, словно ничего не изменилось.

Около трёх недель Лена прожила в хостеле, потом устроилась на работу и перебралась в квартиру возле Рижского вокзала. Она занимала одну комнату, другую – молодая пара, москвичи, решившие жить отдельно. В третьей комнате жила хозяйка квартиры; задымив квартиру, она втыкала короткие окурки в белую кремницу, стоявшую в углу подоконника. Хотя хозяйка видела паспорт Лены, но почему-то считала её первокурсницей, впервые уехавшую от родителей. Хозяйка взяла над ней шефство: услышав, что Лена вернулась домой, выглядывала из комнаты, проверяя – не привела ли кого-нибудь, и, настойку, доставаемую в особом расположении духа, предлагала только молодой паре.

С работы Лена всегда возвращалась пешком, старалась проходить новыми дорогами: часто путалась, терялась, какое-то время шла наугад, и только совсем устав, смотрела на карту и выбирала короткий путь. По выходным она шла из дома, блуждала по несколько часов, иногда, если ей попадался музей – заходила, но чаще просто бродила, читая названия переулков, и возвращалась с мокрыми, белыми от соли сапогами.

На зимние праздники Лена поехала домой. Ален встретил её тепло, они были как самые дружные супруги. Лена ни разу не побывала у родителей без Алена, и это радовало её – она скучала по родителям, хотела бывать у них, но знала, приди к ним одна, – начались бы неприятные тревожащие разговоры. При Алене говорили только на общие темы, и если касались Лениного отъезда, то как чего-то обыкновенного и естественного. Только теперь родители относились к Алену трепетнее, украдкой вглядывались ему в лицо, особенно, когда он смотрел на жену – пытались разглядеть чувства, скрытые под весёлостью. Наедине с отцом, мать причитала:

– Разве какой-нибудь муж может понять такое?

Этого не знала и Лена. Она была почти готова к отчуждению, возникшему было перед отъездом, понимала его; осознавала, что сложно объяснить её поступок иначе, кроме как желанием разрыва, и прятала надежду, что всё может наладиться. Но всё было хорошо: они ежедневно общались, нередко просиживали перед веб-камерой по часу и ждали встречи. Они встретились как родные, но поговорить с Аленом о его мыслях она не могла.

Последний вечер они провели дома. Свет лампы из-под большого зелёного абажура слабо освещал кухню, а в незанавешенное окно заглядывал фонарь, яркий, как полнолуние, окружённый маленькими звездочками окон соседнего дома. Лена смотрела в добрые, бесконечно родные глаза. Всё остальное оставалось вне фокуса: пространство кухни кривилось, оставленная в раковине кастрюля уплывала и казалось такой далекой, как невыполненное в школе домашнее задание, или собственная старость. Лене хотелось удержать это чувство нереальности, рассредоточенности и в то же время ясности сознания. Она всё всматривалась в знакомые морщинки-лучики – стало казаться, что черты отстраняются и суровеют; она уже сомневалась, кто с ней рядом, знает ли она его; было интересно и страшно. В голове без единого слова проносились десятки картин, в которых отсутствовали и кухня, и дом, и город. Но были эти знакомо-незнакомые дорогие лучики.

– О чём задумалась? – спрашивает Ален.

Слова и голос некстати, но возвращение происходит мягко. Всё постепенно выравнивается.

И появляется вопрос.

– Ты простил меня?

Ален спокоен.

– Я не обижался на тебя никогда.

– Нет! Вправду! Простил?

– Лен, всё хорошо. Правда.

Нет духа продолжать разговор.

Когда она вернулась в Москву, начались снегопады. Лена проснулась от скрежета лопат дворников, расчищавших снег. Этот звук, услышанный в Москве впервые, напомнил о доме. Она лежала в постели и ожидала звонка будильника. Раздражения, охватывавшего её дома, больше не было, не было чувства вины первого месяца.

Была только грусть.

Нить слова

Они шли по парку, рассматривая причудливые сплетения крон в тёплых огнях фонарей и вдыхая вкусный осенний воздух. Она держала его под руку; иногда легонько тёрлась виском о его плечо, а он прижимал локтем её руку к себе. Они молчали. Углубившись в парк, не сговариваясь, подошли к знакомой скамье и сели. Неожиданно он спросил:

– Ты напевала сегодня шутливо, очень знакомые слова. Что это было?

Она весело посмотрела на него, поставила ноги на широкую металлическую ленту, украшавшую снизу скамью, и, прищурившись, напела:

– Мы бандито, гангстерито, мы кастето, пистолето, мы стрелянто, убиванто…это? Это из старого мультфильма, про капитана Врунгеля, кажется. Ты смотрел его в детстве?

– Нет. Хотя, наверное, да.

Они снова замолчали. Было необычно, непривычно тепло, как никогда не бывало в октябре, и было приятно в тишине сидеть на скамейке, вглядываясь в черноту аллеи, сквозившую меж фонарей.

– Знаешь, где я впервые услышал эту песенку?

Она вопросительно подняла брови.

– Во дворе, где я жил в детстве. Там мальчишка был, года на два меня младше, но мы тогда все вместе играли, я хорошо его помню.

Она положила ему на ладонь свою, и он ответил пожатием.

– Этого мальчика звали Женя. И вот он постоянно напевал эту песенку, и там столько слов смешных было, мы даже думали, что он сам их иногда выдумывает. Ну и его все звали Бандитосом.

Она засмеялась:

– А Бандитос, наверное, был с вершок? И добрый-предобрый?

Он улыбнулся и снова пожал ей ладонь.

– Ты угадала.

– Недаром я замужем за писателем.

– Да. Знаешь…– он отпустил её руку и нахмурился, – знаешь, он потом действительно связался с бандитами. Бандитос стал настоящим бандитом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.