Клад монахов. Книга 2. Хозяин Верхотурья

И тот, кто находился в ней, немедленно напомнил о себе и о своем праве на жизнь. Позывы рвоты, один сильнее другого, переломили ее пополам и Дарья, согнувшись, начала выбрасывать вместе с остатками пищи все свои невзгоды…

Еще никогда измазанный сарафан так не радовал ее. Посмотрев по сторонам и не увидев никого, она спустилась к реке, на ходу снимая с себя измазанную рвотой одежду. Показав Сысою свою голую задницу, уже не было страха перед тем, что кто-то сможет увидеть ее голой. Поэтому, оставшись в одной нательной рубахе и завязав на поясе подол рубашки, она вошла по колено в воду и начала полоскать в воде свой сарафан.

Холодная вода обжигала и отрезвляла, не позволяя грешным мыслям проникать в голову. Быстро выполоскав сарафан, она развесила его на ветки упавшей березы и вернулась на камень, еще теплый от солнышка. Здесь улеглась на спину, и стала смотреть на облака, которым было явно не до нее и ее бед. Потом повернулась на живот и стала наблюдать за рекой. Тура тоже занималась своим извечным делом, невольно унося со своими водами ее горести и печали…

– Ну, и чо: рожу робеночка… Не я первая, и не последняя… Не лабута, чай, буду работать! Так и на ноги поставлю! – неожиданно произнесла вслух, уже не удивляясь этому. Река, радостно журча и обтекая ее камень своей водой, соглашалась с ее словами. Подумав об этом, Дарья улыбнулась в первый раз за весь день. – Вижу, вижу, подружка: и ты с моими словами согласна!

Сколько времени прошло, девушка не считала: успокоившись, она прикрыла глаза и задремала. Проснулась она от хруста ветки и от ощущения, что кто-то за ней наблюдает. Хоть Дарья и не была красавицей, но телом своим было пригожа, и об этом сама знала. Вспомнив, что лежит на камне только в одной нижней рубашке и ее такую кто-то может увидеть, встрепенулась, смутилась, и побежала к своему сарафану, который почти высох на сломанной березке.

– Как я… – невольная аналогия березки с её сломанной жизнью, на которой только что висел сарафан, больно ударила в сердце, заставив навернуться слезам. – Вот и меня… Сысой сломал и бросил! Ой, лихо, мне лихо…

Черная туча беды закрыла недавнее солнышко на душе, заставляя капать слезам на сарафан. Но момент слабости прошел безвозвратно, и душа больше не отозвалась на ее слова.

Взгляд сам собой остановился на погибшем красногвардейце.

– Солнушко ужо на закат, а ен усе как живой! Ишь, глазишшами своими так и смотрит в небушко… А ить не дело енто! – что-то теплое шевельнулось в душе и, сама не зная почему, начала подниматься наверх, чтобы закрыть глаза покойнику.

Каждый шаг давался с большим трудом: было скользко на мокрой глине, да и склон был крутоват. Но было сейчас внутри неё нечто большее. Будто кто-то сверху, бестелесный, но всемогущий решил проверить, сможет она выполнить то, о чем недавно вслух заявила или нет?. И Дарья упрямо ползла вверх, назло всем и себе самой, доказывая свое право на новую жизнь.

И добралась до трупа. Передохнув, перекрестилась сама, прочитала молитву как смогла, и только после этого дрожащими руками закрыла бойцу глаза. Села на пенек и стала осматривать все вокруг. Что же заставило ее повернуться в сторону корней ели, наклонившейся над обрывом, потом так и не смогла вспомнить.

Но только то, что ведомые каким-то непонятным путем, глаза ее среди корешков точно нашли нечто очень важное, Дарья ощутила всем своим существом. Вздрогнув, она похолодела и начала креститься, приняв нечто за Лешего. Ноги ее от страха отнялись, язык примерз к зубам, а сердце готово было выпрыгнуть из груди…

И если бы не эти самые глаза Лешего, скатилась бы она по круче вниз! Но глаза… Жалкие, тоскливые, с такой же болью… Они не были страшными! И тут до нее дошло. – Это же глаза человека!

Внимательно присмотревшись, она увидела рваную, грязную одежду и руки, вцепившиеся в корни. Это был человек! Дарья перекрестилась. – Господи, спаси и сохрани!

А потом перекрестила Лешего. – Сгинь, нечистая сила!

Но нечистая сила не собиралась сгинуть. Это даже как-то обрадовало.

– Де-де-де-фь-кя… – еле слышно донесся до нее хриплый голос.

– Брысь, уйди нечистай! – уже смело произнесла она, по облику разглядев в Лешем монаха. Неожиданно вспомнился разговор Сысоя с Рюмкиным про какого-то монаха, которого искали они у обрыва. И от таких мыслей улыбнулась. – Монах?! Тот самый? Во, дает! Ишь как распласталси на кореньях: и руками и ногами за корни хвататси…

Подошла поближе. – Точно, монах! Лежит себе на кореньях!

И усмехнулась. – Ну, Сысой, черт рыжай, ты хотел ево прикончить, а я вот возьму и назло тобе помогу ентому монаху!

Мысль, проскочившая в ее женском мозгу, была приятна. – Хоть чем-то, да смогу отомстить подлому Сысою!

И страх, и неуверенность исчезли сами собой, оставив место практической сметке.

– Эй, монах, ты чо туды забралси? – начала она разведку. Монах глазами показал наверх. Дарья усмехнулась. – Ишь как сдрейфил Сысоя – до сих пор боитси поднять башку!

И уже дружелюбно кивнула. – Слазь! Оне ушли… Тобе как звать-то?

– Те-те-те-ре-н-тий… – произнес монах, стуча зубами от холода и едва удерживаясь от потери крови: если бы не удачное сплетение корней, на которое он улегся, столько времени на одних руках ему бы не продержаться было. Руки и ноги его затекли от той хватки, с которой цеплялся он за жизнь, особенно после того, как на его глазах красноармеец напоролся на острие сломанной березки. А под ним таких берез было несколько. Уже несколько часов он сжимал руками корни. – Не-не-не моку…

И тут Дарья увидела высохшую кровь на нескольких ветках. – Да он раненай! Ишь бледнай какой… Как ен суды-то попал?

– Как попал, как попал… Чо, сама не знаю? Сысой несколько раз сказывал: через ход подземнай… Бедненькай… Ишь, кровушки-то скока потерял… Как жа ен сам-то смогет? Надоть помочь!

Еще раз осмотрев все вокруг, поняла: он один без ее помощи не выберется. – Ладно, обожди: щаз тобе помогу!

Дарья, оглядывая внимательно то место, куда забрался монах, удивилась. Во-первых, ясно стало видно, что он ранен в ногу и потерял много крови: кровь была на кореньях и земле. Во-вторых, от корней до земли было метра три, а то и больше. И как он умудрился туда забраться – было сплошной загадкой. Кроме того, под ним стоял частокол острых как пики пеньков берез и осин, в точности таких же как и тот, который торчал из груди красногвардейца. Так что причина держаться изо всех сил у этого монаха была: спрыгни он вниз – лежал бы рядом с красногвардейцем!

Терентию в очередной раз повезло: рядом оказалась деревенская женщина. А это означало, что она может находить выход из любого положения. Собственно, все так и произошло: Дарья, увидев подходящую лесину11 среди лежащих на земле деревьев, подтащила ее к монаху и поставила комлем вниз.

– Ну, чо, сойдет за лесоблю?12 – спасительница покрутила ее так и сяк, пока дерево не встало намертво. – Эй, ты как там? Спуститьси смогешь? Слышь, как там тебя, Терентий… Давай, спускайси! Ты чо, тута так и собралси весь век куковать?13

Монах покрутил головой, как бы говоря ей, что не собирается весь век сидеть на кореньях и согласен спускаться. С трудом оторвал по одному пальцу от кореньев и перехватился. Так же медленно начал перемещать ноги, отчаянно цепляясь за корни и ища ветки лесины, которую держала Дарья. Под подбадривающие возгласы спасительницы он перенес сначала одну, а потом и вторую ногу на ветки лесины. Так и спускался. Монашеская одежда была вся изорвана, а потому ему не мешала.

– Ну, ты чо, ишшо долго буш кукелитьси?14 – Дарье уже начало надоедать изображать из себя спасительницу мужика, который своей медлительностью начал бесить. И плюнула бы на него, да неожиданная шальная мысль хлестнула в самое сердце. – Ну, а чем не мужик? Основательный… К дому такой бы шибко был хорош! Вот ба…

От этой мысли ей стало жарко. – А чо? Сысой-то сам сказывал: Свободна! Хорошева-то мужика топерича мне не видать…

Она вздохнула. – Да и это не мужик! Козлиная бороденка, тошший, монах… Вот возьму и сдам красным! Могет, Сысой ко мне и возвернетси…

Видя, как Терентий медленно и осторожно спускается по лесобле, решила подхлестнуть его. – Вот возьму и сдам тобе красным! Нога-то у тобе раненая, един хрен далеко не уйдешь!

Монах от этих слов замер прямо на месте, где оказался. Дарья засмеялась своим мыслям. – Да ты, оказыватси, ишшо к тому жа и трусишка? Ну-ну. вот чево ты боишси!

И снова нагрянула та же шальная мысль, которую совсем недавно отогнала. – А почему бы и нет? Ишь, как боитси… А ежели ево заставлю? Скажу: сдам и баста!

Она усмехнулась, представив себя в роли шантажистки, и снова отбросила эту мысль.

– Ну, чо встал? Спускайси, уж… Так и быть – не скажу! Но, пока… – неожиданно Дарья почувствовала, что ей нравится играть им, как кошка с мышкой. Невольно в памяти всплыл Сысой и то, как он играл с ней: то доводил до белого каления от злости и ненависти, то ублажал так, что теряла сознание, превращаясь в дикого зверя. Теперь же появилась возможность поменяться с Сысоем местами, только вместо него будет она, а вместо нее – Терентий. Монашек. А мысли снова вернулись к бывшему возлюбленному. – Все жа подлай же ты, Сысой… Сволочуга! Ссильничал, а женитьси кто бут? Ентот монашек?

Внезапно появившаяся шальная мысль приятно кольнула, обдав жарким потом. – А чо, ежели? Вот возьму, да и женю на себе ентова монаха! Жаль одно: монахи не женютси… А чо, ежели ен перестанет быть монахом? Ну, к примеру, умрет?

Подумала и добавила. – Для всех? Тоды чо? Одна лишь я и буду знать, чо по чем… Да ен! А все другия подумают – помер! А ежели ба ишшо бумаги каки выправить… Вот енто было б дело!

И взгляд ее упал на красногвардейца. – Ну, да вот хотя ба с ентова… Ен ить мертвай… Ему ж не к чему! А ентот ба жил… Ить един хрен красныя пымают!

Эта мысль была чудовищна и притягательна. И чем дальше Дарья задумывалась над ней, тем больше она ей нравилась. – Ну и чо, тока надоть усе изладить хорошо, тихо… Тоды и комар носа не подточит!

Пока у Дарьи рождалось это удивительное решение, монах медленно спускался по лесобле. В самом конце, когда его глаза встретились с лукавыми глазами спасительницы, Терентий оступился и полетел прямо на стоящую внизу женщину. Дарья, не успев отскочить, оказалась опрокинутой на землю и покатилась вниз вместе с ним. Кончилось все тем, что она оказалась лежащей на нем. Так их глаза встретились теперь уже совсем близко-близко.

– Эх, и лабута жа ентот Сысой! – думал Терентий, ощущая всем телом выпуклости Дарьи. Несмотря на свое вынужденное положение, он слышал все разговоры, видел Дарью в одной рубашке и млел от одного вида ее. – От такой дефьки отказалси! Эх, да мене ба с ей… Ну, хоть ба разок! Эх…

– Ты куды пялишь свои бесстыжи глазишши? – увидев, как он смотрит на ее слегка оголившуюся из сарафана грудь, она сначала возмутилась, а потом усмехнулась. – Монах, а туды жа… Усе вы, мужики, одинаковы! Легчить15 вас надоть! Да и тоды заритьси будитя…

Вставала с него, не спеша, осторожно, чтобы не навредить. Аккуратно поправила грудь и начала заплетать волосы в косу: после стирки сарафана так и не успела привести себя в порядок.

Терентий с восхищением смотрел на длинные золотисто – коричневые волосы. Острая боль в плече заставила позабыть про волосы и Дарью. Он шевельнулся и тут же вскрикнул.

– Чо, больно? – нотки сострадания Терентий мгновенно уловил и на какое-то время даже забыл о боли. Это его приятно удивило, хотя настороженность после того, как Спасительница заявила о его сдаче красным, еще не прошла. Еще больше он обрадовался, когда она присела рядом и стала трогать пальцем рану на ноге.

– Рана-то большая…– озабоченно произнесла она, видя, как он дергает ногой при каждом прикосновении ее пальца к ране. – Кровишши-то много убежало!

Теперь и сам Терентий мог посмотреть на рану: все нога была в крови, а каждое прикосновение к ней вызывало большую боль. Первая попытка подняться самостоятельно не увенчалась успехом: он застонал и упал на землю снова. Увидев это, Дарья покачала головой.

– Дак, ты как домой-то пойдешь? – поняв, что сказала что-то не так, она удивленно выпучила глаза. Наконец до нее дошло: какой же у монаха может быть дом? И, чтобы скрыть свою оплошность, добавила. – А вдруг красные вернутси? И чо тоды?

– Слышь, красавица, спрячь мене от их, а? – как вылетели однажды им слышанные слова, Терентий и сам не понял, но теперь не жалел об этом: в том, что он посчитал Дарью красавицей, ничего необычного не было. Она и на самом деле была сейчас прекрасна: желание спасти несчастного монаха полностью овладело ею, поэтому совсем забыла о своем коварном замысле.

Но в словах монаха было столько страдания, что Дарья невольно вернулась к своей крамольной мысли, но с другой стороны. – Ну, какой из яво муж? Так, мокрая куриса… Не то што Сысой!

Спасительница потихоньку начала более заинтересованно разглядывать монаха, который неподвижно лежал на земле. И тут же вспомнилось все, что с ней сделал Сысой. – Ну, и чо хорошева дал тебе твой Сысой? Робеночка? Да позор на все Верхотурье?

Горький вздох окончательно расставил все по своим местам. Терентий удивленно посмотрел на нее, но ничего не сказал. Дарья же опять начала сама хлестать себя нещадно. – Ну, рожу… А как быть дальше? Кто отцом будет у робеночка? Сысой? Дак ен сбег, паразит проклятай! Думай своей башкой, дура нещасная! Щаз не до жиру… Могет, выручишь ентова придурка, а потом и ен тобе выручит!

Она проглотила слюну и снова отогнала эту мысль, показавшуюся ей уж слишком бессовестной. – А, будь чо будет… Не хочу, штоб все у мене было по-сысоевски!

– Да чо ж ты такой-то беспомощнай! Ладно, не горюй: помогу тобе! – сама себе удивляясь, говорила, смотря на монаха, от жалости к которому сжималось девичье сердце. – Господи, да давно ли мене-то самой нужна была помошш? Ить ужо и топитьси собиралася… А тут… Ну и дела: чудно все в нашей жисти устроено!

И, покачав сокрушенно головой, пошла к красногвардейцу и начала осторожно снимать с него все, что было можно.

– Хошь помошши – переодевайси в евоную одёжу! – Дарья кинула ему портки, обувку, шапку с околышем, тужурку. Только рубаху она не стала снимать: уж очень она была окровавлена. – Сымай свой балахон…

– Дак как жо я енто сыму? Ить я ж монах: мене енто не положено!

Дарья замерла. – А вдруг ен откажетси? Чо тоды?

Возможность изменить жизнь становилась призрачной.

– Ну, не хошь, как хошь! Мене-то чо, я и без тобе обойдуся… – с трудом сохраняя спокойствие, девушка всем своим видом показывала, что судьба бедного монаха ей совершенно безразлична. – Тоды – прошшевайте!

И собралась спускаться. Но руки, совершенно непослушные, между тем обыскали все карманы, и нашли бумажку.

– Не-е-ет, не уходи! Я согласнай… – монах опустил голову. – Чо уж там: один раз нарушил закон Божий… Дак чо тоды боле боятьси, ежели конец один?

Однако Дарья истолковала его поведение по-своему.

– Подумай своей башкой, голова садовая: как я монаха спрячу? – постучав для большей убедительности пальцем по своему лбу, спасительница попыталась все-таки убедить монаха переодеваться по согласию. – Ить место монаха в монастыре. Как ево взять домой? Да меня же за енто красныя сразу к стенке поставят, а тобе – следом! Да ишшо раненай… Ентих вона скоко было побито да изранено. Думаш, кто-то узнат? Мало ли кто иде лечитси?

И сделала обиженную физиономию.

– Значит так: али ты переодевашси в красногвардейца, али спасайси сам! Тока тоды я тобе не помошница… – ультимативно заявила она, уперев руки в боки.

– Я… Я… Я не буду… Больше! – как маленький ребенок, чуть ли не плача, произнес он, почувствовав тень смерти. – Я на все сокласнай… Тока ты… Не уходи…

– Тоды сымай свой балахон! – жестко приказала Дарья, подходя к нему и кидая к его ногам одежду красногвардейца. – Одевай!

Ту одежду, которую удалось снять с Терентия, Дарья с трудом и отвращением кое-как нацепила на труп. После этого помогла монаху одеться.

– Ах ты, господи, волосья-то шибко длинны! – увидев, что одежда красногвардейца пришлась впору монаху, теперь сокрушалась по поводу мелочей. – Ну, ладно, обрежем… Слушай, я снова забыла, как тобе зовут?

– Терентием… – отозвался без обиды монах, согреваясь в чужой одежде.

– Не, Терентий не пойдет: уж шибко на монашеско имя смахиват! – Дарья задумалась и начала чесать лоб. Однако тут же обнаружила, что какой-то предмет ей мешает это делать. И тут же вспомнила про бумагу. Повертев ее перед глазами и увидев буквы, тут же поняла: прочитать ее не сможет. Но не подала виду и спросила. – Ты читать-то по писаному могешь?

– Могу. – подозрительно отозвался монах.

– А ну, прочитай, чо тута написано! – хоть сама Дарья читать и писать не умела, но в данном случае не могла позволить какому-то монаху перехватить инициативу. Поэтому и сделала вид, будто хочет проверить его. – На вот бумагу.

Терентий взял листок, сложенный пополам и смятый рукой Дарьи.

– Не моку разобрать… – Терентий щурился и злился: как следует он так и не научился читать и писать. И все-таки он не мог себе позволить так опростоволоситься перед какой-то «дефькой». А потому начал читать по слогам то, что было написано крупным шрифтом. – Крас-но-гвар-де-ец Ко-ло-бов Се-мен… Слышь, Семкой, стал быть еко звали… И меня Семкой мамка звала. До монашества…

– Ну вот. Ишь как хорошо-то: даже имя сошлося! – обрадовалась Дарья – Вот и буш снова Семкой! Собирайси… Да не забудь ту бумагу-то! Она тобе ишшо пригодится… Вставай!

– Чо-то я и встать-то не моку… Никак мене не обойтися без твоёй помошши! – Терентий чувствовал, что сейчас произошло нечто очень важное для него самого: где-то подспудно он почувствовал, что монах Терентий становился прежним Семкой. И еще что-то: это было вовсе не связано с его спасением. На душе стало необычайно легко и весело. Такого с ним еще никогда не происходило. Неожиданно ощутив нежную девичью руку, жгуче обдало его ранее неизведанным чувством необычайной притягательности женского тела. Рот сам собой растянулся в довольной улыбке, несмотря на слабость и боль во всем теле.

Дарье тоже понравилась его улыбка, но, неожиданно пришедшую симпатию к монаху, тут же скрыла, зато приобрела хорошее настроение. – Куды ж мене его отвести? В сторожку? Нет, туды низзя – отец закрыл ее на замок. Домой? Уж больно далеко ташшить… А придетси! Там и подстригу… А чо отец скажет? А ни чо не скажет: про то, што ен монах молчать буду! Потихоньку дойдем по темноте: глядишь, никто и не узнат…

Она подхватила Терентия за пояс, а руку закинула себе на плечи, будто несла воду на коромысле с ведрами, и шагнула вперед. Однако, уже очень скоро поняла: ему нужен или костыль или палка. Без этого они не пройдут даже нескольких шагов. Скоро такая палка нашлась, и Дарья со своим спутником направились к лодке, на которой и переправлялась утром.

В дверь своего дома она постучалась темной ночью, когда все соседи уже спали.

– Дашка, енто ты? – услышала путешественница родной голос отца, пытаясь понять по его интонации, в каком настроении тот находится. В голосе отца явно слышалась тревога. – Иде тебя черт носит? Тута тобе усе обыскалися…

– Открывай, батюшка скорей: со мной гость! – Дарья сама удивлялась себе: еще утром, встав ни свет, ни заря, обреченно ожидая большого позора, решила умереть, после того как поговорит с Сысоем, к концу дня стала совсем другой – решительной, сильной и спасающей раненного монаха. И такая себе даже нравилась! И все-таки последние слова отца задели за живое.

– Кто? – по больному резанула приятно мысль. И легко закружилась голова. – Неужто Сысой? Одумалси, паразит. Значит, все-таки любит!.

– Как кто? Подружка твоя, Варька. – отец все еще пытался разглядеть гостя и не заметил, как покраснела дочь – будто кто-то невидимый вылил на нее ушат холодной воды, вернув ироничное настроение. – Ага, дождесси! Бут тобе Сысой вертатьси, как бы не так!

– Ну, и чо ей надоть? – жестко по-мужски произнесла искательница приключений: сейчас она сознательно мстила всем мужикам за то, что один из них так подло предал ее. Но другая мысль заставила ее замереть. – Варька! А чо, ежели Сысой решил передать чо-то с ей? Могет, ен передумал и ишшет ее? И с тревогой и надеждой стала ждать ответа отца.

– Да она хотела тобе передать, мол, лабута, твой Сысойка, да подлец! Бросил усех и ускакал с кем-то из начальства в Катеринбурх. Вроде даже насовсем! – последние слова, внимательно рассматривая бледного Терентия, отец Дарьи произнес с особым удовольствием. – Ну, чо я тобе говорил? Дерьмо, твой Сысой!

Он Сысоя ненавидел лютой ненавистью, но ничего с ним не мог поделать. Кроме того, подспудно ощущал, что ненависть была взаимной.

– Он такой же мой, как и твой! – жестко отрезала Дарья. – Все, топерича отступать некуды!

И слезы невольно навернулись на глазах. – Помоги-ка мене лучче: вишь, раненай!

Анфим Захарыч с удивлением смотрел на длинноволосого мужчину с козлиной бородкой в одежде красногвардейца, почти висевшем на Дарье.

– А енто ишшо кто таков? – проведя свечкой около лица Терентия, ехидно усмехнулся. – Ли-кося, кажись, монах… Тока в одеже красногвардейцев! Ну, Дашка, ты даешь!

– Вы, папенька, вот што… Попусту-то не болтайтя тово, чо не знаетя! – Дарья деланно рассердилась. И все-таки не смогла скрыть от отца довольную улыбку. – Молодец, батя: быстро раскрыл ее уловку!

Но скоро на место удовлетворения от проделанной работы пришли другие мысли, и Дарья сдвинула к переносице брови. – Как жа, ежели ен так быстро раскрыл, то и другия смогут?! Надоть побыстрея сбрить бороденку, да остричь волосы!

Но, чтобы снова навести тень на плетень, вытащила из кармана Терентия-Семена бумагу и подала ее отцу. – Красногвардеец ен раненай! Вот и бумага на то имеетси. На той стороне нашла: тама и ранили!

– Угу… – Анфим Захарыч было, рассмеялся в кулак, но, увидев сурово сдвинутые брови Дарьи, тут же кивнул головой. – Ну, ладно, мне-то чо… Ваше дело молодое! По мне, уж лучче монах, чем энтот вурдалак Сысойка.

И уже по-деловому предложил. – Устала, небось? Давай-ка, дочка, помогу тобе!

Затащив почти совсем обессилевшего от потери крови Терентия– Семена в дом, отец начал помогать дочери.

– Дай-кось гляну на рану-то… – Он наклонился к ноге монаха: распухшая и бело-голубая, она все же еще была жива. – сказалась помощь Дарьи. – Ну, ни чо, дочка, подымем! Вот тока шибко оброс красногвардеец-то. Да бороденка жидковата… Ну, ни чо, подправим! Тока надоть срочно температуру сымать: как ба не помер… Ишь, как горит?!

И, подмигнув заговорщически дочери, пошел за ножницами.

8

Конец октября 1918 года, г. Верхотурье.

– Ну, чо, Семен, проснулси? – Терентий сразу-то и не понял, что эти слова относятся к нему. Круглое лицо Дарьи выплыло откуда-то из тумана: от тона и улыбки ее Терентию-Семену даже стало как-то невероятно хорошо и спокойно. – Эк тебя прихватило: три дня бредил! А чо болтал?! Чо болтал! Но топерича усе – очухалси…

– Кто болтал? Чо болтал? – испуганно произнес Терентий-Семен. Хуже острой стрелы пронзил страх. – А вдрук разболтал про клад? Али про то, как убил настоятеля и монаха? Сердце закололо, а руки заледенели.

– Как чо? Про коров, да про коров… – усмехнулась Дарья: она-то прекрасно поняла всё из того, что услышала от монаха. И про клад, и про настоятеля… А сейчас раздумывала на тем, как бы это получше использовать. – Сказать ему или нет? Нет, пока не скажу… Но намекнуть бы не мешало! Мало ли? Авось да понадобитси. Топерича с ем можно делать усе, чо хошь!

Но для проверки, так это или нет, добавила. – А ишшо болтал про то, как шел по подземному ходу!

Терентий-Семен замер и беспомощно посмотрел на спасительницу. Да и сама Дарья тут же вспомнила, как два дня назад приходила к ней Варька и долго рассматривала Терентия-Семена, тихо сопящего на тахте. Потом, лукаво посмотрев на подругу, тихо ей шепнула на ухо: «Жени ево, Дашка, на себе! По роже видно – мужик-то ласковай! Не то што тот гад!» Варька даже не стала называть его имя, но Дарья и без этого знала, к кому это относится.

Ей и самой уже однажды приходила такая мысль, но после наущения подружки решила все более детально обдумать. А после того, что слышала во время бреда монаха, и вовсе не сомневалась в успехе дела. Отец, как всегда, дневал и ночевал в сторожке. Никто, кроме неё, его бред не слышал, так что сохранение тайны зависело только от нее. Вот и сейчас они были в доме одни. И все-таки вот так бессовестно по-сысоевски загонять в угол монаха ей не хотелось.

– Слышь, Семен! – Дарья села на тахту рядом с монахом и придвинулась так близко своей полной грудью к нему, что тот тут же ощутил тепло и почувствовал запах женского тела. У него даже перехватило дыхание. Сглотнув, он уставился сначала на ее упругую грудь, а потом на лицо, по которому блуждала легкая усмешка. Истолковав по-своему движения его кадыка, хозяйка встала и ушла, а через несколько томительных минут появилась у тахты больного с чашкой похлебки и ложкой.