Париж, Амстердам, Вена, Мюнхен и др.

В. Маяковский.

В готических соборах мне не хватает живописи на стенах. Наверное, это детское. Хочется смотреть на картинки.

Однажды я смотрел на изображение библейской притчи о талантах в церкви Вышнего Волочка. Вечером того дня я вспомнил, что видел это, когда мне было семь лет.

А как запомнить строгие мраморные стены Нотр-Дама? Разве что звуки органа впечатаются в мозг.

Внутри собора толпа медленно шла по периметру. Все разглядывали витражи, колонны и галереи. Фотографировать запрещалось, но у каждого второго был в руках телефон, на экране которого предательски высвечивался режим фотосъемки. Я достал планшет, тоже стал снимать и искать лестницы на галереи. Просто бродить мне быстро наскучило. Лестниц не было видно, я спросил француженку, где это может быть. Она долго слушала мой русский и английский, потом махнула рукой своей семье, взяла меня за рукав и потащила через весь собор к окошку, где сидел священник, владеющей информацией. Священник послушал, сказал, что на башню вход с улицы и отвернулся.

Ну и ладно! Я смотрел на галереи и представлял конец Второй мировой войны. В освобожденный Париж вернулся Шарль да Голль, он с триумфом прошел по Елисейским полям и решил отстоять торжественную службу в Нотр-Даме. И только он вошел в собор, то тут же началась стрельба снайперов с галерей. Пули свистели вокруг де Голля, рядом с ним падали его соратники, а он, словно заговоренный, шел к алтарю, не обращая внимания на грохот выстрелов и серую пыль от разбитого мрамора.

Снайперов поймали, но вестей о суде над ними вроде не поступало. Но это неважно! Популярность де Голля выросла до небес, и вопрос о выборе главы государства был решен.

Вообще на де Голля было много покушений. Но все они были или очень хорошо «организованы» или его ангел-хранитель был высочайшим профессионалом.

В соборе хранится терновый венец, который был на голове Иисуса Христа в день казни. Шипов на венце нет – их растащили другие соборы. Я бы рассказал, как попал этот венец в Париж, но надо начинать эту историю с того, как определили подлинность этого венка из терновника, но тут все настолько темно и запутано, что в коротком этюде эту историю лучше опустить.

Лестница

Виктор Гюго написал, что в закоулках одной из башен Собора Парижской Богоматери он увидел начертанные на стене греческие буквы: АМАГКН.

Лестница в соборе

Позже стену выскоблили и надпись исчезла. Давно исчез человек, написавший эти буквы, а теперь исчезла и надпись. Когда-нибудь исчезнет и собор, – с горечью писал Гюго, вспоминая, наверное, разгул пламенных революционеров. В одном из первых декретов Робеспьера было объявлено, что если парижане хотят оставить «твердыню мракобесия», то они должны собрать некую сумму на нужды всех революций во всем мире. Парижане эту сумму собрали.

Я поднимался на узкой винтовой лестнице и внимательно смотрел на стены. Никаких надписей не было. Из узких решетчатых окон от серого дождливого неба лился свет, который становился голубым на каменных ступенях. Я попытался найти на потолке следы копоти от факелов, с которыми ночью поднимались звонари, но все были чисто и аккуратно. Исчезли звонари, исчезла копоть, только старые стертые ступени помнили шаги сотен людей в грубых башмаках.

Химеры

Классическая химера – это зверь с головой льва, телом козы и хвостом в виде змеи. Но это было раньше, в древней Греции. С Химерой покончил Беллерофонт на славном коне Пегасе, который, кстати, мог ударом копыта создавать источники с влагой, дающей вдохновение поэтам.

Химера

Современная химера – это нечто невозможное. Это попытка соединить несоединимое или впихнуть невпихуемое.

На крыше башни Собора Парижской Богоматери дул ветер, приносивший сырость и холод. Внизу простирался один из красивейших городов мира. Чем он так красив? Не знаю. Может своей гармоничностью? Или бесконечным разнообразием?

А рядом со мной на город смотрели уродливые химеры – порождение страшных снов их автора Виолле-ле-Дюка. Зачем они на храме? Отпугивать нечистую силу? Или показывать другой нечисти, что это место уже занято?

Апостолы

За спиной химер стояли бронзовые статуи апостолов. Они строго и печально смотрели на город греха, фантазий, сумасшедших идей, гениальных мыслей, разгула и кропотливого труда. Казалось, что дикие химеры и суровые апостолы являются царями этого сумасшедшего города, что они все знают, все понимают и могут в любой момент сорваться со своих мест, подняться к свинцовым тучам и полететь над серыми крышами, красными трубами, темной рекой, зелеными парками.

Париж красив не только фасадами зданий. Он красив и сверху – ему нечего скрывать, он уверен в себе.

Вот романтично я думал о Париже на башне собора.

Правильно думал.

Голуби

На площади у собора живут сотни голубей. Это, конечно, не площадь Святого Марка в Венеции, где некоторые голуби зажрались так, что могут только подрыгивать, а не летать. В Париже голуби проворнее, но такие же наглые и ленивые. Они садятся на руки и ждут, когда их покормят.

Голуби у собора

Знаменитого голубя мира Пабло Пикассо нарисовал в Париже перед Всемирным конгрессом сторонников мира 1949 года. Сам он смеялся и говорил, что голуби жадные и драчливые, и он не понимает, почему их сделали символом мира. Хотя свою дочку, родившуюся в том же 1949 году, Пикассо назвал Паломой, что по-испански «голубка». Раньше были духи с таким названием. Сейчас куда-то исчезли.

Сад Тюильри

Есть города, по которым можно ходить и глазеть по сторонам. По сторонам будет красиво, кормить будут вкусно, обижать на улицах не будут.

Париж – не такой.

Сад Тюильри

Его центр можно обойти за день, купить за 20 евро майку «I love Paris» и потом рассказывать, что город красивый, но вот полно чернокожих, много туристов и цены дикие. Не зная истории Парижа, понять его невозможно. Он закрыт для невежественных приезжих. Он ничего сам не рассказывает и не очень приветлив. Тебе может улыбнуться красивая девушка, но это ничего не значит. Просто у нее было хорошее настроение.

А так ты один, и город тебе не открывается. От бесцельного блуждания по улицам охватывает чувство ненужности и одиночества.

Вот ты шагнул в парк Тюильри. От начинается от Лувра и через километр кончается на шумной площади Согласия. Странный парк… Вроде чистый, но какой-то неприветливый.

Тебя не покидает чувство, что тут что-то не так. И это правильное чувство.

Тут стоял дворец, построенный Екатериной Медичи – матери Карла IX и королевы Марго.

Людовик XVI и Мария Антуанетта. Странная королевская пара. Очень странная королева-красавица, любившая шикарную жизнь, истощившую королевскую казну. Это ей приписывают фразу: «Если у них нет хлеба, пусть едят пирожные!» Еще, правда, говорят, что эти слова вырваны из контекста и их смысл немного не такой. И еще рассказывают, что в день казни королева наступила на ногу палача и попросила у него прощения. Давайте лучше будем помнить об этом.

Короля и королеву революционеры казнили в конце восемнадцатого века неподалеку от дворца, на площади Согласия. Это там, где кончается парк Тюильри. Всех остальных казнили на Гревской площади, а королевской чете отрубили головы практически в их парке.

А дворец сожгли.

Нет, сожгли не удальцы, разрушившие Бастилию. Это уже во времена Парижской Коммуны, через сто лет после кровавых времен Робеспьера. А нечего стоять оплоту королевской власти! Коммунары сожгли заодно и Лувр, но потом его отстроили. Как-никак – история. А вот дворец Тюильри восстанавливать не захотели. Сложно все это понимать.

Это тут, при расчистке пожарища, нашли железный сундук с трем бурбонскими лилиями на крышке. Там были драгоценности королевы, в том числе – знаменитое «ожерелье королевы». Оно стоило целое состояние. Значит Мария Антуанетта не устояла в свое время и ухнула остатки казны на это украшение.

Да, много чего не так в саду Тюильри.

А может лучше не знать кровавые истории, а просто гулять по желтому песку и фотографироваться на фоне Эйфелевой башни?

Носятся машины по площади Согласия. И все дальше уходят ужасы и глупости революций.

Это было написано после первого посещения Тюильри. Перед этим я начитался книг по истории Парижа и, гуляя по парку, глазел по сторонам, представляя ужасы прошедших столетий.

Через несколько лет ужасы не представлялись. Мы с женой предпочитали бродить по боковой аллее, засыпанной желтыми листьями. Той, что ближе к Сене. Аллея очень романтичная, по ней выходишь к музею Оранжери с его знаменитым Овальным залом с кувшинками Клода Моне. Там в центре надо сесть на диванчик и дожидаться, когда туристы отойдут в сторону и позволят увидеть картины. Но лучше пройтись по другим залам и насладиться работами импрессионистов. Если вы их любите, конечно.

Около гексагонального пруда стоят зеленые железные стулья. Как в Люксембургском саду. Неудобные, холодные. Зато исторические. Если нет ветра, то можно сделать красивую фотографию с отражением колеса обозрения. Ну и сказать, конечно, что оно вам не нравится.

А знаете, чем особенно хорош этот парк? Он утоплен, отделен валами от городской суеты. Там особенный мир. Тихий спокойный, располагающий к размышлениям. Так бывает в осеннем лесу, когда стихает ветер.

Тамплиеры и площадь Вогезов

Тамплиеры были умными ребятами, но не очень. Прибрав к рукам финансы Франции, заполучив индульгенцию от Папы, создав государство в государстве и за его пределами, они оказались полными лопухами в области безопасности. Как можно было ворочать большими деньгами и не внедрить агентов в Ватикан и Лувр? Прошляпить переговоры Филиппа IV с Папой и трехнедельную подготовку к внезапному уничтожению ордена! Вместо службы безопасности у них явно была пятая колонна, которая думала не о спасении движения, а о деньгах. Большая часть сокровищ была спрятана, но вся верхушка ордена была арестована и казнена.

Площадь Вогезов

Это я вспомнил, направляясь в парижский квартал Маре, что по-французски значит болото. Это парижское болото было осушено тамплиерами, там они построили свои особняки, там их арестовывали и грабили в ночь пятницы 13 октября 1307 года. Теперь от тамплиеров остались только названия улиц.

Зато в районе Маре есть площадь Вогезов. Ее начал обустраивать Генрих IV. Тот самый, которого мы знаем из песни:

Жил-был Анри Четвертый,

Он славный был король,

Любил вино до черта,

Но трезв бывал порой.

Место, где убили Генриха Четвертого

Из этой же песни знаем, что его убили. Я в детстве представлял, что его зарезали на лесной дороге. Оказалось, что недалеко отсюда, на улице Медников, на полпути от площади Вогезов до Лувра. Там на мостовой есть знак. Равальяк (вошел подлец в историю) воспользовался остановкой кареты на запруженной толпой улице.

Генрих IV был отцом Людовика XIII, кому служили мушкетеры из книги Дюма. На площади стоит памятник этому королю. Впрочем, какая это площадь? Это парк, где гуляют мамаши с детьми, стоят лавочки…

На одну из лавочек я положил сумку и, взяв фотоаппарат, отправился искать кадр.

– Месье! – услышал я.

Я еще что-то услышал и догадался, что оставлять сумку в таком историческом месте нельзя – сопрут сразу! Это не американская деревня, где можно годами не закрывать дом, и где присланный по почте компьютер может весь день спокойно стоять на крыльце на виду у всей улицы.

Дома вокруг площади красивы и не менее исторические. Тут жили кардинал Ришелье, Теофиль Готье, Альфонс Доде, Виктор Гюго, Жорж Сименон…

Да… я полстраницы написал и не упомянул ни одной женщины. Тут самое время сказать, что Сименон известен не только инспектором Мегре, но и тем, что переспал с 10 000 женщинами. Куда там Пушкину и Чарли Шину! В общем, площадь Вогезов – место очень историческое.

Неподалеку дом родителей Бальзака. Иногда хочется немного пожить в начале 19-го века, и поболтать с молодым Оноре. Он тогда писал бульварные романы по заказу книготорговцев Пале Рояля и увлекался науками. Вот о науках я бы поболтал. Спросил, почему он верит в материальную силу мысли, какие доказательства? Поговорили бы о душе. Ведь Бальзак задумался о простой вещи: увядание душевых сил и потеря памяти с возрастом доказывает, что душа связана с телом, с ним она рождается растет и умирает. Такой вывод в те годы не опубликуешь, но поговорить интересно.

А Месмер с его животным магнетизмом, лечивший даже Марию Антуанетту? Мы бы сели с Оноре на скамейку на площади Вогезов, где Месмер в свое время снимал квартиру, закурили сигары и стали бы говорить о тайнах человеческого организма. Никаких нейронов, иммунной системы и ДНК. Только о непознанном, загадочном. Об общении с загробным миром, о передаче мыслей на расстоянии, о силе воли, помогающей вылечивать все болезни.

И о литературе, конечно. Об утраченных иллюзиях, зачем нужно блистать в высшем свете, нужна ли писателю слава? И главный вопрос – можно ли стать писателем, сидя в мансарде и читая книги? Через что нужно пройти, чтобы понять жизнь и созреть для написания серьезного романа?

Потом бы, конечно, выпили и плотно пообедали. Например, в доме, построенном в 1407 году, где жил Николя Фламель, открывший философский камень, позволяющий превращать свинец в золото и до кучи синтезировать эликсир жизни. А что, я в это верю. Фламель прожил 88 лет, что в те годы приравнивалось к бессмертию. Да и на какие деньги бедный алхимик сумел купить 30 домов?