Эмпайр Фоллз

– Я бы нанялся к тебе в ресторан, если бы время от времени я мог работать за стойкой, – сказал Макс. – Обожаю готовить бургеры, ты же знаешь. И мне нравится общаться с людьми.

– Сперва тебя пришлось бы пропустить через “Хобарт”, – ответил Майлз, – отполоскать твою бороду от крошек. Как ты не понимаешь, люди приходят в “Имперский гриль” поесть, а ты – ходячий ингибитор аппетита.

– В мои семьсят, – продолжил отец как ни в чем не бывало, – по лесенкам я лазаю ловчее шимпанзе.

И это снова был намек на покраску церкви. Старик ловок, признавал Майлз, и физически, и в обращении со словами. Майлз давно прекратил попытки загнать его в угол.

Однако настойчивость, с каковой Макс рвался потрудиться для прихода, вызывала недоумение. Тридцать лет назад, когда отец Том нанял другого работника на покраску Св. Екатерины, Макс поклялся, что отныне его ноги не будет в приходе. Правда, до того он лет десять не заглядывал в церковь, предоставив жене и сыну (Дэвид тогда еще не родился) посещать мессы. Будучи главой семьи, полагал Макс, он тоже в этом участвует, пусть и не напрямую. Работник же, нанятый отцом Томом, был чертовым пресвитерианином, никоим образом не связанным с их приходом. Пусть Макс и не был практикующим католиком, но его законная супруга практиковала эту веру с утра до ночи, как было заведено в семье ее родителей. И помимо прочего, Макс произвел на свет еще одного маленького католика, чего нельзя ему не зачесть.

До сих пор Макс был верен своей клятве, и почему, спрашивал себя Майлз, он вдруг передумал. Его желание помочь с покраской церкви – своего рода завуалированное раскаяние? Майлз не припоминал, чтобы его отец когда-либо и в чем-либо раскаивался, хотя поводов имелось предостаточно. Для начала Макс не стремился быть хорошим отцом, а еще менее – хорошим мужем. Если начистоту, то и маляром он был не самым добросовестным. Он не любил зачищать поверхности, а краску клал густо и небрежно. Работе он предпочитал посиделки в баре и, чтобы поскорее перейти от первого к последнему, работал быстро, даже когда ситуация требовала особой тщательности. Окна он красил закрытыми и не протирал стекло, когда случайно касался его кистью.

У любого другого человека его возраста желание покрасить церковь могло сойти за предлог провести побольше времени с сыном, которому он прежде уделял мало внимания, но вряд ли это верно в случае Макса: общение с сыновьями никогда не доставляло ему видимого удовольствия, при этом он был готов обласкать кого угодно, лишь бы ему купили пончик, а он смог бы сэкономить для приобретения очередной пачки сигарет. Нет, единственное более-менее разумное объяснение, найденное Майлзом, заключалось в том, что старость играючи выворачивает человека наизнанку. Отец Том, например, раньше всегда отправлял младших священников исповедовать паству, ныне же, одряхлев духом и телом, он умоляет отца Марка разрешить ему выслушать хотя бы одного-двух. По субботам стоит молодому священнику утратить бдительность, как тут же выясняется, что старый священник пропал, и надо со всех ног мчаться через лужайку, отделяющую ректорский дом от церкви, к сумрачной исповедальне, где старик уже терпеливо предвкушает откровения своих прихожан; на старости лет ему стали интересны их проделки и умыслы, и он щедро делился услышанным. Именно от отца Тома Майлз узнал, что его жена закрутила с Уолтом Комо.

– Я тебе еще кое-что скажу. На верхушке лестницы я не заскулю от страха, как девчонка.

– Мы с тобой похожи, папа, – парировал Майлз. – Обидеть меня у тебя тоже не получится.

– Я и не собирался, – ответил старик, демонстрируя столь прямодушную неискренность, что по-своему это было даже трогательно. – Когда ты стал таким трусишкой? Бояться высоты? Уму непостижимо! Мне семьсят, и я по-прежнему лазаю как обезьяна. А тебе сколько?

– Сорок два.

– Сорок два. – Макс вдавил окурок в пепельницу, словно поставил точку – по крайней мере, в вопросе возраста сына. – Сорок два – и боишься забраться на стремянку. Я падал с высоты двух этажей, черт подери, но я не боюсь.

– Допивай кофе, папа, – сказал Майлз. – Я должен вернуться в ресторан.

– Я упал с лесов на Дивижн-стрит, со второго херова этажа, – и приземлился на задницу в розовый куст. Тебе бы так. Но это не значит, что с тех пор я боюсь лазить по лестницам.

За окном на парковку въезжала патрульная машина с Джимми Минти за рулем. Майлз ощутил, как полицейский автомобиль задел передним бампером стену заведения, отчего пластиковые столы и пепельницы задребезжали. Джимми – в форме на сей раз – не вышел из машины, но продолжал сидеть, шевеля губами, будто разговаривал с кем-то невидимым. Лишь когда он потянулся вперед, чтобы положить микрофон, Майлз сообразил, что он просто разговаривал по рации. Трижды за два дня их пути пересеклись. Совпадение? Что ж, может быть.

– Я бы помог тебе соорудить леса, – говорил отец. – Тогда ты будешь знать, что стоишь на чем-то крепком и устойчивом.

– Я умею возводить леса, папа.

– Надеюсь, – сказал Макс. – Ведь именно я тебя этому научил, но ты, похоже, забыл об этом.

– Не забыл.

– Я взял тебя в помощники, если помнишь. Узнай об этом твоя мать, ее удар бы хватил, но я все равно разрешил тебе красить вместе со мной. А теперь, когда я прошу денег на дорожные расходы, ты предлагаешь мне ехать автостопом.

– Ничего подобного я не предлагал…

– Мне нужно отлить, – сердито перебил отец и вылез из-за стола, словно не кофе, а их беседа спровоцировала эту досадную потребность облегчиться.

Едва за Максом закрылась дверь в туалет, как Джимми Минти плюхнулся на его место, положив сверкающую черную фуражку на стол. Его рыжие волосы на висках слегка поседели, отметил Майлз. Официантка поставила перед новым клиентом чашку кофе.

– Будь добр, Джимми, – сказала она, – не врезайся в стену каждый раз, когда паркуешься. Ты пугаешь людей до смерти. Они пьют кофе, говорят или думают о своем, и вдруг ты чуть ли не въезжаешь к ним за столик. Стена-то вроде видна невооруженным глазом. Главное, вовремя остановиться перед ней.

– Вам нужно поставить здесь парочку бетонных заграждений, – улыбнулся Минти. – Спорим, Ширли, я здесь не один, кто стукается об эту стену.

– Нет, – призналась Ширли. – Но ты единственный, кто в нее ломится.

Когда она отошла, полицейский небрежно пожал плечами:

– Привет, Майлз. Это не твоя “джетта” там стоит? Ох, зря ты не потратился на антикоррозийное покрытие. Во что бы тебе это обошлось – пару сотен?

Любой разговор Минти практически с ходу сворачивал на тему денег. Ему особенно нравилось тыкать Майлзу в нос каким-нибудь недочетом в его имуществе – например, ржавчиной на “джетте”, расплодившейся в изобилии. Майлз давно подозревал, что для Джимми Минти он своего рода линейка, по которой Джимми измеряет свое собственное благополучие. Самое поразительное, размышлял Майлз, что началось это еще в их детстве на Лонг-стрит и длится до сих пор. Джимми Минти всегда тщательно осматривал вещички Майлза, допытываясь, что сколько стоит и где было куплено. Если они получали одинаковые рождественские подарки, Джимми с удовольствием объяснял, почему его подарок лучше, – потому что выбирали с умом и заплатили дешевле, ведь его отец знает, где нужно покупать, – даже если игрушка, о которой шла речь, была явной дешевой подделкой. Перечислив преимущества своего подарка, Джимми часто предлагал поменяться на некоторое время и не раз возвращал игрушку сломанной.

Тридцать лет прошло, но Майлз до сих пор помнил облегчение, которое он испытал, когда мать перевела его из городской школы в учебное заведение при церкви Сердца Христова, куда Джимми – его семья не была католической – ходу не было. Постепенно, хотя и оставаясь соседями, мальчики отдалились друг от друга, и когда обстоятельства их снова свели в старшей школе, у каждого была своя жизнь и свои друзья. Разумеется, у Джимми и жизнь, и друзья, по его словам, были лучше. После школы он отслужил в армии, пока Майлз учился в колледже, а к тому времени, когда Майлз вернулся в Эмпайр Фоллз, Джимми, женившись, осел в Фэрхейвене. Впрочем, родителей он навещал, а когда Майлз и Жанин поженились, Джимми предпринимал попытки возобновить старую дружбу, чего Майлзу совершенно не хотелось, поскольку повзрослевший Джимми Минти по-прежнему взирал на все глазами оценщика, только теперь он сравнивал жен. Последние лет десять они редко виделись, разве что на дороге в движущихся автомобилях либо если Джимми не терпелось похвастаться в “Имперском гриле” новой игрушкой для взрослых. Последний раз – год назад – он заказал стейк и торчал за стойкой, потягивая кофе, пока Майлз не удосужился заметить красный “камаро”, поставленный прямо перед входом в ресторан. И всякий раз Джимми уверял Майлза, что у него все распрекрасно, несмотря на то что ему не довелось поучиться в колледже. Если он не будет совать нос куда не просят, то почему бы ему не стать следующим шефом полиции в Эмпайр Фоллз. Впрочем, его сын Зак – он точно станет.

– Это был твой отец? – поинтересовался Джимми, кивнув в сторону мужского туалета.

– Ты же знаешь ответ. Ты сидел вон там, – Майлз кивком указал на патрульную машину за окном, – и смотрел прямо на нас.

– Свет слепил глаза, – сказал Джимми. – Мало ли кто это мог быть.

– Выходит, ты чертовски догадливый.

– Извини за вчерашнее. – Джимми, надо полагать, имел в виду молодого полицейского, придравшегося к Майлзу на Лонг-стрит. – Новичок безусый. Пока не шибко усвоил, что к чему. Хорошо, что я случился рядом. Ты что, нагрубил ему?

– И близко ничего подобного не было.

Минти пожал плечами:

– Ну все равно ты его чем-то достал. Хорошо, что я вовремя появился.

Вновь упомянув о том, как Майлзу повезло, Джимми определенно давал ему второй шанс выразить свою благодарность и был явно разочарован, когда Майлз не воспользовался предоставленной возможностью. Джимми мужественно решил, что он это переживет.

– Сердце кровью обливается, да? – сказал он. – За наш старый квартал.

– За город в целом, если уж на то пошло, – попробовал Майлз направить разговор в более общее и спокойное русло.

Судя по изумлению на лице Джимми Минти и даже обиде, такого сорта обвинение, вынесенное Эмпайр Фоллз, он счел неправомерно огульным.

– А мне здесь нравится, – заявил он. – Нравится, и все тут, и ничего с этим не поделаешь. Говорят, есть места и получше, ну не знаю. – Джимми сделал паузу на то случай, если Майлзу вздумается перечислить навскидку места куда более приятные. – Но Лонг-стрит… это совсем другое дело. Меня вызывают туда через день. Кто жену бьет, кто наркотиками торгует.

– Жен бивали и раньше, – напомнил Майлз, зная, что родной отец Джимми, Уильям, предпочитал решать супружеские разногласия именно таким способом.

Джимми сделал вид, будто не расслышал.

– Тут такие дела. – Он понизил голос: – Дом, напротив которого ты стоял, – крупнейший наркопритон в городе. Мы отслеживаем тех, кто туда наведывается. Сдается, офицер Поллард решил, что ты приехал разжиться наркотой или баблом.

– Неплохо бы разъяснить парню, – Майлз не смог удержаться от смеха, – что ему больше повезет с уликами, если он дождется, когда подозреваемый выйдет из этого дома, а не набрасываться на него по пути туда.

– Я ему так и сказал. Но согласись, твоя “джетта” смахивает на тачку для перевозки наркотиков.

– Разве? Чем же?

– Не обижайся, – качнул головой Минти, – но хозяин такого автомобиля не станет переживать, если его конфискуют.

– Я буду переживать. Это моя единственная машина.

На лице Джимми Минти было написано “ага, я его уделал!”.

– Блин, кажется, я тебя расстроил.

– Ничуть, – улыбнулся Майлз.

Его собеседник озадаченно прикидывал, как такое может быть, и наконец сказал:

– Хочешь, я открою тебе тайну? (Честным ответом на этот вопрос было “нет”, поэтому Майлз промолчал.) Что ты там делал вчера? Я занимаюсь тем же самым – иногда.

– То есть?

– Сам понимаешь. Просто заезжаешь туда, сидишь в машине и пытаешься разобраться со всем этим.

– Разобраться с чем? – Майлз искренне заинтересовался.

– С жизнью, наверное, – пожал плечами Минти. – Почему все произошло так, а не по-другому. Сдается, многие были ошарашены, когда я надел форму копа.

– Только не я, Джимми.

Минти прищурился, глядя на Майлза. Не хотят ли его оскорбить?

– Мой отец и вообще, – продолжил он, – вот что я имел в виду. Правда же, он немного поколачивал мою маму. Ты ведь на это намекал, да? И наша морозилка была забита мясом, когда охотничий сезон уже давно закончился. Короче, всякая такая хрень. Но все равно я по нему скучаю. Отец у тебя один, так я на это смотрю, хотя сейчас, оглядываясь назад, вижу, что он, бывало, хватал через край. И однако из меня получился коп, чудноґ это или нет. Наверное, сам Бог к этому руку приложил.

– Не исключено.

Джимми удовлетворенно кивнул:

– А взять, к примеру, тебя. Если бы твоя мать тогда не заболела, ты бы никогда сюда не вернулся, я прав? (Майлз допустил и такую возможность.) Вот я о том и говорю. Иногда приезжаю в наш старый район и просто сижу там. – Джимми помолчал. – И всегда думаю о твоей маме. Ужасно так умирать.

– Мы можем сменить тему? – спросил Майлз.

– Да запросто. – Джимми Минти выпрямился и тряхнул головой. – Не знаю, что на меня нашло. Вчера увидел тебя там и давай вспоминать, как мы с тобой дружили. И воду над дамбой… Как дела у твоей умненькой дочурки?

– Хорошо, – ответил Майлз. – Она стала повеселее. – Окончание фразы “с тех пор как прекратила встречаться с твоим сыном” Майлз опустил.

Если Джимми Минти и почувствовал, что чего-то не хватает, виду он не подал.

– Хочешь узнать еще одну тайну? По мне, так мой Зак все еще чутоґк неравнодушен к ней, – медленно, весомо произнес Минти, словно приглашая Майлза откликнуться с восторгом либо с раздражением. – Понятно, с подростками никогда не знаешь. Я говорил ему – будь с ней поласковей. Мой девиз: обращайся с людьми так, как хочешь, чтобы с тобой обращались. Иначе далеко не уедешь. Но в их возрасте что им ни говори, все мимо.

Услыхав, как открывается дверь мужского туалета, Майлз улыбнулся. Присутствие Макса Роби редко украшало компанию, но сейчас был именно такой редкий случай.

– Я постоянно твержу ему, что если он не задумается об отметках, его ни в один колледж не примут, но куда там, у него свои соображения, все они себе на уме. Не то чтобы я его не понимал. Он смотрит на меня, а я отлично обхожусь без колледжа – да что там, лучше чем отлично, – и он смекает: какого черта. – Джимми Минти опять выдержал паузу. – Чего наши дети не понимают, так это того, что мы хотим, чтобы у них все сложилось не просто хорошо, но лучше, чем у нас. Я прав?

Возвращение Макса избавило Майлза от необходимости поддакнуть.

– Джимми Минти, – произнес Макс, усаживаясь на банкетку и вынуждая полицейского подвинуться ближе к окну. Макс глядел на Джимми с якобы неподдельным изумлением: – Господи, каким же дурачком ты был в детстве.

– Ты бы полегче, пап, – посоветовал Майлз, – он теперь всегда при оружии.

– Надеюсь, он поумнел с тех пор. – Макс протянул полицейскому пятерню: – Как поживаешь, Джимми, черт тебя дери?

Минти взирал на протянутую руку, будто сомневаясь, вымыл ли Макс ее, побывав в туалете, но тем не менее пожал:

– Здрасьте, мистер Роби.

Обращаясь к сыну, пока они с Джимми жали друг другу руки, Макс спросил:

– Помнишь, каким он был дурачком? Господи, на него было жалко смотреть. По-моему, я в жизни не встречал такого бестолкового ребенка.

Минти определенно хотелось выдернуть руку, но он не знал, как это половчее сделать, и Майлз скроил недоуменную физиономию: мол, он понятия не имеет, почему его отец так себя ведет.

– Прямо слезы на глаза наворачивались, – добавил Макс и выпустил наконец руку Минти.

Минти молчал, взвешивая все за и против, прежде чем поинтересоваться, чем же он заслужил столь низкий рейтинг.

– Полагаю, это должно стать уроком нам всем, – глубокомысленно заметил Макс. – Никогда не ставьте крест на ребенке. Ибо даже те, кому в день свадьбы шнурки завязывают, способны удивить нас и устроиться на чрезвычайно выгодную работу.

Макс объяснял суть урока с благостной миной, словно воздавал хвалу; полицейский же хмурил лоб, не зная, как к этому отнестись. Он был почти уверен, что его оскорбляют, но хотелось бы убедиться окончательно.

Майлзу, разумеется, часто приходилось наблюдать, как отец улыбается, радостно смеется и хлопает мужчин по плечу, ежесекундно издеваясь над ними, пока им ничего не остается, как двинуть ему кулаком. Лишь самые смышленые ставили его на место сразу. Макс всегда старался дать понять, что шутит он с самыми благими намерениями, и этот контекст сковывал людей. Майлз также знал, что отцовские насмешки часто срабатывали вхолостую, что и произошло с Джимми Минти.

– Мой сын, что сидит напротив, – продолжил Макс, – вечно был первый в классе. Сплошь пятерки с первого года до последнего. Можно было голову дать на отсечение, что он далеко пойдет.

Вздохнув, Майлз приготовился к неизбежной трепке. Унижая Минти, Макс смотрел на Майлза. Теперь же, взявшись за сына, он развернулся корпусом к предыдущему объекту своего ехидства.

– Нет ничего труднее, чем предугадать, что вырастет из твоего ребенка, – говорил Макс тоном человека, что провел многие годы, размышляя над этой проблемой. – Я бы на что угодно поспорил, что мой вырастет добросердечным парнем. Если его отец окажется на мели, ему потребуется помощь и он попросит сына подыскать ему работу, тот мигом откликнется. Но увы.

– Не пора ли нам уходить, папа?

– Нет, я разговариваю с Джимми Минти. Иди, если хочешь.

Майлз поймал взгляд официантки и знаком попросил счет.

– Может, Джимми и не был таким же одаренным, как ты, но уверяю тебя, он понимает, о чем я говорю.

Хотя Макс благоразумно употребил прошедшее время при повторном упоминании об интеллектуальной ограниченности Минти, морщины на лбу полицейского стали еще глубже.

– Видишь ли, Джимми, я попросил моего сына взять меня в помощники на покраску нашей старой церкви, мне надо подзаработать, чтобы уехать на Кис, но он почему-то не пожелал меня нанять. А ведь я по-прежнему лазаю по лестницам как обезьяна.

Положив пятидолларовую купюру на стол, Майлз поднялся:

– Ты уверен, что не хочешь, чтобы я подбросил тебя домой, папа? Я не стану за тобой возвращаться. И не трать попусту время, названивая в ресторан.

– Я и не собирался тебе звонить, – горделиво ответил отец. – К тому же Джимми Минти может меня подвезти на патрульной машине.

– Вообще-то это против правил, – сказал Минти. Он выглядел попавшим в ловушку, а когда Майлз поднялся, в глазах Минти мелькнула паника. Он оставался вдвоем с Максом, и он знал, что о них могут подумать окружающие: двое мужчин сидят на банкетке, тесно прижавшись друг к другу, и у одного из них крошки в бороде.

– О, конечно, – понимающе кивнул Макс и небрежно махнул Майлзу на прощанье; сам он производил впечатление человека, устроившегося на банкетке надолго. – Правила есть правила. Пусть они и дурацкие, а люди, нанятые исполнять их, еще дурнее, но что поделаешь? Закон есть закон. И нет такого закона, по которому родной сын не обязан помогать отцу в нужде, вот что я хочу сказать. Как и нет закона, который заставил бы его помочь.

Выйдя на улицу, Майлз сел в машину и включил зажигание в твердой решимости игнорировать стук в окно пончиковой. Отец, поставив на своем, теперь вносил поправки, поскольку доехать куда-нибудь ему все же было необходимо. В придачу он не успел раскрутить Майлза на “займ”. Сидя в “джетте” и притворяясь, будто не слышит отчаянного стука, Майлз подумал, что, вероятно, он понимает ход отцовский мысли лучше, чем сам Макс. А значит, нужно дать задний ход, вырулить с парковки и рвануть прочь. Преподать старику урок. Но благодарность Максу за то, что он от души поизмывался над Джимми Минти, пересилила, и, отбросив притворство, Майлз обернулся к окну. И мигом развеселился, ибо сцена в обрамлении оконного переплета дорогого стоила. Для того чтобы постучать по стеклу, Максу пришлось потянуться вперед, и его влажная пахучая подмышка оказалась на одном уровне с физиономией полицейского. Да, он был благодарен отцу за то, что он таков, каков есть, в полном согласии с проповедями Минти.

Плоской подошвой Майлз нащупал рядом с педалями под потертым ковриком металлическую неровность – очевидно, ржавчина добралась до ходовой части. Минти был прав на сей счет: надо было раскошелиться на антикоррозийное покрытие. Глядя, как двое мужчин выбираются из-за столика, Майлз сообразил, что Джимми Минти наврал про свет из окна заведения, бивший ему в глаза. Происходившее по ту сторону стекла виделось ясным и четким, как на картинах Эдварда Хоппера, и Джимми отлично мог все разглядеть. Глупая ложь. Мелкая и практически бессмысленная, и Майлз предположил, что это не столько вранье, сколько образ жизни, стратегия выживания в этом мире, и у него появилась еще одна причина – словно ему мало было – усомниться в правдивости всего, что говорил Минти за столом. Пока Минти расплачивался у кассы, а Макс покупал сигареты в автомате, у Майлза во рту возникло неприятное ощущение. К слишком большой дозе кофе примешался желудочный сок. Либо это привкус злости вперемешку со страхом. Майлз медленно сглотнул, норовя загнать поглубже то, чем бы это ни было.

Из ресторана они вышли вместе, и Майлз увидел, что оба разжились зубочистками.

– Ты молодец, Джимми, – донесся до Майлза голос отца. – Скажу тебе как на духу: по-моему, лучше иметь в сыновьях полного идиота, чем неблагодарного зазнайку.

Минти не сел в свой патрульный джип, но подошел к “джетте” и знаком попросил Майлза опустить стекло.

– Давай пройдемся немного, – предложил он конфиденциальным тоном.

– Мне пора вернуться в ресторан, – ответил Майлз.

– Это займет минуту, две.

– Да ладно тебе, – сказал Макс. – Я подожду тебя в машине. А ты иди посекретничай с Джимми Минти.

Майлз последовал за полицейским к его джипу. Минти жевал зубочистку, словно раздумывал, с чего начать.

– Не надо бы мне, но мы с тобой столько лет друг друга знаем… Я хотел сказать об этом в ресторане, но тут появился твой старик, и я не стал, чтобы его не волновать.

– Ты о чем, Джимми?

– Тут такое дело… По городу сейчас ходит много наркоты. Скажи брату, чтобы был поосторожнее.

Майлз мгновенно ощетинился, и задела его не столько предполагаемая виновность Дэвида, сколько подразумеваемая близость между ним и Минти.

– С чего вдруг Дэвиду осторожничать?

– Эй, я понимаю. Он – твой брат. Я просто говорю.

– Нет, Джимми. Что ты хочешь сказать?

– Я просто… ничего. Забудь. Я просто говорю. Умный поймет. – Он задумчиво перебросил зубочистку в другой уголок рта. У Майлза руки чесались выхватить зубочистку и запечатать Джимми пасть, проткнув этой тонкой палочкой обе губы. – И я все думаю, как бы переживала твоя мама…

Не бить же вооруженного копа средь бела дня в самом центре Имперской авеню. Майлз развернулся на каблуках и зашагал к “джетте”. Его внезапный демарш застиг врасплох отца, шарившего в бардачке. Это зрелище произвело непредвиденный эффект: Майлз двинул обратно к Минти, все еще стоявшему рядом с патрульной машиной.

– Послушай, – сказал он, – ты ничего не знаешь о моей матери, так? Поэтому прекрати упоминать о ней.

– Эй…

– Нет, заткнись и слушай, Джимми. – Ярость душила Майлза, кровь приливала к щекам. Выходит, тот привкус во рту появился не от страха, а от нарастающего гнева. – Ты… ничего… о ней… не… знаешь. Повтори так, чтобы я был уверен, что ты понял.

Джимми Минти побледнел.

– Эй, ладно. Я реально мало что о ней знал.

– Прекрасно. – Ярость Майлза поутихла, и до него дошло, что он перегнул палку. – Здорово.

– Не следовало тебе говорить мне “заткнись”, – сказал Минти. – По крайней мере, не на людях. Эта форма обязывает людей к уважительному отношению.

– Верно, – признал Майлз, краснея от стыда, но не желая раскаиваться: его гнев был справедливым. – Все верно, извини. Просто не делай вид, будто ты был хорошо знаком с моей матерью.

– Эй, я всегда считал ее потрясающей женщиной. Только это я и имел в виду… – Минти осекся, вероятно заметив, что Майлз опять свирепеет. – Я лишь говорю, что твоему брату надо быть поаккуратнее. Все в курсе, что он выращивает марихуану там у себя…

– Видишь? – сказал Майлз. – Вот в чем твоя ошибка. Не все в курсе. Я, например, нет. – Это было правдой. Наверняка Майлз не знал.

– Что ты так раздухарился, Майлз? Я пытаюсь по старой дружбе предупредить тебя и твоего брата…

– Нет, – перебил Майлз, он вдруг совершенно успокоился. – Я тебе не верю. Понятия не имею, зачем ты это говоришь, Джимми. И почему в последнее время я повсюду на тебя натыкаюсь. И почему мое имя всплыло в твоем разговоре с миссис Уайтинг в судебном здании… (Минти моргнул и отвел глаза.) Но я точно знаю, что ты заботишься не о моем благополучии. В этом у меня сомнений нет. Так что отныне, если хочешь оказать мне услугу по старой дружбе, держись подальше от меня и моей семьи. К твоему сыну это тоже относится. В Эмпайр Фоллз полно девушек. Он может выбрать любую, я не против. Только одна ему не достанется, и зовут ее Тик.