От Второго Иерусалима к Третьему Риму. Символы Священного Царства. Генезис идеократической парадигмы русской культуры в XI–XIII веках.

Очевидно, что Иларион противопоставлял титул кагана титулу василевса, который, вероятнее всего, по политическим мотивам не употреблялся на Руси. И если из самого текста «Слова о законе и благодати» такое противопоставление не вытекает напрямую, то оно реконструируется на основании дополнительной фактологии этого периода. «Таким образом, можно предположить, что формально для Илариона каган соответствует понятию царь»[35] [35]. Таким образом, мы видим уже на начальном этапе христианизации русского народа, что киевские князья заявляют свои претензии на титулатуру, которая, по их мнению, должна отражать равный статус с Ромейскими императора. Причем использование царского титула носит явно системный характер во времена крестителя Руси Владимира Святославича.

1.3. Крещение Руси и особенности церковной организации

В своих работах отечественный историк А.Г. Кузьмин полагал, что клир Десятинной церкви в XI столетии представлял собой определенное течение, противостоящее «византийской ортодоксии». Ратуя за самостоятельность русской церкви, клирики Десятинной церкви питались сочинениями и идеями, приходившими из славянских стран, прежде всего тех областей, где более и долее всего сохранялось влияние кирилло-мефодиевской традиции. Идейная борьба в XI веке не сводилась, однако, лишь к византийскому и собственно славянскому началу. Русь с самого своего крещения не стала просто византийской церковной провинцией, ученицей империи. Самобытность новой христианской культуры проявляется с первых десятилетий после крещения. Уже первые храмы строятся на Руси многоглавыми: София Киевская, Дубовая София Новгородская, Десятинная церковь. Подобное многоглавие есть отличительная и уникальная черта именно русской культовой архитектуры. Дополнительные факты заставляют нас по-новому смотреть на взаимоотношение Руси с империей Ромеев в этот ранний период христианизации. Во многих компонентах новой культуры просматривается желание древнерусского государства всячески подчеркнуть свою не только политическую, но и духовную независимость при сохранении канонического строя, выраженного, в частности, в подчинении киевской митрополии патриаршему престолу в Константинополе.

Важно отметить, что славянский алфавит, заимствованный из греческого унициала, есть по начертанию воспроизведение греческого шрифта VI–VII веков, но не шрифта греческого алфавита времени крещения Руси[36] [36]. Иными словами, Русь с самого начала заявляет о своей национально-культурной самобытности в христианской ойкумене. А.Г. Кузьмин в своих работах неоднократно указывал на интереснейший факт, не нашедший исчерпывающей интерпретации в работах отечественных специалистов. Русская церковная лексика в своих основных, базовых элементах всего эклезиологического обихода у нас скорее латинская, приобретенная, вероятно, посредством Моравии, и связана с миссионерской деятельностью Кирилла и Мефодия. Действительно, основная церковная лексика, связанная с утверждением новой веры, восходит не к византийским, а к германо-римским корням (слова «церковь», «пастырь», «поп», «алтарь» и др. пришли в русский православный лексикон с Запада). Но в том же виде эти понятия и обозначения имеются и у западных славян, в частности в сербо-хорватском языке.

Очевидно, что кирилло-мефодиевская традиция оказала большое влияние на западное и южное славянство. Но только на Руси сохранилось больше всего их сочинений, и связано это было с тем, что именно на Руси долгое время сохранялось почитание кирилло-мефодиевской традиции как принципа духовной независимости как от Константинополя, так и от Рима. Как правило, сочинения кирилло-мефодиевского круга отличал славянский язык. Кирилл, Мефодий и их ученики умели находить славянские обозначения для самых сложных богословских и философских понятий. Действительно, язык Евангелия, который используется в православном Богослужении, указывает на особую духовную развитость славянского языка уже в глубокой древности. Язык Кирилло-Мефодиевского Нового Завета, язык Остромирова Евангелия – несомненно язык высочайшей духовной культуры. Более тысячи лет мы познаем высокие духовные истины посредством высокоразвитой понятийной системы этого языка, которая не могла возникнуть одномоментно на пустом месте, а является следствием многовековой языковой и духовной культуры славянских народов.

Сама возможность службы на своем языке могла и должна была рассматриваться средневековым сознанием славянских народов, в том числе и русского, как особое Божие Благоволение[37] [37]. Еще одним важным составным элементом утверждения своей церковной независимости стал культ папы римского Климента на Руси. Идейные формулировки, заложенные митрополитом Иларионом в «Слове о законе и Благодати» о «новом народе», о Руси как «новом Израиле», о князе Владимире как о «новом Константине», формулировки, определившие собой тысячелетнюю парадигму русской общественной мысли, имели в качестве предтечи культ св. Климента папы римского. Папа Климент был сослан императором Траяном в город Херсонес в Крыму, где и принял мученическую кончину в 101 г. Мощи святого были обретены стараниями первоучителя славян св. Константином-Кириллом. После взятия князем Владимиром Херсонеса ок. 988 г. мощи были перенесены на Русь и положены в Десятинной церкви в Киеве, став одной из главных святынь Киева и всей Русской земли. Авторы древнерусских сочинений «Чудо св. Климента, папы римского, о отрачати», «Слова на обновление Десятинной церкви» именуют папу Климента «присным заступником» Русской земли, которая оказывалась под особым покровительством, как раньше Рим и Херсонес. Здесь мы вправе видеть еще одно яркое свидетельство становления воззрения, что с момента крещения Русь становится особым, избранным уделом истинной христианской веры, находящейся под особым покровительством наиболее чтимых христианских святых. «Эти сочинения сыграли, без преувеличения, выдающуюся роль в становлении древнерусской общественной мысли, отразив важнейший (возможно, даже начальный) этап в развитии “русской идеи” – обоснования особого места Руси в христианском мире как носительницы древнейшей христианской традиции, восходящей к апостольским временам. В какой-то мере древнейшие русские памятники “Климентовского цикла” предвосхитили знаменитую впоследствии идею Руси как “третьего Рима” – но не по схеме: “Рим – Константинополь – Москва”, а по иному пути, очерченному св. Климентом: “Рим – Херсонес (Корсунь) – Киев”»[38] [38]. Отечественные исследователи считают, что канон св. Клименту, возможно, послужил одним из источников «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона. Среди древнерусских источников, посвященных папе Клименту, обращает на себя внимание «Слово о перенесении мощей», стоящее особняком среди памятников «Климентовского цикла». «Слово» представляет собой в чистом виде кирилло-мефодиевскую традицию почитания св. Климента. Оно оказало существенное влияние на восприятие Климентовского культа на Руси, а его текст, особенно заключительная, 8-я глава, стал образцом для тех памятников «Климентовского цикла», которые возникли уже на русской почве. Стоит отметить, что св. Климент упомянут в этом памятнике как ученик не одного апостола Петра (как во всех без исключения греческих и переводных с греческого «Климентовских» текстах), но Петра и Павла. Эта особенность будет отличать и другие славянские по происхождению – в том числе и оригинальные русские – сочинения «Климентовского цикла». Безусловно, в этой своеобразной претензии преемственности от двух первоверховных апостолов св. папы Климента, учитывая его статус в качестве небесного покровителя нового христианского восточнославянского народа, уже отчетливо слышатся нотки избранничества Руси. Автор «Сказания об обретении славянской грамоты», вошедшего в летописные своды под 898 г., назвал апостола Павла учителем «словенскому языку», ибо Павел доходил до провинции Иллирия, где, по мнению средневековых книжников, уже в те времена обитали славяне. Его учительство славянским народам проходило и опосредованно через его ученика, апостола от 70-ти Андроника, чьими наследниками на ниве просвещения были св. Кирилл и Мефодий. Таким образом, традиция считать апостола Павла просветителем Руси приобретает черты устойчивой, шаблонной книжной традиции. Важным источником, отразившим особенности становления русского самосознания в эпоху принятия христианства, является Сказание об освящении в 996 г. киевской церкви Пресвятой Богородицы (Десятинной), сохранившееся в составе Пролога 1-й (русской) редакции в большом количестве списков. Необходимо отметить идейное содержание памятника, предвосхитившее линию митрополита Илариона и должное рассматриваться в одном контексте со становлением культа особого покровительства папы Климента Русской земле. «Содержащаяся в нем молитва князя Владимира по завершении строительства храма – одна из первых – именует русских людей, только что принявших Святое Крещение, “новыми людьми”, призванными Господом»[39] [39].

Идея «нового народа» как народа избранного уже в домонгольское время глубоко укоренилась в русском самосознании. Древнерусские сочинения о св. Клименте активно переписывались в XII столетии при князьях Всеволоде Юрьевиче и Андрее Боголюбском и входили в круг сочинений, с помощью которых обосновывались особые права князей Северо-Восточной Руси. Однако мощи св. Климента не были единственной изолированной святыней, вокруг которой создавался круг литературных произведений идеологического характера по обоснованию особого покровительства наиболее чтимых святых новому христианскому народу. Здесь мы должны обратить внимание еще на один весьма важный факт, получивший особое символическое звучание в период правления князя Владимира Мономаха в разрезе его византийской политики. Проложное сказание о перенесении на Русь перста св. Иоанна Крестителя «от десныа его руки» отражает событие, имевшее место в конце XI столетия. Особо чтимая христианская святыня была перенесена из Византии в Киев. Древнерусское сказание «прославляет св. Иоанна Крестителя как покровителя не только тех стран, в которых почивали его мощи прежде (Палестина и Греческая земля), но и Руси, причем Русь как “новый народ” через почитание святого оказывается в одном ряду с более древними христианскими народами… Целый ряд идей, актуальных для начального периода русского христианства, присутствует в этом тексте. Это и идея Руси как “нового винограда”, насаженного Господом»[40] [40]. Перенесенная в Киев святыня рассматривалась на Руси как важнейшая часть императорских инсигний – десницы св. Иоанна, используемой в обряде поставления на царство византийских василевсов. Об этом красноречиво свидетельствуют древнерусские источники. Согласно представлениям того времени, часть реликвии обладает всей полнотой свойств и святостью, которыми обладает реликвия целиком. Иными словами, Русь получает в свои руки важнейшую «коронационную регалию» императоров Ромеев. «По мнению Б.Н. Флори, посвятившего Проложному сказанию отдельное исследование, память о перенесении византийских инсигний на Русь при князе Владимире Всеволодовиче Мономахе… повлияла на складывание впоследствии знаменитой легенды о “Мономаховых дарах”»[41] [41].

Как мы видим, в этот период в древнерусской литературе складывается устойчивая парадигма о Руси как о «новом Израиле», как о святой земле. На Русь стали переноситься некоторые библейские пророчества. Многие племена, окружавшие Русь, начинают рассматриваться через призму этих пророчеств в качестве вековых врагов «народа Божия», в качестве духовных наследников «моавитян и аммонитян». Как мы уже указывали, вместе с библейскими пророчествами на Руси была усвоена и византийская эсхатологическая концепция истории, и понималась она на Руси в том смысле, что народ русский есть последний пришедший на службу Христу народ. Но, по слову Евангелия, «будут последние первыми, а первые последними» – (Мф. 20; 16). Именно эта идея составляет главный пафос «Слова о законе и благодати» киевского митрополита Илариона, который опирается в своих идейных построениях на слова Писания о том, что «…не вливают, по словам Господним, вина нового, учения благодатного, «в мехи ветхие»… – иначе прорываются мехи, и вино вытекает» (Мф. 9;17)… Но для нового учения – новые мехи, новые народы. Мы уже отмечали, что митрополит Иларион прославлял князей Владимира и бабку его Ольгу, принесших крест от «новаго Иерусалима, Константина града», и сего по всей земле своей «поставиша». Идея Руси как «новых людей», работников одиннадцатого часа (по евангельской притче: Мф. 20:1-16), пронизывает и другие произведения древнерусской литературы… в том числе и «Повесть временных лет», чему будет посвящен следующий параграф.

Во второй половине XI в. происходит оттеснение и культа Климента на второй план. С 80-х гг. XI в. на первый план выходит культ св. Николая Мирликийского Культ святителя Николая складывался при определенном духовном посредничестве Рима. Всеволод Ярославич при всей расположенности к Византии не мог отказаться и от самого тесного общения с Западом, поскольку его дочь Евпраксия стала супругой императора Генриха IV. Пиратская кража норманнами мощей Николая Мирликийского и перенесение их в город Бари в Южной Италии стала отмечаться на Руси как «Никола Вешний». И если Византия этого праздника не признала, то на Руси культ Николая Угодника приобрел даже большее значение, нежели в Риме. Теперь, со второй половины XI века по конец Московского периода отечественной истории, именно св. Николай Чудотворец, а не папа Климент стал восприниматься русским православным сознанием как особый покровитель и заступник Русской земли[42] [42]. Тема восприятия благой вести славянами от первоверховных апостолов Петра и Павла, тема небесного заступничества папы Римского Климента и Николая Чудотворца Русской земле в «Повести временных лет» будет дополнена сказанием об апостольской миссии Андрея Первозванного.

1.4. Тема «нового избранного народа» в «Повести временных лет»

Тема особого Божьего смотрения о будущем Русской земли особенно ярко звучит в «Повести временных лет». Тема эта открывается легендарным путешествием апостола Андрея на Русь. Благословение Киевских гор, еще пустынных, водружение креста на них – все это предвозвещало будущее духовное величие земли, на которой проповедовал Первозванный апостол. Для летописца важным был принципиальный момент, что благая весть на Русь принесена тем же апостолом, который проповедовал в Византии, будущем Константинополе. Таким образом, Русь услышала благую весть одновременно с будущей имперской столицей. Тема апостольской проповеди ставила Русскую землю в один ряд с иными землями, входившими в состав Римской империи, удостоившимися посещения и просвещения первыми учениками Христа. Мы не будем разбирать вопрос, насколько такое путешествие апостола Андрея могло соответствовать каким-либо историческим реалиям. Для нас важно, как это предание воспринималось древнерусским обществом после крещения при князе Владимире. Примечательно, что при жизни летописца Нестора в 1086 г. при великом князе Всеволоде Ярославиче и святителе Иоанне II Греке, митрополите Киевском и всея Руси, в Киеве был заложен женский Андреевский монастырь. В то же самое время Андреевский монастырь был устроен в Новгороде, а собор апостола Андрея Первозванного был возведен в Переяславле Южном. Эти факты красноречиво указывают на особое почитание на Руси Первозванного апостола именно в тот момент, когда велась работа по созданию «Повести временных лет».

«Очевидно, такое энергичное почитание святого апостола Андрея на Руси именно в те годы было особо поддержано митрополитом Киевским и всея Руси Иоанном II Греком, который по греческим источникам подтвердил подлинность древнерусского устного предания о Хождении святого апостола Андрея мимо Киевских гор по Днепру до Новгорода Великого»[43] [43].

Учитывая особое внимание, которое уделяли средневековые авторы священной символике, в том числе и числовой, нельзя обойти вниманием библейские реминисценции «Повести временных лет», связанные с числом «двенадцать». Священное Писание свидетельствует, что обетованная Господом земля была завоевана и поделена иудейскими племенами на двенадцать частей, населенных двенадцатью родами – коленами. Число «двенадцать» трижды фигурирует как основополагающий числовой модуль в описании этнической, региональной и династической составляющей общего и расширенного книжного понятия – Русская земля. Можно даже сказать, что летописец сознательно моделирует эту числовую фундаментальную основу, которая необходима ему для концептуального обоснования переноса благодатных даров с «Ветхого Израиля» на «Новый», воплотившийся на Русской земле под управлением одной династии. Читая строки Начального летописного свода, мы видим, что летописец достаточно точно определяет границы расселения именно тех славянских племен, которым суждено было принять крещение по инициативе князя Владимира и составить особый христианский русский народ. Этих племен или, вернее, племенных союзов двенадцать, и они охватывают огромную территорию. Это: 1) словене новгородские, 2) кривичи (с полочанами), 3) вятичи, 4) радимичи, 5) дреговичи, 6) северяне, 7) поляне, 8) древляне, 9) тиверцы, 10) уличи, 11) волыняне, поглотившие древних дулебов, и 12) белые хорваты Карпатского региона. У нас нет достаточного исторического материала, чтобы объяснить, почему именно в этих племенах древний летописец видел основу христианского русского этноса. Условно эти племена объединены наукой в «восточное славянство». Однако в наше время накопился многочисленный материал, который позволяет сделать заключение о том, что новгородские словене были близки по языку и антропологическому типу западным славянам балтийского поморья. Кривичи антропологически сближаются с соседними балтами. Белые хорваты, вероятнее всего, часть большого хорватского племени, нашедшего себе вторую родину на территории империи Ромеев. При этом, несомненно, все перечисленные племена имеют для современной науки определенные сходные черты в материальной культуре и антропологических признаках, которые позволяют видеть в них определенную и органическую этническую общность. Для летописца, не владевшего методами современного изучения лингвистических, антропологических, этнографических особенностей, эта близость должна была быть еще более очевидной. И это при учете того факта, что летопись фиксирует предание о том, что Радимичи и Вятичи вышли от «ляхов», т. е. от западных славян. Однако племя мазовшан, непосредственно примыкавшее к территории расселения волынян и дреговичей, ни русские летописцы, ни князья Рюрикова дома никогда не рассматривали как потенциальное племя или племенную территорию для включения в древнерусское государственное образование. При этом у язычников мазовшан и их соседей волынян кроме языка было наверняка много общего и в материальной культуре. Тем не менее это племя на Руси не считали «русским». Необходимо учитывать, что и борьбы за пограничные, населенные мазовшанами земли с польским княжеским домом не велось, в то время как за Червенские города региона этнической территории белых хорватов борьба киевских и польских князей велась напряженная, с переменным успехом.

Таким образом, мы можем констатировать лишь факт, что границы русского народа, объединенного правлением одной династии и крещеного в православие князем Владимиром, очень четко осознавались летописцем. Эти границы, уже как священные рубежи христианского народа в окружении язычников и иноверцев, будут очерчены через двести лет в памятнике древнерусской письменной культуры – в «Слове о погибели земли Русской». Итак, двенадцать славянских племен древнерусского государственного образования соответствуют двенадцати коленам Израилевым. Но священное для средневекового сознания число двенадцать в «Повести временных лет» не исчерпывается описанием двенадцати восточнославянских племен. Летопись сообщает нам о двенадцати сыновьях князя Владимира. Здесь мы можем усмотреть определенную мысль летописца о том, что князь Владимир выступает в роли праотца нового христианского народа, возглавляемого двенадцатью сыновьями крестителя Руси, уподобляясь ветхозаветным праотцам. Летопись донесла до нас двенадцать имен сыновей Владимира Святославича: 1. Святополк, 2. Вышеслав, 3. Изяслав, 4. Ярослав, 5. Мстислав, 6. Судислав, 7.Станислав, 8. Позвизд, 9. Святослав, 10. Борис, 11. Глеб и 12. Всеволод. Здесь не место подвергать анализу действительное количество детей князя Владимира. Достаточно вспомнить, что некоторые летописные списки знают и еще одного – Мстислава. Но это может быть и опиской переписчика. Нам важно, что летопись в этом перечислении сыновей князя Владимира продолжает моделировать идеологему о символическом преемстве Руси по отношению к «Ветхому Израилю», используя библейскую числовую символику. Владимир наделяет сыновей столами, создавая предпосылки для генезиса древнерусских феодальных княжеств. Сыновья Владимира занимают следующие столы: 1. Новгород, 2. Ростов, 3. Муром, 4. Смоленск, 5. Туров, 6. Владимир Волынский, 7. Полоцк, 8. Тьмутаракань, 9. Псков. Сам Владимир сидит в Киеве. Получается десять стольных градов. У нас нет сведений, какие города получили Станислав и Позвизд. Мы видим, что за пределами данного списка остаются два крупнейших древнерусских города – Чернигов и Переяслав. В дальнейшем картина древнерусских княжеских столов будет меняться, в число главных стольных градов дополнительно выдвинется Галич. После княжения Владимира Мономаха Русь распадается на двенадцать крупных удельных княжений. Дробление княжеств происходило и дальше, но изначальное число крупных княжений очень точно сопоставимо с числом детей князя Владимира и количеством восточнославянских племен, вошедших при крещении Руси в единый государственный организм. Это: 1. Новгородская земля, 2. Владимиро-Суздальское княжество, 3. Муромо-Рязанское княжество, 4. Смоленское княжество, 5. Полоцкое княжество, 6. Черниговское княжество, 7. Переяславское княжество, 8. Киевское княжество, 9. Турово-Пинское княжество, 10. Волынское княжество, 11. Галическое княжество и 12. Новгород-Северское княжество. Были времена, когда Муромский и Рязанские столы представляли собой разные княжения. Новгород-Северский тоже не сразу выделился из Черниговского княжения. Владимир-Волынский и Галич в конце XII – нач. XIII столетия объединились в одно княжение. До половецкого нашествия на земли Восточной Европы количество древнерусских княжеств дополняла Тьмутараканская земля. Дробление древнерусских княжеств продолжалось в домонгольский и послемонгольский период. Однако именно двенадцать крупных княжений раннего периода определили складывания двенадцати культурно-исторических областей со своей культурной спецификой, которые и в дальнейшем прослеживаются на землях Восточной Европы, несмотря и вопреки тому, что земли эти стали входить в разные государственные образования. Культурная специфика этих земель продолжала свидетельствовать об их органической связи с некогда единым древнерусским государственным организмом. Идейная парадигма раннего средневековья о новом народе – хранителе «Ковчега истинной веры» – во всей его органической племенной совокупности позволила населению, подпавшему под власть сначала Орды, а затем Литвы и Польши, сохранить свою сложившуюся еще во времена Владимира Крестителя этническую и конфессиональную самоидентификацию вплоть до Нового времени.

1.5. Создание новых сакральных топосов на Руси в киевский период

Важной темой в разрезе восприятия культурно-исторического наследия Византии на Руси является вопрос созидания и архитектурного обустройства новых сакральных топосов, которые призваны были «заместить» древние священные центры христианства на территории молодого христианского государства. Речь должна идти об устойчивой тенденции «translatio sacra sites» – переноса, ретрансляции с новой географической привязкой, образа священных мест христианской веры. «С распространением христианства в Восточной Европе в конце X–XI в. Киев, будучи ее главным цивилизационным оплотом и средоточием, не мог стоять в стороне от развития средневековой библейской экзегезы, христианской теологии и эстетики, где иерусалимской идее отводилось почетное место. Мистическая идея Иерусалима зародилась из рефлексий над текстами Ветхого Завета..»[44] [44]. Иерусалим символизировал для христианских народов место встречи Бога и его избранного народа. Как архетип священного города, он стал архитектурным образцом, который воплощался в памятниках сакральной архитектуры новой имперской столицы – Константинополя. «Представление о столице Византийской империи как преемнице Иерусалима основывалось на важнейшей для Ромейской империи идеологии концепции богоизбранности Византии – Нового Израиля. Бог пренебрег иудеями и взамен призвал к себе греков. Он даровал им священство и царство, а также Новый Завет, написанный на греческом языке. Эта идея отчетливо прослеживается, например, в послании константинопольского патриарха Фотия к армянскому каталикосу Захарии (862–876). В нем, в частности, утверждается, что построенный вторым Давидом, то есть святым Константином, Царьград, он же Константинополь, является «вторым Иерусалимом» – городом, в котором сбылось пророчество о непоколебимости Божьего Града: «Бог посреди его, он не поколеблется: Бог поможет ему с раннего утра» (Пс. 45:6)»[45] [45]. Немного забегая вперед, отметим, что именно в момент, когда эта незыблемость стала неочевидной, город Константина потерял в глазах христиан черты священного града, наследника Иерусалима. Этим была порождена новая волна «священной ретрансляции» Святого града христианской ойкумены. И случилась эта трагедия в 1204 г. Но к этому вопросу мы вернемся ниже.