Осень давнего года. Книга первая

– Так вот, о Секлетее Потаповне. Она действительно любознательна и очень интересуется наукой – разумеется, в тех пределах, которые доступны для нее при столь низком уровне образования. Эта, как вы понимаете, по природе очень неглупая женщина хотела бы знать и гораздо больше, но… Достаточно упомянуть тот факт, что она собрала дома большую библиотеку. Секлетея Потаповна постоянно читает, стараясь понять книжную, как она выражается, «премудрость». Особо отмечу: ведя себя подобным образом, вдова вызывает постоянные насмешки в свой адрес от знакомых кумушек-купчих. Да-да, тех самых убежденных невежд, которые одинаковы в любые времена. В 19 веке они, например, целыми днями только едят, спят да молятся.

– Что, и днем спят? Как детсадовцы? – поразился Сашка.

– Именно! Да и чем им еще заняться, чтобы убить время? Ведь, несмотря на умственную лень, они живые люди и погибают со скуки в своих четырех стенах. Но вот книгу в руки взять совершенно не в силах! Купчихи считают Секлетею Потаповну гордячкой, которая хочет быть умнее их, и упоенно сплетничают о вдове. Причем выдумывают о женщине самые безобразные небылицы – например, о том, что она колдунья и тайная чернокнижница. Потому-то Секлетея Потаповна, мол, и читает – а зачем ей еще это может быть нужно? Но в душе болтушки, конечно, завидуют товарке, хотя ни за что в этом не признаются – даже сами себе.

– А чему завидуют-то? – пожал плечами Сашка.

– Очень просто. Каждый тупица в душе понимает: мыслящие люди что-то ведь да находят в книгах. И явно интересное для них, даже увлекательное! – но, к сожалению, недоступное для глупцов. А это обидно! Вот поэтому неучи терпеть не могут людей образованных, да и просто стремящихся к знаниям – из зависти, разумеется.

Я вспомнила о Щуке. Действительно, он нас с Ковалевой ненавидит именно из-за того, что мы хорошо учимся и много читаем. Бедный Ленька, тяжело ему живется!

Сашка нахмурился и пробормотал:

– Ну, я это… В общем, беру свои слова обратно. Эта Секлестея – она продвинутая тетка. Я над ней больше не стебаюсь.

– И не Секлестея, а Секлетея, – поправила его Светка. – Сам научись говорить, потом над другими насмехайся!

Я заметила, что скворец встряхнулся и уже расправляет крылья. Нет! Нельзя его отпускать, не расспросив хорошенько о стране, в которой мы оказались.

– Погодите, пожалуйста, Кирилл, – мой голос звучал мягко-просительно, и скворец с готовностью замер на жердочке. – Люди здесь оказываются из-за своей неправоты, да? Вдова обманывала себя и других невольно, считая ложь правдой. Ну, якобы если покойный отец Мавруши собирался отдать ее за дряхлого Силыча, то так тому и быть. Но, получается, Секлетея Потаповна не особо и виновата, она просто руководствовалась старыми обычаями! К тому же женщина сама признала, что была не права. Тогда почему Секлетея Потаповна до сих пор здесь, а не улетает в свой город? Ее Нелживия не отпускает? Но почему? Ведь Мавруша теперь свободна, она больше не невеста старика, ее брак с Силычем не состоится.

Скворец прямо взглянул на меня глазами-бусинками:

– Опять хороший вопрос, Ирина. Ты верно догадалась. Если вдова отказалась от своей лжи, совершенной по недомыслию, отчего бы женщине не вернуться домой? Но увы! К сожалению, это была не единственная ее ошибка. Секлетея Потаповна нечаянно поддалась и другому заблуждению – гораздо более тонкого свойства. Видите ли, ребята, кривда умеет очень искусно притворяться истиной и привлекать на свою сторону доверчивых людей… Все дело в оттенках, почти неуловимых на первый взгляд. И вот уже ложь торжествует, а человек даже не догадывается об этом. Наоборот, он радуется, как милейшая Секлетея Потаповна, что способствует серьезным научным изысканиям… Я вижу, вы удивлены, друзья. Не спешите пока расспрашивать меня о второй промашке вдовы. Придет время – вы о ней узнаете! И даже, надеюсь, поможете женщине понять, что она по невежеству поверила одной бессовестной обманщице.

– А ее сынок-то тоже, выходит, наврал, если сюда прилетел, – подал голос Сашка, – к своей… хм-м-м… маменьке?

– Ты зря иронизируешь, Александр, – спокойно парировал скворец. – Подобное обращение к матери было обычным в 19 веке. Хотя, разумеется, оно было принято не в бедных слоях общества, а в основном среди дворянства, купцов и интеллигенции. А что? По-моему, звучит неплохо – ласково и почтительно. Насчет Порфирия ты не ошибся. Он действительно солгал, хотя считает себя правым и пока уверен, что иного выхода в сложившихся обстоятельствах не имел. Но его душа – душа честного человека – мучается из-за сказанной неправды, и потому мальчик здесь.

Светка резко подалась вперед:

– Есть еще вопросы. Да, Ир? – я кивнула. – Вы, Кирилл, сказали: мальчик здесь, потому что он кого-то обманул. И его мама, Секлетея Потаповна, прилетела в Нелживию из-за неправоты по отношению к Мавре. Которая, кстати, тоже явилась вместе с тетей – хотя и превратилась в кукушку. А под конец прибыл и Порфирий! Неужели в их городе никто не хватился трех пропавших людей? Вот исчезла средь бела дня, и ладно? Да Силыч, устав зря стучать в ворота к невесте, скоро выломает их! И дальше что? Старикашка забежит во двор и опупеет: дом исчез вместе с хозяевами! Представляю, какой получится скандал. О пропаже купеческого семейства тут же узнают все их знакомые. А Секлетея Потаповна, ее сын и племянница тем временем будут тут разбираться в своих ошибках. Хорошо, я допускаю: они их поймут и исправят. Но как семейству после этого возвращаться домой? Соседи сразу спросят: а где вы, голубчики, вчера были вместе со своим домом? В Нелживию летали, говорите? Понятно, мы давно подозревали, что Секлетея Потаповна – колдунья, а теперь убедились в этом окончательно. Не будем больше с ней знаться – а заодно и с Маврой и Порфирием! Может быть такое развитие событий, уважаемый Кирилл? И как дальше жить вдове, ее племяннице и сыну, если от них все отвернутся?

– А мы?! – закричала я. – Родители в Омске уже, наверное, с ног сбились, разыскивая нас! Мамы плачут, папы горюют, а найти детей не могут. Как их жалко, бедных, – у меня перехватило горло. – Но даже если эта история закончится хорошо: мы сделаем в Нелживии то, что должны сделать, и вернемся домой – как смотреть в глаза родным? Скажем: попутешествовали немного? Смотались по разноцветному тоннелю в одну волшебную страну? Думаете, мамы и папы нам поверят? Да они страшно расстроятся оттого, что их дети оказались наглыми врунами! Не может быть, Кирилл, чтобы Вы не понимали: мы не сможем, оказавшись дома, оправдать перед родителями и учителями свое нынешнее отсутствие там.

Светка спросила со слезами в голосе:

– Лучше скажите прямо, Кирилл: нам не суждено возвратиться на Родину? Мы останемся в Нелживии до конца жизни, да?! Как Секлетея Потаповна, и Мавруша, и Порфирий?

– А также Рыба, Антоха и Паха, – мрачно добавил Саня.

Скворец задумчиво почесал себе лапкой клюв. Мы, затаив дыхание, ждали ответа. А черный умник не торопился. Казалось, Кирилл был удивлен. И точно! Покрутившись на одном месте и заглянув в глаза каждому из нас, птица протянула:

– Ну, вот… Пр-ризнаться, др-рузья, я не ожидал от вас такой явной несообр-разительности. Р-разумеется, человек, попадая в Нелживию, вовсе не покидает места, в котором живет. Это его неспокойная душа летит сюда, желая познать истину. Знайте: душу до конца обмануть нельзя. Она глубоко чувствует правду – и постоянно ищет ее, даже когда мы сами этого не хотим. Часто бывает, что людям спокойнее и, самое главное, выгоднее обмануть себя, прикинуться жертвой обстоятельств и судьбы. Дескать, не соврешь – не проживешь. А души в это время страдают невыносимо! Им больно и тяжело, они мечутся внутри нас, призывая отказаться от лжи и обратиться к правде. Но многие стараются не слышать их, не желают признаваться в собственной низости – а любая ложь, конечно, низость. Именно из-за обмана – вольного или невольного – и происходят многие беды человечества. Соврать, как правило, бывает безопаснее для собственной шкуры и спокойствия, чем сказать правду! И что тогда делать душе? Лететь сюда и освободиться от кривды. Есть еще один очень важный момент. В обычной жизни, пока душа еще не возмутилась и не умчалась от своего хозяина, она вместе с совестью составляет одно целое. Вы понимаете: душа и совесть – добрые подруги. Это главное, что есть у нас. Без них люди – просто жующие разумные животные. Но вот когда души, незаметно от живущих на Земле, устремляются к истине, совесть становится отдельным существом, крылатым и абсолютно независимым, то есть…

– Птицей, – дружно подсказала мы со Светкой.

– Да. И теперь совесть не дает душе забыться. Она говорит подруге правду прямо в глаза, будит ее. Здесь, в Нелживии, совесть свободна. Она поступает так, как считает нужным, помогая душе отыскать истину. Странно. Я думал, что вы уже давно догадались об этом – еще там, в гостях у вдовы, когда Ирина объяснила Александру: кукушка для Секлетеи Потаповны – то же самое, что я для вас.

– А вот скажите, – влез Иноземцев, – почему вдове известно, что кукушка на самом деле – ее племянница, а Вы нам не хотите рассказать о себе?

– Откровенно говоря, хотелось бы, чтобы мои подпечные без посторонней помощи догадались, кто сопровождает их по Нелживии под личиной скворца. Надеюсь, это когда-нибудь случится. Что еще?

– Ну… – Ковалева громко пробарабанила пальцами по столу. – Мне вот непонятно, почему здесь не хочется ни есть, ни пить, ни…

– Наоборот, – помог ей Сашка.

– Да. Но теперь до меня дошло: душам это все не нужно, – протянула Светка. – А наши тела сейчас в Омске, не заметив улета душ, ходят себе, едят… Даже обидно как-то! И получается, у гостей Нелживии разные птицы?

– Конечно. Ведь люди тоже разные. В сущности, все мы птицы, – непонятно закончил Кирилл и взмахнул крыльями.

– Погодите-погодите, – тщетно пыталась я остановить скворца, – а что Вы там еще раньше говорили про прилет сюда? О том, что с нами тогда случи-ило-ось!

Последние мои слова прозвучали зря. Кирилл их не услышал, потому что уже растаял вдали. Вот, так я и не успела расспросить проводника! До чего же шустрая птица наш гид. Раз – и скрылась из глаз! Ага, интересно… Почему у моих друзей смущенный вид? Сашка, опустив глаза, ковыряет засохший бугорок эмали на столе, а Ковалева наблюдает за ним так преувеличенно-внимательно… Ужасно хочется стукнуть их обоих по макушкам, чтобы очнулись! Но я, конечно, подожду. Не будет же Иноземцев отскребать всю краску от столешницы, устанет когда-нибудь – и вот тогда… А подружка моя тоже хороша, сидит красная как рак и помалкивает. Интересно, долго ли это еще будет продолжаться?!

– Слушай, Ир, ты не сопи, – миролюбиво предложила Светка и откинулась на спинку скамьи.

– И не жми на мою ногу, – поддержал ее Сашка, поднимая на меня взгляд. – Ну да, Костина. Есть кое-что еще. Мы просто не успели об этом сказать.

Я поспешно убрала туфлю с его ступни. Надо же, совершенно не заметила, что давила Сане на поврежденное место. А мальчишка терпел, бедняга.

– Да ты не парься, Костина. Нога уже почти не болит. Но совсем перестанет, как я понимаю, только когда мы тебе все расскажем. Да, Ковалева?

– Да, Иноземцев, – ехидно подтвердила Светка. – И когда ты научишься звать нас по имени, а не по фамилии? Где твоя вежливость? Постоянно грубишь, как… Щука.

– Ну, ты и сказала! – возмутился Сашка. – С кем меня сравнила, подумай.

Я замахала на них руками, чтобы друзья не успели разойтись, и заметила:

– Вы, по-моему, сильно отклонились от темы. Еще и Ленечку вспомнили, не видать бы его еще сто лет! Кажется, вы забыли мне сообщить какую-то важную вещь – но не пойму какую. Мы же постоянно были вместе. Что я могла пропустить?

– Видишь ли, Костина, – неуверенно начал Сашка, но спохватился: – То есть, конечно, э-э-э… Ира…

– Вот как трудно мальчику нормально к девочкам обращаться. Он просто чуть не помер от натуги, – заметила Светка. – А еще стихи читает про кристалл души…

– Я?! Читаю?!

– Да ладно уж, успокойся – я успела рывком усадить на место вскочившего Санька. – Ты лучше о деле говори.

Иноземцев сердито косился на Светку. Я постучала ладонью о столешницу, чтобы он не отвлекался. Но мальчишка не реагировал, а только возмущенно пыхтел. Моя подружка улыбнулась и начала:

– Понимаешь, Ириш, мы действительно не разлучались. Но ты впала в обморок и была не в себе, помнишь? Так вот. Это произошло почти сразу после того, как мы…

– Полетели в школе по коридору.

– Да погоди, Саня. Понимаешь, Ир, ты глаза закатила и вся обмякла…

– И голову набок свесила.

– Да. Ну, мы сразу тебя и схватили под руки, потому что впереди был дверной проем, и нас туда несло. А ты почему-то оказалась чуть выше нас, и тебя бы обязательно стукнуло головой о косяк, если бы мы…

– Не дернули тебя вниз и не удержали.

– Не перебивай, Санек! В общем, миновали мы школьную дверь. Все вроде бы благополучно, несемся дальше над землей. Внизу дома так и мелькают. Потом из города вылетели. Видим, под нами поля, деревушки, леса, дороги. Вокруг, конечно, эти спирали завиваются…

– И трясет так, что мама не горюй!

– Я вцепилась тебе в руку и думаю: «Или я с ума сошла, или это сон. А может быть, все сразу. Не умеем мы летать! Что происходит? Надо это немедленно просечь, иначе…

– Иначе нашей Ковалевой жизнь не в жизнь!

– Конечно, Иноземцев! Папа говорит, что четкий анализ – моя сильная сторона и что в трудных ситуациях надо обязательно размышлять! Сам-то ты…

– Молчи, Ковалева!

– Еще чего! Ну вот, лечу я себе, лечу… С одной стороны ты висишь, уронить Ирочку боюсь, а рука уже дико устала! С другой круги эти пестрые вьются, стараюсь на них не смотреть. А то, думаю, вдруг голова закружится? И Саня нас, двух девчонок, не удержит? И свалится дружная компания с высоты вниз…

– Да куда можно было свалиться, Ковалева умная? Нас же внутри этой трубы и несло!

– Ты посмотри на него, Ир! Как ты, Санек, теперь спокойно рассуждаешь, в беседочке сидя! А тогда…

– Не рассказывай…

– Ха, еще чего! Ну вот, несется троица дураков непонятно куда. Мне на Саню даже глянуть некогда. А страшно – просто до щекотки в мозгах! Хорошо, думаю, хоть один мальчик со мной и Ирой… летит. Может, сообразит, как нам на землю спуститься. И голову себе ломаю: в чем прикол? Как вышло, что мы прямо из школы взяли и в небо усвистели? И не понимаю!

– И от этого головой трясу и ногами дрыгаю! – мальчишка в притворном ужасе выкатил глаза. – Происходит катастрофа. Сама Ковалева – и не понимает!

Я слегка хлопнула его ладошкой по лбу, чтобы не мешал Светке рассказывать. Подумать только, что пережили мои друзья! А мне, получается, повезло. Или нет? Ведь я не видела полета – а он был, судя по всему, довольно интересным…

– Погоди, Иноземцев, сейчас до тебя очередь дойдет, – зловеще протянула моя подружка.

Сашка поежился и отвернулся. Забавно! Что же он такого выкинул по дороге в Нелживию?

– Понимаешь, Ир, я от страха уже не могла по сторонам смотреть, а только вперед уставилась и кричу: «Если перестану думать, то конец! Я мыслю, значит, я существую!» Знаю от папы: это сказал один древний ученый – не помню его имени… И вдруг слышу – ты представляешь? – Санек запел!

Светка хихикнула, а Иноземцев густо, до свекольного оттенка, покраснел. Я очень удивилась новым сведениям о Сашке, потому что ни разу, за все время нашего знакомства, не видела его поющим. Иноземцев даже в школе на уроке музыки только губами шевелит – а сам ни звука. Непонятно почему, кстати, – петь так весело и легко!

– И что же ты исполнил, Сань? – с интересом спросила я.

Тот вцепился пальцами в волосы и нагнул голову к самой столешнице.

– Ира, ты не поверишь, – заявила Светка. – Это был «Жаворонок». Ну помнишь, такая грустная-грустная песенка?

Я пожала плечами. Ковалева удивилась:

– Не знаешь? Странно. Это старинная вещь, ты такими интересуешься.

«Несообразное что-то, – подумала я. – Где старинная вещь, а где Сашка?»

Светка лукаво покосилась на Иноземцева и предложила ему:

– Хочешь, спою?

Саня вскинул голову и погрозил моей подружке кулаком. Ковалева, ясное дело, не испугалась. Видно было, что ее разбирает смех. Но Светка сдерживалась, чтобы еще больше не расстраивать Сашку. Что же это за «Жаворонок»?

– Видишь, Санек, – с преувеличенной заботливостью протянула Ковалева, – Ира не понимает, что ты тогда пел. Надо ей помочь!

Подружка выскочила из беседки, сложила руки перед грудью, очаровательно улыбнулась. Предложила нам:

– Слушайте, как это было, – и запищала:

Лейся, песенка моя,Песнь надежды сладкой…

– О-ох, – простонал мальчишка и крикнул: – Перестань!

Светка пожала плечами и вернулась в павильончик. Взглянув на несчастного Иноземцева, Ковалева села за стол и воскликнула:

– Санек, не переживай! Конечно, мы с Ирой не знали, что ты любитель русских романсов…

– Чего-о?

– То, что ты спел по дороге сюда – русский романс, – хладнокровно констатировала Светка. – Причем исполнил ты его весь, до конца, хотя и дрожащим голосом. И еще руками водил в разные стороны – плавно, как на сцене. Скажи честно, ты в вокальном кружке занимаешься?

– Ты что, Ковалева, мыло ела? Нигде я не занимаюсь! У меня нет музыкального слуха. Это моему отцу сказали, когда я еще в садик ходил. Наша пианистка брякнула папе, что я визжу диким голосом и не умею попасть в мелодию. Приказала, чтобы я на утренниках молчал, когда все поют, только рот открывал. Вот с тех пор я и разеваю его беззвучно.

– Странно, – протянула Светка. – Почему пианистка решила, что у тебя слуха нет? Ты пел совершенно правильно. И так звонко, задушевно даже! И… красиво, Санек, честное слово, хотя голос у тебя дрожал. А почему, кстати? Ты испугался, что ли?

– Да, испугался, Ковалева! Струсил я! Довольна?

Сашка перевел дух и уткнулся взглядом в столешницу. Кажется, он еще больше покраснел – просто малиновый стал, как мамин берет…

Светка постучала себе по лбу пальцем:

– Дурак. Мне-то с чего быть довольной? От твоего признания? Думаешь, мы с Ирой над тобой смеяться будем? Ну, и балбес! Да я сама от страха не знала, что мне делать: или глаза зажмурить и вопить, или в уме шахматную задачку решать! Так ты оттого и пел, Санек, что боялся?

Сашка вскинул глаза и недоверчиво спросил:

– А вы точно надо мной стебаться не будете?

Мы с подружкой молча затрясли головами, уверяя, что не будем. Иноземцев еще чуть передохнул – на этот раз с облегчением – и заговорил:

– Да, я испугался. Подумал, что нам капец пришел. Понимаете, я ведь даже на самолете никогда не летал. А тут! И сам куда-то несусь, и вы рядом в воздухе болтаетесь. А я мужчина. Значит, должен решения принимать, – так мне отец всегда внушал. Но я не знал, что делать! Как приземлиться и спастись? Вы девчонки, вам бояться можно. А мне нельзя, я действовать обязан! А я закоченел от страха, вцепился в руку Костиной и думаю: «Хорошо, что Ирка без памяти и не видит ни этого полета, ни моей паники. Девчонка сейчас точно истерила бы по полной! Она ведь нежная у нас, чувствительная до опупения». Извини, Ира, но я так думал. Уж если говорить правду, то всю, до конца. Но тогда может показаться, что я вроде как рад был твоему обмороку? Нет, Ира! Мне очень жалко тебя было. Только бы, думаю, Костина сейчас не очнулась и с ума не сошла от ужаса! Она ведь даже не поймет, как мы в небе оказались. Как, думаю, там Ковалева? Шахматистка, конечно, покрепче Костиной, но ведь тоже девчонка! Хочу голову к ней повернуть, а не могу: застыл с перепугу. Но глаза кое-как скосил! Смотрю, а Света гордо голову подняла и вперед смотрит. Еще и сердится, орет, вылупив глаза. Но что именно – разобрать не могу. Свистит же все, трещит вокруг!

– Значит, я сильно вопила? – усомнилась Светка.

– Да, Ковалева! Но это и очень хорошо оказалось.

– Чего хорошего?!

– А того: тебе не до меня было. «Вот здоровски! – думаю. – Шахматистка тоже не видит, как я боюсь за нашу летящую компанию». Ну, и… отпустило меня немного. Чувствую, руки-ноги задвигались. Может, прикидываю, попытаться затормозить? И вниз ринуться? Тогда мы вырвемся из колец и на земле окажемся. Может, сильно хлопнемся, но это лучше, чем нестись куда-то до бесконечности.

– А если бы мы разбились? Тогда что? – с любопытством спросила Светка.

– Не знаю, – буркнул Иноземцев. – Я об этом не успел подумать. Я… А, ладно! В общем, стал сдуру вниз смотреть. Короче, место выискивать, где бы нам упасть можно было. И наконец-то понял, на какой огроменной высоте мы находимся. Тут уж меня затмило не по-детски! До сих пор это был не страх, а просто мелкая тряска. Как поплыло все перед глазами! Я вроде бы вообще дышать перестал, и тьма на меня навалилась…

– И вот тогда ты, Саня, петь начал, – посочувствовала я. – Да?

– Наверное. Но я не помню! И песенку ту не знаю, про которую Ковалева говорила, даже не слышал ее ни разу. И сказал же, не пою я давно, с пяти лет!

Мы немного помолчали, и я дипломатично предложила:

– Знаете что? Давайте этот вопрос пока замнем для ясности. Но ты, Саня, точно пел, – Светлана врать не будет.

– Конечно! – подняла брови моя подружка. – Да я и не могла бы обманывать, даже если б захотела. Вы помните, где мы? Сейчас бы сразу после моих слов или ливень пошел, или беседка обвалилась. Поэтому, Санек, не сомневайся. Ты пел, как курский соловей. Заслушаться можно было, тем более, что и порхали мы тогда… ха-ха, словно птички, действительно – между небом и землей.

– Но послушай, Ковалева! – возмутился Иноземцев.

Я отмахнулась от него:

– Сейчас не время спорить. Появились новые ребусы! И мы их пока, между прочим, не разгадали. Ты лучше, Саня, поведай, что дальше было.

Иноземцев нахмурился:

– Ну… Я же сказал: затмило меня. Как досюда донеслись, вообще не помню. Но вот когда над этой страной зависли, я уже очухался. Смотрю, внизу красота: зелень, речки блестят, озера голубеют. А мы с Ковалевой по-прежнему Костину под руки держим, и она все еще бледная, с закрытыми глазами. И тут я вспомнил, что боялся! Меня сразу как кипятком ошпарило! Чувствую, краснею, потому что Ковалева на меня смотрит и смеется, а это до того обломно… Значит, думаю, она заметила, до чего мне страхово было….

– А я смеялась из-за «Жаворонка». Ты, когда его пел, очень напоминал Зайца из «Ну, погоди». Ну, когда он в телевизоре от Волка спрятался. Ты так же жестикулировал и глаза заводил. Просто звезда вокала! Давай, Санек, рассказывай, что ты еще выкинул, пока мы в воздухе над камнем болтались. А то молчишь, скромник.

– Ох, Ковалева, – сжал кулаки Иноземцев, – вредная же ты! Могла бы хоть про этот косяк не вспоминать при Костиной!

– Почему? Я хочу знать все, что тогда произошло, – заявила я. – Свет! Может, ты скажешь правду, если Саня секреты разводит?

– Точно! Вот пусть Ковалева тут и расчесывает про мои дела. А я слушать не буду. Пойду лучше прогуляюсь чуток, а то мне сидеть не месте надоело.

Сашка вскочил со скамьи и вышел из беседки. Оглянувшись по сторонам, он обогнул большой куст сирени и скрылся за ним. Светка проводила мальчишку веселым взглядом и начала:

– Ну вот, слушай. Когда мы долетели до голубого камня – а я его сразу заметила, он ярко блестел внизу! – цветные спирали куда-то исчезли. Остался только воздух вокруг – чистый и будто чуть мерцающий. Мне стало совсем не страшно и даже интересно: куда это мы попали? Было ясно, что путешествие закончилось. Мы живы, не упали и не разбились. Значит, все хорошо. Вот только ты, Ир, пока остаешься в обмороке. И еще непонятно, как на землю попасть!

Светка засмеялась, а мне стало зябко. Да, наверное, к лучшему, что я не видела момент прибытия в Нелживию. Если уж мои друзья – а они люди, в общем, неробкого десятка – пережили жуткий страх… А что было бы со мной? Вдруг бы Ира Костина и правда того – с глузду сдвинулась? Так сказал папа, когда очень рассердился на меня: мы со Светкой в позапрошлом году, зимой, решили проверить свою выносливость и вышли на улицу в летних платьицах и тапочках на босу ногу. А было минус пятнадцать! Погуляли мы, правда, недолго – всего минут пять, но и они показались двум «полярницам» на морозе вечностью! Возвращавшаяся с работы соседка ахнула, увидев посиневших дурочек, и закричала: «Света, Ира, немедленно домой!» Мы с облегчением вбежали в подъезд. Но, конечно, при этом делали вид, что нам этого совсем не хочется! Что закаливание только-только началось, но вот противная тетя Рита взяла и помешала нашей разминке на свежем воздухе! Заскочив в квартиру к Светке, мы долго отогревались горячим чаем, а дрожать перестали, кажется, только через два часа. Но не забывали деланно возмущаться и ругать соседку! Какие же мы врушки были тогда, друг перед другом хвастались дутой смелостью! Вечером, конечно, тетя Рита заявилась домой и ко мне, и к Светке и все рассказала родителям. Что было после, не хочется вспоминать… Вот тогда папа и сказал, что если я, уже давно выйдя из ясельного возраста, сделала подобную глупость, то…