Суровый дегустатор

От души все то шло, от души…

Научится он хлеб печь – научится. Возьмет еще быка за рога: всегда ведь так было!

III

Ладно – коль из церкви вышли, чертыхнуться уже можно (хоть и все равно грех): ну какой, к чертям, там из Овсова еще повар? Сидел бы он себе в матросах, от греха подальше! Он вообще-то Роману тогда – три года назад – о том же и сказал. И честно сознался: запахов он, к тому же, не слышит.

– Не чую носом – вообще!

Оно и вправду так было: неведомо отчего, но уж лет, наверное, пятнадцать – двадцать, как жил Овсов без обоняния. Скорее всего, из-за самолечения родительского, когда по детскому насморку чего только в нос не закапывали… Трюма, опять же, с вечной их мерзлотой, да и пылью целлюлозной. Так, или иначе, но по сему факту о выгодной такой профессии – повар судовой – сроду трюмный матрос и не помышлял. Хоть, об элементе в ней творчества недюжинного всегда задумывался, и завидовал в душе…

– Это ерунда, – просто и ответственно заверил Рома, – на кухне ты никогда один не будешь – кто-нибудь тебе да подскажет.

Ой ли!

И прошлые кулинарные по жизни опыты особого оптимизма не сем поприще не внушали. В четвертом классе они начались, когда замыслил однажды мальчонка, со школы вернувшись, запеканку с вермишелью запросто заворганить: мать пару дней назад делала – страсть, как вкусно! Великое ли дело: нашел в столе макароны, высыпал полпачки на сковороду, сверху три яйца разбил, да газ разжег.

Не очень съедобным, понятное дело, блюдо юного кулинара получилось. Вернувшийся чуть позже из института брат открыл мальчугану Америку: все макаронные изделия сначала отваривать надо… Всегда! В воде – подсоленной чуть.

О том, что яйца вкрутую нужно варить десять минут («А можно и больше – чтоб уж точно!»), Овсова жена друга, спасибо, просветила – в неполные уж тридцать лет. А в возрасте Христа он уже поджаривал макароны на винном уксусе – было дело! «Прошибся» в магазинчике на склонах Канарских гор. Он там шабашил тогда, в отрыве от караулившего судно в порту экипажа, но с полного ведома и согласия его большинства (кому по очередному возвращению, за вахты «шабая» несомые, премиальных от того заслуженно перепадало), по всему острову. Вот и ухватил в очередной раз, евро-центы трудовые экономя, в магазинчике, где чуть печальный взгляд продавщицы Кармен неизменно его привечал, маленькую бутылочку масла оливкового: полкой ниже она полуторалитровых бутылок подсолнечного масла стояла. Вернувшись в апартаменты отеля «одного ключа» (однозвездочного), в котором плиткой ванные облицовывал, на угловой кухоньке своего номера принялся за готовку. Отварные (как брат учил!) макароны, что были на обед, на сковороде поджарить чуть – хоть какое-то в меню разнообразие!

А запахов-то тогда уже не чуял!

Что дело неладно, «чухнул» Овсов лишь тогда, уксус винный сизым дымком на сковороде подгорать начал, а макароны к ней прикипать накрепко. Тогда только с этикеткой и разобрался: какие там оливки – то гроздь виноградная изображена!

Впрочем, макароны получились вполне себе – с пикантной кислинкой: нет пределов поварскому творчеству полета!..

Но, Рома приснопамятный нужное зерно три года назад в его душу проронил. После первой их ночной выпечки, стал уже он Овсова подкарауливать – хлеба испекать залучать: «Знания закрепить же надо! Надо теперь тебе самому от начала до конца несколько раз выпечь». И усаживался в очередную ночную выпечку на табурет низенький: «Все – теперь я только смотрю: сам все делай». Раз, да другой, а потом уж Овсов, на вахты уповая, и скрываться от Ромы начал. И вот как-то во время очередной выпечки Рома и спросил серьезно:

– А почему, если у тебя так получается, да нравится тебе это, в повара не перейдешь?

– Так, – опешил Овсов, – это ж учиться года два, или три надо!

– Какой там! Месяц индивидуального обучения в школе нашей мореходной – шесть тысяч рублей за удовольствие… Ну, и продукты свои на занятия будешь приносить.

– Да, это-то ерунда! А что – так дешево отделаться можно?

– Может, сейчас подорожало чуть… Сходишь пару раз на занятие индивидуальное, рыбу какую-нибудь на экзамене комиссии запечешь – все дела!

Не сильно тут Овсов Роме поверил – в халяву такую невиданную, но в голове отложил. А когда пошел после рейса лучшей морской доли в крулингах торгового флота искать, то один клерк сходу заинтересовался:

– Вот вы пишете, что хлеб умеете печь. А нет у вас корок каких-то поварских – пусть и левых даже?

– Нет.

– Жаль… А то бы мы вас сейчас сразу в рейс отправили.

Прямиком из крулинга того в мореходку Овсов и отправился. Как говорил Рома, два ровно раза с пожилой преподавательницей они и встретились на занятиях, котлеты по-киевски, да рыбный пирог сгоношив. Накормили, вместе с другими экзаменуемыми, комиссию до отвала – вот и «корки» судового повара нежданно-негаданно Овсов заполучил – заимел. И увлекся теперь новым в жизни ремеслом не на шутку. Поваром, правда, сходу идти отказался: «Надо еще присмотреться». Три рейса еще бравым матросом отходил, на камбуз, правда, по сговору с поварами шастая: помочь где-то, глянуть, рецепт записать. В последнем рейсе – так и вовсе: вдвоем повара на месяц остались, так он – после вахты в цеху своей – каждый день по два часа помогал: картошку ведрами чистил, лук с морковью, а за то доверяли ему постучать отбивные, или блины попереварачивать. Ну, а к этому рейсу уж насмелился…

IV

В море поспешили выйти двадцать девятого декабря – промедление было чревато: могли бы экипаж собрать уже не полностью, и так у немалой уже его части ближе к праздникам все чаще наблюдалась частичная утеря координации движений и полная, порой, потеря речи.

Пашка свалился еще в канале: «Качает». Овсов, как мог, приободрял товарища: «Все, абсолютно все морской болезнью болеют – только, кто-то в большей, кто-то в меньшей степени. Тот, кто говорит, что он не болел никогда морской болезнью – попросту врет! Так что, тебе надо просто-напросто этот момент пережить». На что пышногрудая Алена заметила свое: «Я лично никогда морской болезнью не болела!».

Вруша, оказывается!..

А Полина, когда нарезал он на полдник салат, приблизившись, молвила почти умоляюще:

– Только ты меня не бросай тут одну, ладно?..

Не бросит – он морской болезнью по-настоящему почти уж четверть века назад переболел. Не в первом, кстати, рейсе.

Пашка встал на второй день: «Все – прошло, вроде… Полина, я за вас отработаю!». Овсов готовил полдники и пек, под чутким Полины взором, хлеб. Что получался все-таки не т о т – Овсов и сам это прекрасно чувствовал. Он думал над этим все время – он таков был по натуре: когда вставал вопрос по работе, Освов «черепил» над решением до победного, в ущерб всему прочему, что его в этой жизни, с радостями ее включая, окружало. Но, иначе он не мог – таким уже сложился: не переделать! Но, да ведь как же иначе – сейчас хороший, пышный хлеб, что обязан он все же начать печь, стоял на пути всего будущего – так получалось!.. Зачем его сюда и взяли! Размышляя все, практически, время над причинами «тяжести» хлеба, Овсов интуитивно еще пока понял: по своей торопливости Полина не дает тесту как следует подняться – расстояться. Поэтому, и получается он «тяжелый».

Надо было выждать момента самостоятельной выпечки – когда бы Овсов мог остаться с тестом наедине.

Благоприятный момент выдался на третьи сутки.

– Так, ну что, Полина (шеф-повар велела называть себя именно так; Овсов, правда, в чутко улавливаемые моменты подхалимничал все же именем-отчеством: так, то ж для пользы дела!), сегодня, наверное, надо ночью хлеб выпечь – на завтрак еще хватит, а на обед уже не остается…

– Давай, если надо. Ключи у тебя есть!

Ключ, по Полине, был у каждого. Как у каждого повара была здесь отдельная каюта: за своих шеф-повар «рубилась» не на шутку. И сразу Овсову с Павлом сказала: «Если кто-то что-то вам начнет по поводу нашей работы высказывать – не спорьте, не ругайтесь, скажите мне: я найду, как мне с этим человеком поговорить – урезонить».

В десять часов вечера Овсов явился на камбуз. Не без некоторой, сознаться, внутренней дрожи – хоть и едва ощутимой: все-таки, в первый раз он совершенно самостоятельно, без чьих-то глаз, но и без помощи, будет сейчас печь хлеб.

Не робей, старина! Ты все, ведь, по сути знаешь – иди спокойно и внимательно по знакомой цепочке, не оступайся, не дергайся… Вот и пришел момент – быка за рога! Только от тебя теперь все и зависит, все в твоих, только, руках – вот и запусти в них, почувствуй уверенную силу…

И дрожь та тоже нужна – чуточку: она предвкушение борьбы грядущей.

Он проделывал все спокойно и четко, не спеша, но поспешая, старательно. Терпеливо дав только тесту расстояться и в деже дважды, и в формах лишние, в общей сложности, сорок пять минут – урок школьный…

– Ну что, – встретила его, явившегося на камбуз теперь к десяти утра, Полина, – как без меня, так, хороший хлеб получается?

Совершенно отчетливо звучал в ее голосе ревнивые нотки упрека.

Но, если и вправду так!..

– Да нет, Полина Владимировна, просто случайно совсем и получилось.

Для Хлеба он соврал: прости, Господи!..

– Пусть чаще так случайно получается, – подала голос с моечной Аленка.

Она уже становилась его союзником.

В следующую ночь Овсов смело добавил ко времени подъема теста еще четверть часа: по пять минут в каждой расстойке.

– Ну что, – Полина встретила его утром на самом пороге камбуза, и, преградив дорогу, с незнакомым еще Овсову живым блеском в глазах, заговорщицки понизила голос, – ты, парень, попал!.. И хорошо попал – до конца рейса.

– Спускался только что второй штурман, и сказал: чтоб такой, как сегодня, хлеб до конца рейса теперь был – не хуже!.. Так что – давай: руки уже не меняй – я больше к тебе с хлебом не лезу.

И понесло грешного!..

Каждую теперь ночь приходил он на камбуз в одиннадцатом часу, и предвкушение соприкосновения с некоей тайной, вторжение и овладение ею, будоражило его душу уже при повороте ключа в двери. Он тщательно и бережно мыл руки с мылом – тем предстояло пробовать сейчас температуру воды, плавно и даже нежно перемешивать в этой воде дрожжи, сахар и соль. Спустя два часа им предстояло ловко и умело разложить тесто по хлебным формам. И когда поднимется оно в них до чудесной своей высоты, не мешкая загрузить формы в печь. И тут уж не прозевать: выключить среднюю дверцу через девять, а верхнюю и нижнюю – через десять и одиннадцать минут соответственно – а то сгорит. Помощница печь исправно сделает свое дело, и еще через час с милым слуху стуком будут падать из опрокидываемых форм свежеиспеченные, желто-золотистые боками и коричневые верхушками, булки мягкого, свежего хлеба…

Теперь накрыть их сначала простыней, потом черным целлофаном, что распускал Овсов, полосуя большие мешки под мусор, и уж сверху – ватным одеялом: все, пусть остывают. Целлофан, что покроется обязательно теплыми каплями с одной своей стороны, надо будет обязательно выдернуть через час с небольшим. И повесить тогда сушиться на ручки верхней дверцы печи – как флаг: новая выпечка закончена! Ну, и продавить, напоследок, пару-тройку булок сквозь одеяло: какие мягкие удались!

С целлофаном – это его Полина научила: чтоб влага оставалась в хлебе, и не был тот сухим.

Вот этого никто из предыдущих пекарей, самого Рому включая, не знал: спасибо Вам, Полина Владимировна!

А заводил он тесто всегда с молитвой. Впрочем, творил свою молитву за ночь он несколько раз – пока трижды подходило тесто, успевал он и овощи на завтра шеф-повару почистить и картошку на суп порезать (входило это в прямые его обязанности), и палубу – по очереди с Пашкой – до блеска помыть-подраить. Ночь – она долгая…

– Я почти сорок лет в море хожу… Но такого хлеба я еще не ел!.. Дашь мне с последней выпечки домой булочку?

V

– Смотри, смотри! – Аленка, ухватив за самый краешек кусок пористого хлеба, трясла его перед носом Полины.

Стала она теперь Овсову первым на камбузе другом, и защитником даже от Полины. Впрочем, защита теперь Овсову вряд ли требовалась: в безусловной теперь «уважухе» в экипаже он был – за хлеб, главным образом. Впрочем, Полина в самом начале говорила ему:

– Если ты такой хлеб делать будешь – тебе здесь все простят: даже если и полдник какой-то закосячишь… И для камбуза всего: хлеб – половина нашего дела. Может быть, и бо́льшая. С плохим хлебом любой – как бы хорошо обед сготовлен не был – хорошим обедом уже не будет. И наоборот: они же рыбу себе солят, строганину делают – все с хлебом… Да, твой хлеб можно и просто так – как блюдо есть.

А ничего, ведь, Овсов особенного не делал – просто, все делал с любовью (ну, и еще, конечно расстойка – по самое «не хочу»). Разве мог живой Хлеб ответить ему иным?…

И это полуночное постижение хлебной тайны переметнулось теперь на все судовое бытие Овсова. Он уходил с камбуза в пятом часу утра, обязательно видясь с Аленкой – просто получалось так, – а иногда и с Полиной («Ну что моя пчелка?»), приходил опять к двенадцати, а если были сдобные булки – мягкие и пышные, так полюбившиеся всем, – то и к девяти. В пять часов дня, раздав полдник и помыв за собой все кастрюли – сковороды, уходил ненадолго опять – чтоб вновь явиться через несколько часов для свершения своего священнодействия: «Хлеб пошел печь».

– Андрюха… Ты вообще спишь когда-нибудь, или нет? – спрашивал страшно скупой на какую-то похвалу (равно, как и на продукты) второй штурман.

Второго штурмана боялась даже Полина.

А Овсова несло! Несказанно… Энергия, рождаемая от великого, хоть и неприметного постороннему глазу действа, передавалась и на его полдники, что шли подчистую на «ура!». Салаты, жареная рыба, запеканки, пиццы, даже обычные каши – все выходило просто замечательно. Про булочки мягчайшие уж не говоря – их с еще горячими канючить приходили. Сам себе Овсов объяснял это просто: по народной примете кому постоянно везет? Новичкам, и дурачкам: поэтому шансов у удачи проскочить с какого-то бока Овсова не был никоих.

– Сегодня с утра Поля так Пашку чихвостила! – полушепотом сообщала ему как-то Аленка. – Говорила: «Вот, посмотри на Андрея – все в руках горит!».

Аленка была уже самым закадычным Овсову на камбузе другом (ближе только был «земеля» Александр, что в порядке полного исключения и полной же конспирации получал от земляка пекаря дрожжи, сахар и даже изюм для бражки), и частенько просто выручала: тонкий её локоток Овсов всегда чувствовал рядом. Просто, они оба были настоящими моряками, для которых своя судовая работа и обязанности превыше себя самого.

Таких уже оставалось мало.

А Пашка тоже работал отменно и с душой, радуя экипаж восточным своим пловом и гарнирами – из Средней Азии был он родом. Только что, с котлетами никак поладить не мог – жесткими выходили. Овсову приходилось товарищу тоже частенько помогать – поневоле. Забросит Пашка мясо в большущую, за неимением казана, кастрюлю, поставит на плиту поджариваться на тихом огне, и умчится весело. Вот Овсов, чертыхаясь, за коллегу то мясо помешивать и не забывает. А потом уж с плиты отставляет – сгорит же! Прилетает дружище, и с щенячьим восторгом докладывает:

– Воробьев от мачты отлеплял!

Зачем и как Пашка «отлеплял» – сгонял чаек, что тесным рядком сидели всегда на опущенной грузовой стреле в ожидании свежей, с поднятого трала, рыбы?.. Значит, надо ему было! Серьезное, вообще-то занятие – какой тут плов для экипажа?!.

Вот Пашка-то, по восточному своему коварству, ключик к сердцу второго штурмана и подобрал. Прознал, что тот «печиво», как говорила Аленка – выпечку любит. Да и стал отдельным порядком тому чебуреки лепить, да жарить.

– Ох, смотри, Пашка! Побьют тебе за это морду! – предупреждала его Полина. Чувство равенства и справедливости, воспитанные в ней в советские времена, оставались очень сильны, работая и сейчас на пользу всего экипажа.

Через Пашку-то, как подозревал Овсов, то дело тогда и затеялось…

VI

Был вечер Великой субботы и рейса почти уж конец. Как что-то толкнуло Овсова чуть раньше обычного прийти на камбуз печь хлеб. Еще домывали после ужина посуду Аленка и кастрюли Пашка, здесь была и Полина. Виделось – шеф-повар была в каком-то сомнении.

– Слушай, – обрадовалась она Овсову, – заходил только что Игорь Викторович, говорит – куличи нужны завтра на чай.

– Куличи? Зачем? – уже начинал заводиться праведным гневом Овсов. – Завтра по меню у нас бисквитные пирожные: народ их ждет, они всегда на «ура!» идут! Так, какого рожна мы должны меню менять?!

– Ну, – встрял Пашка, – он говорит: завтра не такой праздник, чтоб пирожные давать. Надо – куличи.

– Елки-палки, да куличам этим кто рад-то будет? Говорю же – народ бисквитов ждет – вот и будет им праздник! А что Пасха – так яйца крашеные же будут на завтрак! – уже не на шутку распалился Овсов. – Так что пошел бы этот Игорь Викторович!..

Хорошо, что в этот момент тесто на хлеб не поднималось – упало бы безнадежно.

– Ну, и правильно! – махнула рукой Полина, которая и сама за пролетарским крепким словом в карман по случаю сроду не лезла. – Все – пошла я.

Остывавший Овсов задним умом подумал, что Пашка вышесказанное передаст второму штурману в течение получаса, да, ну и пусть: пусть туда же валит – вместе с корешем своим!.. Хоть, в общем-то, и прав штурман – какая Пасха без куличей?

Но, оставить народ без пирожного тоже было никак нельзя – любили моряки штуку эту нехитрую. Два коржа промазываешь между собой вареньем, сверху – крем масляный со сгущенкой; из баллончика кондитерского четыре розочки вывел, на четыре части разрезал – вся недолга: четыре пирожных готово! Эстетически выдержанных, и на вкус во рту тающих. Поэтому и ждут их всегда, по меню пальцем прослеживая: «Та-ак, это какого числа будет?».

А Овсову в эту ночь хлеб печь…

Вспомнился кстати тут ему еще тот самый, с Ромой рейс. Когда шеф-повар решил блеснуть своим мастерством: «Я сам испеку куличи». И испек!.. Ковриги, в два пальца высотой, сырые внутри.

Выждав, когда покинет камбуз и Пашка, Овсов решительно подтянул Алёну за локоток:

– Алёнушка, у тебя есть эти… Красители цветные?

– Посыпка цветная!.. Есть! – Алена направилась к своим ящичкам сбоку от посудомоечных ванн. – Но, три пакетика только осталось: белый, синий и красный… А ты чего, – она понизила голос, – куличи делать собрался?

Он кивнул – минуту назад он решение уже принял.

– Только, Алён, Полине сейчас не расскажи, ладно!

Та развела руками: «Могила!».

С такой и в разведку можно идти!..

Да чтоб всем тем пусто было – сделает в эту ночь Овсов и хлеб, и куличи – не пацан он здесь, чай! Правда, достоверного рецепта теста на куличи не знает, но поздно теперь пасовать: заведет точно такое, как на булки, и в формах хлебных испечет. Полина ему еще в начале рейса предлагала: «Вот, во время шторма – чтоб булочки не катать, так ты и загружай тесто прямо в хлебные формы!». Он так ни разу не поступал – ему фигурная лепка и печение булочек сами по себе несказанное удовольствие доставляли. Но вот теперь – придётся…

Он работал споро, рационально и четко – ни промедлению, ни ошибке этой ночью места не должно было быть. Едва «разбросав», во втором уже часу, хлебное тесто по формам, он тут же вымыл дежу и завел тесто сдобное… Хлеб был испечен к трем, и Овсов сразу расставил и смазал формы на разделочном столе – на хлебном места уже не хватало.

И вот тут он допустил единственную – вынужденную – ошибку: он разложил сдобное тесто на куличи внеостывшие еще толком формы.

Он сделал сахарный сироп, оставив, как учила Полина, его на подогреве на плите. Поставил под руку и разомкнул на «товсь» пакетики с цветной посыпкой из ананаса. За ним сегодня был еще и полуночный завтрак в половине четвертого утра – для сменяющейся с вахты смены. Спасибо Полине – яйца в луковой чешуе она отварила заранее.

И когда пришла пора вытаскивать и опрокидывать формы, он чуть не взвыл от досады: первая форма упорна «засела» обеими своими булками, и он понял свою ошибку!..

Но, отступления уже не было – сейчас бы оно явилось поражением и, если бы не перечеркнуло, то поставило знак вопроса над рейсом всем…

Сильными, но тонкими своими руками он подхватил с полки шпатель. Обычный строительный шпатель, каким он перелопатил за свою жизнь не одну, верно, тонну клея и раствора. Здесь же этот инструмент был приспособлен ему для снятия остатков теста со стенок дежи и тестомесильного «венчика». И этим шпателем он начал воистину хирургически отделять спекшиеся со стенками форм булки.

Безнадежно загубленными – что разломались в результате – оказалось лишь две булки: будущих куличей, если разрезать одну булку на щедрые четыре ломтя, на экипаж хватало!

Теперь осталось только споро смазывать верха сахарным сиропом, тут же посыпая цветной посыпкой: дело хоть и поспешное, но вполне уже посильное и подконтрольное…

– Блин, – это Игорь Викторович, спустившийся к полуночному завтраку, зашел почти бесшумно сзади, – тебе же, Андрюха, и хлеб сегодня надо было печь!

Явился с повинной! Когда уж все разгребли тут.

– Да, нормально все, Викторыч – справились!

Нужен, ведь, был пасхальный кулич, все равно нужен…

Он дождался верную Аленку, чьи и без того поблескивающие всегда глаза засияли не хуже подсыпки цветной: она ведь тоже приняла участие – не подсыпкой, но поддержкой.

– Алён, режьте пасхи на завтрак – в тарелку вместе с яйцами, наверное, да?.. А на полдник так и остается – бисквит.

– Слушай, – Полина преградила ему дорогу днем на том самом месте, что вопрошала в первый, тогда, раз, – ты на меня не обижаешься – что я на тебя тогда – поначалу – кричала?

– Да нет, Полина, – совершенно искренне в это светлый день, с придыханием отвечал Овсов, – кричали, значит, тогда надо было это мне. Без того крика, гладишь, и хлеб бы такой мы печь не начали, верно?

– Слушай, – при первой возможности оттеснила в уголок пекаря Алёнка, – ну, это было вообще!.. Заходит Полина, со сна еще, а тут весь стол куличами уставлен: «Ну, ни………. себе!». Все утро – только о тебе разговор.

А куличи у Овсова спрашивали еще на полднике…

Через три недели вернулись уже домой. Майским рассветным утром. И за суматохой кают и коридоров камбуз оказался абсолютно пуст. И Овсов, присев на маленькую зеленую скамеечку, прощальным взглядом оглядел то пространство, на котором он постиг тайну и одержал одну из главных в жизни побед. Со светлой грустью осознавая прекрасно – такого больше в жизни не будет: в одну реку два раза не войдешь.

Он делал здесь одно из самых святых в это мире дел: только рождение ребенка на свет есть выше и святее.

Он отчетливо понял теперь такое главное и очевидное, что нутром чувствовал и раньше, но добраться до которого в круговерти рейса просто не мог. Что был его хлеб, если бы не пекся для людей.? Для тех, что ели его, насущный, в дни сурового морского бытия, для тех, что его ценили. Для них, конечно, Овсов старался, а они ответный позыв души своей благодарностью посылали. Вот и восходили, и пеклись хлеба те такими – для таких людей!..

Повзрослевший на целую жизнь, что уместилась в четыре этих морских месяца, он поднялся со вздохом, но вышел в камбузные двери легко и не оглянувшись.

Оливье с квашеной капустой

Если бы не те кислые физиономии (которые так и подмывает рожами назвать – правильно будет), что вижу я теперь по нескольку раз на дню с интервалом в четыре часа, так бы наверное и не докопался до истины: кто виноват в той приснопамятной мне истории, и почему все именно так закончилось?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.