Механический бог

– Ага. Главное – не перепутать. Короче – игра на комплексах и тройная мораль.

– Звучит как-то неэстетично.

– А на деле не лучше – отработка самой низкосортной кармы.

Мы еще с полчаса изучали листовки разных комьюнити, и в конечном итоге прониклись каким-то подобием брезгливого отвращения к этим, искажающим чистую этику Цитадели, организациям.

Вернувшись домой, перед тем как лечь спать, я размышлял о практике осознанности, и видимо размышления мои как-то перенеслись на сон. Сновидения были яркими, а во время самой глубокой фазы сна, когда обычно ничего не снится, я снова увидел кошмар.

Это был кабинет. Уютный. Но что-то было не так. Я не помнил, как попал сюда. «Скоро начнется занятие, – понял я – мое первое занятие в пси-корпусе». Должна прийти Хлоя, затем Макс и другие ребята. Но никто не приходил. И внезапно я ощутил страшный грохот. Возникло чувство, словно в самом механизме реальности что-то сдвинулось, и время начало замедляться.

Глядя на «картину» происходящего, я начинал отчетливо различать отдельные мазки, которые сами по себе не имели никакого смысла, и не являлись чем-то конкретным. Казалось, я чувствовал сам холст, по которому ползали мои мысли, ставшие при таком интенсивном различении огромными и тяжеловесными. Затем, вглядываясь в отдельные переплетения «нитей» реальности, формы начали разбираться до частиц. Часть ума пребывала в шоке, а другая вопрошала: «этого ли я хотел на своем пути?»

Минуты разоблачения казались ужасающе болезненными. Ум каким-то чудом выживал в этой чудовищно густой интенсивности и подкидывал мысли: «…это точно не от Бога. Хотя, препятствия на пути – естественны…. – закаляющие испытания… Круто. Очень круто. Слишком. Но гордиться тут не чем. Просто хаос частиц. Механическая жизнь, которой остро недостает тепла и любви».

Глядя на составные импульсы переживаний, я переставал ощущать сами переживания. На уровне частиц – не было ни человека, ни его ума. Затем время остановилось… и неожиданно поплыло в обратном направлении как бы на ускоренной перемотке. Все движения казались дерганными, мгновенными и хаотичными, словно жизнь состояла из кратких слайдов, между которыми случались примитивные механические колебания одноклеточных протоплазматических ложноножек и псевдоподий. Здесь не было места для личности с ее социально-культурными нагромождениями, а были только примитивные, низкоуровневые процессы, стаявшие в основе человеческого существования.

Чтобы не переживать ужаса, ум впал в оцепенение. Я наблюдал, как бездушные механизмы жизни делают свое дело. Затем, по мере приближения к моменту, в котором я себя впервые по-настоящему помнил, время снова начало замедляться. Это было похоже на какой-то космический нерв, привязанный тягучей лентой к определенной временной точке. Он никак не мог преодолеть своих пределов и рвался в разные стороны. При этом я как бы носился по холодной безличностной бесконечности, в которой существовала только одна мельчайшая точка спасения. Каким-то чудом я находил эту точку. Затем меня снова отбрасывало на безумные расстояния с несусветной скоростью. И я снова и снова находил единственную точку спасения.

По мере очередного замедления времени, я был все ближе и ближе к началу – к тому моменту, когда начал помнить себя в тот памятный день в библиотеке перед первым занятием с наставником. Я почувствовал, как приблизился к нему, но не остановился, чтобы переключить ход времени, а до сих пор продолжал медленно двигаться, пересекая черту беспамятства, и ощущал, как все мое существо заполнялось изумлением и страхом, словно я подбирался к чему-то настолько невообразимо величественному, что мог быть поглощен им как пылинка смерчем. Затем, я проснулся.

«Да что же такое происходит? Какой-то ужас…»

Посреди ночи я заварил травяной чай и около часа бодрствовал. Сидя на диване, я гладил кота и размышлял.

Обычно, думал я, жизнь кажется такой обычной и привычной. А все потому, что я прячусь от нее в забытьи. Прячусь равно до такой степени, чтобы показатель ее аномальности не выкидывал меня из зоны комфорта. Для чего же тогда люди придумали сакральные знания? Видимо, чтобы появился способ говорить о безусловной реальности. Ведь все учения – лишь очередная рационализация ума, чтобы объяснив необъяснимое, ум успокоился, расположившись поудобней на очередных иллюзорных опорах своего мировоззрения. Учениями ум заполняет пробелы собственной несостоятельности, чтобы сделать жизнь знакомой. Правду говорят – «незнание блаженство». Даже не представляю, как можно действовать, и контролировать на таком низком уровне. И надо ли? Может, правы люди, уповающие на Волю Господа? Может и не надо практиковать осознанность до таких «высот» и разоблачать происходящее? Может, правы верующие, кто утверждает, что медитация не от Бога? Может быть…

Правильно говорят – «от себя не убежишь». Даже, когда на событийном уровне все более-менее в порядке, карма штырит, а ум колбасится – я непрерывно распиваю коктейль ужасающего счастья. Растекаясь по моим жилам, он преломляется в тысячи переживаний.

Затем я снова лег спать. Под утро мне приснился наставник Рафаил в белой льняной одежде с золотым поясом. Он улыбался, от его лица исходило свечение, а за спиной были сложены огромные белые крылья. И я на мгновение снова почувствовал себя счастливым. «Какая интересная проекция… – думал я прямо во сне».

Ответственность

За день до озарения (записано неделю спустя)

Это последнее с Вальтером занятие я помню как «сейчас». Впервые за полгода наставник решил выгулять нас на поверхности. Мы сели в скоростной экспресс, по внутреннему убранству, напоминающий купе мирского поезда. Стены и потолок обрамляла какая-то благородная разновидность древесины. Окна прикрывали густые складки занавесок. Вдоль стен были расставлены длинные в форме нескольких соединенных кресел полосатые диваны, усыпанные толстыми подушками. На одной из стен висел какой-то старинный навигационный механизм в круглой деревянной оправе. В центре купе стоял массивный стол с полированной поверхностью и ножками в форме когтистых лап хищника. Несмотря на тесноту, в интерьере ощущался уют и некая холодная торжественность.

Мы расселись на мягких диванах вдоль стола. Вальтер занял почетное место с торца на высоком стуле. Когда экспресс двинулся, он подождал с минуту, пока мы перестанем ерзать на местах и заговорил:

– Порой, нам приходится действовать вынужденно, не по своей воле, а потому что так надо, потому что мы – бедные несчастные жертвы обстоятельств, живущие по принуждению. Этот трюк мы проделываем, чтобы обвинить во всех неприглядных обстоятельствах своей жизни кого-нибудь другого, только бы не себя…

Вальтер уперся локтями в стол, опер подбородок на сложенные в замок пальцы, сосредоточенно посмотрел в сторону занавесок и продолжил:

– Мы снимаем с себя ответственность за свою жизнь, чтобы не сталкиваться с горькой правдой о себе, как о никчемной слабой личности, которая избегает трудностей и вместо того, чтобы решать свои проблемы, предпочитает строить из себя жертву обстоятельств, которую нужно по справедливости пожалеть и вознаградить за понесенный ущерб. Жертва – это человек, который выбирает думать, что у него нет выбора, но есть обязательства, которые связывают его по рукам и ногам. Жертва действует, не когда хочет, а от безвыходности, когда вынуждают обстоятельства, когда жизнь припирает к стенке. Все от такого человека чего-то хотят, ждут чего-то, в то время как он сам действовать и работать не хочет, а хочет только веселиться и развлекаться. И все, что препятствует его потехе, рассматривается как одна большая вынужденность, которая заставляет вылезать из привычного болота. В городах на поверхности так живут почти все – люди выползают по утрам из многоквартирных муравейников на плантации многочисленных офисов, заводов, учебных и прочих учреждений, потому что у них нет выбора, а есть только принудиловка, с которой мирянин всю свою жизнь тянет лямку, не понимая, что таков его личный выбор.

– Я не понимаю, – возмутилась Анна, – вы что, против труда?

– Не понимаешь, – согласился Вальтер, – я совсем не против труда.

– Тогда о чем вообще речь?

– О том, что никто никому ничего не обязан и не должен, а вся эта вымученная рабская подневольность происходит до тех пор, пока человек не увидит, что он сам ее создал, – Вальтер сделал акцент на «сам». – Пока вы не принимаете ответственность за себя, за свои переживания и свои решения, вы остаетесь пассивными жертвами обстоятельств. И признавать этот обидный факт отказываетесь, потому что он – унижает ваше раздутое самомнение.

Анна нахмурилась, но ничего не ответила.

– Жертва не умеет действовать. Она ждет, что все сложится как-нибудь само собой – как-нибудь обойдется, уляжется и обустроится без ее активного участия. Но как-то почему-то обычно ничего толкового само собою не случается. Почему-то чаще всего для конструктивных перемен необходимы сознательные усилия. Чудеса, наследства и другие дары судьбы я в расчет не беру. Речь идет о переменах, которые мы создаем сами своими сознательными решениями. Ничего не изменится, пока вы сами не начнете делать свой сознательный выбор.

– А почему мы можем не захотеть делать этот выбор? – спросил Давид.

– Потому что делать свой выбор – страшно! Это – большая ответственность! – Вальтер расширил глаза, изображая испуганным взглядом большую ответственность. – Это – слишком по-взрослому. Ведь куда проще забыться и увязнуть в привычном болоте, погрузиться в заботы, отупляющие повседневные развлечения, и не высовываться из аквариума обыденности просто потому, что реальность может оказаться слишком реальной в сравнении с вашими фантазиями о себе и своих достоинствах.

– Вальтер, а вы случайно не собираетесь нас в лесу оставить? – поинтересовался Макс.

– Если бы за это не наказывали, уже давно бы оставил… на недельку-другую.

Экспресс остановился.

– Приехали, вылезаем.

Мы вышли на небольшую каменную платформу, и прошли к элеватору. Пол в лифте к моему недоумению порос густой зеленой травой, а стены испещряли темные пятна. Поднявшись, мы оказались на поверхности, и как всегда внезапно слепящий солнечный свет ударил своим сладким теплом в глаза. Когда зрение вернулось, я обнаружил, что стою вместе со всеми посреди бескрайней травяной поверхности, залитой косыми розово-золотистыми лучами низкого вечернего солнца. Прохладный ветер волнами развевал темно-зеленый травяной океан – будто огромный призрак – он с безудержной свободой носился по безбрежной вечерней степи.

– Какая красота, – восхитилась Анна. – А как свежо! – ветер крал окончания ее слов.

– А мы далеко от Цитадели? – обеспокоился я.

– Далеко, – удовлетворенно ответил Вальтер.

«Слава Богу, в теле есть датчики, – мне было тревожно в этой чужой и далекой от повседневной жизни местности. Наверное, так же чувствуют себя европейские туристы на экскурсии с гидом в какой-нибудь Внутренней Монголии, – подумалось мне».

Наставник порыскал в траве, и приволок складные стулья, обернутые камуфляжной пеленой. Видимо он не впервые проводил здесь занятия.

– Вопросы по услышанному есть? – спросил он, когда мы расселись.

– Похоже у меня блокировка, – сказал Давид. – Не могу понять, разве решать привычные заботы – не является достойным занятием для отца, мужа, сына и просто человека? Конечно, при этом не особо высовываешься, как вы сказали, из «привычного аквариума обыденности», потому что есть работа, у кого-то – дети, за которых люди несут ответственность. О какой такой реальной реальности вы говорите? Это же и есть реальность!

– Как-то ты Давидик, совсем не въехал в тему, – сказал сурово наставник, – тупишь конкретно, – усмехнулся он. – Про блокировку, правда, верно заметил. Речь ведь не о заботах, а сознательном выборе…

– Ну, давайте тогда все расслабимся, – сердито перебила Анна, – и это будет наш сознательный выбор! Как это по-взрослому прийти домой и сказать своей семье: «я больше не собираюсь тешить себя фантазиями, что я вам нужна, и что я достойный отпрыск. Больше я не выполняю никаких семейных обязанностей в этом привычном болоте. Теперь я занимаюсь своей жизнью. Ведь это мой выбор! Я самостоятельная!

– И срали мы на работу – с высокой горки! – хохотнул Макс.

– Дело в том, – заговорил Вальтер так тихо, что приходилось прислушиваться, – что человек, заводя семью, поступая на учебу, или устраиваясь на работу, как раз и делает тот самый сознательный выбор, за которой мог бы нести ответственность.

– Значит, – заметил я, – речь даже не о выборе, а о том, насколько сознательно он принимается.

Вальтер кивнул. «Как все-таки приятно, – подумал я, – когда с тобой соглашается наставник. Вот они искушения… Вот она гордыня…»

– Мы страшно привязываемся к привычному образу жизни, – продолжил Вальтер, – к тропинкам, которые исходили вдоль и поперек, потому что на них, мы можем почувствовать себя продвинутыми юзерами – царями ничтожных кубических сантиметров комфорта. Мы избегаем ответственности и обвиняем других в собственных неудачах, чтобы продолжать тешить свое самолюбие раздутой самооценкой, которая разлетелась бы в щепки при столкновении с реальными трудностями.

«Да, – подумал я, – в очередной раз все сводится к самооценке. Как же я люблю ее завышать. Дай только повод почувствовать себя крутым и востребованным. А потом с этой иллюзией расставаться унизительно и страшно».

– Страшно делать сознательный выбор, – сказал Вальтер, будто отвечая на мою рефлексию, – когда этот выбор сталкивает с истинным положением дел, когда грозит разбить вдребезги ваше ложное величие. И вот именно в такие моменты вы капитулируете, спасаетесь от реальности бегством, снимаете с себя ответственность за свои промахи, и становитесь жертвами обстоятельств.

Небо становилось пасмурным. Ветер усилился – он вожделенно играл длинными распущенными волосами Анны, безвольно колыхавшимися за ее спиной.

– А как становятся жертвами обстоятельств? – спросил Макс. – Это похоже на какой-то очень хреновый самообман.

– Все самообманы сводятся к проекциям, – ответил Вальтер. – Когда, к примеру, плохой танцор отказывается признавать факты, он начинает философствовать и рационализировать: никто не понимает его изящного искусства, коварные туфли ему жмут, партнер по танцу – кривоногий, хитрый пол – скользкий, злые завистники мешают. Тему рационализаций помните?

– Помним, – обиженно ответил Давид, и все захихикали.

– Подменяя факты вымышленной чепухой, дилетант пытается сохранить свою завышенную самооценку нетронутой, потому что ему проще раздражаться, закрываясь от фактов, нежели принять истину, которая грозит унижением ложного величия, и разрушением красивых иллюзий. Любитель не виноват в плохом качестве своей работы, ведь на самом-то деле он – «мастер», как он сам считает. Просто его недооценили, сегодня он оказался жертвой какой-то злополучной случайности – что-то ему помешало, попутало и сбило с пути, поставило препятствие перед ним, и он оказался в безвыходном положении.

– Бедненький… – Макс сделал плаксивое лицо.

– Именно так человек отказывается брать на себя ответственность, и выдумывает для себя какую-нибудь удобную ложь, чтобы приписать свои неудачи внешним обстоятельствам. Для такого самообмана подойдет любое более-менее рациональное объяснение, на которое человек сам поведется. Бессознательно понимая, где и как он себя дурит, на поверхности сознания человек продолжает врать себе и другим. И он готов «придушить» любого, кто на этот самообман ему намекнет. Он готов с пеной у рта доказывать, что все обстоит именно так, как он сумел самому себе внушить.

– Это вот так вот и возникают неврозы? – спросил Макс.

– В общем, да.

– А как брать ответственность в безвыходной ситуации? – спросила Анна. Вот, скажем, заставляют меня родители учиться кибернетике. А я хочу на биолога пойти. И что тут поделаешь? Я вынуждена соглашаться, чтобы потешить их гордость, что их дочь такая продвинутая…

– И эту ситуацию ты Анна называешь безвыходной… – наставник укоризненно ухмыльнулся. – Детский сад! Вся твоя вынужденность и безвыходность – это одна большая иллюзия. Таков твой реальный выбор, наполненный сомнениями и продиктованный внутренними противоречиями.

– Где же это мой выбор, если меня заставляют? – обиделась Анна.

– С одной стороны, ты Анна отказываешься делать свой выбор и становиться биологом. С другой стороны ты выбираешь позицию жертвы.

– Это еще почему? Ведь я и есть жертва обстоятельств, – Анна нервничала. Кажется, тема для нее была заряженной живыми эмоциями. – Да, жертва. И я этого не выбирала. А что я могу поделать?

– Ты можешь сознательно сказать своим родителям «нет», – строго ответил Вальтер, – и принять последствия этого отказа. Ты можешь сознательно согласиться, и пойти у них на поводу, даже если кибернетика тебе не по душе. В любом случае ты совершаешь выбор. Но ты же – от выбора отказываешься. Принять покорно власть родителей для твоего раздутого самомнения унизительно, а взять ответственность за свое истинное желание для тебя, Анна – слишком страшный выбор, слишком большая ответственность. В итоге тебе только и остается сидеть и тихо скулить от тирании своих деспотичных родителей. А чтобы как-то компенсировать свой невроз на почве обиды к родителям, ты все время споришь с наставником, и втихаря мечтаешь поднять бунт против всего мира.

Анна закрыла лицо руками, и тихо тряслась от безмолвного плача. На этот раз Вальтер копнул слишком глубоко. Ведь никто не просил его о персональной психотерапии. Но урок был поучительным. К моему удивлению Хлоя нежно погладила Анну по голове. А Вальтер, как ни в чем не бывало, продолжил:

– Есть ключевой момент, когда кто-то просит тебя пойти против своих желаний. Это и есть момент выбора. И этот выбор есть всегда. Можно смело отказать, прикинуться дурачком, убежать, огрызнуться, или спокойно исполнить просьбу. Достаточно лишь подумать, какой выбор ты сам хочешь сделать. Не вынужден, а хочешь! Именно честное взвешенное «хочу» в любой ситуации освобождает от надуманного принуждения.

– Хочу стать слоном, – сказал Макс. – Как быть? Кто виноват?

– Трезвый человек осознает свои ограничения.

– Значит, мы – жертвы ограничений.

– Да, у нас есть ограничения, – признал наставник. – Мы – люди, а не боги. Мы не можем делать, что угодно из чего угодно, а пользуемся тем, что есть.

«Делать, что угодно из чего угодно» – ведь так говорил мой отец о возможностях 2И, – вспомнил я».

– И там, – продолжал Вальтер, – где мы трезво осознаем свои ограничения, у нас не возникает невротических вынужденных: «надо», «должен», «обязан». Иначе можно дойти до абсурда, и начать изводить себя по поводу того, что мы, будучи простыми смертными в телах, вынуждены дышать воздухом, есть пищу и справлять нужду. Это – данности жизни, которые мы действительно не в силах изменить.

– Вот Анна не может стать биологом, – сказал Давид, – разве это не данность?

– Нет. Мочь и хотеть – понятия разные. Именно от их путаницы и возникают проблемы. Мочь, или не мочь что-либо – указывает на реальные возможности. Трезвое «не могу» возникает, когда человек осознает свои реальные ограничения. А бывает «не могу» невротическое, когда свое нежелание и страх что-то поменять, человек принимает за свое якобы «ограничение», становясь при этом жертвой вымышленного хлыста судьбы.

Слова в этой зеленой безбрежности звучали тише и как-то по-особенному непривычно, словно степной ветер украдкой уволакивал их за собой. Казалось, я привык слышать эти знакомые, почти родные голоса исключительно как оформление своей привычной жизни. Здесь они как бы прорывались за ее плотные рамки, и звучали как фон безмолвной ветреной вечности.

– То есть «не могу» – это такое невротическое «не хочу»? – уточнил Давид.

– «Могу» и «хочу» – это совершенно разные вещи! Но в уме, когда не все идет гладко и возникают препятствия, любое «хочу» может стать «надо», а любое «не хочу» по волшебству становится «не могу». И если ты сдаешься, и не хочешь продолжать начатое дело, именно это свое нехотение продолжать и надо принять как данность, а не выдумывать, что ты якобы «не можешь». Вон, Анна – думает, что не может отказать своим родителям, когда на самом деле – не хочет им отказывать, потому что до сих пор, как маленькая девочка, боится лишиться их любви. А может быть именно так, став ответственной за свой жизненный путь, она и заслужит их любовь по-настоящему.

Вальтер никогда ничего не говорил зря – его «пророчества» с пугающей твердостью сбывались. В этом я убеждался множество раз.

– Вот, скажем, бедняга, Макс не может стать слоном. Это, очевидно, трезвое «не могу», и переживать здесь абсолютно бессмысленно.

Макс поглядел на меня с такой наигранно-плаксивой тоской, что я рассмеялся.

– А вот Анна… – Вальтер взглянул на нее – она молча сидела, опустив голову. – Ладно, пусть у Анны все сложится хорошо, – сказал сердобольно Вальтер. – Вот если, к примеру, – продолжил он, – человек сделал про себя окончательный вывод: «не могу бросить курить» – это, как правило – невротизм, которым на самом деле он прикрывает свое нежелание бросать курить. Иными словами, когда человек говорит, что не может бросить курить, на самом деле он подразумевает, что может и не бросать, но при этом где-то подспудно продолжает себя грызть за то, что он якобы «не может» бросить эту пагубную привычку, вместо того, чтобы честно признать, что он этого попросту не хочет.

– Реальный выбор сводится к тому, чтобы принять свои возможности и ограничения? – спросил я.

– Быть простым человеком со здоровой психикой, или быть крутой невротичной фальшивкой с болезненным самолюбием – вот в чем заключается твой реальный выбор.

– А что бы вы посоветовали? – спросил я шутя.

– Быть невротиком – себе дороже. События неизбежно столкнут тебя с твоим самообманом. Ты сможешь убедить нескольких слепцов в своем величии, но этим ограничишь свое развитие, и будешь отрезан от общества трезвомыслящих модераторов.

Я было начал опасаться, что Вальтер после общения с Анной решил в очередном психотерапевтическом порыве переключиться на меня, но опасения не оправдались.

– Невротик, – продолжил он, – будет до посинения убеждать других в своей крутости, лишь бы не смотреть своим инфантильным страхам в лицо. А ведь реальное развитие только тогда и возможно, когда принимаешь себя таким, каков ты есть. Только когда ты честен с собою, ты сам становишься истиной. А крутая «фальшивка» не развивается, а наоборот – бежит от развития, потому что развитие ставит такого человека перед фактом его фальши. И как только дело доходит до серьезного выбора, сразу становится ясно, чего человек стоит.

– А я бы, – заговорил я с намерением пощеголять новым «знанием», – дополнил тему упоминанием, что с определенных уровней осознанности начинаешь понимать, что ни ответственности, ни выбора у человека нет…

Наставник посмотрел на меня с любопытством, и я продолжил:

– А начинается это понимание со всплесков осознания, что ты – не личность, а спонтанное…

– А я бы так делать не стал, – резко перебил меня Вальтер. – Иначе можно всех окончательно запутать. Судьбоносность духовного пути для большинства искателей – самый настоящий побег от ответственности. И этот свой побег, можно до посинения оправдывать тем, что где-то «там», – Вальтер глянул на небо, – нет ни ответственности, ни выбора. Чем почти все духовники и занимаются – с пеной у рта рассуждают о Боге… Только бы на работу не ходить. Так что, как говорится – мухи отдельно, варенье отдельно…

– Сэмпай, – заговорил Давид, – что может выбрать человек, которому навязали без выбора место и время рождения, пол, таланты, здоровье, родителей?

– Вот как раз такая позиция слишком часто и становится очень удобным оправданием инертности и пассивности, – ответил наставник. – Вроде как: «у меня же нет таланта, поэтому я лучше пойду – ящик посмотрю, чем начну делать хоть что-то для развития необходимых способностей».

– Нет, я понимаю сложность вашей ситуации, – умничал Давид, – когда приходится мух отгонять от варенья. Но согласитесь, если бы вы родились аборигеном, то перед вами стояли бы совсем другие проблемы, и ограничений было бы гораздо больше.

– Давидик, теперь ты со своими трепетными проекциями и меня решил превратить в жертву. По твоему – у меня «сложность ситуации» и мне «приходится»… Все это – образ твоего мышления. И, разумеется, ограничения есть у всех. Я уже говорил про желания и потребности, но ты, как всегда – слегка подтормаживаешь.

– Сэмпай, все – предопределено! И вы предопределены! И ничего ужасного в этом нет… – сказал довольный собой Давид.

– А никто и не говорит, что это ужасно. Только вот, думается мне, что, когда человек переживает сомнения, и думает – «что же выбрать», а сам при этом говорит, что «все предопределено», фраза эта звучит неубедительно и неискренне. Ты просто услышал этот бред в какой-нибудь глупой шизотерической книженке с попсовым называнием «Бытие как момент истины», и теперь копируешь это вторсырье нам на переработку. Ты… избавь, пожалуйста, всех нас от своего духовного мусора, – вежливо попросил Вальтер, – а то на его душок полтергейсты слетятся.