Законы безумия

Взбегаю по лестнице в поисках кабинета.

– Ты че здесь делаешь? – это первое, что я слышу, проходя по душному коридору новой обители знаний. Тоска зеленая. А когда поворачиваюсь, радости моей нет предела. Павлик Сомов – собственной персоной.

Мажорик, думающий, что выиграть можно, только когда у тебя есть бабки. Соперничек. Этот слизняк с самого первого дня тянет одеяло на себя, в сотый раз бросая мне вызов и публично проигрывая. Боец из него – дно.

К моей дикой скорби, это создание тренируется со мной в одном клубе. Не так давно, последние пару месяцев, как у нас появился спонсор и мы смогли позволить себе хороший клуб. Но и за это время этот идиот успел всем стать поперек глотки.

– Да вот зашел и здесь тебя отделать, – смеюсь в лицо этому придурку, – расслабься, – хлопаю по плечу, – учусь я теперь тут.

– Ты? Ты ж ср*ный детдомовец, кто тебя сюда взял?

– Так тебе морду начистил, вот они и решили, как они здесь без меня будут. Считай, за заслуги перед родиной, – наблюдаю, как багровеет лицо этого недоноска, – я же тебе говорю, расслабься, не напрягай оставшуюся извилину, а то и эта порвется.

– С*ка, Шелест, – шипит, как ужик, – мы с тобой еще не договорили, – толкает меня в грудь, но собирается уйти, а кто ж ему даст? Знает, что огребет. Вот и зашевелил ножками.

– Стой, Сомов. Стой, – бросаю на него пренебрежительный взгляд.

– После уроков, за школой, я буду тебя ждать, – раскидывает руки в разные стороны и скалится мне в ответ.

Я киваю и только сейчас замечаю, как мелкая девчонка льнет к нему, смотря на меня, словно это я здесь страх потерял, а не ее недоносок. Стерва. И я ее знаю.

Блондинистая малявка с карими глазками. Бешеное сочетание. Она у меня из головы с декабря не выходит, а тут нате вам, какая неожиданная встреча.

Богатенькая деваха, сбежавшая от горстки охранников. Вот вам и каламбур. И если тогда у меня хватило ума ее спасти, то теперь моим желанием было скорей придушить эту пигалицу. И все, мать вашу, из-за Сомова. У нас с ним война, а она, оказывается, на его стороне. Обидно. Но это ненадолго.

Бегло прохожусь по ее фигуре, прекрасно понимая, что она знает, куда я смотрю. Девчонка хмурится и запахивает пиджак, скрещивая руки на груди. Забавная. Смотрю в ее широко распахнутые глаза, чувствуя, что что-то происходит. Что-то едва ощутимое, неземное. Оно похоже на тонкую вуаль или же чистый белый шелк. Едва осязаемое, невероятное…

Смотрю на нее как дурак и не могу отвести взгляд, как в кино, в долбаной замедленной съемке. Малая тушуется, прячет глаза, но мне плевать, с головой накрывает волной непреодолимого желания коснуться ее, но эта пелена рушится, стоит ей вновь поднять глаза. Холод, злоба, ненависть. В ее глазах плещется ярость с примешанным к ней отвращением.

Убираю руки в карманы и мгновенно капитулирую. Осознание того, что малая смотрит на меня волком, из-за кого-то вроде Сомика, жутко бесит.

– Паш, – тянет его за рукав, а этот увалень изо всех сил делает вид, словно она его от меня оттаскивает. Ага. Мне ногой сейчас стоит только топнуть, и этого спортсмена ветром сдует. Конечно, какие свидетели? Не хочет позориться, школьный айдол, блин.

– Адьес, голубки, – машу им рукой и ухожу в другую сторону. Ничего, школа круглая, дойду до класса другим путем.

Но, когда прихожу, все оказывается еще смешнее, эти Бонни и Клайд восседают за первой партой. Да, весело будет.

Кидаю рюкзак на пол, усаживаясь на стул, выбираю, конечно, «камчатку». Тут и к выходу ближе, и от училки подальше.

Вхожу уже перед самым звонком, поэтому меня особо никто не замечает, да и дверь находится за пять парт от доски. Звенит звонок, и спустя минуту в класс заходит высокая женщина лет пятидесяти. На носу очки, в руках журнал. Она, словно цербер, идет вдоль проема, отпугивая от себя сидящих за партами, и это, конечно, не может оставаться без интереса.

– Шелест, – сканирует аудиторию, – встать.

Брови ползут вверх, на лице красуется усмешка, но я все же занимаю перпендикулярное полу положение.

– Итак, – сжимает в руках указку, – Богдан Шелест теперь учится в нашем классе. Меня зовут Александра Васильевна, я ваш классный руководитель. Садись.

За первыми партами начинается возня, и Васильна хлопает указкой по столу, щурит глаза, медленно поправляя сползшие на нос очки.

– Если вы думаете, что учитесь здесь за деньги и поэтому можете делать что хотите, ошибаетесь, – строгий взгляд ползет по аудитории, словно желает проникнуть в душу каждого.

– Вот именно, мы-то за свое платим, а некоторые приживалки за наши бабки знания получают, – кидает камень в мой огород Сомов, лыбясь. Явно доволен собой, урод. А вот милашка тушуется, мне и с задней парты видно, как напрягаются ее плечи после его слов.

– Сомов, встань! – Васильна подходит ближе, останавливаясь почти нос к носу. – Еще раз я услышу что-то подобное, и ты пойдешь отсюда вон. И никакие деньги, папы, мамы не помогут тебе вернуться в этот класс, чтобы получить оценку по моему предмету в аттестат. Ты меня понял?

Павлик молчит. А хорошая она тетка, Васильна наша, хоть и класснуха.

– Меняйся с Шелестом местами, да побыстрее. А ты, – тыкает в меня указкой, – на первую парту, живо.

– Александра Васильевна, я не хочу с ним сидеть, – лопочет блонди, но на математичку это не производит никакого впечатления.

– Гольштейн, ты сюда учиться пришла или с Сомовым революции устраивать?

– Учиться.

– Вот и учись. Шелест, пошевеливайся. Мы и так уже десять минут от урока потеряли.

Поднимаюсь со стула, чувствуя на себе взбешенный взгляд Павлика. Где-то в центре прохода мы толкаем друг друга плечами, расходясь, как в море корабли.

Бесшумно отодвигаю стул и кидаю рюкзак на пол. Тетрадь же летит на гладкую поверхность парты. Гольштейн отворачивается, стоит мне сесть рядом, а после и вовсе отодвигается чуть в сторону. Чудны дела твои, Господи. Ухмыляюсь, забираю у нее одну из трех ручек. Свою забыл, но вот зачем ей три, мне не понятно.

– Положи на место, – прорезается голосок.

Я же всем видом показываю, что слушаю Васильну и вникаю в каракули на доске.

– Не жадничай, – шепчу, поворачиваясь к ней. У нее очень красивые, выразительные глаза – крупные, миндалевидные. В них есть что-то особенное, но, если не всматриваться, первое что приходит на ум, это коварство. Хитрые, лисичкины глазки. У Гольштейн вообще очень притягательная и нештампованная внешность. Сердцевидное личико и, казалось бы, такое невинно-честное на первый взгляд, пухлые губы, с четкой, заостренной в треугольнички верхней.

Она кукольная, но не как Барби, нет, она из коллекции редких, тех, которые в одном экземпляре на весь мир.

– Тебя не учили, что чужое брать нельзя? У вас там вообще культуре не учат?

– У нас – это где?

– В вашем детдоме, – щурит глазки и смотрит волчонком. Именно волчонком, до гордого волка ей еще слишком далеко.

– Скажи мне, я сделал лично тебе что-то плохое?

– Что? – вытягивает мордашку.

– Не уподобляйся своему дружку с отморожением мозга, – прокатываю ручку по парте, так, чтобы она поймала. Сам же вжимаюсь спиной в спинку стула и, сложив руки на груди, залипаю на доску.

Сбоку слышится копошение, но мне уже не интересно. Своими тупыми вопросами и предположением она отбила у меня всякое желание хоть к каким-то действиям в ее сторону. Такая же богатенькая тварь, с раздутым эго и полным отсутствием хоть какого-то мозга.

Так проходит весь урок, следующая по расписанию физра. Хоть что-то интересное. Убираю тетрадь в рюкзак, слыша тихое «Прости», а когда оборачиваюсь, Гольштейн пулей вылетает из класса, все, что осталось от ее присутствия здесь, лежащая на моей стороне парты ручка.

***

Перед физрой медленно прогуливаюсь по школьному коридору. Подходя к столовой, слышу такой знакомый голос. Сомов. Усмехаюсь. Вот же везение, сегодня фортуна в ударе. Подхожу сзади и без колебаний хватаю этого козла за шиворот. Ждать Павлика до конца дня совершенно нет никакого желания, поэтому то, что он подловился на большой перемене, мне только в плюс. Не надо будет тратить время на этот мусор после уроков.

Подцепив его за шкирку, утаскиваю на задний двор, хорошо, что, пока я искал класс с утра, узнал, где он находится. Мажорики только пялятся. Ни один не делает и шага. Вот и вся дружба.

Ухмыляюсь, кидая блондинчика в мелкий сугроб, и убираю руки в карманы. Его безмозглая свита бежит к нам, но останавливается в нескольких метрах, не решаясь подойти, нет, «счастливчик» огрести быстрее Сомова, конечно, находится. Коротконогий крепыш, с раскачанной трапецией, только выглядит он от этого еще более нелепо, почти сразу кидается в бой, но, перелетев через колено, сводит свой пыл на минимум.

– Слушаем меня, зайчики и соболята, – выкручиваю руку Павлика, но, знаю, знаю, лежачих не бьют, – услышу из ваших говорилок еще хоть одно слово в мою сторону, в снежный ком заверну, – стреляю глазами в ближайший сугроб. – Понятно объяснил?

Ответом служит тишина. Какие глупые, несговорчивые и вредные «мальчики». Пинаю Сомова, и тот начинает кивать, словно болванчик.

– Ну, будем считать, что познакомились, – выпускаю из захвата и, поправив сползшую с плеча лямку рюкзака, ухожу в закат.

Глава 4

Герда.

Пулей забегаю в раздевалку, почти не оставляя себе сил даже на то, чтобы отдышаться. Кто он вообще такой, этот Шелест? Ведет себя как питекантроп. И эти взгляды…

Растираю плечи руками, словно это поможет отделаться от мерзких ощущений. Мороз по коже. Кого он из себя строит?

А самое отвратительное, что я вспоминала его после той встречи на улице. Тогда он помог мне сбежать от охраны, которая силком тащила к гинекологу по приказу папули. Он хотел удостовериться, что я не сплю с Сомовым. Как омерзителен этот мир. Да даже если бы я и спала с ним, это никак не может касаться моего отца. Никак. Но он думает иначе. У него свои правила. Свое мнение по поводу всего. Сжимаю кулаки, чувствую прилив злости.

– Не уподобляйся своему дружку… бе-бе-бе, – шепчу себе под нос, а саму аж передергивает.

Быстро переодеваюсь, я и так уже минут на пятнадцать опоздала, меня словно током шибануло, а потом еще и парализовало, после его дурацких слов я выбежала из класса, как первоклашка, еще и ручку ему оставила. Бежала, а саму чуть ли не трясло, всего пара каких-то дурацких слов вывели меня из себя, задели за живое. А здесь, здесь я не могу показывать слабость, не могу проявлять сочувствие. Меня не поймут, да и нет у меня этого сочувствия. Мне все равно. Абсолютно. Только почему я до сих пор ощущаю стыд?

Как я вообще могла додуматься брякнуть ему про детдом, а после всю большую перемену просидеть на внешнем дворе? Одна. Дура! Ей-богу, дура.

Шнурую кроссовки, убирая телефон в карман худи. Мысленно уже представляю, как на меня орет Палыч, но он не Альбина, двадцать кругов наматывать не заставит.

Захожу в зал, переглядываясь с Катькой. Та сидит на лавке, имитируя подвернутую ногу. Подсаживаюсь рядом, в надежде, что меня тоже не заметят.

– Герда, я думала, ты прогулять решила, – театрально потирает ногу.

– Опять подвернула?

– Ага.

– Пятый раз за месяц? – вскидываю бровь, стараясь изо всех сил скрыть улыбку.

Катька – это такой тип людей, над которыми нельзя стебаться, она не поймет. Будет потом дуться. Она вообще все в штыки воспринимает, во всех видит угрозу, и думает, что все только ее одну и хотят обидеть. Наивная. Но как друг – хорошая. Мы дружим класса с пятого, всегда стараемся держаться вместе, помогать. Но за последний год слегка отдалились, я активно взялась за учебу и маячащую на горизонте золотую медаль, иначе отец вышвырнет меня из дома и лишит всех денег, а Катрин влюбилась в какого-то городского мальчика. Вздыхаю.

– Я симулирую, – шепчет мне на ухо, – бегать вообще неохота.

– М-м-м, – веду плечом, замечая подтягивающегося Шелеста, залипательная, я скажу, это картина. Я последние два года хожу в фитнес-зал с Сомовым, и знаю, как он пашет, но даже у него не такие мощные, выточенные, словно из камня, руки. Идеальный бицепс… и я уверена, что пресс у него тоже не менее идеален. Закусываю губу, понимая, что привлекла озадаченный взгляд Катюхи.

– А новенький-то наш ух!

– Ничего особенного, – морщу нос.

– Ну не знаю… я бы с ним замутила.

– А как же твой этот, как его?

– Сережа? Так мы расстались.

– Правда?

Неожиданно. Это странно, но этот факт вдруг начинает волновать меня больше всего.

– Ага, – даже не смотрит в мою сторону, просто пожирая Шелеста взглядом, – пойду, пожалуй, сделаю растяжку, – хитро улыбается, подпрыгивая с места.

Бабочка, блин. Стискиваю зубы, выпячивая губы трубочкой. Демонстративно отворачиваюсь от этой Санта-Барбары, складывая руки на груди.

– Гольштейн! – раздается над самым ухом.

От неожиданности я вздрагиваю, даже не смотря на обладателя вопля, знаю, что это Альбина. Какого черта? Почему сегодня она…

– Двадцать кругов, Гольштейн, живо.

– Слушаюсь и повинуюсь, – с язвительной улыбкой.

Пока наматываю круги, то и дело бросаю косые взгляды на Катьку. Подруга вертит ж*пой перед Шелестом, уже совершенно забыв о том, что она пошла «делать растяжку». Вдыхаю глубже, заходя на четвертый круг. Не успеваю вставить в уши наушники, чувствуя чужое присутствие по правому боку. Оборачиваюсь в надежде, что это Пашка, решил скрасить мое одиночество, но нет, это Шелест. Шелест!

Хорошо, что я невпечатлительна, иначе бы грохнулась в обморок от неожиданности, стопроцентно приводя его в экстаз. Знаю я таких. Им только повод дай. Ускоряюсь, но он и не думает отставать.

– Что тебе надо? – шиплю где-то на десятом круге, понимая, что он так и будет волочиться за мной надоедливой тенью.

– Что? – удивленно так.

– Отстань от меня, – вновь ускоряюсь, но прекрасно понимаю, что еще круг в таком темпе – и я труп. А ему хоть бы что, бежит, лыбится.

– Я к тебе не приставал, – резко останавливается, хватая меня за руку, – а вот сейчас, – притягивает ближе, заставляя почти что влететь в его грудь носом, – пристаю.

– Не трогай меня, – вырываю руку, отскакивая на метр, – офигел? – ору, привлекая к нам внимание. Боковым зрением сразу улавливаю Павлика, который даже не чешется подойти ближе.

– Ага, – спокойненько пожимает плечами, – побежали, – толкает меня вперед, – Альбина смотрит.

И я бегу. Как полная идиотка, бегу, спиной чувствуя его прожигающий взгляд. Пробегая мимо Сомова, хмурюсь, кидая ему вызов одним взглядом, он делает шаг в мою сторону, а после замирает. Оборачиваясь, замечаю лишь, как опускается рука Шелеста. Что за фигня здесь происходит?

– Давай, Гера, шевели батонами. Как муха сонная же.

– Заткнись.

– Хамишь? – ровняется со мной.

– Как ты догадался?

– Ж*па у тебя, Гольштейн, конечно, так себе, приседать почаще надо, – Богдан не дожидается моей реакции и убегает вперед.

А я не могу поверить в то, что он мне только что сказал. Он. Мне. Открываю рот, чтобы ответить, но закрываю его в ту же секунду. Ладно, мы еще посмотрим, кто кого.

Догоняю его не сразу, и я более чем уверена, что он просто позволил мне это сделать.

– Ну что, придумала, чем ответить? – слышу, стоит только с ним поравняться.

– Мне претензии озабоченных девственников безразличны.

– Как ты лестно о своем парне.

– Ты мне не парень, Шелест… не дай бог.

И как он только мог назваться моим парнем? Где я и где он? Небо и земля. Я никогда не буду встречаться с кем-то вроде Шелеста. У него же на лбу написано: все, что он умеет, это бить людей и растить мышцы.

Закатываю глаза, чувствуя отвращение, лишь представив нас вместе.

– Да я и не про себя вообще-то, – останавливается, добежав до скамеек, – но мне по кайфу, что такая звездулька, как ты, меня в свои принцы в первый же день записала.

– Что? Ты… ты…

– А вот и наш друг.

Шелест закидывает руки за голову, а я, полностью потерявшаяся в ситуации, только и могу, что проследить за его взглядом. И такая злость накатывает. Цыплячьей походкой к нам тащится Сомов, даже не тащится, ползет. Словно выжидает, пока Шелест свалит, но он даже и не собирается.

– Павлуша, – раскидывает руки, – а мы тебя ждем. А то Гертруда твоя уже мне тут предложения непристойные делает.

Лицо Сомова вытягивается, а я закрываю глаза, чтобы не смотреть на весь этот ужас.

– Герда? – звучит это раздосадованно, но это не главное, главное, что он ему верит.

Прекрасно!

– Ладно, купидоши, счастливо оставаться, – разворачивается ко мне лицом, – захочешь еще побегать – зови, с радостью составлю компанию, – подмигивает и медленно идет к выходу из спортзала.

– Что это было, Герда?

– У меня к тебе тот же вопрос, – рявкаю что есть сил, – он меня облапал, а ты как последний, – обрываю себя, – стоял там. Что это было?

– Я не мог, не сейчас. Прости. Не переживай, уже завтра его здесь не будет!

Молчу. Раздражение плещется через край, все, на что остается самообладания, это хлопнуть Сомова по плечу и уйти в раздевалку. Но даже здесь весь это спектакль не заканчивается. Не успеваю сесть на стул, как ко мне подлетает Катюха.

– Ты что, запала на Шелеста?

– Ерунду не говори, – шиплю на Катьку.

– Ну ладно, – закусывает пальчик, – тогда он мой. Думаю, через пару дней мы будем парой, – мечтательно.

– Совет да любовь, – ухожу в душ.

После физкультуры чувствую себя подавленной.

В класс прихожу последней, хоть и люблю литературу. Сегодня читаем Есенина, но я нахожусь в какой-то прострации. Постоянно отвлекаюсь, смотрю в окно, любуясь, как хлопья снега, кружась, ложатся на землю. Есть в этом что-то романтичное.

Анна Андреевна рассказывает биографию поэта, улыбается. Мне она всегда импонировала, открытая, добрая, миниатюрная женщина со стрижкой ежиком. Темные волосы всегда стильно уложены в небольшой хаос, только добавляющий ей шарма. У нее тонкий и тихий голос. Она читает отрывок из «Исповеди хулигана», мне нравится это произведение, в моем айподе даже есть трек на этот стих.

Пока Анна читает, я внимательно слушаю ее голос, представляя какую-то романтическую чепуху.

– Ребята, – эти слова спускают меня с мягкого облака, и я внимательно смотрю на преподавателя, – вы все знаете, что на следующей неделе у нас проходят ежегодные контрольные тесты, литература, как и всегда, будет в списке предметов. Я надеюсь, что вы меня не подведете.

Класс закивал, а я полезла в тетрадь, убеждаясь, что у меня есть весь пройденный за предыдущие четверти материал.

– До звонка пятнадцать минут, – Анна замирает у окна.

Все знают, чего она ждет. Каждый урок мы посвящаем эти минуты прочтению стихотворения. Выбирается один ученик, который читает у доски отрывок или целое произведение поэта или писателя, которого мы проходим в данный момент.

– Есть желающие?

Все молчат. И вроде бы Анна уже спешит к журналу, как Сомов, хитро прищуриваясь, смотрит на Шелеста, а потом говорит:

– Анна Андреевна, пусть новенький прочитает.

Класс улыбается, а Анна внимательно рассматривает Шелеста.

– Хорошая идея, Паша. Богдан, прочтешь нам что-нибудь?

– Без проблем, – поднимается из-за парты, шагая к доске. По дороге угрожающе смотрит на Сомова, и тот стискивает зубы, убирая с лица улыбку.

– Что из творчества Сергея Александровича мы услышим?

Шелест бросает беглый взгляд на аудиторию, потом медленно переводит его на Анну, убирая руки в карманы брюк.

– «Пой же, пой».

– Интересный выбор, – отходит в сторону, слегка взмахнув ладонью, как бы прося начать.

Шелест закусывает губу, опуская глаза, а я замираю. Пара секунд его молчания заставляют кровь прилить к щекам. Я стискиваю пальцами тетрадь, не понимая, чего так волнуюсь.

Богдан медленно открывает глаза, а я вздрагиваю. Меня словно превращают в ледяную фигуру, лишая возможности двигаться. Он смотрит на меня, изучает. Склоняет голову вправо, губ касается едва заметная улыбка. Она хищная, как у лиса, вышедшего на охоту.

Я смотрю на него, пытаясь выдержать напор его бешеной энергетики. Она подавляет, он плещет эмоциями. В его глазах буря, нет, в них полнейшее безумие.

Я сглатываю, чувствуя, как сердце совершает очередной кульбит, вздыхаю, касаясь пальцами шеи.

Богдан вскидывает голову, и его громкий, надрывный голос прокатывается по классу:

«Пой же, пой. На проклятой гитаре

Пальцы пляшут твои в полукруг.

Захлебнуться бы в этом угаре,

Мой последний, единственный друг.

Не гляди на ее запястья

И с плечей ее льющийся шелк.

Я искал в этой женщине счастья,

А нечаянно гибель нашел.

Я не знал, что любовь – зараза,

Я не знал, что любовь – чума.

Подошла и прищуренным глазом

Хулигана свела с ума».

Он читает с интонацией, с душой нараспашку, читает и не сводит с меня глаз. Ощущение его интереса образует во мне сгусток растерянности и трепета. Я поджимаю губы, внутренне улыбаясь. Паша замечает мое напряжение и придвигается ближе, накрывая мою ладонь своей. Кажется, этот жест не уходит и от внимания Богдана. Я всеми фибрами души желаю, чтобы Сомов убрал от меня руки, но демонстративно кладу ладонь поверх его. Шелест кривит губы, делая паузу, а после продолжает:

«Пой, мой друг. Навевай мне снова

Нашу прежнюю буйную рань.

Пусть целует она другого,

Молодая, красивая дрянь».

Последнюю строчку он почти шепчет, а мое сердце падает вниз. Он с извращением смакует каждое слово, будто обращаясь ко мне.

Богдан замолкает, и класс вновь наполняется тишиной.

Анна хлопает, лучезарно улыбаясь.

– Богдан, – прикладывает ладонь к груди, – как выразительно, не ожидала, – признается Аннушка.

Класс слышит звонок и начинает собираться.

– Ах да, Богдан, совсем забыла, тебя вызывают к завучу.

Я замираю. Сомов вальяжно поднимается из-за парты, буравя Шелеста взглядом. Пашка явно доволен собой, а мне припоминаются его слова в зале о том, что Шелеста здесь завтра не будет. Вот и хорошо. Не подходит он для этой школы, он другой.

Хотя, если быть с собой честной, я просто до коматоза боюсь того, что моя ненависть к нему может оказаться совсем иным чувством.

Толкаю Пашу в плечо, чтобы он переставал играть в гляделки, я так опоздаю домой. После школы мне нельзя болтаться в городе, иначе отец будет мной недоволен.

Стаскиваю сумку со стула и, опустив глаза, иду к выходу.

У школы, как и всегда, меня ждет водитель. Забираюсь на заднее сидение Мерседеса, Паша лезет следом, предварительно отпустив свою машину.

– Антон, выключи, пожалуйста, музыку, – говорю водителю, откидывая волосы назад.

– Хорошо, Герда Брониславовна.

Антон выключает радио, а я вытаскиваю из сумки тетрадь по истории, нужно повторить даты. Если я напишу тест не на высший бал, можно даже не приходить домой, потому что меня и так там будет ждать гильотина.

– Герда, – Пашкина рука ложится на мое колено, – выброси ты эти тетрадки, – вырывает из моих рук конспект.

Я хмурюсь, скидывая его руки. Еще не хватало, чтобы Антон проболтался об этом отцу. Он в последнее время Сомовых не жалует, а если будут всплывать пикантные подробности наших с ним отношений, он просто оторвет нам головы. Вот и все. Вот и все.

– Не бесись. Не будет завтра этого придурка. Я уже все устроил.

Я мысленно взрываюсь. Ну почему именно сейчас и почему опять о нем? Чтоб он провалился, этот Шелест.

– И что ты сделал?

– Сходил к Юсуповой и рассказал о том, как этот гопник дела решает.

– И как? – приподымаю бровь. Неужели Шелест все-таки отделал Сомова?!

– Да никак, я соврал, конечно, что он руки распускает. Но все же слышали, как он нам угрожал в коридоре.

Киваю, забирая свои мысли обратно. Вряд ли Шелест может что-то сделать Паше, он с двенадцати лет борьбой занимается, в профессионалы не лезет, но все же удар у него явно поставлен. А Шелест так, глупая уличная шпана. Хотя он что-то говорил про клуб и прочее, выпендривался, наверное. Да и откуда у него деньги, чтоб ходить в клуб, где тренируется Сомов? Там месяц стоит несколько тысяч евро. А он явно к нам в школу по какой-то спецпрограмме попал.

К особняку я подъезжаю уже в хорошем настроении. Сомов шутит без перерыва, открывая мне дверь, Антон берет наши сумки и приносит в дом следом. Паша рассаживается на диване, закидывая ноги на банкетку.

Я устраиваюсь в кресле, скидывая сапоги на коврик.

– Малыш, а дома кто-то кроме прислуги есть?

– Нет, – не отрываю глаз от экрана телефона, залипая в инсте.

– Может, поднимемся к тебе?

– Нет. Отец скоро приедет, – откладываю телефон в сторону.

Сомов плотно сжимает губы, демонстрируя недовольство.

– Не дуйся. Давай завтра на снегоходах покатаемся?