Серые пчелы

Выскочила она во двор. Вернулась минут через пять, в руках – рюкзак чем-то набитый. Протянула его гостю.

– Осторожнее! – предупредила. – Там трехлитровка с салом!

Сергеич изумленно улыбнулся. Не ожидал он такой доброты от незнакомой женщины.

Вернулся к бабе Насте.

Уселись они вдвоем перед телевизором. На экране за столом три человека в галстуках.

– А чего ж она до сих пор не развалилась? – спросил один телечеловек у двух других.

– Так ведь их теперь полностью Америка и Европа содержат. Отбирают деньги у своих бедных и нищих и украинцам отдают! – принялся отвечать другой. – А когда их бедные и нищие поймут, что происходит, то они и в Америке, и в Европе против своих политиков майданы устроят!

– Ну тут я с вами не согласен, – вступил в беседу третий телечеловек. – Не все так однозначно с Америкой и Европой. Для них Украина – только инструмент. Инструмент, которым они хотят Россию с политической карты мира сковырнуть.

– Ты это понимаешь? То, что они говорят? – перевел Сергеич взгляд с телеэкрана на бабу Настю.

– Ну все – не все, а понимаю! Это ж российское телевидение, а не эти из Киева!

– А эти у тебя ловятся?

– Сейчас да, а два года не ловились! – ответила хозяйка дома.

Взяла в руки пульт. Перещелкнула телеканал.

На экране появилась женщина с лицом, залитым зеленкой.

– Я буду подавать в суд! – говорила она журналистке, держащей микрофон у ее рта, тоже частично зеленкой подкрашенного. – Я депутат и имею право на свое мнение!

– Так это ж эта! – узнал Сергеич даму в зеленке. – Это ж наша! Как ее? Королевская!

– Вот видишь! У них хоть по телевизору такое не показывают! – мотнула огорченно головой баба Настя. – У них культурно за столом сидят! Говорят грамотно! Может, переночуешь уже? Чего на ночь глядя идти?

– Нет, спасибо! – Сергеич по-своему понял предложение бабы Насти. Подумал, что спать она хочет, но в его присутствии ложиться не будет.

Попрощался с хозяйкой дома тепло. Обнял старушку по-родственному. Чуть случайно ее к себе в гости не позвал, да вовремя язык свой неразумный остановил.

Ноша в рюкзаке разгибала позвоночник тяжестью, но Сергеич упрямо на ходу вперед наклонялся, равновесие в ходьбе выискивая. Где-то далеко за спиной, за Светлым, тарахтела артиллерийская канонада. «Это, наверное, там, где Гнутовка», – подумал пчеловод и шагу прибавил.

15

За окном февральское солнце неожиданно разыгралось так, будто после долгого плена свободу почувствовало. Это Сергеич понял, как только глаза открыл. Тишина в доме неправильной и излишней показалась. Прислушался он, дыхание затаив. И понял причину своего беспокойства – взгляд его на молчавший будильник ушел, что на подоконнике стоял. Тот не тикал, стрелки на половине одиннадцатого замерли. Стало быть, заспался Сергеич. А вот на сколько заспался, понять не мог. Даже не ясно было ему, какие пол-одиннадцатого тот показывает: вчерашние вечерние или сегодняшние?

Не вставая с кровати – куда спешить-то? – стал Сергеич вчерашний день вспоминать. Это ж сколько он натопал? Двенадцать километров, что ли?

Хмыкнул горделиво. Полежав еще немного, поднялся на ноги. Ладонь к боку буржуйки приложил. Едва теплой она оказалась. Добавил в топку угля. Оглянулся на замерший будильник.

– Схожу-ка к Пашке, время поставлю! – решил.

На дворе солнечной желтизны еще больше оказалось. И снег, истоптанный ботинками, пожелтел, и серые стены сараев, и забор!

И не то чтобы Сергеичу это не понравилось! Наоборот! Однако одновременно посчитал он неожиданную игривость солнца хоть и приятным, однако все же нарушением ежедневной привычности. И отправил он светилу мысленное замечание, будто могло оно подобно человеку что-то «неправильное» в своем поведении осознать.

Где-то далеко-далеко ухали пушки. Слышно их было Сергеичу только, если он хотел их услышать. А лишь к мыслям своим вернулся, на переулок Мичурина сворачивая, так и пропало их уханье, растворилось в тишине без следа.

Правая нога вдруг в колене заныла, когда во двор к Пашке зашел он. Последние шаги до порога выражение лица его изменили: скривились его губы от боли.

Стукнул кулаком по двери. Оттуда – тишина. Вспомнил, как и прошлый раз пришлось ему минуту или две ждать, пока хозяин откроет.

Однако тот раз он почти сразу появился за дверью. А потом отошел, так и не открыв поначалу. А теперь даже не спрашивает, кто там.

Ударил Сергеич по двери нетерпеливо еще три раза. Опять никакого ответа.

За ручку потянул – закрыта дверь, и закрыта на врезной замок, а не на крючок или щеколду изнутри.

– Ушел? – удивился Сергеич.

Оглянулся. Куда тут идти? Разве что по улице прогуляться?

Вышел, прихрамывая, за калитку. В обе стороны посмотрел – тишь и безлюдие.

«А может… – закралась в голову таинственная мысль. – Может, он…»

И хоть мысль не договорила, понял Сергеич, к чему она клонит. Вернулся во двор, прошел за дом, вышел в сад и увидел перед собой в снегу тропинку протоптанную, ведущую через сад в огород. Отправился он по ней дальше. Остановился на краю огорода, переходившего в поле, что чуток опускалось, а потом вверх поднималось к Каруселино, туда, где «Донецкая республика» свою оборону держит.

«Вот откуда он хлеб носит! – понял Сергеич и хмыкнул. – И ведь не боится, дурень, что у какого-нибудь снайпера может глаз заслезиться или палец на крючке зачесаться?»

И тут другая, пострашнее догадка уколола его в мысли!

«А может, он и есть тот снайпер? – вспомнилась Сергеичу лежбище из соломы и гильзы в его изголовье на снегу. – Поэтому и не боится! Они ж по своим не стреляют!»

Холодно стало ему на краю огорода Пашкиного стоять. Показалось, что оттуда, от Каруселино, морозный ветер дует.

Вернулся Сергеич к Пашкиному дому. Правое колено все ныло. И в боку правом что-то покалывать стало.

Поднес он руку к правому боку и усмехнулся – там в кармане будильник лежит, он вот железным задним пупырышком для перевода стрелок и покалывает!

Вспомнил Сергеич Пашкины настенные часы с гирьками. Хорошо ему, ничего накручивать не надо, просто подтянул гирьку вверх под коробку, и ходят они себе дальше, послушно и отлаженно.

Подкатил пасечник пенек для раскалывания дров под стенку к окну, взобрался на него и внутрь заглянул. Часы как раз на стене справа оказались. Из-за ярко светящего солнца внутри дома темновато было, но время на часах он смог разглядеть – без пятнадцати час. Достал будильник, выставил стрелки по-новому и завел. После чего тикающий будильник назад в карман сунул, пенек на место откатил и потопал, прихрамывая, обратно.

16

Восстановленное время навело порядок в голове пасечника, все мысли его успокоило, кроме одной: о том, что сам Пашка и может тем самым снайпером оказаться, который по украинским позициям из их села стреляет. И мысль эта, как он от нее не отмахивался, а звучала все достовернее и достовернее. Ведь живется Пашке явно лучше, чем Сергеичу, хотя живут они в одинаковых вроде бы условиях и на похожих улицах в одном и том же Богом и людьми из-за войны покинутом селе. Только вот у Пашки две буржуйки в доме и то батон свежий, то сало, то мобильник заряженный! Откуда-то ведь он все это берет? Явно не от баптистов! Ведь если б помощь привозили, то и ему, Сергеичу, доставалось бы! Но еда едой! А вот с электричеством-то как? Электричество, как вермишель или сахар, баптисты не развозят! За электричеством ходить надо! А где ближайшее электричество? В Каруселино, туда, куда со двора Пашкиного через сад, огород и поле тропинка протоптана!

Мысли пасечника вдруг «спрыгнули» с электричества и на его собственный мобильник перескочили, который где-то там, за огородом Сергеича и за полем изломанным у украинских солдат заряжается. Да чего заряжается? Заряжен он давно. Просто случая ждет, чтобы к хозяину вернуться.

Вспомнил Сергеич слова солдата Петра про тряпку на крайнем дереве в саду, как знак того, что помощь нужна. «А что – если тряпки не вывешу, так и телефон он мой назад не принесет?» – подумал насмешливо.

И тут же сам на свою насмешку мыслями ополчился. Что ж это, Петро должен из-за мобильника под пулями снайпера по полю к нему идти? А если убьют? На чью совесть его смерть ляжет?

Ушла насмешка с губ. Серьезнее и мрачнее лицо стало. Понял пчеловод, что за переход заснеженного поля можно жизнью заплатить! Вон тот, что с серьгой в ухе, он ведь не перешел!

А за окном еще светло, но солнце будто выдохлось. Вроде как напряжение у него упало, как раньше постоянно в селе случалось – то лампочка в люстре вовсю горит, то тухнет вдруг, и только спиралька красная внутри стеклянной колбы светится, что как бы показывает: электричество есть, но слишком мало его, чтобы лампа светом с внутренним домашним миром делилась!

И все же полез Сергеич в шкаф, замер на мгновение, взгляд на «муравьином» платье придержав. Потом другую дверцу открыл да на полках тряпки разные руками перебрал, рассматривая. Нашел белое кухонное полотенце.

Вышел пчеловод из дому. Под ногами снег заскрипел. На краю сада остановился он. Отсюда до конца огорода, за которым поле, метров двести будет. Выбрал яблоню. Привязал к ее ветке полотенце белое. Обернулся, посмотрел на горизонт, который из-за схожести цвета поля и неба почти неразличим был.

«Как же он ее оттуда разглядит?» – засомневался.

Отодвинулся на два десятка шагов в сторону поля. Обернулся, посмотрел на повешенное полотенце и вздохнул тяжело: уже с этого расстояния почти терялось оно среди стволов яблонь да абрикос.

«Но ведь сказал, чтоб повесить! – подумал. – Значит, увидит! У них там бинокли военные – они помощнее Пашкиного будут!»

Вернулся Сергеич в дом. Ужин себе простенький приготовил – пшенку сварил.

Пока ел, на будильник все посматривал. Он теперь на почетном месте посередке стола стоял, рядом со свечой. Стоял и тикал успокаивающе. Тиканье его в тишину домашнюю вливалось. Тишина тут – как огромная бутыль с толстыми стеклянными стенками. В нее многое помещается, и если ухо к горлышку поднести, то можно ее на эти чуть-звуки с трудом и старанием, но все-таки разделить.

Но это сейчас, когда февраль на дворе, тишина такая мелкая, как пыль воздушная на солнце! А пройдет еще месяц или даже меньше, и выпустит он в эту тишину пчел целую армию. А если по-военному говорить: оно вроде и само напрашивается, это сравнение, то выпустит он на дико или организованно цветущие поля шесть полков пчелиных. Ведь чем улей не полк? Чем не казарма?

Улыбнулся Сергеич своим мыслям. Окунулся в мечты о близкой весне. А когда отпустили они его, глянул в окно – а там уже сумерки. И свечке на столе все труднее комнату освещать. Темень-то наступает, через окна внутрь дома лезет!

Понял тут Сергеич, что он не просто за столом сидит, а солдата ждет. Тот с заряженным телефоном прийти должен. Досы5пал пчеловод угля в буржуйку. На двор вышел. Постоял, голову к звездам задрав. Представил себе, как вот через калитку, что с сада во двор ведет, солдат Петро заходит. Должно быть, уставший. Ведь расстояние между их позициями перед Ждановкой и Малой Староградовкой для пешего хода не близкое. А вот для пули это и не расстояние вовсе – бжик, и прилетела! А если ногами топать, да по полю, по снежной корке, – обязательно устанешь! А тут еще не просто топать надо, а топать и бояться одновременно. Всякое ведь случиться может, когда на виду, по открытой местности идешь!

«А если он сейчас поле переходит, а его уже снайпер тот, что на сене лежит на краю огорода Крупиных, поджидает?» – испугался Сергеич.

И от этой мысли сразу холодно ему стало. Засобирался он и поспешил к церкви, туда, где лежбище снайпера обнаружил. На мысли свои цыкнул, чтоб больше его не пугали. Шел в темноте и тишине.

Перед калиткой во двор Крупиных остановился. Прислушался. Такая же тишина, что и на его дворе. Но ведь на слух не определишь: есть рядом снайпер или нет его? Только на глаз определить можно!

Осторожно открыл Сергеич калитку, за дом прошел, в сад. У последнего ряда деревьев замер, в огород заснеженный вглядываясь. Вроде как и видел он это пятно из сена. В темноте на снегу оно серым казалась. Но ведь в темноте глазам и обмануться можно, глаза часто не видят, а додумывают не полностью увиденное. А человек привык им верить, даже если подслеповат сам или видимость перед ним сомнительная из-за природы или дыма.

Затаив дыхание, присел пчеловод на корточки и, как утка, покачиваясь, стал вперед, к краю огорода Крупиных продвигаться. Снова правое колено заныло, да не было у него желания на коленное нытье внимание обращать. У позиции снайперской вздохнул с облегчением – никого! Только сено да те же гильзы на снегу.

«А если б там снайпер лежал, да к тому же не Пашка, а кто другой? – подумал вдруг Сергеич, ощутив дрожь в коленях. – Что б я ему сказал? Попросил бы, чтоб тот в солдата не стрелял? Потому, что солдат мне мобильник заряженный несет? Ну и дурак же я! Чего я сюда приперся?»

Почувствовал себя пасечник самым дурным из дураков. Дальше даже думать стало боязно. Но воображение его перепуганное уже уложило Пашку на снайперскую лежанку. И вот словно видел теперь он перед собой «врага детства», лежащего в кожухе с высоко поднятым воротником. Видел и чувствовал, как испуг его тело покидает. Ведь что Пашка? Не прислушается к просьбе Сергеича, который ему и мед дарил, и окна вставлять помогал? Как это не прислушается?! Не может такого быть! Нет, Пашка-снайпер к просьбе одноклассника с уважением отнесется и винтовку свою с оптическим прицелом на снег опустит или вообще сразу поднимется и домой к себе на улицу Шевченко пойдет! Может, даже обрадуется, что не надо в темноте и в холоде на сене лежать и ждать, пока какой-нибудь украинский солдат в прицел винтовки не войдет!

Вернувшись домой, уселся Сергеич возле буржуйки. Сначала одетый посидел, всем телом сквозь одежду приятное тепло впитывая. Потом куртку снял, разулся. Наконец, почувствовал то, что стало его телу приятно в теплом воздухе. Но это ведь никакое не счастье, а просто возвращение к домашнему уюту. Хотя уют этот, конечно, даже всей его большой комнаты не покрывал. Как и свечка не доставала своим огоньком до стен и углов. Но зачем Сергеичу стены и углы? Ноги уже изучили радиус уюта, в центре которого буржуйка стояла. За этот радиус он только по необходимости выходил: что-то достать, переложить, взять.

И тут трижды по двери чья-то рука ударила.

– Кто там? – крикнул хозяин дома.

Вроде и ответили за дверью, но как-то невнятно и негромко.

«Не Пашка», – понял он.

Открыл. На пороге Петро в камуфляже, на плече автомат, у ног – рюкзак.

Кивнул ему Сергеич, посторонился, пропуская гостя внутрь.

– А чего ж зимнего камуфляжа не дают? – спросил. – В белом было бы безопаснее!

– Да все равно темно, – проговорил Петро. – Что у вас случилось?

– Ничего, – хозяин плечами пожал, глядя, как гость высокие военные ботинки расшнуровывает. – Я вот вермишель сварил. Сейчас тебе с яйцом поджарю!

– А я думал, вы голодаете! Еду принес, – словно разочарованно произнес солдат.

– Позавчера голодал, вчера в Светлое ходил мед на яйца менять. Завтра – кто знает? Ты проходи, возле печки садись, грейся!

Уселся солдат на стул лицом к буржуйке, ноги в толстых носках прямо под дверцу поднес.

Сергеич по дну горячей сковородки вилкой с салом поводил, вермишель туда высыпал, яйцо вылил.

Под скворчание готовящейся еды наполнился воздух вкусным, солоноватым ароматом. Петро улыбнулся. Сергеич, размешивая деревянной ложкой вермишель с яйцом, к сковородке присмотрелся. Задумался: а хватит ли еды на двоих?

– Может, настоечки медовой? – предложил он солдату, когда тот уже за столом вермишель наминал.

– Не, спасибо! Лучше бы чаю! – ответил солдат.

Поставил хозяин дома на буржуйку чайник.

– А вас там хоть кормят, в окопах? – спросил, снова за стол усаживаясь.

– Кормят, – Петро поднял взгляд на Сергеича. – Да и не сидим мы все время в окопах. У нас там блиндажи хорошие, и пару хат брошенных в селе заняли. Там все есть! Даже банька.

– Ага, значит, надолго? – вырвался у пасечника двусмысленный вопрос.

Солдат пожал плечами.

– По мне, так лучше б дома сидеть! Мне отпуск обещали, пять дней. Жену и детей повидать!

– А зовут их как? – поинтересовался Сергеич.

– Жену – Света, дочку – Галюня, а сын – Иван!

– Хорошие имена, – произнес задумчиво хозяин. – Мне такие нравятся. Детям имена сам выбирал?

– Нет, мы вдвоем с женой. Сразу согласились!

– Повезло, значит, тебе с женой! А у нас не получилось.

– Что не получилось?

– Да так выбрать дочке имя, чтобы и я согласен был, и она.

– И как же назвали?

– Анжелика теперь. А поначалу я ее Светланой зарегистрировал. Но жена, когда уехали они от меня, наново ее переименовала.

– Да, какое-то имя для вашей местности не подходящее, – согласился Петро. – Для города еще годится, там на имена никто внимания не обращает. А у вас тут так серо! И если на сером фоне такое имя яркое…

– Ну, знаешь, – удивился Сергеич, – серое тоже ярким бывает! Много ты понимаешь про серое! Я вон могу оттенков двадцать серого различить. Был бы образованнее, я б им особые названия придумал, как отдельным цветам! И не всё у нас тут серое! У меня вон в гараже «жигуль» зеленый стоит! «Четверка»!

– Что, не отжали? – Теперь наступил черед удивляться солдату. Но удивился он благодушно, словно за хозяина дома порадовался.

– А некому было отжимать! – ответил Сергеич. – Вдвоем мы тут остались, а Пашке-соседу он и на хрен не нужен. Он водить не умеет. Да и не бандит он! Это бате моему спасибо, что с машиной я! Он мне в наследство мотороллер с коляской оставил. Стал я его продавать, так за ним покупатель из самого Таганрога приехал! И мне взамен машину купил!

– Да не бывает мотороллеров с коляской! – ухмыльнулся Петро, будто хозяина на детском вранье подловил.

– Много ты знаешь про мотороллеры! «Вятка 200-К»! Слыхал о таком! Покупатель сказал, что редкость! Да еще и на ходу! Я могу тебе фотографии показать!

Вскочил возбужденный Сергеич, к серванту подошел, правую нижнюю дверцу открыл. Выложил из нее большую инкрустированную шкатулку на пол, вытащил два фотоальбома. Стал первый листать. Вернулся с ним, раскрытым. Перед солдатом на стол опустил.

– Вот, смотри! Смотри, а я пока чай сделаю!

– Ну да, – удивленно выдохнул Петро. – Таких не видел! Не доезжали они, видно, до нас! Интересная штуковина!!!

Он бросил взгляд на большую необычным узором инкрустированную шкатулку на полу под сервантом.

– А там что? Тоже фотографии? – поинтересовался.

– Нет! – Сергеич наклонился, вернул шкатулку на место и закрыл дверцу.

– Красивая шкатулка! – понимающе произнес солдат.

– Сам сделал, – прохладно ответил хозяин. – Увлекался раньше такими штуками. Я ж, когда школьником был, несколько раз в областных и районных олимпиадах по ручному труду побеждал.

– Это хорошо, когда у мужика руки из правильного места растут, – чуть ли не с завистью вырвалось у Петра. – У меня с деревом не сложилось. А вот вéлики ремонтировать умею!

– А что там у вас, в Украине? Какие новости? – В голосе Сергеича нотки усталости зазвучали. Словно уже и не интересно ему было разговор продолжать.

– Новости? Да ничего нового! По всей стране города и улицы переименовывают! Будто других проблем нет! – махнул рукою солдат. – А это ж сколько работы! Плюс саботаж на местах. Люди отказываются таблички улиц снимать! Требуют, чтоб оставили. Другие требуют, чтобы флаг перевернули. А как по мне, я б сначала страну переименовал…

– А во что бы ты ее переименовал? – оживился от удивления хозяин дома.

– Ну во что? Не знаю, я не политик! Ну, в Украинскую Народную Республику, например! – неуверенно предположил Петро.

– В «народную» не надо, – замотал Сергеич головой. – Сразу к власти дурни и бандиты придут, как в этих «дэнээрах»! А чего ты не бритый?

– Я? – переспросил гость и провел пальцами по щеке. – Да жду, когда волонтеры новые станки одноразовые привезут.

– Подожди! – хозяин снова поднялся, к серванту отошел. Вернулся за стол с небольшой коробочкой в руках.

– Вот, возьми! Электрическая! Хоть и старая, но работает, как комбайн. Ничего не пропускает.

Петро вытащил из коробки округлую, чем-то похожую на сплющенную грушу электробритву с красивой витиеватой металлической надписью на красном корпусе: «Харьков».

– Мне она ни к чему тут. Электрики все равно нет!

– Спасибо, я потом верну! – пообещал солдат, пряча бритву обратно в коробку. Вдруг глаза его загорелись, будто вспомнил он что-то важное. – Кстати, убитого, что на поле лежал, забрал кто-то. Наверное, сепары из Каруселино! Нет его больше там!

Хмыкнул Сергеич.

– Я его забрал, – сказал. – Снегом накрыл. Лежит он там, бедный!

– Да? – удивился Петро. – Ну вы рисковый! Могли б и выстрелить, если б заметили!

– А я ночью, когда все спали!

Выпили они чаю с медом. И тут Сергеич про свой мобильник вспомнил. Спросил гостя.

– Да, зарядил! Давно! Вот он! – выложил тот и зарядку, и сам телефон из кармана куртки. – И вот, на всякий случай, мой номер! – добавил к телефону бумажку. – Теперь можно не тряпку вешать, а эсэмэску послать или даже позвонить, если что срочное!

– Спасибо, – сказал Сергеич. – Ты – человек слова! Тут таких ценят! Может, все-таки чуть настойки медовой в дорогу выпьешь? Чтобы теплее было.

Тут он в глазах солдата борьбу сомнений и желаний заметил.

– От пятидесяти грамм еще никто не пьянел! И я с тобой выпью, чтоб не думал, что там отрава! Я сам редко пью…

– Ну ладно, – махнул рукой Петро, сдавшись.

Достал Сергеич бутылку.

– Я тебе сейчас такую посуду дам, из которой ты еще в жизни не пил! – приговаривал он, верхнюю дверцу серванта отворяя.

Вынул оттуда хрустальную туфельку.

– Мы из нее на свадьбе с Виталиной пили. Теща бывшая подарила.

Поставил ее аккуратно перед онемевшим от удивления солдатом.

Себе Сергеич обычную рюмку достал. Но сначала налил гостю, и заиграла хрустальная туфелька радостной желтизной настойки.

– Давай выпьем за то, чтоб все это на хрен быстрее кончилось!

– Война, что ли? – уточнил солдат.

– Ну да!

– Согласен! – закивал Петро. Взял правой рукой за высокий тонкий хрустальный каблук, как за ручку бокала, с трудом и осторожностью ко рту туфельку поднес и помедлил немного, пытаясь понять, к какой ее части можно губами приложиться. Наклонил туфельку так, чтобы пятка внизу оказалась. Перелилась настойка туда, и выпил ее Петро из «пятки» медленно, сладким вкусом меда наслаждаясь.

Проводил Сергеич гостя до края огорода. А когда тот уже шагов десять по полю сделал, вспомнил про лежбище снайпера, окликнул, чтоб Петро вернулся. И повел его Сергеич по краю огородов к тому самому месту. Показал.

– На днях нашел! – сказал. – Вот, думал, предупредить тебя!

Солдат, который мгновение назад пчеловоду выпившим казался, враз протрезвел.

– Спасибо, Сергеич! – проговорил он медленно и серьезно.

Потом руку пожал и прямо от снайперской позиции вниз по полю пошел. Не сгибаясь, не пригибая голову, бесстрашно.

Смотрел Сергеич ему вслед, пока не размыла силуэт ночная серость, пока не исчез он в ней.

Настроение у него перед ночью тихо-радостным стало. Принесенные солдатом в рюкзаке крупы и консервы на подоконнике расставил: там и прохладнее, и мыши не достанут. А после этого в буржуйку угля добавил да и спать улегся.

17

Сергеич снегопад случайно заметил. Перед тем, как будильник завести на ночь да свечи задуть, прильнул он к окну, и показалась ему темень заоконная живой. Это потому, что обычно темень молчит, а тут будто разговор удаленный, стеклами приглушенный он услышал. Понял, конечно, что это снег шуршит, что снежинки, в густой тесноте падающие, друг о друга трутся. Понял, но чтобы удостовериться, не одеваясь и только на мгновение на двор выглянул. И сразу услышал, как дверь входная, которую он от себя толкнул, стесала с порога свежее снежное покрытие, и увидел, как провела красивый циркульный полукруг на пороге заснеженном.

Тут же закрыл Сергеич дверь и замкнул все ее запоры, чтобы ночью себя безопаснее чувствовать.

Затушил свечи. Закрыл глаза и выпал на целую ночь из жизни. А когда открыл их заново – в доме прохладно было, а за окном новое утро серело.

«Накормил» Сергеич буржуйку углем. Сверху на нее чайник с водой поставил, понимая, что быстро он не вскипит. Но ничего! Есть у него и время, и терпение, и уголь! До весны точно хватит! А может, и до лета, если весна холодной и затяжной будет. Всего хватит! И угля, и терпения! А времени тем более! Оно теперь всё его личное! Пока жив!

Вспомнилось, как пару дней тому солдату Петру он альбом с фотографиями отца и его мотороллера с коляской показывал. Ему показывал, а сам не смотрел! А теперь вот захотелось. К чаю! Словно сладкого. А почему «словно»! Воспоминания – они и есть та сладость, которая и без сахара жизнь вкуснее делает! Фотографии-то все старые, мирные! Довоенные! От послевоенных отцовских до довоенных своих. Там и Виталина с дочуркой, и свадьба соседская, и выезд в Славяногорск на съезд пчеловодов!