50 знаменитых любовниц

Этапной ролью в творчестве Андреевой стал образ Кете в пьесе Гауптмана «Одинокие» (1899 г.) – в нем с особой силой проявилось ее лирическое дарование. В этой роли она выходила на сцену 73 раза. Известная актриса В. Л. Юрьева вспоминала свое впечатление от игры Марии Федоровны: «Я до сих пор помню лицо Кете после самоубийства Иоганнеса: Кете падает на пол с зажженной свечой, и пламя играет в ее расширенных, застывших от ужаса глазах. Вообще М. Ф. Андреева в этой роли была так трогательно беспомощна, нежна и прекрасна, что обычное сравнение страдающей женщины со сломанным цветком на этот раз вполне выражало то, что видела публика».

Актриса была несравненной Ириной в «Трех сестрах» Чехова, необузданной, демонической Эддой Габлер, сказочным Лелем, тоскующей по любви Верой Кирилловной («В мечтах» Немировича-Данченко)… В сезоне 1902–1903 гг. доминирующее положение в театре с подачи Андреевой и Морозова заняли пролетарские пьесы Горького. В «Мещанах» роли ей не нашлось. Режиссеры утверждали, что ее внешние данные не подходят для изображения людей из народа. Но в пьесе «На дне» Мария Федоровна потребовала и получила роль Наташи. Писательница Щепкина-Куперник говорила, что все герои спектакля «целиком вырваны из жизни и перенесены с Хитровки на сцену. А посреди них, как цветок на пожарище, Наташа – Андреева, кутающаяся в свой длинный платок».

Но все чаще и чаще до Марии Федоровны доходили слухи, что она актриса «полезная», а О. Книппер – «до зарезу необходимая». Излишнее самолюбие не позволяло ей ужиться с не менее талантливой актрисой, а тем более уйти на второй план. Интриги с ее стороны и вмешательство Морозова только накаляли обстановку. Савва Тимофеевич и Немирович-Данченко – два содиректора – даже перестали здороваться. Андреева с возмущением и обидой писала Станиславскому, что он ее неправомерно обвиняет «в небрежном отношении к театру» и в том, что она стала «банальной актрисой». «Мое самолюбие не раз приносилось в жертву, раз это было нужно вам или делу». Конечно, и Станиславский, и Немирович-Данченко часто бессовестно эксплуатировали неотразимую красоту актрисы и поощряли ее связь с Морозовым, пока театр становился на ноги. А теперь Константин Сергеевич, не задумываясь, обидел Андрееву, написав ей в письме: «Отношения Саввы Тимофеевича к Вам – исключительные. Это те отношения, ради которых ломают себе жизнь, приносят себя в жертву, и Вы знаете это и относитесь к ним бережно и почтительно. Но знаете ли Вы, до какого святотатства Вы доходите? Вы хвастаетесь публично перед посторонними тем, что мучительно ревнующая Вас Зинаида Григорьевна (жена Морозова) ищет Вашего влияния над мужем. Ради актерского тщеславия Вы рассказываете направо и налево о том, что Савва Тимофеевич, по Вашему настоянию, вносит целый капитал… ради спасения кого-то. Если бы Вы увидели себя со стороны в эту минуту, Вы согласились бы со мной…» Конечно, это было правдой. Но упрекнул ее в этом человек, спокойно получающий деньги из ее рук, которые Морозов давал только ради своей несравненной Машеньки.

Разрыв Андреевой с театром был горьким, ведь она стояла у истоков его создания, отдавала все силы служению сцене. Да, ее не хватило полной мерой на творчество. Мария Федоровна была натурой увлекающейся и верящей в свое актерское предназначение, она не понимала, как можно жить только одним театром, когда вокруг бурлят политические страсти, не могла спокойно выходить на сцену, зная, что товарищи по подполью гниют в тюрьмах. Революционная деятельность притягивала Андрееву как магнитом, щекотала нервы, требовала не меньшей отдачи, чем сцена. Мария Федоровна ушла из театра (1904 г.), написав Станиславскому – человеку, который так много значил в ее актерской судьбе: «Художественный театр перестал быть для меня исключением, мне больно оставаться там, где я так свято и горячо верила, что служу идее… Я не хочу быть брамином и показывать, что служу моему богу в его храме, когда сознаю, что служу идолу, и капище только лучше и красивее с виду. Внутри него – пусто». Конечно, она преувеличивала, но обида клокотала в ней. Напоследок она сумела рассорить Станиславского и Немировича-Данченко и, громко хлопнув дверью, увела за собой Морозова. Савва Тимофеевич демонстративно вышел из правления театра, впрочем, он еще не догадывался, что для любимой Машеньки он тоже пройденный этап.

Актриса увлекла его планами создания нового театра совместно с Горьким, труппой Комиссаржевской и антрепризой Незлобина, с которой она играла в Старой Руссе. Эту идею по многим причинам осуществить не удалось. Андреева выступала в провинциальных театрах, по-прежнему пользовалась огромным успехом у зрителей и прессы, но после отточенных постановок МХТ наспех готовящиеся спектакли не удовлетворяли ее. Да и роль провинциальной актрисы не соответствовала ее амбициям. Кроме того, Мария Федоровна избрала для себя сцену политической борьбы. Ей импонировали экстремальные условия жизни – пароли, явки, обыски, спасение раненых большевиков (Баумана). И во всем ей помогал Морозов: субсидировал издание ленинской «Искры», газет «Новая жизнь» в Петербурге и «Борьба» в Москве, нелегально перевозил типографские шрифты, прятал и устраивал на работу на своих фабриках наиболее ценных товарищей – словом, собственными руками «рыл яму» своему делу.

Безоглядно влюбленный Савва Тимофеевич даже не заметил, как между Марией Федоровной и его другом А. М. Горьким вспыхнуло настоящее чувство. Андреева познакомилась с Алексеем Максимовичем еще в 1900 г. в Ялте, как и в случае с Морозовым – по поручению Ленина, чтобы привлечь к революционной деятельности пролетарского писателя. «Наша дружба все больше крепла, – писала Андреева, – нас связывали общность во взглядах, убеждениях, интересах. Мало-помалу я входила во все его начинания, знала многих, стоявших к нему более или менее близко. Он присылал ко мне людей из Нижнего с просьбами устроить их, сделать то или другое… Я страшно гордилась его дружбой, восхищалась им бесконечно…» «Любезный Саввушка» был потрясен, когда на одном из приемов он прочитал дарственную надпись к поэме Горького «Человек»: «У автора поэмы крепкое сердце, из которого любимая женщина может сделать каблучки для своих туфель». Экземпляр принадлежал Андреевой. Это был жестокий удар по чувствам Морозова, но ради счастья любимой женщины он был согласен и на роль друга.

В конце 1903 г. Мария Федоровна стала гражданской женой Горького. Он расстался с Екатериной Пешковой, законной супругой и матерью его двоих любимых детей, но сохранил с ней добрые отношения до конца жизни. Однако то, что общество могло простить пролетарскому писателю, оно не простило Андреевой. Ее адюльтер осуждали, критиковали, порицали, особенно после того как она, переложив опеку над своими детьми Юрой и Катей на свою сестру, стала жить только проблемами любовника. Мария Федоровна посмеивалась: «Вот оно, возмездие за дурное поведение! О-о-о! И как мне было весело и смешно. Весело, что я ушла от этих скучных и никому не нужных людей и условностей. И если бы я была совершенно одна в будущем, если я перестану быть актрисой, – я буду жить так, чтобы быть совершенно свободной! Только теперь я чувствую, как я всю жизнь крепко была связана и как мне было тесно…»

Наверное, это и впрямь была настоящая любовь. Андреева не прислушивалась ни к злобным нападкам, ни к голосам друзей. Для нее теперь существовали только «его голубые глаза из-под длинных ресниц и обаятельная детская улыбка». Трудно представить рядом двух столь несхожих людей. При всей страстности натуры Мария Федоровна внешне всегда была невозмутимо хладнокровна и сдержанна в эмоциях, одевалась изысканно у самых дорогих модисток и не только имела вид рафинированной светской дамы – она ею была. А «буревестник революции» был на удивление слезлив и излишне непосредствен в выражении чувств. Костюм носил «собственного изобретения» и, как вспоминал Ю. Аненков, «всегда был одет во все черное. Он носил косоворотку тонкого сукна, подпоясанную узким кожаным ремешком, суконные шаровары, высокие сапоги и романтическую широкополую шляпу, прикрывающую длинные волосы, спадавшие на уши». Даже внешне у них было мало точек соприкосновения. Образованная потомственная дворянка и писатель-самоучка…

Андреева произвела на Горького неизгладимое впечатление, увлекла революционными идеями и прониклась его устремлениями. Она пожертвовала во имя любви к нему всем: своей артистической карьерой, возможностью блистать в обществе и быть рядом с детьми, благополучным бытом. Теперь ее беспокоил его кашель, аппетит, покой и комфорт. Это стало единственной целью в жизни, и она щедро отдавала себя заботам о любимом. Правда, первое время Андреева еще довольно часто выступала в любительских труппах и всегда имела огромный успех. Но во время очередного спектакля в Риге в 1905 г. Мария Федоровна сильно расшиблась, упав в открытый люк. Спасти ребенка, которого она ждала от Горького, врачам не удалось, да и сама она еле выжила после перитонита. В бреду Андреева постоянно звала Алешу, но рядом с ней неотлучно находился преданный Морозов. Горького арестовали в Риге при попытке навестить ее, и он мучился неизвестностью в застенках Алексеевскою равелина.

Андреева, не успев как следует оправиться после болезни, использовала все связи, чтобы вытащить Горького из тюрьмы. На нее саму в охранке было заведено не одно дело за участие в революционных событиях 1905 г. Ведь даже в московской квартире, где она проживала с Горьким, Красин изготавливал самодельные бомбы, а дом охраняли дружинники Камо. Оставаться в России было чрезвычайно опасно, и Ленин поручил Алексею Максимовичу поездку в США для сбора средств в фонд революции. Горький согласился ехать только в сопровождении «друга и товарища Маруси». Для большевиков это была двойная удача – пролетарский писатель и «товарищ Феномен» (эту подпольную кличку Андреева получила лично от Ленина), член РСДРП с 1904 г., были ударной силой. Партия очень нуждалась в деньгах. Морозовские миллионы были потеряны. Савва Тимофеевич перенес тяжелую депрессию из-за разрыва с любимой, а тут еще и забастовки на его фабриках. Несмотря на помощь революционерам, для рабочих он оставался угнетателем. Властная мать и жена объявили его душевнобольным и увезли лечиться за границу. Состояние здоровья Морозова улучшилось, но вдруг пришла трагическая весть: Савва застрелился. По всей видимости, он все же был убит, ведь свидетели видели, как после выстрела в окно выскочил рыжеволосый мужчина (по одной из версий, им был Красин). Но даже смерть Саввы Тимофеевича принесла большевикам дивиденды: свой страховой 100-тысячный полис Морозов оформил на Андрееву, она спустя год выиграла судебное дело у родственников и после уплаты всех процентов 60 тысяч рублей передала партии.

В феврале 1906 г. Горький и Андреева выехали в Америку. Мария Федоровна последний раз вышла на сцену еще в октябре 1905 г., чтобы сыграть роль Лизы – самый сложный женский образ в горьковской пьесе «Дети солнца». Теперь на многие годы ей предстояло забыть о театре. Но Андреева верила, что она – то нужное «колесико», без которого дело революции остановится, да и жизнь свою без Алексея Максимовича не представляла. Сердце болело только за детьми. Она писала сестре: «Как я плачу тяжелыми горькими слезами, когда пишу. Потому что мне мучительно, до крика хочется быть дома, с детьми, с тобой, со всеми вами! Я хочу быть с вами, хочу, хочу, хочу, хочу! И так все чуждо и нелепо мне, среди чего я живу…»

Америка встретила их восторженно. Горький и Андреева везде представлялись супружеской парой. В их честь устраивались банкеты, пресса пестрела статьями. Но и царское правительство не дремало: через газеты пуританам-американцам сообщили, что брак этой пары не освящен церковью. Горький и Андреева оказались серьезно скомпрометированы: он – анархист и двоеженец, она – падшая женщина. Их начали травить на улицах, выселять из гостиниц: «Здесь вам не Европа». Мария Федоровна не ожидала такого позора, но после категоричного заявления Горького журналистам: «Она моя жена. И никакой закон, когда-либо изобретенный человеком, не мог бы сделать ее более законной женой. Никогда еще не было более святого и нравственного союза между мужчиной и женщиной, чем наш», – успокоилась. Шумиха постепенно утихла. Горький выступал на митингах, писал статьи в газеты, работал над романом «Мать». Мария Федоровна во всем ему помогала. Денег удалось собрать немного – всего 10 тысяч, но они блестяще справились с другой партийной задачей: им удалось дискредитировать царское правительство, и Штаты отказали России в займе в полмиллиарда долларов.

Возврата на родину теперь для них не было. Влюбленные уехали на Капри. Алексей Максимович очень нуждался в лечении, и Андреева стала для него не только секретарем, переводчиком, другом, любовницей, но и заботливой сиделкой. Многочисленных друзей и почитателей, гостивших у них, до глубины души трогало, с какой любовью эта блистательная, талантливая женщина относилась к Горькому. Саша Черный в «Почтительной акварели» заметил:

«Ей-богу, даже вурдалакСмягчился б сердцем, если б в лодкеУслышал голос кроткий-кроткий:«Алеша, ты б надел пиджак…»Имел бы я такую мать,Сестру, свекровь иль даже тетку,Я б надевал, влезая в лодку,Под шубу пиджаков штук с пять…»

Гостей бывало изрядно, и всех надо было принять, устроить, накормить. Несколько раз приезжал Ленин. Жили влюбленные не роскошно, но достойно. Большая часть значительных писательских гонораров перекочевывала в партийную кассу. Мария Федоровна, привыкшая жить на широкую ногу, часто нуждалась в деньгах. Она серьезно занялась переводами произведений мужа на французский, немецкий, итальянский, которые знала в совершенстве, и с этих языков на русский («Тридцатилетняя женщина» Бальзака). Андреева собрала и перевела на русский итальянские сказки, текст которых затем отшлифовал Горький и они стали одной из его знаменитых книг. Самой большой радостью для нее были непродолжительные встречи с повзрослевшими детьми. О своих отношениях с Горьким она написала своему старому другу Николаю Буренину: «Были периоды, и очень длительные, огромного счастья, близости, полного слияния, но эти периоды всегда были бурными и сменялись столь же бурными периодами непонимания, горечи и обид». Самыми тяжелыми моментами в личной жизни Марии Федоровны были встречи с Екатериной Пешковой. Законная жена не признавала ее существования. «Меня он любил горячо, но прошлое тянуло его в сторону, а я не понимала этих возвратов. Е. П. – что! Маленькая женщина, недобрая, и мне думается, никогда не любившая Алексея Максимовича. Если бы не Е. П., вся бы жизнь Макса [сын Горького], Алексея Максимовича и моя сложилась бы по-другому». Мария Федоровна была убеждена, что только Пешкова была виновата во всех сложностях их взаимоотношений с Горьким. Своей вины она не допускала. Но, видимо, недаром она очень плотно заполняла работой каждый день, «чтобы к вечеру устать и уснуть, и не видеть снов, потому что хороших снов я не вижу…»

В феврале 1913 г., в связи с 300-летием дома Романовых, в России была объявлена политическая амнистия. Андреева смогла наконец-то вернуться домой. Ей было тяжело оставлять Алексея Максимовича, да и он сильно тосковал без нее, и она каждый день писала на Капри. Мария Федоровна оставалась под гласным надзором полиции, и зрители не дождались ее появления на московской сцене. Ей было разрешено работать в Одессе и Клеве. Мхатовцы подтвердили охранке, что Андреева необходима им на гастролях. Первое выступление в спектакле «Одинокие» показало, что ее артистическое мастерство не угасло. Киев восторженно приветствовал возвращение блистательной Андреевой на сцену. Но закрепиться в МХТ не удалось – очень много было противников ее «воцарения» в родном театре. Мария Федоровна выступала в Свободном театре К. А. Марджанова (1913 г.), сезон 1914–1915 гг. отыграла в труппе Синельникова в Клеве. Она являлась «крупным приобретением» для этих театров, но по старой привычке пыталась навязать революционный репертуар, «переосмыслить на сцене роль», что вносило дисгармонию в игру сложившихся трупп. И все же чаще всего именно Андреева своим мастерством вытягивала весь спектакль.

В 1914 г. в Россию вернулся Горький. Они поселились в Мустамяки. Мария Федоровна много внимания уделяла его издательским делам, выступала с концертами перед рабочими, собирала средства для подпольщиков под неусыпным надзором охранки. После революции 1917 г. Андреева была назначена комиссаром театров и зрелищ в Петрограде. Здесь ее энергия, самоотдача и организационный талант нашли широчайший простор для деятельности. Она организовывала фронтовые труппы и массово-театрализованные представления, формировала революционные театры и, главное, стояла у истоков создания и принимала непосредственное участие в становлении нового классического театра – Большого драматического. На его сцену комиссар Андреева выходила властолюбивой леди Макбет, графиней де Бюри («Дантон» М. Левберг), а нежная Дездемона стала ее последней актерской работой.

Известна также и другая, но неблаговидная роль Андреевой, которую она сыграла как комиссар экспертной комиссии в распродаже художественных ценностей, включая и картины из собрания Эрмитажа. Великие произведения искусства в письме к Ленину она называла «ценным хламом» и имела «большие надежды добыть за них денег в хорошей валюте». Мария Федоровна легко освоила область внешней торговли, поэтому ее назначили заведующей художественно-промышленным отделом Советского торгпредства в Германии (1921 г.), а с января 1922 г. она параллельно занимала пост уполномоченного Наркомвнешторга по делам кинематографии за границей. Вот где ей понадобились врожденные манеры светской дамы и дипломатическое мастерство. Она прекрасно исполняла свои роли и была настолько эффектна, что даже снялась в двух немецких фильмах (1926 г.). Приняла Андреева деятельное участие и в создании материальной базы советского кинопроизводства, а ее сын Юрий Желябужский стал одним из признанных деятелей кинематографа, кинорежиссером и оператором.

Мария Федоровна по-прежнему поддерживала отношения с Горьким, но теперь это была только дружеская связь. Тема их страстной любви оказалась под негласным запретом. Двадцать лет личной жизни были посвящены Алексею Максимовичу. Отдав ему всю себя, она оказалась выброшенной из привычного ей круга и образа жизни. Недаром Буренин в 1931 г. писал ей: «Вы не могли бороться так, как вам надо было, чтобы остаться той «Марией Федоровной», которая когда-то блистала среди звезд первой величины… Ореол сам собой исчез, с пьедестала вы сами сошли…» Только старый друг мог так откровенно написать о жертве, которую принесла эта женщина на алтарь любви и на благо революции. Разрыв с Горьким был спокойным, без истерик. Ее место заняла другая любовница – М. И. Закревская-Бенкендорф-Будберг. Мария Федоровна продолжала любить Алексея Максимовича и даже после его смерти призналась: «Я была не права, что покинула Алексея. Я поступила как женщина, а надо было поступить иначе: это все-таки был Горький…»

Одна она не осталась. В берлинском торгпредстве с Андреевой работал бывший секретарь писателя, Петр Петрович Крючков, по-домашнему Пе Пе Крю. Они стали любовниками. Драгоценный александрит, подаренный своей гражданской жене Горьким, перекочевал на палец Петра Петровича, который был младше Андреевой на 17 лет. Человек этот был скользкий и малопривлекательный. После совместного возвращения в Россию (1930 г.) именно он принял участие в инсценировке смерти Максима, сына писателя. Этот факт всплыл спустя годы, как и то, что именно Крючков, сотрудник НКВД, передал в палату А. М. Горькому дорогую конфетную бонбоньерку с отравленным содержимым – знак внимания из Кремля. Через час писатель и двое угостившихся санитаров были мертвы. Профессор Петров «получил по заслугам» – 25 лет тюрьмы. Неизвестно, знала ли Андреева, что один ее любовник умертвил другого.

Вернувшись домой, Андреева по-прежнему мечтала выйти на сцену, но под благовидным предлогом – возраст – руководство театров ей отказало. Первое время она занималась художественными промыслами и была заместителем председателя правления «Кустэкспорт». Конечно, любую работу, которую ей поручала партия, она делала основательно, но душа тосковала о театральных подмостках. Должность директора Московского Дома ученых позволила Андреевой заняться организацией досуга людей науки и художественной работой с детьми. Но любимым ее детищем стала театральная студия А. Д. Дикого, которую она приютила в Доме ученых, с боем отстояв правомерность их «расквартирования на чужой территории». Многие студийцы и спустя годы вспоминали о живом, заинтересованном участии Марии Федоровны в их театральной жизни. Народный артист Г. П. Менглет рассказывал, каким строгим судьей и советчицей она была, как откровенно, но почему-то совсем не обидно указывала на промахи, как стремительно налаживалась дисциплина при ее приближении, что только она могла усмирить резкого, несдержанного, но необычайно талантливого режиссера Дикого. Работа с людьми и для людей стала для нее последней отдушиной.

В 1949 г. Андреева ушла на покой. Москвичи могли часто наблюдать, как по Кропоткинской улице неспешно и одиноко прогуливалась пожилая, стройная и еще очень красивая женщина. Все торопились, проходя мимо по своим делам и не догадываясь, что это Мария Федоровна Андреева, прославленная актриса, приводившая в восторг публику еще при Александре III. Она по-прежнему была хороша, только морщины изрезали благородное точеное лицо театральной богини. И глаза, искрящиеся раньше, как драгоценные камни, были грустны, а изредка вспыхивали затаенной болью. Когда-то она была необыкновенно красива, любима и счастлива. Правда, она считала себя еще и свободной, но, как оказалось, до конца дней была очень зависима. У гроба Марии Федоровны 8 декабря 1953 г. говорили пламенные речи, вспоминали, что свою жизнь пламенная революционерка и солдат партии отдала служению народу, что она была достойна эпохи великих перемен. Но мало кто из провожающих Андрееву в последний путь знал, что революционное пламя обожгло ее увлекающуюся натуру и отобрало у этой женщины самое ценное, что было ей даровано свыше, – возможность остаться актрисой.

Бардо Брижит

(род. в 1934 г.)

Знаменитая французская киноактриса, сумевшая стать одновременно мировым секс-символом 60-х гг. и олицетворением Марианны – символом Франции.

«Когда у мужчины много любовниц, о нем говорят, что он донжуан. Когда у женщин много любовников, ее называют шлюхой… Где же справедливость?» – однажды с грустью заметила Брижит Бардо, которая до сих пор во всем мире считается олицетворением сексуальности и эротизма. В свое время зрители были настолько потрясены созданными ею экранными образами, что полностью отождествили актрису с ее героинями. Она и была такой: естественной и импульсивной, ищущей свое счастье среди всеобщего поклонения и «подглядывания в замочные скважины». Для миллионов людей Брижит стала женщиной, «которую создал Бог».

Будущая «белокурая колдунья» родилась в Париже 28 сентября 1934 г. в семье отставного военного и владельца небольшой фабрики Луи Бардо и его супруги Анн-Мари Мюсель. Она получила строгое классическое воспитание, в котором далеко не последнее место занимали хорошие манеры и навыки светской беседы. Даже трудно представить, что в детстве Брижит мучалась комплексом «некрасивости» и завидовала младшей сестренке, «хорошенькой куколке»: «Своей внешности я стыдилась. Все отдала бы, чтобы стать, как Мижану, с рыжими до пояса волосами и фиалковыми глазами и быть любимицей папы и мамы. Господи, ну почему у меня волосы тусклые и как палки, и косоглазие, и очки, и зубы выпирают, и приходится носить проволочку! Проволочка, к счастью, ничего не дала! Зубы у меня так и выпирали, и казалось, что я надула губы, – моя знаменитая на весь мир гримаска!».

В школе маленькая Брижит училась плохо, возглавляя в классе «двоечную троицу», и ненавидела 1 октября – день, когда во Франции начинались учебные занятия. Зато в любимых танцах, которыми девочка занималась с малых лет, всегда была первой. Танцуя, она забывала о своих недостатках, комплексах и унынии: «Танец делал красивыми и душу, и тело. Мышцы растягивались и расковывались, я становилась гибкой, и стройной, и пластичной, чувствовала ритм и такт и слушалась музыки. От танцев у меня и эта посадка головы, и походка, которые называют «типично моими». Танец же научил меня дисциплине и придал выносливости». Недаром знаменитая актриса Жанна Моро заметила на съемках «Больших маневров», что «видеть, как она ступает, равносильно восприятию великолепной музыки». Когда Брижит исполнилось 12 лет, она прошла огромный конкурс (из 150 поступавших отобрали только 10), и была принята в балетную школу, где училась у самого Бориса Князева. Балет стал ее самым большим увлечением и мечтой – девушка хотела повторить судьбу своего кумира, знаменитой балерины Анны Павловой.

Однако когда Бардо исполнилось 15 лет, ее необычную внешность заметил профессиональный фотограф Вальтер Карон, и симпатичное личико с капризно надутыми губками появилось на обложке женского журнала «Эль». Этот снимок и предложение режиссера Марка Аллегри сняться в задуманном им фильме (но не снятом) вызвал в семье настоящий скандал: «Никаких актерок в доме!» На выручку пришел дед, заявив, что «если малышке суждено стать шлюхой, она ею станет, в кино или без. А не суждено – так и кино тут ничего не сделает».